Текст книги "Тайна Медонского леса"

XV
СЕМЕЙСТВО Д’АНЖЕЛЕЙ

Небольшой городок Версаль может считаться предместьем Парижа. Добраться до него из столицы гораздо легче, чем попасть в Плезанс или в Мезон-Бланш. Но, несмотря на свою близость к Парижу, Версаль по-прежнему остается тихим, уединенным уголком, притаившимся в густой зелени садов и бульваров. Старинные кварталы городка застроены маленькими домиками, разделенными тенистыми садами и высокими каменными оградами. Всякий устраивается и живет как ему нравится, так что самые близкие соседи очень часто не знают друг друга в лицо.

В одном из таких уединенных уголков Версаля уже больше пятнадцати лет проживало небольшое семейство. Люди эти вели самую скромную, замкнутую жизнь, ни с кем не знакомились, никого не принимали. Их покой и вздумал потревожить неутомимый Фрике.

Семья д’Анжелей искала уединения, потому что хотела скрыть свое горе, свои слезы от посторонних глаз. Она пряталась от любопытных расспросов и лицемерных утешений. Уже давно эта семья не знала счастья и все не могла свыкнуться с нагрянувшей на нее бедой. А беда эта обрушилась на их головы пятнадцать лет назад, когда неожиданно для всех исчез из Парижа старший сын барона д’Анжеля, Арман. Истинная причина этого внезапного исчезновения была известна лишь баронессе д’Анжель, матери Армана. Другим таким же ревнивым хранителем этой тайны был отец Армана, но он унес ее с собой в сырую землю. Барон умер от апоплексического удара год тому назад.

В уединенном домике с серыми ставнями жили вдова барона и их шестнадцатилетняя дочь Элен, которая никогда не видела своего брата. Баронесса держала только одного слугу, старого преданного Доминика. За эти пятнадцать лет бедная мадам д’Анжель выплакала все слезы, а с ними и свои глаза – она ослепла. А между тем ее сын, Арман, был жив. Каждый год версальские затворницы получали от него письмо.

Элен уже не раз видела эти письма, испещренные множеством черных и красных штемпелей и печатей, и понимала, что письма приходят издалека. Однажды девушке показалось, что письмо пропитано уксусом, и она вспомнила, как читала где-то, что подобным образом поступают с корреспонденцией, приходящей с другой стороны океана. После получения каждого такого письма старый барон до самой своей смерти непременно сам относил ответ на почту. После его кончины эту обязанность исполнял Доминик. Элен заметила и то, что отец возвращался всегда не с той стороны, где была почта, а с противоположного конца – можно было подумать, что он ходил на железную дорогу.

Почему мать всегда плакала и тосковала о живом сыне, почему горе об Армане свело отца в могилу – все это было для Элен мучительной загадкой. Какое несчастье, хуже самой смерти, могло постигнуть ее старшего брата?

– Ах, как я рада, что мне уже исполнилось шестнадцать лет, – сказала она однажды матери, гуляя с ней по саду. – И знаешь, мама, почему я так рада?

– Вероятно, потому, что ты хочешь, как все молоденькие девушки, казаться старше своих лет, – ответила мать.

– Нет-нет, совсем не поэтому! Угадай, мама…

– Не мучай меня пустяками, Элен.

– Хорошо, мама! Скажу, сейчас скажу. – И кинулась на шею баронессы. – Я так рада, потому как ты всегда мне говорила, что я увижу своего брата, когда мне исполнится шестнадцать лет, – ну, вот, я и жду его…

Баронесса вздрогнула, и глаза ее наполнились слезами. Она ничего не ответила.

– Если бы ты только могла знать, мама, как скучно быть одной, вечно одной! Никуда не выезжать, никого не принимать. Иметь родного брата – и того никогда не видеть, даже не знать его!

– Ты неблагодарная девочка, Элен, – с укором заметила ей мадам д’Анжель.

– Я?! И ты можешь обвинять меня в таком недостатке!

– Ты забываешь доброго Доминика, который слишком балует тебя.

– Доминика… Но он стар и безобразен. Разве его можно любить!

– А почему же нет? – удивилась баронесса.

– Да я и сама не знаю почему… Но молодых и красивых всегда любят больше. Да и к тому же Доминик – простой слуга, – прибавила Элен.

