Текст книги "Непокорная фрау Мельцер"

Ты можешь участвовать в акции, имея всего 500 рентных марок. Разумеется, верхних пределов не существует. Будь так добра, передай это письмо тете Эльвире, она тоже входит в круг избранных, которым я делаю это конфиденциальное предложение.

Лиза прочитала эту часть дважды, но так и не смогла ее полностью понять. Ясно было только одно: Китти нужны деньги. Пятьсот рентных марок – это была внушительная сумма. И на что? Похоже, она купила картины некой Луизы Хофгартнер, покойной матери Мари.

Неприятные воспоминания нахлынули на Лизу. Разве не говорили, что папа в свое время навещал эту женщину в старом городе Аугсбурга? Хуже того, ее отца обвиняли в том, что он виновен в ранней смерти Луизы Хофгартнер. Он хотел получить от нее чертежи покойного Якоба Буркарда. Поскольку Луиза отказалась передать, он позаботился о том, чтобы она больше не могла ничего заработать. Луиза умерла от какой-то болезни, потому что зимой не могла больше отапливать свою комнату… Бедный папа, должно быть, очень сильно чувствовал свою вину, возможно, поэтому у него случился сердечный приступ. Нет, у Лизы не было никакого желания покупать работы этой женщины. Тем более за 500 рентных марок. О чем на самом деле думала Китти? Что гуси здесь, в Померании, несут золотые яйца?

Она быстро пробежала глазами письмо до конца, в нем было всего несколько ничего не значащих сообщений. Маму часто мучили мигрени, у Пауля было много работы, дела на фабрике шли в гору, Мари уже пришлось создать список очередности для своих клиенток. Хенни теперь получала уроки игры на фортепиано у некой госпожи Гинзберг… Кому это интересно? Лиза свернула письмо и положила его обратно в конверт.

Майское солнце проникало через окна в гостиную, образуя блики света на ярко начищенном медном чайнике, который стоял на каминной полке и отбрасывал солнечные зайчики на темные обои. Во дворе слышался стук копыт: Йошек выводил из конюшни гнедого Чингисхана. Мерин был оседлан, похоже, Клаус хотел прокатиться верхом, чтобы проверить рожь. Только на днях поля изрядно пострадали от кабанов, которые необычайно размножились этой весной.

Она смотрела, как ее муж садится в седло, а затем берет у Йошека поводья. Клаус был отличным наездником, даже сейчас, без нарядной лейтенантской формы, которую когда-то носил, он прекрасно держался на лошади. Ужасные раны на его лице заметно зажили, он не стал прежним красавцем, но теперь на него можно было смотреть без страха. Чингисхан шел по двору шагом, вероятно позже, когда они проедут ворота, Клаус пустит его легким галопом. Йошек все еще стоял на том же месте, положив руки на бедра и щурясь на солнце.

В имении Мейдорн наступило хрупкое перемирие. Клаус попросил у нее прощения за свой проступок на Рождество, он глубоко раскаивался, утверждал, что это была чисто физическая связь, и торжественно поклялся ей, что отныне у него больше не будет любовных романов. В доказательство своего раскаяния горничная Паулина была немедленно уволена, а на ее место наняли другую. Тетя Эльвира позаботилась о том, чтобы ее преемница не обладала практически никакими физическими прелестями. По мнению тетушки, справедливость восторжествовала и мир в браке был восстановлен.

Элизабет делала Себастьяну различные намеки на то, как она несчастна и как сильно нуждается в его утешении. Он словесно отвечал на ее пожелания, объясняя, как ему жаль ее и что он не может понять, как человек может вести себя так подло. После всего, что она сделала для своего мужа, это предательство было верхом неблагодарности.

– Почему вы терпите это, Элизабет?

– Что же мне, по-вашему, следует сделать?

Он глубоко вздохнул и объяснил, что не его дело давать ей советы. Все ее попытки получить утешение от Себастьяна, в том числе и физическим путем, потерпели неудачу. Хотя она была абсолютно уверена, что Себастьян Винклер желал ее как безумный, он все же смог сдержать себя. Даже ее появление поздно вечером в неглиже не побудило этого целомудренного Иосифа к действию.

