Текст книги "Франсуа и Мальвази. III том"

*Галит*

Проснулся он снова своевременно, когда по телу корабля раздавался шум цепей сбрасываемого якоря. Почувствовался толчок как от остановки.

Амендралехо бросился к щели и увидел через нее берег, крутой и пустынный. Посмотр в свою зрительную трубку, у него оставшуюся по недосмотру, ничего больше к этому впечатлению не добавил, но заметилось явнее даже, чем почувствовалось что корабль наоборот тронулся с места. А до этого значит стоял, дожидаясь попутного ветра.

Амендралехо стоял и наблюдал через щель, пытаясь определить: что это может быть за земля? Если африканский берег, то это очень скверно, если нет – то какая же это может быть земля еще? Между тем корабль, давая заметно ощутимые галсы, продолжал идти вдоль берега. Небольшая завязка обещала превратиться в события, нужно было только смотреть и ждать, что он и делал со все более возрастающим интересом, так как видов за берегом прибавилось, и вдруг кроме всего прочего… белый приземистый дворец вдали, на фоне глыбового цвета крепости, Неужели это Галит!? О это просто было замечательно, тогда бы это изменило ситуацию, как вывернуло бы на изнанку. Не он бы оказался в плену, а возможно даже несколько наоборот.

Жадно всматриваясь в очертания дворца и крепости Амендралехо радостно улавливал знакомое. И у него исчезли всякие сомнения в то, что это остров Галит. Когда корабль стал заворачивать в гавань и к причалу.

Что делалось на причале Амендралехо видеть уже не мог, хотя немножко слышал. Собравшиеся там люди из дворца гомоном и поклоном встречали прибывших на корабле. А из самого дворца двигалась пестрая людская процессия, которая так же несла огромные ручные носилки, называемые у французов портшез. Процессия скоро прошествовала на самый причал. Из-за убранного полога стал выбираться грузный человек в широком серо-голубом халате, поддерживаемый руками и головами, на которые он опираясь ложил свои ладони.

С борта приставшего корабля только сейчас начали подавать трап, так что вельможе из портшеза было куда направить свои стопы. Он весь сиял и доброжелательно разводил руками.

– Вай-вай, как быстро ты обернулся, я не успел заметить. Значит все хорошо и прекрасно у тебя, и я за тебя доволен. Богатый улов надеюсь…

Омар Мейяд, тот к кому были обращены эти слова, сильно побледнел от неожиданности такого оборота разговора, о котором если бы он знал, так ни за что сюда не заглянул. И про себя у него начали срываться проклятья на пиратский менталитет местных, а внешне на лице стало показываться улыбчивое выражение, с тем чтобы начать отказываться, как вдруг улыбка была спугнута резким шумом позади, который почему-то очень привлек его внимание.

Это был не столько даже шум сколько стуки ударов разбежавшегося Амендралехо ногами в дверь – той о стоявшего рядом стражника – того о стену, выдерг секиры застрявшей в двери тоже сопроводился резким треском похожим и на стук, и затратой мгновений, за которые выскочивший Амендрадехо успел унестись на несколько прыжков, и далее перемахнув через преграду, подскочил к самому борту, совсем недалеко от того места, где стоял главный человек на корабле. Омар Мейяд, который не успел еще снова собраться на улыбку, вообще побледнел не зная что делать.

Амендралехо между тем не обращал на него совершенно никакого внимания шагнул скорее к самой калитке в борту, где был виден лучше всего.

– О! Дорогой пришел! – раздалось еще более радостней снизу с воздетыми руками, и от этой радости бей Хусейнид – как того называл его дорогой друг, стал даже подниматься ему навстречу по трапу.

– Как давно я тебя не видел, как хорошо что ты приехал! Что скажешь?

– Здравствуй и до свидания.

– Э, нет. Так просто я тебя не отпущу пока не угощу так что чуть не лопнешь, пока не напою так, что из ушей литься будет, никуда не отпущу!

Твердо сказал Бей Хусейнид11
  Беи Хусейниды правили Тунисом.