– Для нас с тобой он не слуга, а преданный, верный друг. В тот страшный день, когда твой отец распустил слуг и переселился из Парижа в этот уединенный домик, он отпустил и Доминика, но тот ни за что не хотел расстаться с нами. У старика была своя причина не покидать нас, и за это мы обязаны любить и уважать его.

– И что же это за причина? – насмешливо проговорила девушка.

– Не смейся, Элен! – строго остановила ее мать. – Доминик тогда служил у нас на ферме и даже не жил в нашем доме. Жена его, твоя кормилица, умерла, вскоре умер и ее единственный ребенок. Доминик не знал причины, заставившей нас изменить прежний образ жизни. Он не полюбопытствовал даже узнать ее. «У вас и так много дел и забот, позвольте мне взять эту крошку на свое попечение, – сказал он нам, указывая на тебя. – Я привык к вашей малютке еще при покойнице жене. Кто же будет исполнять ее маленькие капризы, кто будет возиться с бедняжкой? Уж позвольте услужить этой беленькой принцессе, господин барон. Она такая маленькая, беззащитная…» Он говорил со слезами на глазах. С того дня мы уже не расставались с Домиником.

Беззаботное личико Элен совершенно преобразилось, на глазах у нее блестели слезы.

– Ах, мама! Почему ты не говорила мне об этом раньше? – смущенно пробормотала она.

– Потому, друг мой, что решила рассказать тебе все в день приезда твоего брата.

– Значит, он приедет? – с восторгом закричала девушка.

– Да, дитя мое, я жду его сегодня.

– Ах, какое счастье! Как я рада, мама! – И она кинулась на шею матери, смеясь и плача одновременно.

– Но помни, милая Элен, что теперь твой брат – хозяин в доме, – продолжала женщина. – Если он вздумает прогнать нашего верного слугу, тебе придется постоять за Доминика.

– Арман не сделает этого, мама! Разве он может прогнать человека, к которому мы обе так привыкли?

Доминик накрывал на стол. Усадив мать в удобное кресло, девушка выбежала в коридор и, не говоря ни слова, кинулась на шею старому Доминику.

– Осторожнее! Вы уколетесь, я не брился сегодня! – предостерег ее старик.

– Ах, мне все равно! – проговорила Элен, продолжая душить его в объятиях.

– Вы же не любите этого, мадемуазель. Потом сами будете ворчать да браниться.

– Я никогда, никогда больше не буду браниться, мой милый Доминик!

– Вот тебе раз! Разлюбили старика Доминика?

– Как это разлюбила? – удивилась девушка.

– Да зачем же говорите, что больше не будете ворчать?

Элен рассмеялась. Доминик так привык к капризам своей маленькой госпожи, что одна только мысль о том, что он будет лишен их, тяготила его. Происходило это вечером того памятного дня, на рассвете которого Марсьяк стрелялся в Медонском лесу с невозмутимым незнакомцем. Отужинали, прочли вечернюю молитву, но баронесса не ушла в свою комнату, как обычно, а, шепнув что-то Доминику, осталась в столовой. Слуга торопливо побежал наверх.

«Они готовят комнату для брата», – подумала девушка, прислушиваясь к тому, как Доминик передвигает наверху столы и стулья.

– Ты, может быть, хочешь спать? – лукаво спросила мадам д’Анжель.

– Нет, мама, я тоже буду ждать Армана.

Мать улыбнулась. Доминик, приготовив все наверху, спустился вниз. Томительно тянулось время до десяти – условного часа, назначенного Арманом в его последнем письме. Наконец, часы пробили десять, но никто не подходил к садовой решетке.

– Он не приедет, мама! – нетерпеливо вырвалось у Элен.

– Имей терпение, дитя мое. Я ждала пятнадцать лет, ты можешь подождать несколько минут.

– Кто-то идет, – сказал Доминик.

И вот на пороге показался тот, кого так долго ждали, кого так горько оплакивали пятнадцать лет. Горячими поцелуями и радостными слезами встретили его родные. Слезы, как церковные колокола, приветствуют горе и радость, жизнь и смерть. Но Арман был не один, его сопровождала женщина. Элен глядела на нее с любопытством, а та стояла в дверях холодная и безучастная при этой трогательной сцене свидания сына с матерью после столь долгой разлуки.

