Текст книги "Мне не жаль"

Момо наблюдает, как Линда вытирает жирные пальцы салфеткой, затем поднимает взгляд. Ее черная подводка слегка размазалась на левом глазу, но стрелка все еще есть на правом. Момо улыбается ей, и Линда улыбается в ответ. Но улыбка Линды не искренняя, эта улыбка «без Эдгара».

И в этот самый момент, после этой полуулыбки Момо понимает, насколько он важен для нее. Она не заменила его полностью, как думала, она просто стала бонусом. К чему-то, что существовало задолго до нее.

Когда Эдгар возвращается с пробежки, Линда сидит на его кровати. Это слишком знакомая картина, чтобы ее пугаться. И все же странно, что она здесь.

– Что ты здесь делаешь? – хрипло спрашивает он.

– Твой отец сказал, что я могу подождать тебя здесь. – Пауза. – Мы можем поговорить? – Она смотрит на него из-под ресниц.

Эдгару всегда нравился такой взгляд. Может быть, потому что он не очень подходит Линде. Пирсингу и жесткому образу, за которым она прячет девушку из прошлого. Этот взгляд что-то с ним делает. Так было всегда. Эдгар смотрит на Линду, сидящую на его кровати, и что-то внутри него сжимается. Он никогда не сможет быть к ней равнодушным. Для этого он подпустил ее слишком близко. Слишком.

– Говори, – произносит Эдгар.

– Мне очень жаль, – говорит Линда.

Это его удивляет. Линда не умеет извиняться. Она предпочитает избегать своих ошибок. Или она пишет сообщение, когда пройдет достаточно времени. Что-нибудь забавное, что заставит вас забыть, почему вы расстроились, и в то же время напомнить вам, почему она вам нравится.

– О чем именно ты сожалеешь? – спрашивает Эдгар, скрещивая руки на груди. На этот раз он не облегчит ей задачу. На этот раз все по-другому.

– Ты хочешь услышать подробный разбор полетов? – бормочет Линда и на мгновение смотрит на свои колени, как будто ищет там слова.

Она сидит и молчит. Тишина между ними кажется ему тяжелой, и полумрак его комнаты соответствует ситуации: желтоватый свет настольной лампы, слабо освещающий ее лицо, Эдгар в своих потных тренировочных штанах и с мокрыми волосами. И она на его кровати в черных джинсах и босиком, с подтянутыми ногами, руками на коленях. Она уже много раз сидела там раньше. Полжизни. Может, даже целую. Когда она снова поднимает взгляд, зеленая прядь выбивается из хвоста и падает ей на лоб. Линда ничего не говорит, она просто смотрит на него, как будто ее глаза уже все сказали.

– А знаешь что? Это не имеет значения, – в какой-то момент говорит Эдгар. – Ты пришла, чтобы извиниться. Ты это сделала. – Он пожимает плечами. – Я думаю, ты можешь идти.

– То есть мои извинения ничего не стоят? – спрашивает Линда.

– А чего они могут стоить? – резко отвечает Эдгар. – Я даже не знаю, за что ты извиняешься.

– Конечно же, знаешь, – говорит она. – Ты точно знаешь.

Линда моргает, и он чувствует, насколько его это бесит. Она и вся ситуация в целом. То, что она здесь только из-за Юлии. Если бы он сегодня утром вышел из автобуса один, все бы осталось как прежде. Именно так, как этого хочет Линда. Она не хочет быть с ним – она просто не хочет его терять.

Удивительно, как один человек может изменить отношения. Сначала Момо, а теперь Юлия. Линда здесь не ради него. На самом деле нет. Речь снова о ней. Всегда все крутится вокруг нее.

Эдгар глубоко вздыхает, затем спрашивает:

– И что это было?

Линда отвечает:

– Не знаю. Ты мне скажи.

Эдгара охватывает раздражение. Как сыпь, только изнутри.

– Мне действительно не хочется больше играть в твои игры, Линда.

