Текст книги "Последние из Валуа"

Глава VIII. О пышном обеде, который давал в ресторане Ле Мора граф Лоренцано, и как вместо одиннадцати гостей на него явилось тринадцать. – Черная жемчужина

Первое кулинарное заведение в Париже появилось именно при Карле IX; именовалось оно «Трактирщиком». До того времени в столице других мест, где можно было бы перекусить за деньги, за исключением кабачков и трактиров, не имелось. Опять же за деньги, в этих кабачках и трактирах, если и кормили, то зачастую крайне плохо. В 1569 году некоему Ле Мору, бывшему метрдотелю маршала де Гонди, пришла в голову весьма удачная, как оказалось, мысль открыть на Монмартре, напротив церкви Святой Марии Египетской, заведение, где можно было бы выпить и перекусить за подходящую цену в любое время суток, и не хуже, чем у себя дома.

Мода закрепила это новшество, и уже через пару месяцев обеды или ужины у Ле Мора вошли в привычку у самых богатых столичных вельмож и буржуа. Успех придал Ле Мору смелости; он расширил свое заведение, увеличил штат прислуги, улучшил обслуживание, и вскоре весь Париж судачил о первоклассных винах, что хранились в его погребах, и восхитительных блюдах, которые вкушали в его залах и кабинетах.

Парижане стали гурманами, и у Ле Мора появились соперники: Самсон, Инносан, Гавар составили ему конкуренцию.

В «Рассуждениях о чрезмерном питании», которые представил в 1580 году королеве-матери один из ее преданных слуг, можно было прочесть следующее: «Теперь уже мало кто довольствуется обычным обедом из трех блюд, состоящим из бульона, жаркого и фруктов; в меню обязательно должны присутствовать пять или шесть видов мяса, пирожные, рагу и прочие излишества, и хотя цены на них бьют все рекорды, никого это не останавливает. Сегодня каждый хочет сходить пообедать к Ле Мору, Самсону, Гавару, Инносану, этим служителям изобилия и сладострастия, которых из более цивилизованной страны изгнали бы как развратителей нравов».

Суровый моралист, вы не находите? Должно быть, он страдал несварением желудка, этот автор «Рассуждений». Что бы он сказал – боже мой! – если бы попал в Париж нынешний, где цены, в том, что касается продовольствия, совершенно заоблачные, что не мешает служителям изобилия и сладострастия, таким, как Биньон, Бребан, Петерс и прочие, зарабатывать целые состояния.

Словом, 10 июня 1571 года, у Ле Мора был пышный обед, который граф Лоренцано, богатый флорентиец, давал для нескольких придворных вельмож.

Накануне, у маршала Таванна, граф Лоренцано выиграл у этих вельмож внушительную сумму в пассе-ди[9]9
  Популярная игра в кости. Участвовать в игре может неограниченное количество желающих. Все игроки по очереди бросают две кости. Если сумма выпавших очков меньше десяти, то все ставки уходят в банк. Но если кто-то из игроков при бросании костей получит 10 или больше очков, то он отдает каждому игроку сумму, в два раза превышающую его ставку. В случае выпадения дубля игрок срывает банк – забирает все ставки, которые в нем имеются, себе.


[Закрыть], после чего любезно пригласил их в качестве небольшой компенсации на оплаченный из его кармана банкет… Он был очень щедрым, этот граф Лоренцано! Деньги, как мы уже говорили, в руках у него не задерживались. Рандеву было назначено на два часа пополудни. Без четверти два, опережая, на правах амфитриона, гостей, Лоренцано вошел к Ле Мору.

Стол на двенадцать персон – а за трапезой должно было присутствовать ровно двенадцать человек – уже был накрыт в одном из самых роскошных залов ресторана. Позволим себе сказать именно так – ресторана, – хотя это слово, в его нынешнем значении, используется не более сотни лет. Ле Мор, с колпаком в руке, лично вышел встретить господина графа, предложив тому взглянуть на меню.

– Это лишнее, мой дорогой! – воскликнул Лоренцано. – Я просил вас ничего не жалеть, подавать самое лучшее и дорогое. Это должен быть настоящий обед королей! Позаботьтесь об этом; я на вас полагаюсь.

– И, надеюсь, монсеньеру не придется раскаиваться в оказанном мне доверии! – воскликнул раздувшийся от гордости Ле Мор.

