Текст книги "Франсуа и Мальвази. III том"

Амендралехо принялся снимать сетку с горлышка, а Марселина не очень-то уже опасаясь за глупости, хлопнула ему по руке.

– Не надо ничего показывать, давай лучше выпьем.

– Выпьем!? Ну что ж, давай мы с тобой выпьем. Врежем по полному, давай. Дайте нам бокалы!

Сзади к ним подошел Пираже со своей бутылкой.

– Сеньор Амендралехо, погодите, не спешите. Отдайте бутылку, возьмите другую.

– Это ж зачем обязательно так сделать нужно?! – осведомился тот.

– А все затем, что вы можете остаться без шампанского, сами того не желая. Вы же натрясли бутылку и собираетесь ее открывать после этого. Могу вам сообщить: мы по вашей милости останемся без одной бутылки шампанского, это в любом случае.

– Что значит «в любом случае»? Вы намекаете на то, что если я даже умею обращаться с шампанским, я не смогу разлить взбешенное шампанское? Нет, уж я что могу, то могу до конца.

– Значит, вы умеете открывать шампанское, и на вас можно понадеяться?

– Больше чем на самого себя, потому что я вижу: вы испытываете страх перед газами, а их бояться нечего – это пустая пена. Одним словом, давайте я вам верну доверие к бутылке, на которой вы, видно, в течение этого часа поставили крест.

Амендралехо подал Марселине бокал, показав жестом держать крепко и опустив горлышко, уже освобожденное от сеточки туда, умелым манером ударил ладонью по горлышку. Газы выбили пробку в бокал и залили ее белой пеной. Тут же ему протянули другой бокал, и он аккуратно перекинул еще сильную струю. В третий бокал Амендралехо налил вообще в обычную и после следующего, остатки стал сливать куда-то, очень уж низко вниз. Он под конец только заметил, когда стал поднимать бутылку вверх горлышком, что наливал в стакан, протянутый Детто.

– Кого?! А ну отойди от стакана… Дай сюда, дурной мальчишка…

Но Детто, настырно рванувшись назад, скорее, пока не отобрали, поднес стакан к губам и хлебнул два раза, на последний поперхнувшись. После того, как Детто по-детски прокашлялся, Амендралехо подумал, что, побаловавшись, он себя сам этим наказал, продрав шампанским внутренности, но ошибся: Детто надул его во второй раз также, как и в первый, поспешно выдув по-второй перед самой его рукой. Амендралехо осталось только взять полупустой стакан, поглядеть в него и убрать подальше.

– Во выпивоха, я чувствую, будет!

Выпивоха меж тем уже, можно сказать, был или стал им, когда вино крепко ударило Детто в голову. Он сначала невразумительно что-то скуралесил заплетающимся языком, может быть, просто крякнул. И далее малыша понесло и повело в сторону так, что он через несколько шагов упал и, потешно встав, пошел и далее выделывать ногами загогулины, показывая, насколько сильно воздействовало на него хмельное зелье.

Марселина, не видя в том ничего смешного как некоторые, жалеючи, пошла за Детто, который ушатался довольно далеко от них, пока не свалился с ног и от этого немного даже завыл. Там на месте присяда Марселина его и настигла, заняв рот от воя куском мяса карпа. Запихав кусок весь в рот, Детто почувствовал непроворот. Тогда он начал с ним бороться, и от этого даже встал на ноги, бессильно загнув ручки в кулачки, и все не в силах прожевать. Марселина еще сунула в руку Детто кусок хлеба, который так же предусмотрительно взяла с собой, и стала возвращаться обратно ко всем.

– Нет ничего смешного, споили и еще смеетесь, – проговорила она недовольственно, глядя только на Амендралехо.

Сеньор Пираже, видя, чем давится малыш, почувствовал, что у него потекли слюнки по тому же, а посему предложил:

– Давайте скорее пить, а то все шампанское выдохнется.

Из второй бутылки, которую держал и до этого уже откупорил, смотритель стал разливать, кому не досталось.

– А тост будет такой, – говорил Амендралехо, – чтобы наш Дет-о не стал…/говорить некрасивые слова не хотелось/ заядлым поклонником Бахуса.