Чего он хотел добиться? Чтобы она развелась? Чтобы она стала его женой? И на что бы они тогда жили? На его мизерную зарплату учителя – если он вообще получит место. О, когда-то у нее были далеко идущие планы, еще при жизни папы. Она хотела стать учительницей, учить деревенских детей и вести скромную жизнь, полную лишений. Но теперь у нее больше не было таких устремлений. Здесь, в имении, она была хозяйкой, и ей это нравилось. А Клаус фон Хагеман был отличным управляющим. Ей не хватало только Себастьяна. Его любви. Не только в словах и взглядах. Она хотела чувствовать его. Всем телом. И была уверена, что он тоже этого хочет.

Элизабет задумчиво посмотрела на письмо и решила, что в нем есть некоторые нестыковки. Почему, например, Мари сама не купила картины матери? Она ведь должна была хорошо зарабатывать в своем ателье. Но без согласия мужа она не могла совершать крупные траты. Она не могла распоряжаться заработанными деньгами по своему усмотрению – ей нужно было спрашивать мужа. Вот в чем дело. Пауль отказался покупать картины? Это было вполне возможно. Мама делала лишь несколько намеков в своих письмах, но, похоже, между ее братом Паулем и его женой Мари возникли какие-то разногласия. Особенно с тех пор, как Мари открыла ателье.

Элизабет вынуждена была признаться себе, что ее это не особенно печалит. Напротив. Ей даже было приятно. Почему только она должна страдать от несчастной любви? Нет, даже Пауль и Мари, счастье которых она до сих пор считала идеальным, не были застрахованы от судьбы. В конце концов, в мире есть справедливость.

Ее настроение улучшилось. Может быть, ей следует проявить больше настойчивости, и в конце концов, она достигнет своей цели. Был полдень, и на улице стоял прекрасный майский день. Фруктовые деревья были усыпаны белыми и розовыми цветами, леса полны молодой зелени, а посевы уже пошли в рост. Не только на лугах – повсюду трава уже была до пояса, и не позднее начала июня начнется заготовка первого сена.

Тетя Эльвира вместе с Риккардой фон Хагеман отправилась за покупками в Гросс-Юстин. Они собирались навестить Элеонору Шмальцлер, которая жила с семьей своего брата, и вернутся только вечером. Вооружившись газетой, Кристиан фон Хагеман отправился в сад, где, скорее всего, заснул в шезлонге. Почему бы ей сейчас не заскочить в библиотеку и не уговорить Себастьяна немного прогуляться? Вдоль ручья до опушки леса, затем по луговой тропинке мимо старой хижины – где они могли бы немного отдохнуть, посидеть на скамейке на солнышке – и, наконец, по дороге обратно в усадьбу. Трава была очень высокой, и если им придет в голову идея присесть где-нибудь или даже лечь в траву, никто их не заметит.

– Прогуляться? – спросил он, оторвавшись от своей книги.

Она ошибалась, или он действительно смотрели на нее с упреком? Она была не уверена.

– Прекрасная погода… Вам не следует всегда сидеть здесь, среди книг, Себастьян.

Он выглядел бледным. Как будто похудел? Или ей так показалось, потому что он так странно на нее смотрел.

– Вы правы, Элизабет, я действительно не должен постоянно сидеть за книгами.

Он говорил еще медленнее, чем обычно. У нее возникло ощущение, что теперь она должна взяться за дело более энергично. Казалось, он снова в мрачном настроении, которое в последнее время посещает его все чаще.

– Наденьте прочные ботинки, тропинка вдоль леса еще немного сырая. Я буду ждать вас у ворот усадьбы. – Она улыбнулась ему и уже была у двери, когда он позвал ее по имени.

– Элизабет! Подождите… пожалуйста.

Она повернулась к нему с тревожным предчувствием. Себастьян встал и стал разглаживать свой пиджак. Он выглядел так, словно собирался произнести важную речь.

– Что… что случилось?

– Я принял решение уйти с этой должности.

Она не могла поверить в то, что услышала. Просто стояла и смотрела ему в лицо. Ждала объяснений. Но он молчал.