Тем временем начали прибывать гости.

То были прежде всего маршал де Таванн, явившийся под руку со своим другом, Нейвилем де Вильруа, затем господа де Бираг и де Шиверни, Рэймон де Бомон и его брат, Людовик Ла Фретт, Рудольф де Солерн…

Последний принял приглашение Лоренцано скрепя сердце – по двум причинам: во-первых, потому, что он не был любителем праздников и пирушек, а во-вторых, из-за того, что он испытывал мало симпатии к флорентийцу, который, как все знали, был весьма предан королеве-матери.

Но когда в доме Таванна все вокруг него сказали «да», мог ли он соригинальничать, сказав «нет»? Поэтому он тоже пришел, пообещав себе ретироваться при первой же возможности.

В два часа ровно недоставало лишь одного гостя – господина д'Аджасета, графа де Шатовилена, приятного вельможи, состоявшего в свите герцога Анжуйского.

– Господа, – торжественно заявил Лоренцано, – если господин д'Аджасет не появится здесь к десяти минутам третьего, мы сядем за стол без него; десятерым желудкам нечего ждать одного.

В это мгновение двери зала распахнулись, и вошел д'Аджасет. Он, вероятно, слышал слова Лоренцано, так как, после того как утихли радостные возгласы, коими был встречен его приход, подошел к амфитриону и, широко улыбнувшись, сказал:

– Неблагодарный! Браните меня всего за несколько секунд опоздания, и именно в ту минуту, когда я думал доставить вам немалое удовольствие.

– Доставить мне немалое удовольствие? – повторил Лоренцано с изумлением. – И каким же образом?

– Сейчас узнаете. Эти господа со мной.

– Эти господа? Какие господа? Я больше никого не жду.

– А я и не говорил, что вы их ждете. Но случается, что счастье падает на вас с неба, когда вы совсем его не ждете, в виде возмещения за огорчения.

– Счастье… Да объяснитесь же, д'Аджасет! Кто эти господа?

– Вы их сейчас увидите, мой друг; умерьте же ваше нетерпение и велите подать еще два прибора… Сколько у вас гостей?.. Одиннадцать? Ну, так будет тринадцать.

– Скверное число! – наставительно заметил Шиверни.

– Полноте! – ответил д'Аджасет. – Еще наши предки – а они были не глупее нас – говорили: «Numero Deus impare gaudet». – «Боги любят нечетные числа!» Почему бы, скажите на милость, нам не уподобиться богам? В любом случае я вам гарантирую, господа, что ни наш дорогой Лоренцано, ни один из вас не пожалеет о том, что за нашим столом окажутся эти люди.

– Но, скажите же, ради бога, их имена! – воскликнул флорентиец.

Двери зала вновь широко распахнулись, и Ле Мор провозгласил:

– Господин маркиз Луиджи Альбрицци и господин шевалье Карло Базаччо!

Лоренцано сделался мертвенно-бледным, услышав первое из этих имен, и конвульсивная дрожь сотрясла все его члены.

Тем временем двое объявленных вельмож приближались, вежливо приветствуя компанию. Молодые и красивые, в элегантных, украшенных золотом и драгоценными камнями атласных одеждах, оба они имели тот внушительный вид, в котором благородство сочетается с любезностью, вследствие чего в одну секунду завоевали благожелательность всех присутствующих.

Луиджи Альбрицци заговорил первым. Он стоял напротив графа Лоренцано, походившего в эту минуту скорее на восставшего из могилы мертвеца, нежели на вполне живого человека, вознамерившегося покутить с друзьями.

– Мое неожиданное появление смущает вас, дорогой граф, – сказал он тихим, меланхоличным голосом. – Вижу, я поступил неосторожно, упав вам, как говорится, как снег на голову. Я ведь понимаю, что, вновь увидев меня, вы видите и ту, кого так любили… нашу прекрасную, добрую Бьянку… и ваше чувствительное сердце разрывается под тяжестью самых жестоких воспоминаний… Но не сердитесь на меня, мой друг! Приехав вчера вечером в Париж, по возвращении из долгих и далеких странствий, и узнав, что вы тоже находитесь в этом городе, я не смог противостоять искушению немедленно пожать вашу руку… Лоренцано, простите мне, что своим нетерпением я вызвал на ваши глаза слезы! Мы поговорим о моей обожаемой сестре, а вашей супруге позднее, в другой раз. Вы расскажете мне о последних ее минутах, о том, как она благословляла вас, умирая, и как вспоминала обо мне… Простите!