[Закрыть] и от его рук, которыми он подхватывал за спину, невозможно было никуда деваться, ни им сопротивляться. Первым Амендралехо, а за ним, Омар Мейяд подавленный, с задержкой, и в качестве второго гостя, стали сходить вниз. Потом они вдвоем же попали к бею Хусейниду в крытые ручные носилки и затем во дворец. Там за обильным пиршеским столом в просторной зале с низким потолком, с танцовщицами, за музыкой и горами еды Амендралехо с беем Хусейнидом очень запросто можно стало поговорить между собой в стороне от Омара Мейяда.

Поведав вкратце о том что у него стряслось, Амендралехо указал так же, что как раз у того, косясь указуючи, что сидел неподалеку, на корабле и находиться в заточении его сердечная зазноба. Он и сам у него не так давно содержался под стражей, но вот благодаря удачной встречи выбрался от него. Не может ли бей Хусейнид посодействовать ему и в удачном вызволении той, что была незаконно у него вырвана? – С этими словами Амендралехо злобно глянул в сторону Омара Мейяда.

Бей Хусейнид кручинно подумав, развел руками, поохивая. – Рад бы помочь, но не могу. Для меня есть один закон – закон гостя и нарушить его – не могу! Таково наше восточное гостеприимство.

Омар Мейяд, однако, невзирая на все законы родного гостеприимства, сидел как перед убийством и подумывал сорваться и броситься бежать, невзирая на свой сан. Амендралехо же видя то что он сидит и впрямь как на иголках, подумал что что-то здесь темнит бей Хусейнид.

– Не обязательно силой и угрозами! – сказал он тогда поднося пиалу к губам.

Во всем другом помочь могу, но я не думаю, что у него можно будет ее выпросить он человек несвободный выполняет чужую волю. Не его просить надо.

– Неужели он служит прямо повелителю?

– Самому султану лично.

– Вот это дела… А какому же эго султану? Не уж-то Османскому?

– Марокканскому султану Исмаилу… Ну ты, не убивайся, это дело еще можно поправить будет. Я напишу султану Исмаилу послание, в котором очень хорошо попрошу на счет одной девчонки для одного мальчика.

– Сделай милость. И еще отпиши мне что ли ярлык какой посольский, что бы я мог добраться до султана.

– Зачем тебе это? Сиди у меня и жди!

– Нет не могу я сидеть и ждать! Я просто не выживу без нее!

– Тогда ладно, так уж и быть. Повезешь мои подарки султану и послание. А я немного погодя тоже вслед за вами поеду. Справишься обо мне через португальский порт, да там посмотри, что делать если у тебя ничего не получиться. Так пойдет? – Тогда пошел я договариваться с нашим дражайшим гостем, что-то он загрустил, сам с собой невесел…

Махмут Варлад, тот стражник, что был на Амендралехо всегда зол, пришел к нему в бывшую темницу, отделанную ныне как светлицу и сказал когда к борту выйдет прогуляться Омар Мейяд. Собственно ему для того и было сказано, что бы Амендралехо знал кто хочет с ним говорить.

«Опять двадцать пять» – подумал он. Однако положение его резко изменилось, после того-то подушевного разговора за столовыми возлияниями, когда он простейше объяснил, что плыл себе по морю, сбился с курса, плутал, как вдруг повстречался с судном и подцепился к ним. Там его отлично просто, как для подозрительного незнакомца приняли и даже выделили отдельные апартаменты ни с кем не разделяемые, в которых ему довелось хорошенько почивать. Но самое большое впечатление на него произвела та изумительная пища, что он съел с превеликим наслаждением! Невольно польщенный сановник, да ещё и к тому же восхвалённый за помощь его самому большому другу самим беем Хусейнидом был взят… до глубины души или за загривок, значения большого не имело.

Итак, значит важный сановник соизволил с ним все же поговорить, возможно от скуки однообразного плаванья, а возможно посчитав что выждал достаточно. Амендралехо волновал один важный вопрос, с которым он и подошел к тому месту, где стоял Омар Мейяд, упершись ногами в брусья борта, а лицом уставившись в сторону еле заметной гористой полосы берега.

Раскланявшись с ним со средней, если так можно выразиться, почтительностью, и пожалев себя и за эти усилия, после того как тот удостоил его всего легким наклоном головы, Амендралехо сразу вынул ему свой сомнения:

– В чем дело, мне совершенно достоверно показалось мы оплыли остров вокруг и повернули назад?

– Мы огибали Альборан в поисках ручья для пополнения запасов пресной воды. А дальше не все ли тебе равно какое направление я выбрал? Западное, северное? – почему это тебя может интересовать?