– Это… очень неожиданно. – Все, что она могла сейчас сказать.

Понимание того, что он уйдет, пришло не сразу. Она потеряла его. Себастьян Винклер не был мужчиной, с которым можно долго продолжать игру. Он хотел владеть ею полностью или не хотел вовсе.

– Мне нелегко далось это решение, – продолжал он. – Я прошу вас дать мне неделю. Я еще должен закончить работу и, кроме того, жду вестей из Нюрнберга, где думаю остановиться у родственников. – Теперь, когда Себастьян объявил о своем решении, ему, казалось, стало намного легче, он даже стал более разговорчивым. – Я больше не могу смотреть в зеркало, Элизабет. Тот, кто смотрит на меня, больше не я, кто-то другой. Это зависимый, лживый лицемер. Человек, потерявший всякое уважение к себе. Как я могу надеяться, что в таком состоянии вы будете меня уважать? О, нет – это решение не только спасет мою жизнь, но и мою любовь.

Что он там бормотал? Элизабет стояла, прислонившись к дверной раме, и у нее было ощущение, что она смотрит в черную бездну. Пустота. Одиночество. Только сейчас она поняла, что его присутствие здесь, в усадьбе Мейдорн, было ее жизненной силой. То трепетное волнение, когда она шла к нему в библиотеку. Мысль ночью, что он сейчас тоже лежит без сна и желает ее. Думает о ней. Многочисленные разговоры, взгляды, осторожные прикосновения… Однажды, всего один раз, он обнял ее и поцеловал. Это было на Рождество. А теперь он уезжает. На следующей неделе она будет стоять здесь, в этой комнате, и смотреть на пустой стул. На голый стол, на котором скапливается пыль.

Она взяла себя в руки. Если он хотел, чтобы она умоляла его остаться, то он ошибался. У нее тоже есть самоуважение.

– Что же… – Она закашлялась. – Если вы твердо решили, то я не могу вас удерживать. Даже если я… – Она запнулась, потому что он теперь настойчиво смотрел на нее. Неужели он надеялся на признание в любви? Именно тогда, когда собирался уйти? Не был ли его уход равносилен шантажу? – Хотя мне очень жаль терять вас.

На мгновение они замолчали. Невысказанное висело в воздухе, оба чувствовали это, оба жаждали искупительных слов, но ничего не произошло.

– Мне тоже жаль, – тихо произнес он. – Но моя работа здесь давно закончена. И я не желаю получать незаслуженные деньги.

Она кивнула. Конечно, он был прав. По сути, ему здесь делать было нечего.

– Школьники будут скучать по вам.

– Да, мне будет не хватать детей…

Понятно, с горечью подумала она. Он скорбит по сопливым детишкам, которых был вправе дополнительно обучать. Прощание со мной, похоже, волнует его меньше. Приятно слышать. Значит, и мне не нужно горевать по нему… Это была чистая самозащита, она все понимала. Конечно, она будет сильно тосковать и горевать.

– Тогда… тогда я не буду вас больше беспокоить. Вы ведь сказали, что хотите закончить какую-то работу. – Он махнул рукой, как будто это теперь совсем неважно, но она не обратила на это внимания. – Я займусь сегодня вечером вашим расчетным листком. – Она закрыла за собой дверь и на мгновение прислонилась к ней спиной. Нужно оставаться сильной. Нельзя бежать назад и говорить ему, что не может жить без него. Нужно медленно, твердыми шагами спуститься по лестнице и некоторое время посидеть в гостиной внизу, чтобы преодолеть первый шок.

Спускаясь по ступенькам, она знала, что он прислушивается к ее шагам. Когда она добралась до конца коридора, ее ноги дрожали. Чашка кофе, подумала она. Сейчас мне действительно нужно взбодриться.

Она открыла дверь кухни и обнаружила, что ни кухарки, ни горничных не видно. Конечно, не успела Риккарда фон Хагеман выйти из дома, как на столе уже плясали мыши. Наверное, девушки встречались с польскими сезонными рабочими в сарае. Не могли даже дождаться, когда заготовят сено.