По мере того как Луиджи Альбрицци говорил, бледность понемногу исчезала с лица Лоренцано; он перестал дрожать и задышал свободнее.

– Ах! Друг мой! Брат мой! – воскликнул он, как только маркиз умолк. – К чему вы просите прощения? Пусть вы бы правы, сказав, что ваше внезапное, неожиданное появления глубоко меня взволновало – ведь вы так похожи на мою незабвенную Бьянку! – но тем не менее я несказанно рад случаю снова обнять вас!

Горячо прижав маркиза к груди, он обернулся к своим гостям и гордо произнес:

– Господа, представляю вам моего шурина, маркиза Луиджи Альбрицци.

– А мне, в свою очередь, позвольте, – произнес Луиджи, беря за руку своего спутника, – представить вам шевалье Карло Базаччо; он, как и я, неаполитанец, и, опять же, как и я, возвратился в Европу после шестилетнего отсутствия и теперь, желая развлечься как следует в Париже, готов потратить сколько угодно миллионов их числа тех, что привез с собой.

– Миллионов! – с оттенком величайшего любопытства повторили семь или восемь голосов.

– Мой бог! Ну да, миллионов! – повторил, улыбнувшись, Луиджи Альбрицци. – Пословица, которая гласит, что катящийся камень не покрывается мохом, не всегда верна; в частности, в отношении нас, меня и моего друга, она не оправдалась. Мы с ним «катались» очень много, но стали богаче других королей… Но не лучше ли будет, господа, теперь, когда вы знаете, кто мы, поговорить за столом?

– Да-да, за стол, за стол! – подхватил Лоренцано, совсем оправившийся от своего замешательства. – Вы должны сесть рядом со мною, Луиджи.

– Извольте!

– А шевалье Базаччо сядет между господами Рэймоном де Бомоном и Людовиком Ла Фреттом, – предложил д'Аджасет.

– А! – произнес шевалье, раскланиваясь. – Так я имею честь видеть сыновей отважного барона дез Адре?

Рэймон и Людовик пытливо взглянули на него, справедливо полагая, что он насмехается, награждая их отца таким эпитетом; но лицо шевалье выражало такую искренность, что они тут же успокоились, припомнив к тому же, что он иностранец и потому, быть может, действительно слышал лишь о храбрости сеньора де Бомона.

– Да, сударь, – сказал Рэймон, – мы сыновья барона дез Адре.

Людовик не ответил; он довольствовался едва заметным утвердительным кивком.

Завязалась легкая оживленная беседа, в которой принимали участие все, кроме задумчивого Рудольфа де Солерна и скромного Людовика Ла Фретта.

Едва ли нужно упоминать, что средоточием всеобщего внимания в качестве миллионеров были маркиз Альбрицци и шевалье Базаччо; все обращались только к ним со всевозможными вопросами, рассказами и предложениями. Последних было особенно много: одни, и в первую очередь Таванн, предлагали представить их ко двору, другие – подыскать самых красивых любовниц, третьи предоставляли к их услугам свои дома, лошадей, экипажи, слуг, забывая, что богатым людям достаточно кинуть несколько горстей золота, чтобы получить все это, не обязываясь никому.

Маркиз и шевалье принимали эти горячие и с виду лишенные заинтересованности предложения с живейшей благодарностью, но Лоренцано не дремал.

– Э, господа, – воскликнул он, услышав, что Бираг и Шиверни спорят между собой о том, кто из них уступит часть своего особняка этих благородным итальянцам, – вы забавляете меня вашими, пусть и весьма любезными, но тем не менее странными предложениями! Если кто из нас и имеет право оказать гостеприимство господину Альбрицци и его другу шевалье Базаччо, то это, конечно же, я, зять маркиза.

Альбрицци кивнул в знак одобрения.