Ее черные с синим отливом волосы, матово-бледное лицо, большие, но неприятные черные глаза, плотно сжатые губы – все это представляло резкий контраст с ясным, ангельским выражением лица голубоглазой, белокурой Элен. Почти со страхом глядела на нее дочь баронессы.

– Матушка, – проговорил д’Анжель после первых поцелуев и восторженных приветствий, – женщина, которую я привез с собой, не должна покидать меня. Она делила со мной горе, а я обязан разделить c ней радость.

При звуке этого голоса сердце баронессы томительно сжалось. Странное, неприятное впечатление произвел на нее этот голос. О! Как дорого она дала бы, чтобы взглянуть на милое, знакомое лицо. Тоска и тревога охватили душу баронессы, и она ответила не сразу.

– Вы любите моего сына, мадам, – сказала она, наконец, – этого, конечно, вполне достаточно для того, чтобы мы радушно открыли для вас двери своего дома.

– Сусанна, – обратился к черноглазой женщине Арман, – вот ваша мать и ваша сестра.

Сусанна сделала несколько шагов вперед, взяла протянутую ей руку баронессы и, почтительно поцеловав ее, произнесла:

– Верьте, баронесса, что с этой минуты я искренно предана вам и всему вашему дому.

Затем, повернувшись в сторону Элен, все время не сводившей с нее своих ясных голубых глаз, она спросила:

– Позволите вы мне, мадемуазель, поцеловать и вас?

Элен бросила тревожный взгляд на Армана и, прочитав в его резких чертах не просьбу, а скорее приказание, торопливо проговорила, путаясь и запинаясь:

– Брат сказал, что я… ваша сестра… Я должна его слушать, так как мама говорит, что он здесь хозяин.

И Сусанна запечатлела поцелуй на девственном лбу Элен. Та невольно вздрогнула: ей показалось, что ее ужалила ядовитая змея.

Оба гостя устали с дороги, к тому же было уже слишком поздно, чтобы заводить долгие разговоры. Но Доминик осмелился заметить молодому господину, что для него приготовлена только одна комната, и спросил, как же быть с молодой госпожой. Арман резко прервал старика на полуслове и приказал ему сейчас же приготовить другую комнату для его спутницы.

– Видишь ли, друг мой, – вмешалась баронесса, – другой комнаты нет, кроме той, в которой скончался твой покойный отец, но с самого дня его кончины никто из нас не входил в нее.

– В таком случае я сам устроюсь в ней, а Сусанна поместится в моей спальне, – беззаботно решил Арман.

Грубая рука задела самые нежные, чувствительные струны исстрадавшегося сердца старой баронессы: не этого она ждала от возвращения своего единственного сына после столь долгой разлуки. Ошиблась и бедняжка Элен, с таким восторгом встретившая человека, которого должна была считать старшим братом.

XVI
МАРСЬЯК ОПЯТЬ ВЫХОДИТ НА СЦЕНУ

Баронесса не спала всю ночь. Она искала успокоения и утешения в молитве, она упрекала себя за малодушное чувство недоверия к родному сыну и всеми силами старалась побороть его.

– Могу ли я удивляться такой перемене после всего того, что ему пришлось вынести и выстрадать за эти мучительные пятнадцать лет? – спрашивала себя мадам д’Анжель.

И она горячо молила Бога о том, чтобы скорее улеглись в ее наболевшей душе все эти переживания, все эти гадкие, тревожные думы.

Когда собрались к утреннему завтраку, баронесса уже сидела за столом, веселая и спокойная, довольная всем и всеми. Но опытный глаз Армана подметил под этой внешней маской беспокойство и тревогу.

– Сусанна, повторяю вам, пожертвовала для меня всей своей жизнью, и потому я, кажется, вправе требовать, чтобы ее любили и уважали наравне со мной, – сказал он резким, повелительным тоном, который удивлял и в то же время пугал бедную Элен.

– Считаю, однако, не лишним заметить тебе, друг мой, что главная доля уважения принадлежит мне, как хозяйке этого дома, а все остальные сами должны заслужить эту любовь и уважение, – строго ответила ему баронесса.