– Какие игры? – спрашивает она.

– Ну, твои игры. – Он качает головой. – Ты сказала, что пришла поговорить, но молчишь.

– Потому что я не знаю, что сказать.

– Что ж, тогда ты можешь идти. – Эдгар указывает на цифровой дисплей своего будильника. – Уже поздно. И я хочу принять душ.

– Ты меня выгоняешь?

– Да, – говорит он. – Если нет чего-то еще, от чего ты хочешь избавиться.

Ему кажется странным так с ней разговаривать. Как будто он пробует на ней новый язык.

Линда сглатывает.

– Мне очень жаль, что все так вышло, – говорит она. И этот голос – он из прошлого. Голос его Линды. Девушки, которая все еще любит его. – Я была паршивой подругой. Это было давно. – Она кусает пирсинг на губе, и ее глаза выглядят черными, это красиво. Что-то в нем помнит, как чувствовался этот пирсинг. На его губах, на его языке, на его члене. Эдгар сглатывает и заставляет себя подумать о другом. – Я поступила с тобой дерьмово и даже не заметила. Но я этого не хотела. Я бы никогда не причинила тебе вреда. – Взгляд Линды такой честный, что Эдгар не может отвести глаз. – По крайней мере, не специально, – бормочет она. Чернота ее глаз остекленевшая. Она переливается как озеро в ночи. А потом слезы текут по ее щекам, и Эдгар поддается им. Становится мягким и хрупким, как будто ломается. Он много лет не видел, чтобы Линда плакала. В какой-то момент она просто перестала. Как будто это было так просто. Свет настольной лампы подчеркивает ее мокрые щеки. – Неужели уже поздно извиняться? – грустным шепотом спрашивает Линда.

Эдгар медленно качает головой. Его грудь странно напряжена.

– Нет, – говорит он затем. – Для этого никогда не поздно.

Теперь он у нее есть. Он это знает. И она тоже знает. Но все не так, как раньше. Их последняя глава явно окончена.

Но, возможно, следующая только начинается.

Он и Линда стоят рядом с кроватью в объятиях, которые делают Линду настолько легкой внутри, что кажется, будто ее тело наполнено гелием. Она чувствует, как сердце Эдгара быстро бьется о ее ребра. Только тогда она осознает, как они так близко. И это ощущается, как горячая вода в душе, которая медленно течет по коже и распрямляет каждый поднимающийся на ее пути волосок. У Линды покалывает кожу головы.

Ситуация похожа на первый поцелуй. Только это у них было давно. Почти ровно два года назад в этой же самой комнате. Было похожее время. Но в остальном все было иначе. Может быть, воспоминания о той ночи заряжают моментом. Или воспоминание о том, как целуется Эдгар. Будто он играет на пианино. Длинными пальцами осторожно нажимает каждую клавишу. Извлекает звуки, от которых у вас мурашки по коже. Линда чувствует тело Эдгара рядом со своим, эту теплую близость, которая слишком сильно им пахнет. И потом. Тогда она впервые разделась перед ним. Она до сих пор помнит, как он на нее смотрел. Его руки были в похожем жесте. Как будто он разочарован тем, что он может прикоснуться к ней всего двумя. Она и Эдгар очень часто были голыми вместе. И как-то странно непринужденно. Может быть, потому что они так хорошо знали друг друга. Да, Линда временами думала о безликих девушках. Но большую часть времени она полностью отдавала ему.

Пока она размышляла, Эдгар отодвигает ее на небольшое расстояние, но напряжение остается. Оно витает в воздухе, как гул, которого не слышно. Как электричество, протекающее через него. Линда смотрит ему в глаза и сглатывает; это отдается громким звуком в тишине комнаты. Они смотрят друг на друга сначала в один глаз, затем в другой. Затем он прижимается к ее губам. Только на мгновение. Как будто он споткнулся. Это мимолетный момент, едва ли доли секунды. И все же она его целует. Она это делает. Не он. Он просто участвует. И это странно и хорошо. Быстрее, чем раньше. И в спешке. Как будто они знают, что у них мало времени, прежде чем кто-то из них опомнится. Прежде чем остановятся, прежде чем не зайдут так далеко, что пути назад не будет. Но они не останавливаются – им слишком хорошо. Слишком знакомо и слишком по-другому. Как старая зависимость, к которой вы заново возвращаетесь, о которой вы с уверенностью думали, что преодолели.