– Граф Лоренцано прав, – сказал он, – и если б я заранее не выбрал себе жилища в Париже…

– Как, Луиджи, – воскликнул Лоренцано, – вы уже выбрали…

– Ну да, – вмешался д'Аджасет. – Маркиз с шевалье поселились у меня. Я вдовец, а мой особняк на улице Старых Августинцев огромен, так что я буквально умолял этих любезных господ немного оживить его своим присутствием. Надеюсь, дорогой граф, вы не будете на меня слишком в претензии за то, что я тоже пожелал воспользоваться моим титулом друга маркиза.

В сущности, возможно, Лоренцано не очень-то и хотелось заполучить маркиза себе в жильцы, но для проформы он сделал вид, что вынужден принять это, задевающее его права решение.

– Титулом друга? – повторил он, надув губы. – Должен признать, мой дорогой д’Аджасет, что я и полагать не мог, что вы являетесь другом господина Альбрицци.

– Как, Лоренцано! – воскликнул Альбрицци. – Так вы не знали, что моя дружба с д'Аджасетом началась еще шесть лет тому назад, в Америке?

– Где бы я теперь лежал глубоко под землей, если бы не храбрость и преданность маркиза, – добавил д'Аджасет.

– Так вы, господа, приехали из Америки? – вопросил Таванн, обращаясь к Альбрицци и Базаччо. – Стало быть, это в Америке вы собрали эти тонны золота… которым хотите ослепить, а вместе с тем и затмить всех нас?

– Да, господин маршал, мы с моим другом, шевалье Базаччо, возвращаемся из Южной Америки… из Флориды, если быть точным, – ответил маркиз. – И, если вам будет угодно, господа, я с удовольствием расскажу вам нашу историю.

– Расскажите! Расскажите! – воскликнули все вельможи.

Альбрицци наклонился к Лоренцано.

– Мне придется наряду с радостями упомянуть и о горестях прошлого, мой друг, – прошептал он.

– Ничего-ничего, Луиджи, пусть это вас не беспокоит! – отвечал граф тем же тоном. – Есть горести, воспоминания о которых являются не только тягостными, но и приятными.

– Постараюсь, по мере возможности, быть кратким, господа, – сказал маркиз, повысив голос. – Чтобы поведать вам обо всех наших приключениях в Новом Свете, мне бы понадобился даже не час, а целая неделя.

– Так что ж? Мы готовы слушать вас целую неделю, – воскликнул маршал де Таванн, – и лично я готов вас уверить, что для меня это время пролетит незаметно! Обожаю истории о путешествиях.

Альбрицци вежливо поблагодарил маршала за его любезность и начал свой рассказ:

– Вы, вероятно, помните, господа, как, восемь лет назад, один бретонский вельможа, господин Лодоньер, собрав вокруг себя искателей приключений со всего света, отправился в Америку для того, чтобы отбить у испанцев Флориду, открытую Понсе де Леоном, одним из спутников Колумба? Восемь лет назад, то есть в 1553 году, мне было двадцать пять; к тому времени я уже лишился родителей и выдал мою единственную сестру Бьянку замуж за графа Лоренцано. Должен вам признаться, что я порядком расстроил свои финансы слишком широкой жизнью, вследствие чего решил поискать счастья в Новом Свете…

– Вы слишком скромны, маркиз, – прервал его Лоренцано, – и я считаю своим долгом объяснить присутствующим здесь господам, что вы лишили себя состояния единственно из великодушия… воистину героического… отдав все сестре в день ее свадьбы… со мной.

– Это правда, – промолвил маркиз. – Мне хотелось, чтобы Бьянка была счастлива.

– И не моя вина, что она таковой не стала, – произнес Лоренцано, едва сдерживая слезы. – Если б я мог искупить ее жизнь своею, то, ни секунды не колеблясь, так бы и сделал.

– Я в этом и не сомневаюсь, – сказал маркиз, пожимая ему руку.

Немного помолчав, он продолжил:

– Затея господина де Лодоньера показалась мне весьма привлекательной, и я присоединился к его экспедиции, наряду с господами д'Отиньи, Ларош-Ферьером, д'Эрлаком, д'Аджасетом и многими другими как французскими, так и немецкими и итальянскими вельможами. На прекрасном судне мы обогнули Канарские и Антильские острова и зимой 1564 года высадились на побережье Флориды, где были дружески встречены индейцами, которые рады были видеть в нас помощников в их борьбе против угнетателей. Там, во Флориде, пару месяцев спустя я и оказал господину д'Аджасету небольшую услугу.

