Текст книги "На кухне мисс Элизы"

Глава 19
Элиза
Рисовый пудинг

Когда я приношу матери утренний чай, та сидит в кровати, опираясь на гору подушек и подушечек, ночной колпак свесился на одну сторону, словно бледный увядший цветок. Я мгновенно догадываюсь: что-то не так. Под ее глазами залегли фиолетовые полукружья, губы поджаты, плечи напряжены.

Она поднимает руку, требуя молчания.

– Вечером со мной говорили полковник Мартин и его супруга. Я всю ночь глаз не сомкнула.

Мне сразу приходит в голову мысль о наших долгах. Если Мартины не заплатят, нам всем прямая дорога в Кале.

– Они не могут расплатиться?

– Не говори глупостей, Элиза!

– А что тогда?

– Энн должна уйти. Немедленно. Они непреклонны.

– Уйти? – недоуменно переспрашиваю я. – С какой стати?

– Ее дерзость не имеет никаких оправданий.

– А что такого она сделала?

Пошатнувшись от изумления, я хватаюсь за столбик кровати. Что за чушь?

– Она заявила гостям, что их кофе отравлен. Миссис Мартин страшно расстроилась, у бедняжки целый день болел живот. К счастью, полковник убедил ее, что Энн пошутила. Глупейшая шутка, должна добавить. Это не годится, Элиза. Никуда не годится.

– Разумеется, ты им не поверила?

– Зачем им лгать?

Мать закрывает глаза и с каменным выражением откидывается на подушки.

– Ты не представляешь, сколько я слышала историй о такой прислуге… Они ненавидят своих хозяев и стараются любым способом сделать назло. Стоит один раз закрыть глаза, и мы повторим судьбу Франции, где слуги отрубили головы всем хозяевам.

– Как ты можешь говорить, не выслушав Энн? – качаю головой я, окончательно сбитая с толку. – Это совсем на нее не похоже.

– Я видела, как ты относишься к этой девчонке, – продолжает мать. – Пылинки с нее сдуваешь. В этой привязанности есть что-то… нездоровое.

Я сглатываю и заставляю себя посчитать до трех, прежде чем ответить. Моя рука так крепко сжимает столбик, что костяшки пальцев побелели, а перед глазами от злости проносятся красные искры.

– Она хорошая прислуга, мама. Лучшая из всех, кого я знаю. Без нее я не смогу закончить книгу.

– Без жильцов ты ее тем более не закончишь. Кто, по-твоему, оплачивает кухню, продукты, твое драгоценное время?

Мать открывает глаза, возводит очи к потолку и зевает.

– Мартины непреклонны. В Лондоне они вращаются в высших кругах.

– Пусть их обслуживает Хэтти, а Энн будет только помогать на кухне.

Я стараюсь говорить уверенно, однако сама слышу в своем голосе умоляющую нотку.

– Они ничего не узнают.

– Если Энн Кирби нагрубила нашим первым жильцам, кто поручится, что она не нагрубит остальным? На водах в Танбридж-Уэллс все друг друга знают. Пойдут сплетни. Мы не можем позволить себе еще одного промаха, после того как твой отец…

Мамин голос прерывается. Она проводит тыльной стороной ладони по глазам и вновь вздыхает.

– Если мы растеряем всех жильцов, останется только принимать школьников. Ты этого хочешь? Целыми днями стряпать рисовые пудинги для непослушных мальчишек?

Я закусываю губу. Откуда-то из водоворота прошлого приплывают строчки, опускаясь в настоящее.

 
Несчастья темное крыло
Зловещей тучей грозовою
Сгущается над головою…
 

– А если мы не будем брать школьников, то разоримся, – повышает голос мать.

– Я поговорю с Энн. И если она не виновата, то предлагаю отказать Мартинам от пансиона, – с вызовом произношу я, расправляю плечи и поворачиваюсь к двери, хотя у самой душа в пятки уходит.

На меня накатывает волна горькой ненависти и одновременно жалости к себе. Наверное, надо было защищать Энн более решительно. Однако и мать права: нам нужны хорошие отношения с постояльцами. Без них нам придется падать на колени перед Эдгаром в джунглях Маврикия либо валяться в ногах у моей замужней сестры Мэри, полагаясь на их милостыню. Только как я напишу книгу без Энн?

Энн растапливает плиту. Когда я вхожу, она оборачивается. Ее лицо разрумянилось от огня.

– Сделать вам чаю, мисс Элиза?