Правда, на кухонной плите еще стоял кофейник с остатками теплого кофе. Она налила немного в чашку, добавила молока и наконец нашла сахарницу. Фух, столько кофейной гущи, что напиток можно было буквально жевать. Тем не менее кофе оказал бодрящее действие. Элизабет с глубоким вздохом села за кухонный стол и подумала о том, что у нее все еще есть имение. Плюс ее муж, который с Рождества был внимательным и приятным спутником жизни. Она отказывала ему в близости после совершенного проступка, и все же он очень старался исправить положение. Да, следовало признать, что Клаус не был так внимателен даже в дни их свадьбы. Это было знаком судьбы? Не должна ли она стоять рядом с ним, как верная жена, и забыть о том, что когда-то верила в большую любовь?

Она задумчиво смотрела в окно. Отсюда был виден огород, который был гордостью и радостью Риккарды. Зеленый лук и бурачник уже поспели, петрушка была еще маловата, зато кусты смородины, росшие вдоль забора, цвели.

– Откуда я знаю, – раздался женский голос невдалеке. – Ведь у моего брата хозяйство по соседству…

– Твоего брата?

Это был Йошек. Женщина, должно быть, была кухаркой. Они стояли рядом с забором огорода и не подозревали, что кто-то сидит на кухне. Элизабет не особенно интересовали деревенские сплетни, но они по крайней мере отвлекали ее от забот.

– Старший, Мартин. Он женился в Мальцове три года назад… Он рассказал мне об этом. Каждый второй день он там. Приносит подарки, даже для ее родителей. Он подарил ей духи. И новые туфли. Шелковую рубашку.

– Он все врет…

– Мартин не врет. И Эльза, его жена, говорит про это. Она видела рубашку, которая висела во дворе.

– Только держи рот на замке.

– Ты думаешь, я дура? Но когда-нибудь это всплывет. По крайней мере, когда родится ребенок.

Элизабет почувствовала, как участился ее пульс. Разве она не подслушивала похожий разговор раньше? Не здесь, в Померании, а в Аугсбурге, на вилле.

Она услышала богохульное проклятие. Это был Йошек.

– Ребенок, говоришь? Ну, конечно, это обнаружится…

– Чего ты так волнуешься? У его жены нет детей, поэтому вполне естественно, что он обеспечивает потомство в другом месте. Не первый раз такой ребенок становится потом владельцем имения.

– Такой… которого словно пыльным мешком из-за угла ударили.

Они оба засмеялись, и Йошек добавил, что Паулина крепкая женщина и гораздо больше подходила на роль матери помещика, чем изысканная дама из Аугсбурга. Она все равно сидит наверху только с учителем Винклером и понимает в сельском хозяйстве столько же, сколько корова в счетах.

– Странное хозяйство в этом имении, – вздохнула кухарка. – Но это не мое дело. Я делаю свою работу, и все!

Что-то упало рядом с Элизабет на выложенный плиткой пол, глиняная посуда разбилась на осколки, светло-коричневый кофе брызнул на ее обувь и юбку. Она лишь краем глаза заметила, что это чашка выпала из ее руки. Вдруг у нее возникло ощущение, что исчезает опора, мыслей не было, все казалось холодным, ледяным, словно зима вернулась. Ее тело было легким. Она летела.

Дверь на кухню, казалось, открылась сама собой. Прихожая, входная дверь. Три ступеньки вниз во двор, изумленные взгляды двух людей, стоявших у забора огорода. На крыше стрекотали воробьи, стучал зяблик, у входа в сарай грелся на солнышке серый кот, подергивая правым ухом.

– Госпожа, вам нездоровится?

На самом деле у нее все еще было ощущение, что она парит над землей. Ее сознание было словно в тумане, но это ни в коем случае не давало кухарке права задавать глупые вопросы.

– Что ты тут стоишь? Разве тебе нечем заняться на кухне?

Женщина сделала неловкий реверанс и пробормотала что-то похожее «на подышать свежим воздухом».

– Йошек! Оседлай мне кобылу!

– Но ведь Солянка с дамами на прогулке.

– Тогда другую. Давай-давай!