– Небольшую услугу! – рассмеялся д'Аджасет. – Да вы скромны, маркиз! На меня напало с полдюжины испанцев, которые без долгих церемоний обобрали меня и, привязав к дереву, уже готовы были расстрелять, когда господин Альбрицци, с которым был один мой соотечественник, господин д’Эрлак, неожиданно налетел на врагов и спас меня. Более того: так как я был довольно тяжело ранен ударом тесака, маркиз перенес меня в лагерь и на всем протяжении моей болезни ухаживал за мной, как родной отец, а потом еще и снабдил средствами для возвращения в Европу… По-моему, господин Лоренцано, всего этого достаточно, чтобы хранить к нему признательность и живейшую дружбу до гробовой доски.

– Я нечего не знал об этой истории и потому выразился, быть может, немного резко, полагая, что вы познакомились с маркизом лишь недавно и не при столь знаменательных обстоятельствах. Беру мои недавние слова назад, – поспешил оправдаться Лоренцано.

– Охота вам вспоминать о пустяках! – сказал Луиджи весело, обращаясь к д'Аджасету. – Избавив вас от разбойников, я совершил лишь то, что сделал бы на моем месте любой, кто не причисляет себя к душегубам. Ну, а что до того, что я поделился с вами несколькими золотыми, так это тоже не удивительно: я ведь тогда был твердо убежден, что добуду себе миллионы, как оно впоследствии и случилось… Однако вернусь к сути дела. Я странствовал по Америке уже три года, когда познакомился во Флориде с шевалье Карло Базаччо. Вскоре жажда обогащения соединила нас крепкими узами дружбы, и в один прекрасный день мы решили отстать от прочих членов экспедиции и пойти своей дорогой. Наша добрая звезда привела нас на берега океана, где обитало племя апалачей, потерявшее в то время своего вождя. Вдова его, вероятно, нашла шевалье вполне достойным заменить ей супруга и предложила ему свою руку и сердце. Утина – так звали эту даму – была отнюдь не хороша собой с ее приплюснутым носом, кофейного цвета лицом и черными, как эбеновое дерево, зубами, что считается особой прелестью у женщин Флориды, но шевалье заметил, что все эти недостатки вполне компенсируются ее громадными сокровищами. И действительно, едва ли кто из европейских королей имеет в своих дворцах такое множество всевозможных драгоценностей, какое имела Утина на ее клочке земли… В общем, шевалье женился на Утине. Почему бы и не провести несколько ночей – пусть и с совершенной уродиной – в обмен на несколько бочек золота и бриллиантов?.. Ну а я… я женился на одной из сестер госпожи Утины, мадемуазель Оними.

Взрыв смеха прервал рассказ маркиза.

– Серьезно? – воскликнул маршал де Таванн. – Вы не шутите, господа? Вы женились на аборигенках? Позвольте тогда полюбопытствовать, как совершаются браки во Флориде?

– О, самым примитивным образом, господин маршал, – ответил Базаччо. – Жрец солнца – вам, конечно, известно, что индейцы поклоняются солнцу – совершает над вами брачную церемонию, после чего все ваша новая семья и друзья начинают пить, есть и танцевать.

– Но это же совсем как во Франции! – заметил Вильруа.

– А после танцев? – спросил Шиверни.

– Опять же, как и во Франции, – сказал Альбрицци. – Муж ложится спать со своей женой.

– Хорошо! – сказал Бираг. – Но должно же тем не менее существовать некоторое различие между брачной ночью дикарей и брачной же ночью людей цивилизованных?

– Хо-хо! – рассмеялся господин де Таванн. – Бираг, видите ли, непременно желает выяснить все подробности сей интересной темы!

– О, мой бог! Да там все происходит точно так, как и во Франции, – промолвил Альбрицци с улыбкой. – Ведь женщины же везде одинаковы в… известном отношении. Должен признаться вам, господа, что мадемуазель Оними вовсе не была мне неприятна, за тем разве что исключением, что от нее ужасно разило кокосовым маслом, которым она натиралась…

– Ха-ха!.. Позвольте полюбопытствовать, шевалье, какие благовония предпочитала мадам Утина? – спросил Шиверни.