– Меня бы не интересовало если б не показалось… Любознательность это мой маленький порок, – нарочно добавил он, завидев… – О, а что это за мыс что виден справа, вы не подскажете?

– Гата.

– Мыс Гата? Название вроде испанское. Как вы только допускаете в своих странах чужие названия?

– Как раз этого у нас не допускается, – может быть с долей гордости возразил Омар Мейяд, – Но и чужим землям мы не навязываем свои названия.

– Так значит это и есть Испания?! Дорогой сеньор Мейяд вы значит собираетесь вернуться к досточтимому Иса Бен Сальману Аль Хусейниду? Что вы там у него забыли?

– Вот как раз с ним бы мне и не хотелось встретиться, особенно в Атлантике. – сделав вид что не заметил его укола уколол Амендралехо в ответ дважды.

– Будьте любезны мне все же сказать куда мы плывем? – тревожно спросил Амендралехо у Омара Мейяда.

– Тебе бы это должно быть все равно. Но если ты такой любознательный, уважу, в Эль-Джезаир мы идем. Все? – Или еще что-нибудь интересует?

Амендралехо затмило. Не собирается ли он там что-нибудь предпринять в отношении Мальвази?

Несомненно он заподозрил бея Хусеинида в неладном и выключал того из игры, пропуская за Гибралтар берегом Африки, когда как сам шел берегом Испании. Оставалось рассчитывать только на самого себя, если конечно «Халиф» не встретиться с судном отряженным беем Хусейнидом на обратном пути. Тут уж оно нападет по праву и закону корсарскому.

Этого не случилось, заставляя Амендралехо подумать о пустоте горячих обещаний, или о том что бей Хусейнид преследует здесь какие-то свои цели. Корабль шел под всеми парусами, и кроме того теплое береговое течение несло его на восток к городу – островам, что значило Эль-Джезаир по-арабски. Берег виден был совсем рядом – узкая прибрежная низменность, а за ней хребты Атласских гор протянувшиеся по северной Африке на полторы тысячи миль из Марокко, где они были особенно велики, хребтами через Алжир и отрогами в Тунис.

Столичный город, давший название всей стране, ныне резиденция дэев, показался сначала издали, своим портом облепившим собой обширную бухту, которую составляли так же островки, определяемые по водяным врезам между ними, заполненным рыбацкими суденышками.

Чем ближе к берегу, цвет воды менялся от синего все ближе к голубо-зеленому, словно отражая мелкоту дна. Казалось все портовое побережье было заполнено самыми различными надводными посудинами, начиная от челноков и кончая вполне приличных размеров парусниками, особенно с тем, с которым пошел на сближение «Халиф», выбрав для пристания его укромный причал, в стороне от кишащего теснотой и сутолокой торгового порта.

Несколько раз уже в своей жизни, так же как сейчас, прибывал Амендралехо в порты, но такой растерянности и безразличия как в этот раз он еще никогда не знал. Но!… Как же быстро все меняется в этом мире – заметив знакомое судно, столь хорошо знакомое по серым прямым парусам и треугольным фонарям, что даже когда ни того ни другого не замечалось на пришвартованном «Альтамуре», он узнавался по разоблаченному виду, Амендралехо моментально смекнул, что ему нужно делать, и бросив все что имел на корабле: подарки, а вместе с ними кое какое положение, так же слугу и соглядатаев, незаметно исчез.

* Алжир*

До слуха Омара Мейяда, вышедшего на середину палубы смотреть за ходом разгрузочных работ, неожиданно донеслись истошные крики Махмуда Варлада, который с этими криками выбежал из каморки, устроенной как каюта, одному всем известному здесь типу, и с заломленными руками бросился перед стоящим на колени… Сбежал европеец! – От любого другого сообщения Омар Мейяд не остолбенел бы больше чем от этого? От возможных происков его на море пришлось спасаться берегом, то теперь уже суша, не успели на нее ступить стала представляться бескрайними просторами местностью, чреватой самыми различными опасностями, ведь не спроста же он сбежал. И значит море содержало в себе ловушку, потому что европеец и поныне кроме своей посольской миссии продолжает надеяться на что-то еще?