Он не задавал больше вопросов и побежал за кобылой с пастбища. Элизабет не часто выезжала верхом, а когда это случалось, предпочитала спокойных, уравновешенных животных.

Элизабет стояла, прислонившись к забору, и ждала. В ее голове возникла мысль, которая овладела ею: «Я хочу увидеть это своими глазами. И если это правда, я выцарапаю глаза той бабе».

Шелковая рубашка на веревке. Как она развевалась над навозной кучей и всяким грязным хламом во дворе! Мальцов, сказала она. Это было недалеко отсюда. Едва ли полчаса на повозке. Всадник мог бы доехать за десять минут, а Клаус был хорошим наездником… Она поняла, что смеется, и взяла себя в руки. Неужели она теряет рассудок?

– Она немного беспокойная, – предупредил Йошек. – Это весна так действует. Но в остальном Кора очень послушная.

Йошек хотел помочь взобраться на лошадь, но она покачала головой, и он отступил. Гнедая Кора была не такой высокой, как остальные, но все равно Лиза с трудом смогла забраться в седло. Но сегодня ей было все равно, несмотря на скептический взгляд конюха. Пусть он смеется над ней – что ей с того?

Кобыла привыкла к решительной манере управления: приходилось следить, чтобы она не грызла молодые ветки по сторонам тропы. Элизабет пустила свою лошадь легкой рысью и поскакала по дороге в Гервин. Постепенно, когда уже не нужно было контролировать каждый шаг животного, вернулись мысли.

Значит, он все еще обманывал ее. Улыбался и спрашивал, как она себя чувствует, не может ли он оказать ей услугу, а потом уезжал развлекаться в постели с крестьянкой. Что там говорила тетя Эльвира? Душевное здоровье и физическая разрядка. Она снова засмеялась. Физическая разрядка. Как странно, что другие женщины беременели от него. Только она не могла.

Она не годилась в жены. Потому что у нее не было детей. Она не годилась и в любовницы. Потому что не могла соблазнить мужчину. Она потеряет их обоих, Клауса и Себастьяна. Возможно, она потеряла их уже давно. Возможно, она никогда их и не имела. Она была полной и непривлекательной, некрасивой старшей сестрой очаровательной Китти. Почему Клаус тогда женился на ней? Только потому, что не получил Китти. Зачем Себастьян приехал сюда, в имение Мейдорн? Только потому, что она хитростью заманила его. А ведь всего несколько часов назад она испытывала удовлетворение от того, что в браке Пауля и Мари возникли разногласия. Это было подло с ее стороны, и судьба немедленно наказала ее.

Кобыла Кора уже давно перешла на шаг, и пока ее наездница была занята своими мыслями, щипала светло-зеленые пучки травы по краю тропы. Элизабет заставила ее вернуться на середину дороги, а затем подумала, что, конечно, разумнее было бы поехать коротким путем через рощу. Так бы она добралась до деревни Мальцов не по дороге, а через луга, и было бы легче застать Клауса врасплох. Найти двор будет несложно, нужно только обнаружить его лошадь.

Кобыла охотно поскакала по луговой тропе, она по собственной воле пустилась рысью и перешла на шаг, только когда они достигли опушки леса. Там, однако, она упрямо отказывалась идти дальше: узкая лесная тропинка явно пугала ее.

– Ну же, давай… с тобой ничего не случится. Не будь такой упрямой.

Дважды она загоняла животное на тропинку, дважды кобыла пугалась и отскакивала в сторону, так что Элизабет с трудом могла удержаться в седле. Затем произошло нечто, что она смогла объяснить только позже. Красновато-коричневая стрела пролетела через тропу, кобыла в дикой панике взвилась на дыбы, и ее наездница свалилась с седла. Элизабет видела корни дуба, стремительно приближающиеся к ней, но не почувствовала боли, только удар, а затем наступила темнота.

Когда Элизабет снова смогла ясно видеть, она лежала на земле, а над ней раскинулись ветви дуба, сквозь которые просвечивало голубое небо. Белка, что-то искавшая в прошлогодней листве, торопливо взбежала по стволу и скрылась в ветвях.

«Моя лошадь!» – пронеслось в голове.