Между языками и руками Линда успевает подумать о Момо. А потом она делает шаг назад, как будто ее ударило током. Они тяжело дышат, их губы всего в нескольких сантиметрах. У Эдгара встал. И если бы это было возможно с анатомической точки зрения, у Линды тоже.

– Тебе лучше уйти, – шепчет Эдгар.

– Да, – говорит Линда, но не двигается с места.

Время тянется вечность, они все еще стоят.

– Или ты не пойдешь, – сухо говорит Эдгар.

Линда пробует его дыхание. Она пытается думать, но ее мысли теряются между началом и концом, как она и Эдгар в этот момент. И пока они смотрят друг на друга, она внезапно вспоминает фразу, которую он сказал вскоре после того, как между ними все закончилось. «Я не знал, что это будет последний раз, когда мы будем спать вместе. Иногда я спрашиваю себя, сделал бы я что-то иначе, если бы знал. Ты понимаешь, о чем я?»

Линда поняла это уже тогда. Но теперь она понимает это еще лучше. Как будто смысл его фразы обрел целостность только сейчас. Линда стоит неподвижно. Ее совесть пытается вырваться вперед, но заикается, как старый двигатель, и умирает.

А потом она слышит, как сама говорит:

– В последний раз?

И Эдгар отвечает:

– В последний раз.

Момо сидит на подоконнике в своей комнате. У нее на коленях биография Рут Бейдер Гинзбург[7]7
  Рут Бейдер Гинзбург – американский юрист, судья Верховного суда США. Гинзбург после отставки Сандры Дэй О’Коннор и до назначения Сони Сотомайор была единственной женщиной-членом Верховного суда.


[Закрыть], которую Линда дала ей, потому что Момо сказала, что она ею очарована. Она откладывает книгу и смотрит в ночь. У неба тот волшебный цвет: на горизонте просто темно-синий, наверху уже почти черный, а промежуточный оттенок до странности неопределенный. Как и тот, и другой, но ни тот, ни другой. Оттенок глубже и плотнее любого другого цвета. Как будто доказательство бесконечности.

В доме тихо. Фрида спит рядом, а родители Момо где-то еще. В гостиной, в спальне. Момо в другом месте. Как на другом континенте, но в том же доме. Кажется, что весь мир замер, даже листья задерживают дыхание. Просто жара и пот. Она то и дело смотрит на часы. 00:51. Момо включает музыку. Sonderling исполнителя Joep Beving. Ей нравится сочетание грустного и веселого в этой песне. Момо такая странная. Ей нравится ходить по канату между эмоциями, по узкой грани, где одно сливается с другим. Во время отсутствия человека любить его. И тогда тоска и грусть делают воссоединение таким прекрасным. Как будто положительное чувство вытягивает тебя из негатива. Это работает только при контакте. Как танец. Один делает шаг вперед, другой – назад.

Линда сказала, что позвонит. Нет, вообще-то нет. Она сказала, что позвонит, если не будет слишком поздно. Уже слишком поздно. Должна ли Момо перестать ждать и наконец пойти спать? Но до этого момента Линда всегда звонила. Еще никогда не было слишком поздно. Такое с Момо впервые. Так же, как и то, что Линда пошла к Эдгару поздно ночью, потому что ей действительно нужно с ним поговорить.