Кругом в ужасе бегали негры-гвардейцы из султанской стражи в поисках того, кого им было строго-настрого приказано стеречь под страхом смертной казни. Заметив Куасси-Ба, который прибежал из трюмов с носовой палубы и вбежал в каюту, Омар Мейяд направился туда же. Куасси-ба был самый старший по званию и самый видный из негров – гвардейцев отосланных ему в плаванье. Что среди негров-гвардейдев замечался только один он способствовало два обстоятельства, Куасси-ба был на редкость мощного телосложения и большого роста, а так же то, что как и каждый представитель своего цвета кожи с добродушным веселым характером, если уж вызывал раздражение – так вызывал абсолютно всем, даже тем что только могло быть. Омар Мейяд сильно подозревал Куасси-ба в том, что тот потихоньку подсмеивался над ним со своими подчиненными на своем родном языке. И еще у Омара Мейяда имелись старые счеты, еще по дворцу, насчитанные именно этим чувством раздраженности из-за легкого фривольного поведения гвардейца перед ним. Куасси-ба смог понравиться султану, но высокопоставленному чиновнику – нет.

Когда Омар Мейяд вошел в каюту, негры перевернувшие до этого в ней вверх дном все, бросились в отчаянии на колени, и даже Варлад, последовал тому же примеру, но не Куасси-Ба, который растерянно стоял, не зная что делать, и это явственно выдавало в нем нежелание склониться. Это вызывающее несмерение и вызвало в сановнике возмутившуюся ярость:

– Связать его! В посольский дворец! И там казнить! – крикнул Омар Мейяд стражникам, стоявшим за ним.

Куасси-Ба взглянул ему в глаза, но уже не тени испуга не было в них, а только злоба, выразимая через блестящий выразительный взгляд. Он не ждал помощи от двух своих товарищей, которые в другой бы раз еще могли вступиться за него, но не сейчас, и ему захотелось самому постоять за себя, он готов был накинуться на Омара Мейяда, да был схвачен и потащен куда было приказано его доставить.

Получив хоть некоторое удовлетворение и набравшись от этого уверенности Омар Мейяд пошел к пленнице, которую должно быть занимала суматоха происходящая за стенами ее комнатки. Приставленная к ней служанка, тоже навряд ли могла что-нибудь понять, так как предпочитала не выходить за дверь, и он поспешил к ней что бы сделать сообщение и вообще завести разговор, от которого итальянка постоянно ускальзывала. Теперь же она пойдет, должна была сама его заводить.

У Омара Мейяда был особый подход к обращению с теми, кто так или иначе подпадал под зависимость, например с наложницами и перевозимыми султану женами, или вот как сейчас с пленницей. Это потому что ему самому нравилось снисходить до одного уровня с невольницей, особенно если это была женщина именно такая, какую являла из себя эта итальянская княжна. Очень интересная собой, она вполне могла прийтись ему приятельски… Как это бывает приятно разговаривать с любой собеседницей. Этим Омар Мейяд раскрашивал свою скуку, которая обычно завладевала им в бездействии. Так же заводить хорошие отношения было не бесперспективно, потому что через женщину было так легко и убедительно действовать. А любая из них, даже на первый взгляд невзрачная, могла добиться такого положения, к которому лучше было относиться еще с большей почтительностью, чем к самому султану, хотя это когда как, но нравиться нужно было очень мало.

Ныне у Султана не было первой жены, та к которой он сейчас заходил, со временем вполне могла ею стать… Старая запользованная книга арабского языка лежала на том же месте, а листы бумаги оставались по-прежнему белы, почему служанка приставленная обучать сеньору новому языку виновато опустила голову в поклоне.

– Что случилось, мы уже приехали? – спросила без тени интереса сеньора итальянка, даже не взглянув в лицо вошедшему, а служанка на всякий случай перевела, хотя Омар Мейяд владел простым, то бишь разговорным итальянским, наученный самой жизнью. Он легко понял о чем его спросили, и жестом указал женщине уйти отсюда.

Не успела Мальвази как следует испугаться как ей было отвечено с мягкой предупредительностью в голосе:

– Именно так, драгоценнейшая сеньора.

– А куда вы меня привезли?