Было смешно даже то, против чего приходилось пить, и после выпива, снявшего последние остатки некоторой скованности от окон сеньоры поблизости, веселье превратилось почти в настоящий хаос, в коем попала на высмеяние и сама сеньора, которой припомнили, что она смотрела /тихонько сказали: выглядывала/ из окна сюда.

Всю новую и новую поджаривающуюся рыбу непременно разламывали на кусочки и раскладывали на хлеба, на что всегда находились охотники после вина, да на голодный желудок. Почувствовав некоторое насыщение, Пираже подумал о том, чтобы пропустить по второму бокальчику. Во хмелю оно было всегда как-то лучше, и его понесло попутно показать всем что-нибудь на удивление. На глаза попалась пустая бутылка из темно-зеленого стекла.

– Можете мне поверить: это стекло такой прочности, что им гвозди можно забивать?

И в доказательство Пираже, взяв бутылку, на которую указывал, кинул на каменный край пруда, да попал и разбил, шутливо по-стариковски сконфузившись в ужимке, под смех.

– Вам нужно по-другому было показывать.

Амендралехо взял ту бутылку, что осталась наполовину полной после прошлого разлива и… вызвал множество испуганных стонов, так как был известен как покушитель на шампанское, и его поняли неправильно.

– Что не надо? Думали: я оставлю вас без вина? Нет же, пейте, если очень хотите.

Он разлил все, что было в бутылке по бокалам застеснявшихся просительниц, и затем показал, как нужно было, швырнув бутылку на тот край, да не докинув, несмотря на все проявленные при этом старания и несмотря на небольшую в общем-то поверхность пруда.

Посмеиваясь, Пираже тем временем раскупорил последнюю бутылку из корзинки и разлил остальным.

– Давайте просто так выпьем.

– И чокнемся, давайте!

Пираже зашвырнул бутылку в пруд и заметил Детто со своим пустым стаканом с просительным видом.

Ха-а! Вот кому мы забыли налить. А ну-ка, еще опрокинь.

Себя конечно Пираже не обидел с наливом и ради пущего можно было плеснуть маленько, тем более что ему так и так не дали бы это сделать. Больше всех вступилась опять Марселина, отведя осторожно полный бокал, подступила к Детто. Взяв с противня поджаренный ломоть хлеба с мясом, она положила его на поверхность стакана.

Детто недовольно сбросил ненужное прочь от себя. Общий смех подтолкнул его на дебош. За ненадобностью и стакана, Детто развязно размахнувшись откинул его далеко в сторону. Не дают – не надо! Затем он что-то заметив для себя интересное, направился к тому, выпадая из внимания как нечто такое, за чем нужен глаз да глаз, да приходилось опускать глаза в золотистое шампанское, которое ждало. Амендралехо именно с таким чувством упускал из внимания маленького дебошира, ощущая неладное, но пока горячительная жидкость забирала все его чувство.

Допив же, он позабыл то, что пока не давало о себе знать, и так и не вспомнилось, уступив место более занимательному. Амендралехо смотрел на то, с какими усилиями допивала свой бокал Марселина, дуясь в него от несилия совладать с крепчайшим вином.

– Ну же, ну! Тужься, но не бросай! И последнее осталось – рожай!… Вот молодец какая. (Тише) Старый дуралей бидонами такую хорошую поит – не споит.

Марселина и без того захваченная смехом после подзуживания, расслышав все то, что он проворчал на Пираже, вовсе прыснула и пошатнулась так, что бокал не удержался в упадавшей руке, а сама, смеясь, глядя ему в глаза, наклонилась так низко, что чуть не осела на колени.

– О чем это там хихикает та парочка? – щекотливо протянул со своей стороны сеньор Пираже, не услышавший, так понявший то, о чем они могли смеяться.

– Сеньор Пираже, пожалуйста, не обижайтесь, но мы недовольны тем, что столько много вина было, а хватило только на два раза, вместо четырех-пяти. Это уж как хотите, а называется: поить ведрами.

– О-о! Вспомнили, что было! А где вы раньше были, почему молчали? О, да вы же потому что сами и разливали!

Марселина снова залилась своим тоненьким смешочком, ударив ладонью Амендралехо по плечу, который не только сам наливал, но и налил ей, и потому все что он сказал на Пираже, относилось к нему самому, что показалось ей очень смешным. К тому же и столько разлили мимо!