– Что произошло у тебя с супругами Мартин?

Она отворачивается, прикусив нижнюю губу.

– Мне нужна правда. Я не могу держать прислугу, которая мне лжет.

Я так сильно сжимаю руки, что они начинают болеть. Энн наклонила головку, и я замечаю у нее на затылке розовые пятна. Она судорожно сглатывает. Огонь трещит и плюется искрами, которые вылетают из открытой дверцы и гаснут на каменной плите под очагом.

– У полковника странные привычки, – шепчет она. – Ему нравится… п-показывать себя.

– Показывать себя? – переспрашиваю я. – Что ты имеешь в виду?

– Части тела, которые не должен видеть никто, кроме миссис Мартин.

Я открываю рот от изумления.

– Он заставлял тебя заходить к нему в комнату?

– Нет, мисс. За завтраком или за обедом. Он делает это и при Хэтти, т-только она больше привыкла к таким вещам, чем я.

– За столом?

Сама мысль настолько нелепа, что я готова рассмеяться. Но лицо Энн покраснело от стыда. Я вижу, что она не лжет.

– И поэтому ты пригрозила отравить его кофе?

– Нет.

Она молчит, а глаза наполняются слезами.

– Я могу уйти прямо сегодня, мисс Элиза.

И я вдруг делаю то, чего не следует делать хозяйке по отношению к буфетной прислуге. Я обнимаю ее, прижав к себе, глажу по голове и похлопываю по спине.

– Мне очень жаль, Энн, – шепчу я. – Очень-очень.

Я мысленно представляю ее Сюзанной. Моей Сюзанной.

Глава 20
Энн
Хлеб с луком

Я иду домой сквозь сырой белесый туман, обуреваемая мыслями. Как хорошо, что у меня теперь есть новые башмаки, в них удобно, и ноги ничуть не промокли. Или это не мои башмаки? В голове роятся тысячи вопросов. Что они скажут Хэтти? И что я скажу папе? Как должна девушка вести себя с людьми, подобными полковнику? В ушах звучат слова мадам, выводящей меня из дома через черный ход: «Он никому не сделал ничего плохого, а от твоей дерзости пострадали все». Самое страшное – что она права. Своим поступком я подвела Хэтти, и мадам, и мисс Элизу, которая должна теперь искать другую помощницу. Саму себя, и папу, и его преподобие Торпа, который нашел мне место, и миссис Торп, пожертвовавшую мне свое старое платье. Их разочарование льется мне за шиворот ушатом холодной воды.

Грустнее всего думать о мисс Элизе. От ее волос пахло лимоном… Она с трудом сдерживала рыдания и не могла вымолвить ни слова. Я никогда не найду такую добрую хозяйку, как она. Я прерывисто вздыхаю, к горлу вновь подступают слезы. Что я за дурочка? Такой ли уж страшный грех для мужчины – желание показать свои интимные места под столом за завтраком?

Внезапно в нос ударяет запах переспелых яблок, и я вновь мысленно переношусь на кухню мисс Элизы, благоухающую всевозможными ароматами: жареные кофейные ягоды, булькающие в сиропе фрукты на плите, острота разрезанного лимона, обволакивающая сладость раскрытых ванильных стручков, насыщенный дух молотой гвоздики. И сама мисс Элиза – показывает мне, как отделять желток от белка, учит держать нож, снимать кожицу с томатов. По моей щеке катится слезинка. Затем еще одна, и еще.

Подходя к дому, я чувствую такую тяжесть на сердце, что чуть не поворачиваю назад. Может, папа на кладбище, и у меня будет время собраться с духом? Мне навстречу бросается Септимус. Я чешу пса за ушами, как он любит, наклоняюсь и зарываюсь лицом в шею.

– Кто там? – раздается невнятное бормотание, и мое сердце камнем падает в пропасть.

– Это я. Ты почему не на работе?

– Энн?

Папа стучит костылями по стене. Я вглядываюсь в полумрак и с трудом различаю качающуюся фигуру. В доме стоит зловоние, точно где-то в углу валяется дохлая крыса. Я толкаю дверь и выбрасываю тряпку, что висит над окном. Папа кашляет и ругается.

– Что случилось? – шепчу я.

– Ничего, Энн. Ничего.

Он хватается за мою руку, и я замечаю, что его руки в грязи, а под ногтями черные земляные каемки. Хороший признак. Видно, он все-таки работал на кладбище.

– Просто мне тяжело самому…

От него разит пивом.