– В Алжир, сеньора. Вас ждет поездка до дворца в ручных носилках, потому обязательно закройте лицо когда будете сходить, хотя бы вот этим платком – как по мановению волшебной руки достал откуда ни возьмись взявшийся в его ладони свернутый квадратик ажурного красноватого цвета, затем распустившийся в легкий платок, уложенный на столик как скатерть.

Чем он хотел ее удивить или хотя бы порадовать!? Омар Мейяд, смутившись и сам не понял. На наряд она так равнодушно взглянула, что он почувствовал себя самоуязвленно от возможно проявленных эмоций. Конечно, жизнь избаловала ее всем этим вдоволь. Ее нужно было смирять.

– Непременно закройтесь, он почти прозрачный и вы быстро привыкнете к вещам подобного рода.

– Сеньор Мейяд, вам бы можно было знать что такое вуаль. И, чем наряжать меня в цыганский платок лучше бы вы приказали подать носилки к самому выходу! – дважды уколола она его.

– Нет, прелестнейшая сеньора, у нас про это говорят так: не гора должна ходить к Магомету, а все-таки Магомет к горе.

– У Вас ужасно.

Вереница груженных обозов, людей с тюками и вооруженных всадников, особенно плотно окруживших несомые носилки с еле приоткрытым пологом, тронулась от причала корабля, где еще раздавались возгласы смотрителя, командовавшего погрузкой последнего скарба. От причалов вереница неровной лентой потянулась напрямик через середину города, видневшуюся на повышении белой, так называемую Медина. Многолюдная, оживленная со множеством узких тесных улочек, выложенных отполированным за века булыжником и наполненных людом, белая от света, серой пыли и белых квадратичных домов с прямыми крышами, основная часть города и называемая Мединой, представлялась для новоприезжей в этот южный мир, очень необыкновенной и отталкивающей. Несмотря на непроходящее чувство чуждости. Вспомнив свои милые сердцу виды родной местности Мальвази невыдержанно всплакнула, теперь и бурлящий грозный Палермо представлялся таким приветливым.

Ее внимание занялось базарными видами, которые потянулись по широкой улице сильно забитой людом. Из-за этого продвижение вперед часто замедлялось, раздавались разгоняющие крики, даже удары плетьми, и видимость через край полога заслонял грозный Арабский всадник с головой полностью закрытой черной намоткой.

Восточные базары – это сердце любого города, где сходится трудовая и торговая жизнь, и одновременно здесь обмениваются свежими новостями и прочими разговорами, отчего жизнь здесь обыкновенно бьет ключом и представить базар без выкриков зазывал, прорывавших говорливый гул, было просто невозможно.

Эти резкие, порой пронзительные крики на непонятном языке сильно врезались в расстревоженную душу Мальвази, заставляя ее через силу свыкнуться с положением невольницы именно тем отверженным ощущением, которое наложило отпечаток на все дальнейшее ее поведение, со стороны еще казавшееся своевольным. Поэтому когда Омар Мейяд, подъехавший к носилкам на своем черном коне, отогнул пологу немного в сторону, Мальвази воспользовалась этим что бы получше взглянуть на торговый ряд, но не на того кто наклонившись смотрел на нее сверху.

Она смотрела на ряд сидевших на ковриках торговцев перед горками желтых красных оранжевых фруктов самых разных форм и особенно привлекших ее внимание мячиковых апельсин. Ее томила жажда и через «нехочу» ей нужно было просить. Ало-красные дольки арбузов заставили ее.

– Как душно, долго вы еще будете меня везти? – обмахиваясь веером спросила она взглянув через отворот полога на Омара Мейяда, который смотрел… и хотел ее.

– Но ведь мы в Алжире, нетрудно догадаться что до Марокко не день и не два. Как раз и приедем через две недели – переменившись ответил он.

– Что значит как раз?

– Как раз… на сорокалетие – ответил Омар Мейяд с многозначительной улыбкой.

Мальвази отвернулась, сразу поняв что это означало для неё, как женщины, вспомнив что однажды он ей сказал что султан родился в три часа ночи. И что такие люди соответственно особо бурную деятельность проявляют именно в такое время (с намёком). Она дуясь смотрела вперед за корпус черного коня, прося теперь только взглядом то на что с желанием смотрела. Видимость застил выехавший на ишачке вперед какой-то купец набобистого вида, показавший на подушечке пальцем на нацепленные перстни. … Омар Мейяд заметив по выражению лица итальянки что она смотрит уже не просто, отвернувшись от него в сторону, а смотрит именно куда-то с интересом, конечно же обратил внимание не на горы бахчи, а на торгаша драгоценностями, который к тому же и сам бы на себя невольно обратил внимание раскатистым зазыванием обращенным и к девушке, и более всего к Омару Мейяду.