Амендралехо задето молча смотрел на нее, не зная, что сказать, и вдруг очень громко, так как будто к нему приложили накаленный кусок железа:

– Хии-и-и-и!

– Что сеньор Амендралехо?! Вы увидели Марселину совсем другой, чем прежде, – не унимался старина Пираже.

– Нет, это я заметил, что меня сегодня все-таки застрелят!

И с этими словами он кинулся…, попутно взглянув как Марселине показалось на нее, но на самом деле на большие окна покоев Мальвазии… стремительным броском пронеслось расстояние до Детто, который занялся с оставленным оружием. Вышло все самым странным образом. Детто стоял к нему спиной, когда руки Амендралехо, обвив его вокруг, схватились за пистолет, вывернули дуло в безопасную от мальчика сторону, и тут раздался выстрел. Полетело разбитое стекло, упал, запнувшись о руки с пистолетом, сбитый на мягкую траву Детто, и за ним упал, растянувшись во весь рост, Амендралехо, так и замерший, лежа ничком. Со стороны могло показаться, что с ним что-то случилось, но что могло, когда выстрел пришелся даже мимо рук, в окно покоев? – Именно поэтому он и лежал, не желая даже глядеть на то, что натворил.

Главный виновник произшедшего, Детто, который без спросу разрядил пистолет, был мал и к тому же пьян. О полной безответственности его свидетельствовало и то, как Детто повел себя после того, как неуклюже поднялся на ноги и после того, как выглянувшая в разбитое окно полная служанка-негритянка спустила на несчастную голову Амендралехо злобный крик. Детто, видя такое дело и тоже будучи на него недоволен сдури еще подошел и пнул ногой в завивистую шевелюру лежачего Амендралехо с характерным детскому недовольству звуку: у-у! И пошатался в свою сторону.

Сеньора Мальвази, тоже глядевшая в окно из-за плеча негритянки, ничего не сказав, удалилась.

Пирушка на открытом воздухе у пруда кончилась фарсом разбитого окна в покоях и потревоженной…, и еще как потревоженной госпожой. Но получилась пирушка на славу: и напились, и наелись, и насмеялись, и напугались, отчего все служанки снова стали ими и с виноватой поспешностью заметывали следы гуляний, даже собрали осколки разбитой бутылки. Так же, как жаровня была принесена, так же она была подхвачена и унесена.

А Амендралехо остался лежать один или почти один, на том же месте, но уже подавая признаки оживления в пользу находившегося еще поблизости Пираже, сказавшего ему перед тем, как уйти напоследок:

– Ну ты иди, отбрехайся, пока она не удумала там себе что?

Что он мог пойти ей сказать? Потом же все равно бы выяснилось, что по халатности оставил орудие лежать рядом с ребенком. И даже заряды… Амендралехо еще больше не хотелось ничего знать, а только лежать и даже закрыться от всего руками.

Но в гущу отчаяния капнула одна приятная мыслишка, и вот уж он весь поднимался идти к ней оправдываться и… воспользоваться представившимся случаем идти целовать.

Пройдя по коридору из залы в те самые покои на другой стороне здания, в которых он разбил окно и, пройдя мимо толстой негритянки, не взглянув даже в ее насупленное лицо, Амендралехо вошел, указав ей удалиться и закрыл за собой и перед ней дверь. Услыхав, что она уходит, почувствовал себя увереннее.

Мальвази сидела у зеркала, приставленного к стене напротив него и поэтому, несмотря на то, что находилась она к Амендралехо спиной, он всю ее полностью обозревал в зеркале и нашел ее вид сильно вялым и даже подавленным. Видно, эта девушка напугалась очень сильно и сейчас сидела сама не своя, рассредоточено занимаясь макияжем. Конечно, он понимал, почему она не может даже взглянуть на него и готовил объяснения. Амендралехо первые секунды стоявший за ней безмолвно, найдя какими словами развеять ее печаль, поднял на нее взгляд.

– Извини, я напугал тебя, но мне ничего другого не оставалось делать, только так я смог подступиться к тебе, дорогая моя.

– Даже дорогая? – с обидой в голосе молвила она, и указала на простреленное место над собой в стене. – Это пролетело надо мной!