– Ты пойдешь еще работать?

Он качает головой и заходится в приступе булькающего кашля, от которого трясется все тело.

– Нехорошо мне, – говорит он, неуклюже опускаясь на тюфяк.

– Здесь надо прибраться.

Я оглядываю комнату. В углу лежит куча обглоданных костей. Очаг пуст, не считая обгорелого полена и тонкого слоя золы. На тюфяке нет постельного белья, а из единственной подушки выбивается клок сена. Маминых вещей нет, в голой комнате пахнет запустением.

Я и вправду нахожу за решеткой очага дохлую крысу, облепленную мухами. Я задумываюсь, не сварить ли ее, однако решаю, что она слишком испорчена и, беру за хвост, выношу во двор и бросаю как можно дальше. Переворачиваю тюфяк, выгребаю из очага золу и сметаю веткой паутину в углах. Приношу воды из ручья, скребу пол и мою стены, несколько раз меняя воду, пока не начинают болеть руки, а пальцы немеют от ледяной воды. Урчание в желудке напоминает, что пора бы перекусить, но в доме шаром покати, даже старой картошки нет. Я хлопаю по карману, проверяя, на месте ли пять шиллингов, что дала мне мисс Элиза.

– Пойду куплю хлеба, – говорю я. – На ужин будет хлеб с луком, как в старые времена.

Папа кивает и вновь закашливается.

– Расскажи, как там мама, пока я не ушла.

– Откуда мне знать? – хриплым от кашля голосом отвечает он.

– Я… думала, что его преподобие Торп будет поддерживать связь с лечебницей, чтобы посмотреть, как ее устроили…

Я растерянно умолкаю. Придумала тоже. Викарий – занятой человек, ему надо следить за всеми прихожанами. А я все это время думала только о том, как разделать угря, чем приправить свиную отбивную и сколько яиц надо положить в нежнейший медовый торт. Я испытываю такой приступ ненависти к себе, что ноги подкашиваются, и сажусь на тюфяк рядом с папой. Тюфяк мокрый – непонятно, от пота или пролитого пива. На папином лице отражается удивление. Он тянется к моей руке.

– Зачем ты пришла, Энн?

Я смотрю в его красные глаза и не могу придумать, как объяснить. Просидев молча целую минуту, говорю наконец, что должна купить еды и навестить маму.

– Ты знаешь адрес? Лечебницы?

Он мотает головой:

– Спроси у его преподобия.

Он отпускает мою руку, ложится и сворачивается клубочком, как ребенок.

– Пойдешь со мной? Я буду тебя поддерживать.

Он вновь отрицательно качает головой, и я понимаю: что-то не так. Он наверняка остался без работы. Как и я.

– Мистер Торп дал тебе хоть какие-то деньги? – мягко интересуюсь я. – За твою работу?

Он качает головой, и все его тело сотрясает мощный приступ кашля.

– Тебе нужно к врачу. Мисс Элиза дала мне немного денег.

– Нет, не надо, – хрипит папа.

Я укрываю его дырявым одеялом и целую в колючую щеку, горячую и влажную, как при лихорадке. А вдруг у него чахотка? Мое сердце уходит в пятки. Почему миссис Торп ничего не сказала? Почему никто не сообщил мне, что папа заболел? Я решаю навестить маму. Значит, надо идти к викарию и спросить у миссис Торп адрес. Хотя мне до смерти не хочется.

Глава 21
Элиза
Жареная дикая утка с огурцами

Посыльный от мясника приносит к черному ходу восемь бараньих почек и пару диких уток.

– Кряквам шесть дней, – сообщает он, – а про почки велено передать, что они свежие, как огурчики.

Утки висят вверх тормашками на испачканной кровью руке паренька. Он помахивает связанными тушками, и бутылочно-зеленые головки переливаются в солнечных лучах.

– Надеюсь, в них еще не завелись черви.

Сегодня я не расположена выслушивать возмущенные вопли Хэтти. У этой девушки нет ни грана практического стоицизма Энн, а мои нервы и без того на пределе.

– Скажите служанке, чтоб взяла большое ведро, когда будет ощипывать, а то перья по всему дому будут летать.

Он вытирает рукавом нос и поворачивается к своей тачке.