– Может хорошая девушка хочет посмотреть такие же хорошие украшения?!

В другой бы раз Омар Мейяд постарался бы закрыть нахальному купцу доступ до девушки, он и собирался даже прогуляться по его спине плеткой, но сеньора Мальвази протянула руку. Купец оказался не так уж и нахальным, что бы протягивать перстень под шеей коня Омара Мейяда. Перстень тактично был подан едущему верхом, и тот не наклоняясь скинул его на подол итальянки. Та, даже не взглянув вверх, равнодушно взяла сапфировый перстень пальчиками; вроде он ей не понравился. Она протянула перстень обратно вверх.

Омар Мейяд взяв, швырнул его обратно купцу. Тот ловко поймав оный с обескураженным видом сдернул с петельки второй перстенек и теперь уже заехав вперед конской головы бросил другой перстень в итальянку

– Знаменитый камень Адамас! Таких драгоценностей падишахи не носят! Несмотря на то что кричал купец по-арабски, определенное слово прозвучало для Мальвази достаточно понятно, приведя в смешливое настроение.

Она смеясь отрицающе помотала головой, собираясь откинуть этому чумазому шарлатану обыкновенный бриллиантовый, может быть даже с поддельным камнем, не говоря о её по названию принадлежности. Но тут внимание проявил сам Омар Мейяд, очень интересовавшийся хорошими вещицами и слышавший о этом всемирно известном камне, Мальвази смеясь протянула ему второй перстень. Посмотрев на камушек и на то, что над ним смеются Омар Мейяд сурово взглянул за конскую голову, на купца вниз. Злость его вышла тем, что он резко размахнувшись запустил перстень в сконфуженно пригнувшуюся голову купца в тюрбане.

За то, что этот торгаш осмелился приставать к ним и смел недозволенно заглядывать в лицо девушки Омар Мейяд вообще хотел распорядиться что бы ему выпустили кишки, но то что легко можно было сделать в Марокко, здесь возможно могло кончиться неприятностями определенного рода. К тому же нахал поспешил скрыться в толпе. Мальвази от этого раскатисто звонко хохотала, задернув полог, и Омар Мейяд даже был доволен собой во всем произошедшем.

Отъехавший далеко в сторону купец-торговец таким образом кончив вояж, недовольно обернулся назад глядя на проходящую вереницу.

– Что такое не везет и как с ним бороться? – вздохнул тяжело он, поправляя съехавший тюрбан и затем через непродолжительное время добавил, вспоминая неудачу – Идиотка!

Перед ним как добрый ангел с водой появился по пояс голый чертенок и предложил анисовой водички, естественно за некоторую мзду, как подумал он только тогда когда напился. Денег у него с собой как раз-то никаких и не было. Было и стыдно не дать и жаль мальчика. Он посмотрел на свой широкий халат джеллабу ярких цветов – на халате ничего не было, а сам он был необходим. Тогда посмотрел он на свои остроконечные шлепанцы – бабуши, сами они ему были очень нужны. Достал тогда он из кармана то, что у него было, выбрал то что подешевле, а именно сапфировый перстень и протянул мальчику.

Смотревшие, которых как и всегда при всем великом оказалось много – Ахнули: … Вах, вах, вах.

Этот некто с видом купца затем посмотрел на удаляющуюся вереницу, за которой собрался было ехать, как его сзади поощрительно похлопали по плечу:

– Молодец дорогой, широко поступаешь, – похвалил бей Хусейнид. – Вот что дальше делать будешь только, не знаю?

– Не удалось у зверя из зубов добычу вырвать, придется к нему в логово за ней залазить. Подставь своих людей что бы подсобили в случае чего.

– Что ты думаешь у него сделать сможешь, ничего не понимаю?

– Там увидим, – пожал Амендралехо на прощанье руку и понукнул ослика ехать за вереницей.