Внезапно представившиеся весь ужас утраты жизни любимой, которую ему уже никогда не вернуть, и жить прошедшим, только из-за одного невоздержанного несчастного раза, за который постоянно горько себя укорять, но самое страшное – остаться без нее – это все отразилось на душе и лице Амендралехо. Небольшой стон вырвался у него из груди, ему захотелось скорее уйти. Найти место, чтобы отлежаться, пересилив боль, страдания… Мальвази же, все видевшая в нем и понимавшая, счастливо себе улыбнулась и отвернулась в зеркало.

– О нет! Нет! Нет! Этого же не могло быть! – вскричал облегченно Амендралехо, сделав несколько шагов в сторону окна, мерить глазом самый низкодопустимый выстрел, который бы в любом случае пришелся бы выше, о чем он тогда и подумал перед тем как направлять стрельбу.

Счастливое облегчение действовало на Амендралехо не столько в успокоительном, сколько в радостном плане, отметая все прочее, как пустое, и он стал оживленно возвращаться в самого себя.

– Ну, а ты меня напугала!

Тонкая, уязвленная, презрительная гримаска с поджатыми губами и заострившимися глазками не заставила себя долго ждать, моментально отразившись на ее лице, но не успела она одарить его ею, как была подхвачена вместе со стулом сильными руками и захвачена на долгий самозабвенный поцелуй.

Он кончился, когда ему и следовало кончиться. Продолжая находиться в амурном состоянии, Амендралехо поднял ее еще выше и приложился лицом. Мальвази же, утершая губы, проговорила еще томным голосом:

– Чуть не убил и целуешься. Отстань.

Он опустил ее на то же место к бутылочкам и коробочкам и резко ушел.

Пройдя через залу и выйдя в лестничный коридор, Амендралехо думал, что не все ей сказал. Конечно же, еще ей нужно было сказать, что придумал стрелять по ходу случившегося, только из-за того, что Детто полез баловаться. Он хотел вернуться и успокоить, но дверь не поддавалась на открытие. Видно, вставили новый самозакрывающийся замок, пришлось остаться подождать какую-нибудь служанку или дождаться, когда выйдет она сама.

* * *

Она нарвалась на следующий поцелуй неожиданно, встретившись с ним в коридоре и попав в развязные объятия, из которых с неудовольствием вырвалась, отнявшись от охальных домогательств. Ей он вдруг так не понравился – именно своими нахальными замашками, что она не преминула ему жестоко ответить: от него дурно пахнет; и, рассерженная, все только как госпожа, удалилась.

Оставшийся один, Амендралехо получил большую душевную травму и с помятым видом поплелся в свой кабинет, чтобы затем принять ванну. Может, она не выпивку имела в виду, он ведь не мылся с прошлого приезда.

Марселина зашла к нему в библиотеку, когда он был уже почти готов и, сочувственно посожалев о случившемся, как она то знала, сказала, что княгиня зовет его вместе с письменным прибором.

Извиняться каким-либо образом, загладив произошедшую неприятность или наоборот, еще более усугублять ее, давая волю своему настроению? – этими вопросами задался Амендралехо, идя на встречу с ней, но несмотря на возможно обидный исход встречи, он шел с удовольствием от рассеивавшейся неясности.

Придя, все оказалось совсем не так, как он предполагал. В зале находился чичисбей, ведя беспредметную беседу с сеньорой княгиней. Его попросили обождать в зале, а сами направились по коридору в покои с разбитым окном. Затем вызвали его, и когда Амендралехо вошел, то первое, что ему бросилось в глаза, это прибранность пола от осколков стекла, само открытое окно, в которое поддувал ветерок и самое яркое, захватывающее зрелище – высунувшиеся из раскрытых задвижек секретеров раскрытые пасти львиных голов, сделанные наподобие шлемов, внутри которых очень удобно хранились груды разнообразных драгоценностей, начиная от пустяшных бирюзовых, александритовых на фоне тех же сапфировых или изумрудных, и кончая прозрачно-белыми бриллиантовыми. Это была настоящая коллекция драгоценных камней на золоте – дополнение приданного ли, или лично накопленное состояние.

…Амендралехо почувствовал, что забылся, но это было вполне естественно. Неестественно – не обратить на сокровища взгляд, и он садился под взглядом чичисбея без всякого сомнения. Взгляд живенького старикана был многозначителен и проницателен, создавая у Амендралехо впечатление, что это он его вызвал и затевает какое-то дело.