Она поспешно села и огляделась вокруг – гнедой кобылы нигде не было видно. Затем ветки, небо и стволы деревьев стали кружиться вокруг нее с бешеной скоростью, и ей пришлось поспешно лечь, чтобы не потерять сознание. Ничего страшного, подумала она. Я просто испугалась. Сейчас все пройдет, и я смогу встать и проверить, где Кора. Она, наверное, стоит где-нибудь на лугу и набивает живот травой…

Действительно, приступ прошел. На этот раз она медленно и осторожно села, стряхнула с рукава наглого черного жука и попыталась встать, но резкая боль в левой лодыжке заставила ее со стоном опуститься обратно. Только сейчас она заметила, что лодыжка распухла – наверное, растяжение. Или даже перелом. Боже, что же ей теперь делать?

– Кора! Кора!

Куда подевалось это глупое животное? Почему она не осталась рядом с ней? О, старая добрая Солянка, она бы точно не отошла от нее. Элизабет снова попыталась встать на ноги, опираясь на ствол дуба, но как только наступила на левую ногу, стало чертовски больно. А как распухла лодыжка! Можно было буквально видеть это. Возможно, ей никогда больше не удастся снять башмак с ноги. Несмотря на боль, она, хромая, сделала несколько шагов к лугу, чтобы осмотреться в поисках лошади. Безуспешно.

Внезапно она осознала, в какой страшной ситуации оказалась. Шанс, что кто-то пройдет мимо, был ничтожно мал. Если ей не повезет, она застрянет здесь до вечера или, в худшем случае, на всю ночь. Нет – скорее всего нет. Рано или поздно ее будут искать. Но… ей не нравилась мысль, что ее подберет Йошек или даже Клаус. Лучше попытаться проделать обратный путь, не обращая внимания на поврежденную лодыжку. В конце концов, раненые солдаты, оказавшись на вражеской территории, превозмогая боль, тоже ползли вперед.

Это была не лучшая идея. Ей удалось продвинуться вперед приблизительно на пятьдесят метров, затем боль стала такой сильной, что луга и рощи вокруг нее расплылись, и она, задыхаясь, опустилась на землю. Теперь лодыжка болела еще сильнее, она пульсировала, словно в распухшей ноге сидел неутомимый дятел.

От боли и отчаяния Лиза начала плакать. Почему именно ей всегда так не везет? Разве недостаточно того, что она никому не нравилась, что муж ей изменял и что любимый убегал от нее? Нет, она должна была упасть с этой проклятой лошади и сломать ногу. Она сама себя довела до беды. Ей буквально слышалось, как говорят: благородная дама из Аугсбурга, которая даже не умеет ездить верхом. Она упала со своей лошади, следила за мужем и упала в грязь…

Элизабет захлестнула обида при одной только мысли, как злорадствуют работники в усадьбе. Все то, что обрушилось на нее в этот злополучный день, все ее разбитые надежды, разочарования, унижения – все это искало выхода, сотрясало ее тело, заставляло громко и отчаянно рыдать. Все равно, здесь никто и ничего не услышит.

– Элизабет! Где вы? Элизабет!

Большая тень скользнула по высокой траве, вокруг жужжали насекомые, где-то рядом фыркала лошадь. Она едва успела провести рукавом по мокрому лицу, когда перед ней появился лошадиная морда, и она громко вскрикнула от испуга. Всадник тут же соскочил с седла и опустился на колени рядом с ней.

– Боже мой, как я рад! Вы ранены? Вы что-то сломали?

– Все… все в порядке. Только нога, – простонала она.

Элизабет охрипла от рыданий, ее нос и глаза почти полностью распухли. «О Боже, она, должно быть, ужасно выглядит. Что здесь делал Себастьян?»

– Нога? А, я вижу. Надеюсь, что не сломана… – Он прощупал ее лодыжку, которая была толстой, как средняя тыква. – Вы что-нибудь чувствуете?

– Нет. Она полностью онемела, чувствую, только когда я на нее наступаю.

Никогда раньше она не видела его таким взволнованным. На лбу выступили капельки пота, он тяжело дышал, но теперь, глядя на нее, улыбался, счастливый и довольный.