Оставалось согласиться и замолчать, но Арман сумел выместить свою досаду на ни в чем не повинном Доминике. Верный слуга совсем сбился с ног, стараясь угодить и молодому, взыскательному хозяину, и своей любимой Элен, и этой даме, так бесцеремонно вторгшейся в их мирный семейный уголок.

– Никто из нас не осмелится нарушить ваши права матери и хозяйки этого дома, матушка, – ответил Арман. – Все мы должны относиться к вам с полнейшим уважением.

В голове у Элен промелькнула мысль: неужели мать может рассчитывать на одно лишь уважение со стороны своих детей?

– Но, матушка, – продолжал сын, – Сусанна сможет заслужить расположение семьи только тогда, когда будет ей чем-нибудь полезна. К тому же я хотел бы, чтобы в нашем доме не было посторонних.

Элен бросила тревожный взгляд на Доминика. Старая баронесса повернулась к Арману.

– Вы хотите прогнать Доминика? – спросила она.

– Я хотел бы быть окружен только близкими. Я не хочу краснеть перед чужими, – прибавил он, понизив голос.

– Доминик не чужой для нас, – так же тихо ответила ему мать. – Он человек преданный, искренно привязанный ко всему нашему семейству, и притом… прошлое ему неизвестно.

– Но Сусанна и одна отлично управится с нашим небольшим хозяйством.

– Ты хозяин в этом доме и можешь поступать как тебе угодно, но этой переменой ты лишь напрасно огорчишь свою сестру.

Элен, действительно, уже готова была расплакаться – она так любила Доминика! Маленькая Элен, с нетерпением ожидавшая доброго брата, мечтавшая сделать из него своего поверенного и друга, уже заочно любившая его всем сердцем, с первой же минуты появления Армана почувствовала в нем что-то чуждое, враждебное. Такое разочарование было слишком жестоко для шестнадцатилетнего ребенка. Она стала просить и умолять брата оставить старого Доминика, но Арман был непреклонен.

Наконец, и Сусанна приняла сторону Элен и начала просить Армана оставить Доминика. Арман строго и сухо взглянул на непрошеную заступницу, тогда как мать и дочь награждали ее ласковыми улыбками и дружески пожимали ей руки.

– Хорошо, хорошо… я посмотрю еще, – нетерпеливо бросил Арман, чтобы положить конец надоедавшим ему просьбам.

Завтрак, начатый невесело, закончился еще печальнее. Арман был настолько невнимателен, что отказался даже пройтись с матерью по саду.

– Это прямая обязанность дочери, – грубо объявил он.

А бедная баронесса возлагала такие большие надежды на эту прогулку вдвоем с сыном! Должен же он наконец высказаться, должна же она найти в нем своего прежнего любящего ребенка, которого оплакивала до сих пор.

Баронесса д’Анжель и ее дочь были так же одиноки, как и до возвращения Армана. Оставалось только прогнать старого Доминика, чтобы одиночество это стало еще невыносимее. Они молча спустились с небольшой террасы в сад, молча прошли главную аллею. Только что пережитые впечатления вызывали слезы, но говорить о них у матери и дочери не хватало духа. Грубость Армана возмущала баронессу. Какое-то неприязненное, враждебное чувство все глубже закрадывалось в ее душу, оттесняя материнскую любовь. А Сусанна уже успела выиграть в глазах обеих и занять уголок в отзывчивом сердечке шестнадцатилетней сестры Армана.

Последуем, однако, за Арманом и Сусанной в комнату верхнего этажа, в которой всего год назад скончался старый барон д’Анжель. Нам, может быть, удастся найти причину странного поведения этого непочтительного, неблагодарного сына, этого неласкового, нелюбящего брата.

– Надеюсь, мы теперь одни? – спросила Сусанна.

– Одни, Сусанна, одни, не беспокойся: старуха с дочерью в саду, а Доминик убирает кухню.

– Старуха… Что за глупая неосторожность! Тебя могут услышать…

– Терпеть не могу, когда ты вмешиваешься не в свое дело! Кто просил тебя вступаться за этого Доминика? Понимаешь, мне нужно, непременно нужно избавиться от этого старика!

– Но мне стало жаль этих двух бедных женщин.

– Какая чувствительность! – презрительно сжал он губы.