– Вы видите сами, зачем вы понадобились. Все то, что находится в секретерах, нам необходимо описать.

Кому это стало нужно, ей или чичисбею? Если ему, то что бы это могло значить? У Амендралехо было особое чутье на затаиваемое-затеваемое, и непонятное одурение забередило его сознание. Во всех диктовках ему чувствовалась обобщенность и то, что есть поскорее сделать. Хотя Мальвази, со знанием дела перебиравшая свои вещицы, относилась к происходимому с полной заинтересованностью. Но чичисбей же выдавал непозволительные обобщенности, ему нужен был подсчет, а не опись. Но все же и он был обыкновенный смертный, чем скрасил впечатление о себе, когда полез за бархатной коробочкой и достал крупный граненый алмаз. «Адамас», – восхищенно прошептал он, разглядывая знаменитый камень. У Амендралехо его стоимость в голове не умещалась, и все драгоценное вместе, сколько могло стоить? А хранилось в спальне с разбитым окном.

Мальвази же нравились аккуратные камушки, и она показала верх изящества огранку двойной розой, вынув оное из шкатулочки, которую дон Чичисбей до этого назвал шкатулкой с бриллиантами.

Показывая округлый филигранный камушек, сеньора Мальвази хотела взглянуть на Амендралехо, но вовремя, как это показалось, отказалась от этого побуждения, так как чичисбей смотрел на нее. «До чего все-таки глупа природа женского сознания», – почти с негодованием подумал Амендралехо, а ведь пишут о силе женского естества, что пишут?

Дон Чичисбей был на то и чичисбеем, чтобы заметить, и следующий его взгляд был на Амендралехо. Тот, не сплоховав, ответил взглядом на взгляд, и, отводя взгляд от камня, легко взглянул и на Мальвази, хоть развеяв у старикана могущее возникнуть впечатление: что они оба друг на друга смотреть боятся при нём.

Кончилась перепись таким образом очень быстро, и Чичисбей, подсмеиваясь отпустил Амендралехо, пошутив в спину на счет того, куда он чуть не попал. Затем, пойдя за ним провожаючи и закрыв дверь, вернулся к княгине, закрывавшей секретеры одним только ей, известным способом.

– Он ваши тайны через стену возьмет. Он стрелял быть может – проверял их крепость. Для любого алмазного бурава цемент такой, что деревяшка. А он может оказаться таким человеком, себе на уме знаете ли, в лихое-то наше время – этот сеньор Амендралехо… на все мастер, на все способен. Я знаю такой тип людей, они промаха не дают, а если дают, то забирают. Подумаете о нем хорошенько, ведь вы молодая женщина, и не видите в нем ничего кроме хороших или плохих качеств молодого человека. А я не только рассмотрел его, но и знаю о нем кое-что, а о чем не знаю, о том догадываюсь. Если бы вы видели, с каким: взглядом он смотрел…

– Ой, перестаньте, пожалуйста! – с нежеланием слушать очевидную ерунду с горячностью задвинула она последнюю голову льва и успокоившись о том, о чем было испугалась.

Амендралехо вышел из апартаментов княгини очень и очень встревоженный, особенно после последних слов в спину. Пришел он в библиотеку в крайне растерянном настроении, отчего Марселина первой испугалась чуть не вскрикнув:

– Рассчитали?

– Я не за деньги служу нашей дорогой княжне. Послушай, Марселиночка, можешь ты мне помочь? Я уйду сейчас надолго расслабиться отдохнуть. Меня могут снова вызвать. Ты тогда открой форточку в окне и перекинь веревочку наружу, чтобы я знал.

Амендралехо пошел занимать давно облюбованное им наблюдательное место на дереве, которое ни за что бы не возможно было использовать как таковое без зрительного прибора.

* * *

Сегодня, это был какой-то кошмар со всеми ими! Каждый во что горазд. То от одного отбою нет, то другой прицепился: думай ему именно так, и не иначе!