Сложный замысловатый лабиринт улиц вился меж белых кубов домов-крепостей с глухими внешними стенами, так называемого крепостного стиля, который делал дом действительно неприступным оборонительным сооружением вместе с дувалами и высокими стенами оград. Поэтому улочки внизу, иногда шириной только для проезда одного всадника представлялись весьма неудобными и гибельными, потому что разили стесненного налетчика здесь уже со всех сторон, и снизу, и сверху.

Именно таких улочек, в которых легко можно было застрять и избегала длинная вереница каравана, посему за ней нетрудно было незаметно проследовать.

Путь-дорога уводила на край города, где местность становилась разреженней от городских кварталов, появлялись пустоши, дикие заросшие места, холмы.

В Посольском дворце Мальвази отвели покои выходящие окнами во двор, где собралось большое количество людей по случаю установления несложных эшафотов, Она украдкой глядела вниз, схоронясь за краем шторы. Ее сердце сжимали очень нехорошие предчувствия, хотя она и не понимала что выведенных негров будут казнить. Но несколько минут назад у ней побывал Омар Мейяд намеренно обративший ее внимание на заоконные виды. Не иначе как нарочно им было устроено что-то дикое что бы подавить ее волю. Мальвази в этой чуждой невольной обстановке чувствовала себя очень плохо. Смотря вниз через окна, которые не пропускали ни звука, она старалась понять что происходит зрительно, находя в этом некоторое забвение от гнетущей ее обстановки.

Вышедший Омар Мейяд в красочном богатом одеянии сразу, обратил на себя внимание, особенно виновных, для которых наступил решающий момент – решающий их судьбу. Горящие белыми зрачками виноватые глаза негров только усиливали тяжесть их вины, придавая обстановке дух необходимости поступить круто. Необходимость призывала насторожить людей. Почему бы и не казнить, и повод был такой что можно было не опасаться возмущения со стороны привилегированной гвардии, султан любил когда его верноподанные враждовали между собой, Омар Мейяд не мог изменить своего решения еще и потому что ему попался Куасси-Ба, высокий, сильный статный негр примеченный самим султаном, но по мелким причинам невыносимый ему. Перед ним-то Омар Мейяд не мог смалодушничать; ни перед ним, ни перед самим собой за все те мелкие погрешности в крайне раздражающем поведении негра, что бесили его, заставляли ненавидеть, подозревать в этом маленьком начальничке гвардии опасность открытого насмехательства над ним, среди своих черномазых подчиненных, чего Омар Мейяд не терпел больше чего-либо другого. Любая другая опасность переносилась им легче, чем эта. Эта им считалась наихудшей из зол – иметь насмешников в гвардии – значило иметь враждебность этих необузданных скотов, из-за которых мнение о нем могло пошатнуться повсюду. А это была болезненная черта его как человека и сановника. Дабы удовлетворить свое самолюбие и припугнуть гвардейцев, даже несмотря на большой риск, даже не пригибаясь перед тем обстоятельством что Куасси-Ба считался любимцем султана, но сам этот многозначительный факт пригибал: в любимцах оказался случайно попав на глаза. Пропав с глаз забылся настолько, что даже был послан в столь дальнюю и опасную поездку, из которой немудрено не вернуться, вот только если он сам не напросился на путешествие, посмотреть земли и моря. Важно не только поймать птичку, что сделал Куасси-Ба, но и унять ее трепыхания ценою собственной головы. Ворота посольства были закрыты, здесь он был полновластный властелин, и трудностей дипломатического характера, как в случае с купцом, коему он воздержался выпустить кишки, возникнуть не могло. Одна только заминка: торгаш пришел ему не только на ум, но и перед ним. В следующее время произошло то, что виновные, уже покорившиеся своей участи в поспешности всего произошедшего затем, были даже заучаствованы, причем самим Омаром Мейядом. Купец спросил, за что собираются казнить…

– Если за то, что потеряли дорогого гостя, так ничего подобного. Я здесь, я всегда был с вами, вы это сами можете подтвердить. Никуда я от вас ни на шаг не денусь! Это была только шутка убедитесь сами!

И он начал раскручивать на голове намотанный тюрбан сразу обнаружив признаки верного доказательства, встревожив Омара Мейяда, ведь могла заметить и догадаться сеньора Мальвази. По резкому жесту руки стражники державшие негров, а за ними и сами удерживаемые, накинулись на выступавшего, быстренько свалив и скрутив.