– Кобыла вернулась в усадьбу с пустым седлом… Я думал, что сойду с ума от беспокойства. Это моя вина, Элизабет. Я бессердечно высказал вам свое решение. Это было эгоистично и бесчувственно. Я не подумал о том, как сильно вас этим обидел.

Она слушала его и несколько раз вытирала лицо рукавом. Дурацкие слезы. Если бы только эти припухлости прошли. Тем более что он все время смотрел на нее.

– Я… я не знала, что вы умеете ездить верхом, – пробормотала она.

– Я тоже. В детстве я несколько раз сидел на лошади, но это нельзя было назвать верховой ездой. Опирайтесь на меня, я помогу вам забраться в седло.

– Я… я ведь не легкая девушка, – смущенно пошутила она.

– Я знаю, – произнес он со всей серьезностью.

Себастьян оказался гораздо сильнее, чем она предполагала. Несмотря на ранение на войне, ему не составило труда поднять ее. Когда она поставила здоровую ногу в стремя, он крепко обхватил ее за талию, чтобы поддержать, и помог ей с трудом забраться в седло, придерживая за ту часть тела, к которой никогда бы не осмелился прикоснуться при обычных обстоятельствах. Смущенная, она села в седло и пробормотала робкое «спасибо».

Себастьян шел впереди и вел кобылу за поводья. Время от времени он оборачивался к ней, спрашивал, все ли в порядке, не больно ли ей, сможет ли она продержаться до усадьбы.

– Все в порядке…

– Вы очень храбрая, Элизабет. Я никогда не прощу себе этого.

Она с трудом сдержала улыбку. Он был таким порядочным, таким честным, таким отзывчивым. Зачем ей было говорить, что она поехала не ради него, а чтобы выцарапать глаза любовнице своего мужа? Это бы только разочаровало его. Себастьян твердо верил в добро в людях. Может быть, именно поэтому она так сильно его любила.

В усадьбе Йошек стоял наготове, чтобы помочь госпоже слезть с лошади, у входной двери толпились служанки, Элизабет слышала их смешки.

– Мы посадим ее на стул, а потом понесем госпожу по лестнице. По одному человеку с каждой стороны, этого будет достаточно, – предложил Йошек.

Посмотрела ли она на него с просьбой о помощи? Или Себастьян действовал импульсивно? Как только она слезла с седла, он подошел к ней и взял на руки. Он сделал это без вопросов и как бы само собой разумеющееся.

– Надеюсь, вы не испытываете дискомфорта, – проговорил он немного сдавленно, когда они стояли в коридоре перед лестницей.

– Это замечательно… Надеюсь, я не слишком тяжелая.

Она явно не похудела на природе от здоровой деревенской еды.

– Совсем нет…

Себастьян медленно поднимался вместе с ней по лестнице, иногда останавливаясь, чтобы набраться сил и перевести дух, а затем продолжал путь. Он тяжело дышал, но улыбался и шептал ей, чтобы она не волновалась. Он привык носить тяжести с раннего детства. Вероятно, когда в детстве таскал мешки с картошкой в погреб. Но она молчала и наслаждалась тем, что он ее нес. Какой он был сильный. Как ему тяжело. И в то же время как крепко он ее держит.

Она открыла дверь своей комнаты. Не супружеской спальни, которой избегала уже несколько месяцев, а маленькой комнаты, которая раньше служила спальней для гостей. Он отнес ее к кровати и осторожно опустил на постель.

– Сядьте, – попросила она. – Вы, должно быть, совсем обессилели. – Себастьян послушно сел на край кровати, достал носовой платок, снял очки и протер лицо. – Я не могла подумать, что вы такой сильный.

– Есть вещи, которые вы не знаете обо мне, Элизабет.

– Что ж, – продолжила она. – Сегодня я узнала о вас много нового.

Он сразу почувствовал себя виноватым.

– Вы узнали, что я бессердечный человек, – сокрушенно пробормотал он. – Но я клянусь вам, Элизабет…

Она покачала головой.