Я несу уток в буфетную, раздраженно переступая через выстроившиеся в предбаннике ночные горшки. Почему Хэтти их не вынесла? В буфетной стоит вонь, раковина забита немытыми кастрюлями. На грязном столе навалены нечищеные репа и пастернак. Сахарную голову оставили не завернутой, над ней вьются осы. Корзинки для яиц пусты. Посудные полотенца валяются грязной кучей. Под ногами хрустят крошки.

Кухня выглядит не лучше. Мне срочно нужен огонь для уток, а Хэтти его не развела, корзина для поленьев и угольное ведро пусты. Я скриплю зубами от злости и отчаяния. Но без Хэтти злосчастный полковник и его супруга, вечно буравящая всех пронзительным взглядом, останутся голодными. Поэтому я молча киплю от злости и перечитываю сегодняшние рецепты: бараньи почки по-французски и жареная дикая утка с огурцами под соусом пулет. Огурцы – последние в сезоне, с грубой кожицей и крупными семенами, да ничего не поделаешь. Рецепт, по которому я собираюсь готовить, рассчитан на банкет, и пропорции даны на двадцать огурцов. Надо уменьшать все в десять раз: масло, петрушку, телячий бульон, муку. Едва я начинаю чистить огурцы, как врывается Хэтти.

– Мисс Элиза, мне надо с вами поговорить!

Так и тянет отчитать ее за нерадивость: останавливает меня лишь ее оголтелый вид. Я откладываю нож и натягиваю доброжелательную улыбку.

– Насчет Энн, – продолжает она, теребя чепец.

Я киваю и делаю невозмутимое лицо. Никто не должен знать о муках совести и бессильной злости, из-за которых я уже две ночи не могу уснуть.

– Мадам хочет поместить объявление, это несправедливо. Здесь, – она сердито обводит рукой кухню, – должна работать Энн, и другим тут нечего делать.

Я намереваюсь ответить, что миссис Актон, хозяйка дома, приняла решение, и мы должны ему повиноваться, однако Хэтти в страшном волнении переминается с ноги на ногу.

– Почему вы меня не спросили, мисс Элиза? Это все я виновата… да, я.

Она вновь хватается за чепец, дергает за фестончатый край, точно хочет натянуть его на лицо.

– Объяснись, – спокойно требую я.

У меня под ребрами что-то сжимается. Будто резкий порыв ветра обрушивается на затухающий огонь и вновь раздувает мощное пламя.

– Полковник всегда так делал, за завтраком, под столом, желая показать нам свои… свой…

– Продолжай, – нетерпеливо машу рукой я.

Если я хочу убедить мать вернуть Энн, мне нужно знать больше.

– Я сказала ей, что некоторые джентльмены так делают, им нравится пугать служанок. После этого она расхрабрилась. У многих девушек есть мать или старшая сестра, которые объясняют им, как порой ведут себя джентльмены.

Хэтти переводит дыхание и продолжает.

– А другим объясняют кухарка или экономка. А у вас-то их нет. Как видите, мисс, Энн не виновата.

У меня в горле встает ком, и я деликатно откашливаюсь, но это не помогает.

– А ты часто сталкивалась с джентльменами…

Я спотыкаюсь на этом слове, очевидно неподходящем.

– … с такими мужчинами?

– Конечно, мисс. Еще хуже. Некоторые много чего себе позволяют. Мама предупреждала меня об их уловках, и я знаю, когда отойти в сторону и как поступить, чтобы они не потеряли лицо, а Энн…

– А у Энн нет матери.

Я тянусь за ножом и беру огурец. Надо занять руки работой. Чистить, резать, делать что-то.

– Нож совсем затупился, Хэтти. Пожалуйста, наточи его.

Она берется за точильный камень.

– Думаю, Энн Кирби мало что знает о джентльменах, и вообще, это не она заговорила об отравленном кофе, а миссис Мартин.

Ком в горле уплотняется.

– Что? – хриплю я.

Хэтти осторожно приставляет палец к лезвию ножа и кладет его передо мной.

– Да. У нее дрожали руки с перепугу, и она боялась пролить кофе на чистую ирландскую скатерть. Ее адски трудно отстирать – только кипятком и тереть солью, пока руки не отвалятся.

Я вычищаю из огурцов семена, слушая рассказ Хэтти о том, что произошло между Энн и миссис Мартин. Чистя огурцы и срезая с почек жир, я обдумываю ее слова, и мне становится ясно, как несправедливо мы обошлись с Энн. Ничего бы не случилось, если бы у нее была мать, или она работала в доме, где есть настоящая кухарка или экономка.