Момо была не в восторге от этой идеи. Как будто что-то сдвинулось между ними, от нее к Эдгару. Она задается вопросом, как он тогда пережил это. Понижение с главного героя жизни Линды до роли второго плана. Он и Линда были вместе больше года. И дружили всю жизнь. Они были друг для друга всем. Эдгар был первым, с кем переспала Линда. И она любила спать с ним, она говорила об этом Момо. Что это было хорошо, отличалось от их секса, но было приятно. Она сказала, что он нежный. Момо представляет руки Эдгара: у него руки пианиста с длинными пальцами. Она только однажды слышала, как он играет. И каждый звук был мягким и нежным, как если бы клавиши были кожей, как будто они касались не пианино, а Линды. Момо думает, что он все еще любит ее. Такие чувства нельзя просто выключить. Они остаются слишком глубоко. Как корни деревьев уходят в землю.

В тишине раздается стук, и Момо вздрагивает. Затем она мягко говорит «Да?», и ее мать просовывает голову в комнату.

– Ты дома, – говорит она. – Я только что заметила твой скутер на подъездной дорожке. – Она открывает дверь. – Все в порядке?

Момо кивает.

– Разве ты не хотела провести ночь с Линдой?

– Нет, – говорит Момо, – не сегодня.

Ее мать входит в комнату, не спрашивая. Она всегда так делает. Момо это не нравится, но она ничего не говорит.

– Вы поссорились?

– Что? – спрашивает Момо. – Нет. – Из-за этого вопроса она отвечает очень раздраженно. Но они действительно не ссорились. Линда просто хотела увидеть Эдгара. Затем ее мать внезапно оказывается рядом с ней, и Момо становится странно тесно. Пространственно и эмоционально.

– Ты в порядке, моя дорогая?

Не совсем, но она говорит:

– Да, я в порядке.

– Я знаю, когда ты лжешь, понимаешь? – говорит ее мать.

«Я все время вру», – думает Момо.

– Да неужели? Ты это знаешь? – Ее вопрос звучит резко и грубо. Момо пора спать. Прежде чем она обидит мать и они начнут спорить.

– Ну, может быть, не совсем так, – говорит она. – Но я знаю, когда тебе грустно. – Она гладит дочь по щеке, и Момо позволяет ей это. – А сейчас тебе грустно.

Момо не отвечает. Она просто сидит и ждет. Звонка Линды. И чтобы мать вышла из комнаты, чтобы пропал ком в горле.

– Ты знаешь, что я делала, когда тебе было грустно?

– Нет, – говорит Момо, и ее голос звучит по-детски.

– Блины, – говорит ее мама.

И это слово похоже на стартовый выстрел для воспоминаний. Они предстают во многих отдельных изображениях. Ситуации, которые забыты, похоронены глубоко в голове Момо.

– Хочешь блинов?

– Прямо сейчас? – спрашивает Момо.

– Да, сейчас, – говорит ее мать.

– Уже почти час ночи.

– Я знаю, – говорит она, – но тебе грустно.

Все в этом моменте неверно. И все в этом правильно. Линда лежит голая на одеяле. Эдгар лежит на ней. Она все еще может чувствовать его внутри себя, как его твердый член постепенно обмякает. Его дыхание частое и порывистое, горячий воздух ударяет ей в ухо, его рука все еще лежит на ее бедре. И их сердца бьются быстро, друг с другом и друг для друга. Когда они еще были вместе, он никогда не был таким с ней. Ее тело было как фарфор, и он был очень осторожен. Даже слишком нежен. Этой искры гнева всегда не хватало. Это желание, которое было очевидно в каждом его движении сегодня вечером. Как будто он впервые в ее присутствии отпустил, перестал контролировать себя. А потом он был везде. Как будто он добрался до каждой ее клетки. Живот у Линды пульсирует, становится тише, но он все еще там. Как небольшое напоминание о кульминации. Он принес ее с собой, и она позволила мыслям затопить себя. Мыслям об Эдгаре и этом моменте. А между тем его так много в ней, что он просто заглушил ее совесть. Как одеяло тушит огонь. А теперь, когда все закончилось, совесть медленно просыпается.