– Я скорее думаю, что вы вели себя как трус. – Это его сильно поразило, он в ужасе уставился на нее и хотел возразить. Но она не дала ему и слова сказать. – Вы боитесь выглядеть смешным, Себастьян. Боитесь нарушать правила, которые больше не имеют смысла. Предпочитаете убежать и оставить меня одну в отчаянии. – Она находилась в исступлении, смотрела в его расширившиеся глаза, чувствовала, как близки ему ее слова, и дала волю своим чувствам.

– Но…

– Вы вообще мужчина? Есть ли у вас в крови огонь? Смелость совершать великие дела? О, вы даже не осмеливаетесь на…

Она всхлипнула. О боже, как глупо она себя вела! Но она уже не знала, что делать от тоски по нему.

– Мужчина ли я, – прошептал он, наклоняясь к ней. – Ты спрашиваешь меня об этом?

Она не ответила. Смотрела, как Себастьян встает и идет к двери, уже думая, что он собирается покинуть комнату, возмущенный ее недвусмысленным предложением. Но вместо этого он повернул ключ в дверном замке.

– Ты победила, Элизабет… Я мужчина, и раз ты требуешь от меня, я докажу тебе это.

По-видимому, сегодня был день необычных действий и событий. День чудес. Элизабет, которая считала, что судьба всегда обходила ее стороной, сегодня получила то, чего желала. Она даже получила больше, чем надеялась, потому что он был недоволен ее победой и дал ей почувствовать свой гнев. Но и это было прекрасно, потому что он обрушился на нее, как весенняя гроза.

Горькое пробуждение пришло на следующий день.

15

– Разумеется, это согласовано с госпожой Мельцер! – возмутилась Китти.

Серафина фон Доберн стояла в прихожей перед лестницей и холодно, с недоверием смотрела на нее. В ней есть что-то от Снежной королевы, подумала Китти. Эта женщина с холодным сердцем, не желающая отпускать маленького мальчика. Кто написал эту сказку? Кажется Ганс Христиан Андерсен.

– Тогда мне удивительно, что меня не поставили об этом в известность.

– Я не могу вам этого объяснить, – нетерпеливо произнесла Китти. – Герти, спусти детей вниз – они проведут вторую половину дня со мной. Я дам им уроки рисования.

Герти стояла перед дверью кухни, она кивнула и хотела уже бежать по лестнице на второй этаж, но голос гувернантки остановил ее:

– Подожди, Герти. Дети делают домашнее задание. Пока они не закончат, я не могу отпустить их.

Китти уставилась в бледное лицо Серафины фон Доберн. Невероятно, эта женщина сопротивляется. Здесь, на вилле, в доме ее родителей, она считала, что может ставить ей условия.

– Что вы можете или не можете сделать, мне абсолютно все равно, уважаемая фрау фон Доберн, – парировала она с едва сдерживаемым раздражением. – Сейчас я заберу Лео и Додо с собой на Фрауенторштрассе. Герти, спусти детей!

Герти вмиг оценила, кто здесь, скорее всего, находится в выигрышном положении, и решила в пользу Китти Бройер. Хотя бы потому, что она всей душой ненавидела гувернантку. И поспешила наверх.

– Простите, но в данном случае мне придется перепроверить.

Госпожа фон Доберн тоже начала подниматься по лестнице. Китти подождала, пока гувернантка дойдет до середины лестницы, прежде чем обратиться к ней:

– Это, конечно, не очень хорошая идея – нарушать сон моей матери из-за такого пустяка!

Гувернантка остановилась и вполоборота повернулась к ней. Ее улыбка говорила, что у нее в кармане есть козырь.

– Не волнуйтесь, фрау Бройер. Я не стану будить вашу маму. Я собираюсь позвонить господину Мельцеру на фабрику.

Эта злая ведьма собиралась позвонить Паулю. Конечно, она напомнит ему, что госпожа Гинзберг дает уроки игры на фортепиано на Фрауенторштрассе. Остальное Пауль соединит воедино. Пауль был не глуп.

– Делайте что вам угодно, – бросила она с безразличным выражением лица. – Эй, Лео! Додо! Где вы там? Хенни ждет вас в машине!