– Она ничего мне не сказала, – бормочу я, морщась от резкого металлического запаха крови, вытекающей из почек.

Это моя вина. Я не стала выяснять правду. И не вступилась за Энн. Я откладываю нож, вытираю руки о фартук и иду в гостиную, где корпит над счетами мать.

Она сгорбилась над бухгалтерской книгой. Когда я вхожу, она выпрямляет спину, и на ее губах появляется слабая улыбка, которую я нахожу весьма неуместной.

– У меня прекрасная новость, – говорит она. – Просто великолепная.

– Не может быть никаких прекрасных новостей, пока не вернется Энн Кирби! – выпаливаю я.

– Пусть так, однако ты забываешься, Элиза.

Я не намерена терять время на объяснения и оправдания, и у меня нет ни малейшего желания выслушивать прекрасную новость, которая, скорее всего, состоит в том, что ей удалось сэкономить несколько шиллингов.

– Хэтти рассказала мне правду об Энн и супругах Мартин. Мы обошлись с ней несправедливо, и я хочу, чтобы она вернулась.

Мать хмурится и закрывает журнал.

– Я намерена платить ей больше и взять буфетную прислугу, которая будет работать под ее началом.

Я умолкаю и провожу рукой по лбу. Вести такие разговоры с матерью в моем возрасте тяжело и унизительно.

– Если она не вернется, причем на моих условиях, то я буду писать свою книгу где-нибудь в другом месте, – окончательно разъярившись, добавляю я.

– Давай не будем ссориться, дочка. Будь ты замужем и живи в собственном доме, сама принимала бы решения касательно слуг, мебели, меню… Все управление домашним хозяйством находилось бы только в твоих руках.

Она многозначительно смотрит на меня, будто этот хитрый разговор ведет к какому-то мирному решению, а я слишком воинственна, чтобы это увидеть.

– Да, я старая дева, в равной степени жалкая и презираемая, и должна повиноваться твоей воле, – сквозь зубы произношу я. – И все же я хочу вернуть Энн. Если понадобится, буду обслуживать Мартинов сама.

Я резко разворачиваюсь: в комнате внезапно становится слишком душно и тесно для нас двоих.

– Терпение, Элиза! У тебя невыносимый характер. Разве ты не хотела бы иметь свой дом? И нанимать любую Энн Кирби, которую тебе захочется?

– Конечно хотела бы, но мне больно от твоих насмешек, и ты прекрасно это понимаешь. К тому же я пришла поговорить об Энн Кирби, а не о своем семейном положении.

– Хочешь – пусть возвращается. Полковник Мартин с супругой не могут больше у нас оставаться, однако великодушно предложили оплатить полную стоимость.

Меня охватывает неимоверное облегчение, которое тут же сменяет приступ паники. Что, если Энн нашла новое место? Вдруг она не захочет возвращаться? Вдруг откажется, несмотря на увеличение жалованья и еще одну прислугу?

Мать самодовольно вертит на пальце обручальное кольцо.

– Деньги ищи сама, Элиза. Я слышала о кухарках, которые накапливают кругленькие суммы, продавая старьевщикам перья и кости и торгуя говяжьим жиром с черного хода. Мне сказали, что даже прогорклый жир можно продать на мыло.

– Ты хочешь, чтобы я этим занималась? – поражаюсь я.

На мой взгляд, мать должна стыдиться этого больше, чем дочери-кухарки.

– Да нет же! – вздымает руки она. – Пусть это делает Энн Кирби. Должна же она заработать свою прибавку. Пока наши финансовые дела не наладятся.

– Тебе прекрасно известно: мы используем все, что только можно, и я – самая экономная хозяйка во всем Кенте, – холодно произношу я.

Мать делает вид, что не слышит. Ее губы вновь расплываются в улыбке.

– Разве ты не хочешь услышать мою прекрасную новость? К нам приезжает новый постоялец. Одинокий, состоятельный джентльмен.

Теперь понятно, почему у нее такой довольный вид.

– Старый знакомый твоего отца. Бизнес Джона рухнул, а предприятие мистера Арнотта процветает.

Для большего эффекта она делает паузу и добавляет:

– И он вдовец!

Мое воображение рисует мистера Арнотта: согбенный лысеющий старик с рыхлыми щеками над дряблой шеей и толстым, нависающим над ремнем животом.

– Он приезжает в Танбридж-Уэллс на воды? У него подагра или камни в почках?

– Я не люблю совать нос в чужие дела, но будь практичной, Элиза. Отнесись к этому непредвзято.