– В этом плане, сударь, у нее не было предпочтений, разве что, дабы зубы не утратили своей восхитительной черноты, она постоянно жевала бетель.

– И вы не запрещали ей этого?

– Но зачем же?

– Вероятно, она вас очень любила?

– Любила так сильно, что уже через неделю после свадьбы отдала мне все свои сокровища.

– Хорошее приданое!

– Да, неплохое, – сказал маркиз Луиджи. – Спустя полгода мы были уже так богаты, что спокойно могли бы купить весь Париж, если б он продавался…

– Но как вам удалось покинуть этих индейцев, в особенности ваших жен? Вернее, как они согласились отпустить вас? – вопросил Таванн. – Полагаю, тому сопутствовал невыносимый плач и скрежет зубов!

– Слезы действительно были, но лились они недолго, – ответил Базаччо. – Дело в том, что испанцы, победив господина Лодоньера, который был вынужден укрыться в горах, вновь стали представлять собой угрозу для племени, и мы уехали в Европу вроде как за подкреплением. Можно сказать, интересы общественные возобладали над интересами личными.

– И на каком корабле вы вернулись?

– На небольшом итальянском каботажном судне, прибывшем на берега Флориды для занятий коммерцией.

– Вы сказали итальянцам, что везете с собой?

– Этого мы предпочли не говорить – не хотели испытывать судьбу. Капитану мы заявили, что в сундуках находятся всего лишь редкие минералы.

– Да уж, рисковать, пожалуй, не стоило, не то бы вы могли…

– Лишиться удовольствия преподнести вам, господа, в завершение нашего рассказа, несколько образчиков флоридских диковинок. Эй, Скарпаньино!

Скарпаньино немедленно явился на зов маркиза со шкатулкой, наполненной чистейшим золотым песком.

Сен-Симон в своих «Мемуарах» рассказывает, что суперинтендант финансов Бюльон, по чьему распоряжению были отчеканены первые луидоры, давая в 1610 году обед для маршала де Граммона, маршала де Вильруа, маркиза де Сувре и графа д'Отфея, приказал вынести на десерт три наполненных этими золотыми монетами чаши, предложив гостям взять их себе столько, сколько они пожелают.

Дважды повторять предложение не пришлось, и гости так набили карманы, что, уходя от Бюльона, с трудом передвигали ноги, чем весьма насмешили хозяина.

Не лучше повели себя и гости графа Лоренцано: забыв всякий стыд, они гребли предлагаемое горстями. Лишь двое оказались воистину людьми благородными, довольствовавшись только щепоткой золота. То были, как заметили маркиз и шевалье, Рудольф де Солерн и Людовик Ла Фретт.

– Прекрасное завершение рассказа! – воскликнул маршал де Таванн. – Поздравляю, господин маркиз, конец у ваших историй просто замечательный! Если вы и дальше будете рассказывать подобные, успех вам в Париже обеспечен!

Тем временем Альбрицци, отведя Лоренцано в сторонку, говорил:

– Вам я тоже привез сувенир из моего путешествия, мой друг… Вот, держите.

И он протянул графу саше из борового меха, в котором тот обнаружил массивный золотой перстень с редкостной черной жемчужиной замечательной величины.

При виде этого бесподобного украшения Лоренцано не смог удержаться от вопля восторга.

– Этот перстень предназначался нашей дорогой Бьянке, – продолжал маркиз, – но так как ее уже нет с нами, я могу отдать его лишь вам, любезный граф.

Лоренцано поклонился с сияющим лицом.

– Но позвольте мне просить вас дать мне честное слово, господин граф, что вы никогда не снимете этот перстень с вашей руки!.. Кто бы ни просил вас снять его – принцесса ли, королева ли, – вы не должны исполнять подобного рода просьбу. Быть может, это каприз с моей стороны, но, надеюсь, вы уважите эту прихоть в память о Бьянке!

– Клянусь вам, Луиджи, – торжественно обещал Лоренцано, – что этот перстень не будет снят с моей руки, пока в моих жилах течет хоть капля крови!

– Именно это я и хотел от вас услышать, – промолвил маркиз, надевая перстень на безымянный палец левой руки графа.

И он повторил едва слышно, в то время как Лоренцано бросился показывать подарок гостям:

– Пока в твоих жилах течет хоть капля крови… Именно это я и хотел услышать!