Мальвази, закрывшись в своей полутемной спальне, устало подходила к широкой свежей постели, на ходу начиная распускать корсаж, и уже стала с себя стягивать через низ все платье, как усталость нарушила естественную последовательность, и она, не выдержав, скорее упала, на приятную шелковую поверхность ватного одеяла, растянув но нему руки… Почувствовала что-то твердое под гладью и даже как-будто шевельнувшееся. Она приподнялась и затем, встав, сдернула одеяло. Змеи! О! Ужас, было увидеть разрубленную кроваво-зеленую оскалившуюся змею, пошевелившуюся хвостом! Она со сдавленным звонким стоном задернула ужасное и обернулась, чтобы покинуть эту жуть, и еще обомлела! Не испугалась, но так обомлела, как ни от какой другой бы змеи… Перед ней во весь рост встал голым телом статуя Голого Мужчины… Апполона, нет… Амендралехо. Глаза ее изумленно расширились, она, казалось, видела его всего и со змеей, с выстрелом, наговорами на него, присутствием здесь, а главное – с мужественным лицом, в темноте показавшимся ей страшным. Но было в нем еще такое, что заменяло испуг обомлением от предстоящего. Она была всем настолько шокирована, что чувствовала: никак не сможет воспротивиться насилию.

Он ее схватил и поцеловал коротко, не так, как в предыдущие разы долго, за последним, пятым поцелуем шло нечто посерьезнее.

Он задрал подол платья, одновременно приспустив плечики.

– Я спас это тело от тлена. Оно теперь мое, – произнес он ей.

Мальвази второй раз как по-новому или по-другому поняла, что с ней сейчас будет, ничего совершенно не могла сделать, кроме того, что лишь внутренне воспротивиться и не пожелать! Вместе с этим и вздохом телесного волнения она была подхвачена за низ и в прижиме свалена головой на подушки. Его же голова, лишь умявшись меж грудей, поднялась вверх. Он стянул с нее подвязку и взял с колен в обе руки ее оголенный округлый низ. У него к ней было столько сил и такие насильные чувства, что ему непременно хотелось держать ее высоко и чтобы она видела его в глаза.

Мальвази, почувствовав приложение, подернулась, сжавшись ногами у него на поясе. Это началось, ей стало стыдно и вместе с тем успокоительное равнодушие, охватившее ее, давало забыться от чувствуемого. Она лишь стыдилась любого эмоционального проявления, как признак слабости и благожелательного проявления. Однако, он делал руками по телу так, что она стала вся пылать от сладостной истомы, но и эта же истома помогала ей в безмолвии. Она смотрела в его лицо с изумленным выражением. Мальвази как потеряла сознание от удовольственного удара, от которого она перестала чувствовать саму себя, а к своему обладателю у нее поднялось такое чувство благожелательности, что она прошептала ему: «Франсуа». Она почувствовала себя именно так, что значило для нее это имя.

Когда это прошло, ей снова стало стыдно, она снова напрягла свои ноги у его бедер, кои до этого развратно перед ним разошлись в разные стороны. Теперь они стали вовсе висеть за ним, когда он взял ее еще выше. Ее низ лежал у него на ладони и давал ему сладкое возбуждение от тугого действия в нее и постыдного ей, как ей начало казаться от нового. Ей самой в себе казались постыдными и возникающие от этого там расслабления. Ощущение чужого снова пришло ей в отношении к нему, и торжество его тела в себе самой показалось оставленным позором.

Она снова и снова парила телом и ногами над постелью уже перевернутой и уткнувшейся лицом в подушку, ставилась в унизительную податную позу перед ним на колени на отдых перед надруганием. Он стал снимать с нее одежды, и оставшись совсем нагой, Мальвази почувствовала себя еще более неуверенно.

Амендралехо свалил ее из унизительного положения, в котором до этого заставлял стоять, и сам прилег рядом с ней. Мальвази чувствовала под бедром обрубки тела змеи и чувствовала себя от этого ужасно, а светлое тело Амендралехо, растянувшегося подле нее, заставляло чувствовать ее себя изнасилованно.

Мальвази думала, что все кончено, он засыпает, но это оказалось не так, он еще насильно надругался над ней через её нежелание такому быть выше, чему она нисколько не смогла воспротивиться, и после принудительного свершения почувствовала себя просто отвратительно. Ей некуда было от него деваться даже когда он стал отходить ко сну. Он затащил ее под бок и опутал ногами и руками так, что она ни пошевелиться не могла, не стронув его, ни даже голову положить, чтобы не лежать лицом на его руке.