Грудь Эдгара касается ее груди, их соединяет пленка пота – как электрический провод. Воздух тяжелый и влажный, будто у него перехватило дыхание. Линда открывает глаза и смотрит на потолок в невидимую точку. И она видит лицо Момо.

Она знает, что то, что она сделала, было неправильно, что она не должна была этого делать и что ей не должно было так понравиться. Но в своей голове, в том единственном месте, где она может быть честной с собой, она не жалеет об этом. Между ней и Эдгаром всегда было что-то невысказанное. Как хруст, который нельзя игнорировать. Теперь его нет. Линда задается вопросом, стоит ли рассказать об этом Момо. Или лучше просто сохранить этот секрет с Эдгаром. Просто поставить точку в их уже исчерпанных отношениях. В конце концов, это был ее последний раз. Эпилог для открытого финала.

Она ничего не скажет. Да, это что-то значило, но Момо не поймет.

В этот момент Эдгар снова начинает двигаться, и Линда вдыхает: ее вдох – это единственный звук, который расходится по комнате, как маленькие волны на гладкой поверхности воды. Он делал это и раньше, после того, как кончил. Линда забыла, как и многое другое. И пока ее глаза закрываются и она держится за Эдгара, спрашивает себя в последний ясный момент, не начинают ли они снова эту историю?

Я смотрю в морозилку. Я точно не знаю, что ищу. Может, мороженое. Я смотрю в ящики, но ничего там не вижу. Я смотрю в остальные – ничего. Только лишь непонятное чувство. Что довольно странно, как будто мы скоро расстанемся.

Никто еще не подбирался так близко ко мне, как она, за такое короткое время. И она даже не знает об этом. Как будто я прошла ускоренный курс с ней. И, может быть, она со мной тоже. Почти наверняка. Я не тот человек, каким была в начале недели. Я двигаюсь дальше. Хотя, может быть, я и сумасшедшая. Все изменило совпадение. Но разве не всегда все меняют совпадения? Внешние удары, которые мы принимаем, потому что у нас нет другого выбора?

Когда я прочитала запись о себе, я сначала рассердилась. Я плакала и дрожала, как будто от холода. Пока я не поняла, что не злюсь – мне просто было больно. Глубокая обида. Когда я увидела себя ее глазами, моя реальность совершенно переменилась. Как будто раньше я не видела дальше собственного носа. Именно ее слова заставили меня осознать, кто я. Что я лгу себе. И как много мы все лжем. В основном из вежливости, потому что нас с раннего возраста учили, что есть определенные вещи, которые мы просто не можем высказать. Юлия все сказала. И пока я читала ее правду, все прояснилось, я как будто я смотрела на себя со стороны. Через чистое стекло, достаточно далеко от себя, чтобы по-настоящему разглядеть. Я стала для себя незнакомкой, той, кого вы видите в первый раз. И тогда я поняла, что не любила бы себя, если бы не была собой. Если бы я не знала, что на самом деле я совсем другая. Это прозрение поразило меня как удар. Я поверила лжи. Я и все остальные. Но особенно я. Потому что ложь – намного лучше правды. Юлия поставила меня перед фактом. А потом я себя разочаровала – в прямом смысле этого слова. Это вырвало меня из состояния, которое было неправильным, но казалось правильным. Тепло и приятно: как обманчивая доброта. Это было разрушающее, тяжелое чувство, печаль, которая была необходима, чтобы избавиться ото лжи. Как от гриппа, от которого медленно выздоравливаешь.

Конечно, это и есть месть, я признаю это. Это далеко не всё. Это просто положительная сторона. Сначала все мысли были об этом. Но теперь я вижу и другое. То, что тоже имеет смысл. Объяснить эти вещи постороннему человеку намного сложнее. К счастью, в этом нет необходимости.