Мать вновь самодовольно вертит кольцо, и я будто читаю ее мысли: мужчина в возрасте, с кучей болячек, состоятельный: что может быть лучше, чем стать женой обеспеченного человека? Только перспектива стать его вдовой. У меня внутри все переворачивается от ее бесстыдства.

Я ухожу, а она кричит вслед:

– Ты не спросила, какой у него бизнес!

Мне неинтересно. Кроме того, надо жарить уток, тушить огурцы, обваливать почки в петрушке, тимьяне и кайенском перце.

А после этого я должна раздобыть адрес Энн Кирби. Пока не поздно.

Глава 22
Энн
Кусок хлеба

Миссис Торп не делает мне замечания по поводу растрепанных волос, не хвалит мои новые башмаки, покрытые теперь пылью и грязью, и даже не спрашивает, почему я не в Бордайк-хаусе. Она не приглашает меня в дом – хотя бы в буфетную. Мы стоим на заднем дворе, где крутится конюх, она поглядывает то на него, то на служанку, что принимает у посыльного от мясника связку кроликов.

– Понятия не имею, где твоя мать, – нетерпеливо произносит она. – Как видишь, я занята.

– Пожалуйста, мадам, его преподобие должен знать, – умоляю я, скромно опустив глаза. – Мне сказали, что он ее туда отвез.

– Куда отвез?

Не дожидаясь моего ответа, она отворачивается и кричит:

– Эти кролики точно молодые и свежие? Мне не нужны кролики старше четырех месяцев. Слышишь, Флоренс? Четыре месяца!

Я оглядываю Флоренс – несчастное забитое существо, худющее, точно обглоданная кость, и радуюсь, что мисс Элиза никогда на меня не кричала, никогда не обращалась, как с куском грязи. Подумав об этом, я вырастаю в собственных глазах и, преисполнившись храбрости, спрашиваю, глядя прямо в глаза миссис Торп:

– Где я могу найти его преподобие Торпа, мэм?

– Мой супруг может быть где угодно – он чрезвычайно востребован. Подожди здесь, Флоренс вынесет тебе кусок хлеба, и можешь идти.

– Спасибо, не нужно, мэм. Я хочу навестить свою маму. Ее увез ваш муж, и у меня нет адреса.

– Я. Тебе. Сказала, – гневно выдохнув, произносит миссис Торп с нажимом на каждом слове, и пытается отогнать меня, хлопнув в ладоши, точно бродячую собаку.

Затем она прищуривается и смотрит на меня в упор.

– Почему ты не в Бордайк-хаусе, Энн Кирби?

Я краснею, и всю мою храбрость как ветром сдувает.

– Меня уволили, – говорю я, опустив голову, как побитая собака.

– Уволили? Да я наизнанку вывернулась, чтобы добыть тебе это место!

Она окидывает меня ледяным взглядом:

– Ты не лучше своего отца, Энн Кирби. Моему супругу, бедняжке, тоже пришлось его уволить. В первый же рабочий день! Мы сделали для вашей семьи все, что могли, и вот как вы нам отплатили.

Она гневно трясет головой и отворачивается, точно видеть меня не может. Я чувствую себя маленькой и жалкой букашкой, будто усыхаю от стыда.

Миссис Торп направляется к дому, а я не могу пошевельнуться, хотя чувствую на себе взгляд посыльного от мясника. Дойдя до двери, она оборачивается.

– Психиатрическая лечебница графства Кент, вот где твоя мать. Надежно заперта. Всю вашу семейку следует туда упрятать!

И скрывается в доме, хлопнув дверью.

– А где это, мэм? Как туда добраться? – кричу я, хоть и понимаю, что она меня не слышит.

Глаза щиплет от слез, но я не собираюсь показывать их мальчишке. Я напрягаю мышцы лица, а он поворачивает свою тележку к дороге. Железные колеса грохочут по булыжникам. И вдруг посыльный кричит через плечо:

– Это не так уж далеко, барышня, в Барминг-Хит, за Мейдстоном. Миль пятнадцать будет.

– Пятнадцать миль? – переспрашиваю я.

Для меня это не расстояние, лишь бы знать, куда идти.

– Можно идти вдоль реки, или подъехать с мельником Джонсом, – добавляет он. – У него там зазноба работает, он то и дело к ней ездит.

У меня появляется надежда.

– Спасибо! – благодарю я парнишку. – Огромное спасибо!