Мальвази приятно проснулась от ласковых лучей яркого света, идущего от окна. Она лежала на самом краю в прижатом и заваленном его телом положении. И если с руками его можно было смириться, то с ногой, перекинутой через ее бедро и загнутой между ее ног, чувствовать себя спокойно было просто невозможно! Она протянула туда свою руку, пытаясь убрать его ногу, да и будить его нужно было, каждую минуту мог кто-нибудь войти.

Он проснулся почти сразу, положил конец всем ее усилиям, сильно сжав ее собой всем телом, что было у него в наличности. Отпустив ее, он тем не менее не дал ей встать, а встал сам, сонно потянувшись всем телом. При нем Мальвази встать уже ни в кое случае не могла, ей оставалось только как можно незаметней оставаться лежать и закрыть глаза. Одеваясь, Амендралехо конечно же не мог оставить ее без своего внимания, потому что ее тело – это была прелесть… уминать когтистые пальцы в набедренной мякоти, заставив ее дернуться, протянув на защиту руку и оголив спелую налитую грудь, с которой хотелось делать еще непонятно что, кроме сжатия в ладони. Сама природа, казалось, была куафером всем ее волосам, сделанным где очень выразительно густо и длинно, а там, где их вообще бы не нужно, чтобы они были, они были на загляденье приглядным разреженным мазком на смуглом теле само эротически добавлявшим продолжение сходившихся резно греховным губкам, приходившим невидимо откуда.

Мальвази отбила это место, закрыв вдоль рукой и налегши. Она оказалась с тем, беззащитно лежащей ниже, на грудях и вверх своей смугленькой резной задницей, вызвавшей восторженное желание восторжествовать над ней.

Мальвази вызвала в нем самые большие восхищения тем как покорно далась и как приятно приняла все от него идущее.

Он встал с нее и завязав тесемку прикоснулся рукой к ее личику, которое заставил повернуться взглянуть на него.

– Меня сегодня весь день не будет. И что бы черной и чичисбея то же не было! Распорядись порубить змею на части поджарить в масле и подать им этот деликатес прямо в постели, или там где их можно будет застать. Меня будешь ждать вечером на греческой площадке. Ты все запомнила?

Мальвази согласно кивнула головой, и от этого зарделась в стыдливом смущении. Что касается того что бы говорить с ним она вообще казалось не могла, но у нее уже появилось к нему то трепетное чувство, которое чуть не заставило ее при виде удаляющейся спины броситься за ней и прижаться.

Амендралехо перед тем как выйти за дверь у окна уже почувствовал что сюда уже заходили и открыв дверь точно увидел что в будуарчике находиться Марселина с тазами ожидавшая княгиню для купания. Марселина встретившись с ним взглядом, бесшумно прыснула отведя лицо прикрытое рукой в сторону и затем снова с восхищенностью девочки-подростка восторженно взглянула на всего него.

Амендралехо улыбчиво потеребил ей пальцами как кошечке под подбородком.

Марселина смешливо заскочила в спальню, сразу бросившись к Мальвази, которая не стыдилась того что она нагая, но почти всхлипнула от того что та о ней знала. Марселина подбежав облокотилась в присяде на край постели и игриво чмокнула Мальвази в щечку.

– Наконец-то он до тебя дорвался! Я так всегда хотела что бы между вами случилась любовя. Ну, рассказывай?!

– Пошла отсюда! – отвернулась Мальвази на спину.

– Да ладно, чего уж там стесняться, все я это знаю. Я была в этом сама.

– У французов?

– О, это были настоящие франки. Это были варвары, варвары, варвары! Представляешь меж трех сразу попасть, что это такое? А ты от одного стесняешься. Или этот один троих стоил?… Ой дура! У тебя же время-то какое? Как ты могла забыть?!

– Какое там было помнить! – испугавшись запричитала она – Это ужасный насильник, ты сама ему в тазу не попадись!…Что нужно сделать?

– Вызвать своего доктора!

– Он в Палермо лечит раненных!

– А ты не раненная?!

– Давай скорее неси горячую воду!

– Ты что не вздумай сама, а то сделаешь себя калекой!