Моим первым побуждением было пойти против Юлии. Чтобы сказать ей, что я знаю. Что я прочитала все, что она написала. Обо мне, о ее предполагаемых друзьях, об их отношениях…

Она почти застукала меня. Если бы она пришла на две секунды раньше, то увидела бы, как я читаю одну из записей. Но я вовремя ее услышала. И ничего не сказала. В любом случае это бы ничего не изменило. Так я думала и надеялась. И тогда я поняла, что тексты Юлии – это не проблема, а решение. И вот настал подходящий момент. И я им воспользовалась. Утро вторника между третьим и четвертым уроком. Мне все еще нравится идея с графическим романом. Улика, указывающая не на меня. На кого-то, у кого тоже были веские причины сделать то, что я собираюсь сделать. Указание, которое ясно говорит: это было намеренно.

Интересно узнать, когда Юлия заметила. В школе? Возможно, нет. Может, по дороге домой? Или позже? Мне бы очень хотелось пошпионить и увидеть, как она постепенно осознает, что ее ноутбук не просто исчез; что он у кого-то в руках вместе с ее паролями и доступом ко всему.

Между тем я сидела дома и читала ее сообщения. Может, в тот момент я уже меняла адрес электронной почты на сайте. Или я поправляла ее опечатки. Я никогда не узнаю – как и она.

Мне было нелегко претворить задуманное в жизнь. Я действительно чувствовала себя виноватой из-за некоторых отрывков о ее семье, потому что мне казалось, что я зашла слишком далеко. Как вуайерист, запертый в затемненной комнате и выглядывающий наружу. В освещенные квартиры ничего не подозревающих соседей. Но потом я сказала себе, что имею право, потому что это не мое решение вмешиваться в это дело. Юлия написала эти сообщения. Это все она. Я просто посредник.

Кроме того, тексты действительно хороши. Было бы обидно, если бы их никто не прочитал. То, что там написала Юлия, прямо противоположно вежливости, не скрашено и не продумано до конца. В ее мыслях не было возможности что-либо разбавить или приукрасить. Это голые мысли. Они нефильтрованные и жесткие. И местами довольно забавные. Если честно, я вообще не смогла бы поверить, что это она. Наверное, потому, что мне всегда казалось, что она слишком поверхностная.

Я знаю, это неприятно, но, может быть, я просто плохой человек. Или я завидовала ее большой груди и поэтому подумала, что она глупенькая. Потому что иначе она была бы и умной, и с большой грудью. И это действительно было бы несправедливо. И независимо от того, мила она или неприятна, она не гений. Я имею в виду, кто вообще пишет что-то подобное в Интернете? Я бы никогда так не сделала. А если бы и сделала, то точно не позволила бы браузеру сохранять пароли. Ну, иногда я тоже так делаю, и с некоторыми веб-сайтами это нормально, но не с таким же.

Изначально я просто хотела открыть эту ее приватную страничку. Всего-то одно нажатие. Клик. Один щелчок мыши. И вся правда, которая поразила меня, на поверхности. Но потом мне стало ясно, что с драматической точки зрения это было бы бессмысленно. Что-то вроде бомбы, которую подорвали зря. И все, что осталось бы – руины. Я не хочу разорения. И никакого хаоса. Что я хочу – так это порядка. По крайней мере, в долгосрочной перспективе. Нового начала. Поэтому я приняла другое решение. Публиковать не все сразу, а постепенно. По нескольку маленьких кусочков я буду открывать поэтапно.

Я лежала на кровати с закрытыми глазами и представляла жизнь Юлии как длинный ряд домино, которые, если смотреть сверху, образуют сложный узор: сеть отдельных аспектов и отношений, которые очень близки друг к другу, но не соприкасаются. Все до мельчайших деталей. Юлия посередине, и структура вокруг нее. А потом я представила, как могу уничтожить все одним пальцем. Как одним щелчком в виртуальном пространстве я опрокидываю первую костяшку домино, и реальность обрушивается на всех. И как потом рушится все, как будто это реалити-шоу, которое я режиссирую.

Но сначала я исправила все орфографические ошибки и опечатки, их действительно было много, и они нарушали ход чтения. Кто-то действительно должен объяснить Юлии, что такое отглагольные существительные. И пунктуация. Потом я отредактировала записи. Я изменила порядок, чтобы создавалась атмосфера напряжения. По содержанию, конечно, все оставила, как было. Я не вмешивалась в тексты Юлии, я просто нанизывала их, как отдельные жемчужины, на красную нить. Один за другим. А потом планировала посты. Первый выход в Интернет сегодня в 5:15. Всего за четыре часа. Все точно по времени, бомба замедленного действия в несколько файлов, которые я уже упорядочила. Никто не узнает, когда были написаны эти отдельные тексты. У них не будет дат, только полное имя Юлии. Я ввела его как имя админа. Гениальный ход.

Но мне больше понравится наблюдать, как все разлетится. Потому что я позволю Юлии сделать это самой. Она просто делится этим в своих социальных сетях, по крайней мере, у меня есть доступ ко всем. И я уже знаю, кому отправить ссылку, чтобы она стала вирусной. Несколько маленьких умов в нашей школе. Люди, которые в основном ничего не делают, а говорят о других. Те, кто в данном случае полностью меня устраивает.

Юлия, конечно, со мной не согласится, но я считаю, что мы с ней хорошая команда. Она наугад записывала свои чувства – и именно это делает ее записи такими хорошими. А я придала им структуру, которая поможет моему делу: так проще следить за содержанием без перескакивания на третьих лиц.

С этой мыслью я беру мороженое из нижнего ящика морозильной камеры, открываю упаковку и кусаю шоколад с треском. Мне все равно, что уже поздно. Я, наверное, все равно не буду спать.

Еще три записи, и мысли Юлии подошли к концу. Вернее, они подошли к последнему вторнику. Почти обидно, что я уже все провернула. Мне очень понравилось быть в ее голове. Ее мысли походили на серию статей, которые я просматривала последние два дня. И скоро все это закончится.

Но не стоит грустить. Потому что я заставлю шоу продолжаться.

Чуть больше часа. Юлия тихонько закрывает дверь своей комнаты после душа. Она уже ложилась, но после полуденного сна проснулась и с беспокойством уставилась в темный потолок. Поэтому она снова встала и приняла душ. Сейчас Юлия сидит голая на своей кровати. Воздух в маленькой комнате душный и горячий, оставшиеся капли воды испаряются с кожи. Юлия тянется к мобильному телефону и тихо включает «Roads» группы Portishead. Она пытается решить, стоит ли ей звонить Леонарду. Уже довольно поздно, и ей действительно не хочется с ним разговаривать. Но на следующий день ей еще меньше хочется ссориться. Поэтому она отправляет ему сообщение, безобидное: «извини, что не позвонила. Мы поговорим завтра. Спокойной ночи». Если ей повезет, он заснет, и она тоже сможет заснуть. Но, конечно, он еще не спит. И как только он видит сообщение, он звонит.

– Привет, – говорит она тихо, чтобы мать не слышала ее сквозь тонкую стену.

– Наконец-то, Юли, – говорит он с некоторым облегчением и укоризной. – Я весь день пытался связаться с тобой.

– Я знаю, – отвечает она. – Мне жаль. Я… Я плохо себя чувствовала. – Это даже не ложь. Юлия как-то где-то читала, что врать нужно как можно ближе к правде. Потому что так меньше всего шансов быть осужденным.

– Но все же было нормально. Как же так? Что это было? – Внезапно он забеспокоился. Она не скажет ему, что ее вырвало. Во-первых, это противно, а во-вторых, она не хочет объяснять обстоятельства. Лучше сказать о ноуте. Он поймет.

– Я забыла свою сумку в автобусе, – наконец говорит она. – С ноутбуком.

Юлия слышит шорох, как будто Леонард садится на постели.

– Дерьмо, – говорит он. – Когда?

– Позавчера. На обратном пути из школы.

Некоторое время он молчит, затем говорит:

– Может, кто-то нашел сумку, и тебе ее вернут.

Юлия смотрит в окно. В ночь, которая окутывает дом так же мирно, как выглядит животное, спящее на коленях.

– Я уже, – говорит она. – Я нашла ее.

– Без ноутбука, – заключает Леонард.

– Без ноутбука, – повторяет Юлия.

Это тоже не ложь.

– Фак, – говорит Леонард. – Ты сменила все свои пароли?

– Да, – говорит Юлия и думает: все я изменить не смогла.

– Хорошо, это хорошо, – говорит Леонард и после паузы добавляет: – И что теперь?

– Я не знаю, – бормочет Юлия. – Я не могу сказать матери. Она взбесится.

– Я думал, что ноутбук тебе купил отец? – говорит Леонард.

– Верно. Но мама была против. Якобы потому, что это слишком дорого. Но на самом деле из-за отца. Все, что от него – это плохо.

– Что ж, тогда она должна быть счастлива, что ноута больше нет.

– Это не смешно, Леонард.

– Прости, конечно, нет, – отвечает он. – Это было глупо с моей стороны. – Короткая пауза. – Что, если ты ей просто не скажешь? Может, она даже не заметит?

– Это все твои идеи? – спрашивает Юлия. – Я должна надеяться, что моя мать не заметит, что мой ноутбук пропал?

– Ты только что сказала, что не сможешь ей сказать.

– Знаешь что? – раздраженно говорит Юлия. – Забудь об этом.

Она проглатывает то, что на самом деле хочет сказать. А именно, что он понятия не имеет, о чем говорит. Потому что родители дают ему и Марлене все, чего они только ни попросят. Потому что деньги никогда не были проблемой для Миллеров. У них огромный дом на Ренаташтрассе, который настолько велик, что они могут не встретиться друг с другом на протяжении нескольких дней.

– Ты можешь взять мой старый ноутбук, если хочешь, – говорит Леонард. – Он все еще работает.

Конечно, он работает. Просто вышла более новая модель. А потом старый оказался старым, и его заменили. Юлии буквально пришлось несколько месяцев стоять на коленях перед отцом, чтобы получить отремонтированный MacBook. И в конце концов он сказал «да» только потому, что смог оплатить его частично деньгами с налогов и, таким образом, уменьшить свою долю вложения. Но, конечно, у кого-то вроде Леонарда есть почти такие же и валяются где-то дома.

– Я не могу, – холодно говорит Юлия. – Но я ценю предложение. Спасибо.

– Конечно, ты можешь принять его, – отвечает Леонард. – Он отформатирован. На нем ничего нет, мне он не нужен. И если твоя мать такая же, как моя, – добавляет он, забавляясь, – она даже не заметит разницы.

Юлия смеется коротко и притворно, но звучит убедительно. По крайней мере, для Леонарда, потому что он говорит:

– Это именно то, что я хотел услышать. Этот смех.

Юлия сглатывает и вытирает слезы со своих щек. Через несколько секунд она говорит:

– Спасибо за ноутбук. И спасибо за заботу.

– Ты всегда можешь поговорить со мной, Юли, – говорит он, – ты это знаешь.

Да, она знает. Но не всегда уверена в этом. Леонард был рядом с ней, в любое время дня и ночи. Но он не мог понять ее мысли. Ему нравится то, что он видит – оболочка и улыбка, а не то, что внутри.

– Во сколько я увижу тебя завтра? – спрашивает Леонард шепотом, который звучит как-то задумчиво.

– Мне к первому, – говорит она. – А тебе?

– Ко второму, – говорит он. – Тогда у нас дома во время перерыва?

– Хорошо, – отвечает Юлия. – Спокойной ночи.

– И тебе.

Она почти вешает трубку, когда Леонард говорит:

– Я люблю тебя, кролик.

«Кролик, – думает Юлия, – как-то мило и как-то унизительно».

– Я тоже, – говорит она. Не потому, что это правда, а потому, что это правильный ответ.