– И чем может тебе помешать слабый, беззащитный старик? Чего ты боишься, я не понимаю?

– Чего я боюсь? В моем положении нужно всего бояться.

– Однако что же ты намерен делать?

– Я еще и сам не знаю. Во всяком случае теперь надо идти до конца.

– Ах, ты пугаешь меня, Марсьяк!

– Советую не забывать, что меня зовут Арманом, и впредь быть осторожнее! – сердито бросил ей Марсьяк.

– Но мы сейчас одни, никто не может нас услышать. И согласись, прежде чем пойти за тобой до конца, я должна знать, какое преступление ты замышляешь!

– Согласен. Слушай. – И Марсьяк приступил к изложению своего плана. –  Итак, мы прогорели и разорились окончательно, – заявил он Сусанне.

– Я это слышу уже в сотый раз, – вздохнула женщина.

– Я не виноват, Сусанна, что твои вечера не принесли дохода. Карточные игры – приманка неплохая, да, видно, перевелись дурачки и простаки. А ведь надо же как-нибудь выпутаться из долгов, встать опять на ноги, как прежде. Вот я и придумал…

– Что же ты придумал? – спросила Сусанна.

– Я и придумал воспользоваться подходящим случаем! Я знал из верных источников, что сын баронессы д’Анжель уехал из Франции пятнадцать лет тому назад. Знал я и то, что он должен был вскоре вернуться. Осталось лишь занять его место – так я и сделал. Слепая мать, молоденькая дочь, которая никогда не видела своего брата, – что может быть лучше?

– Пока обстоятельства действительно благоприятны, – задумчиво проговорила Сусанна. – Ну, а если сын, настоящий сын, вернется – что тогда?

– О! Я человек предусмотрительный и осторожный…

– На что ты намекаешь?

– Настоящий сын покоится в чаще Медонского леса, – с недоброй усмешкой сказал Марсьяк.

– Убит?! – с ужасом вырвалось у Сусанны.

– Разве убивают в наше время?

– Говори тогда яснее, я тебя не понимаю.

– Я следил за ним с той самой минуты, как он приехал, но тогда еще не знал, как от него отделаться. Сама судьба помогла мне. Этот человек, который столько лет был лишен удовольствий и развлечений, решил заглянуть в одно из увеселительных заведений Парижа, захотел вспомнить прошлое, которое его и погубило.

– Но откуда ты все это знаешь? – удивилась собеседница.

– Не могу тебе сказать.

– Секрет? Тайны между мной и тобой? Кажется, их не должно быть!

Марсьяк улыбнулся, но не ответил. Сусанна знала, что все расспросы бесполезны, и потому не настаивала.

– Итак, я продолжаю. Как только этот человек появился у Бребана, я уже был там. Завязалась ссора, дело дошло до дуэли. Викарио был секундантом. Все обошлось благополучно: от сына барона остался лишь труп и две строки, говорящие о самоубийстве.

– А если он не умер?

– Не имеет значения: все его бумаги у меня, понимаешь – все. Сунься он сюда – я его выгоню, как клеветника, как наглого обманщика. Да к тому же ты можешь быть совершенно спокойна на этот счет: если он и остался жив, он не поднимет шум из собственных расчетов.

– Все та же тайна, о которой я не должна знать, – усмехнулась Сусанна.

– Да, тайна, – подтвердил Марсьяк. – Обстоятельства, как видишь, сложились весьма благоприятно. Я спокоен. Ты объяснила наш внезапный отъезд из Парижа так, как я велел тебе?

– Да. Я отдала Викарио ключ от своей квартиры и передала ему твое письмо, но сама его не читала.

– Я написал, что мы уезжаем на время в Лондон и что раненый оправился настолько, что через три дня после дуэли покинул Париж.

– Значит, мы с тобой сейчас в Лондоне? – засмеялась Сусанна.

– Да, для всех наших парижских знакомых мы в Лондоне. Надо скрыться на некоторое время, чтобы никто не понял, как нам удалось так быстро разбогатеть. Придется пожить здесь.

– Но что мы будем здесь делать? – спросила Сусанна.

– В известный момент, и довольно скоро, старая баронесса должна умереть. Ну, положим, от горя, как старик барон. А у девчонки слабые легкие, и она тоже проживет недолго.

– Напротив, у девочки, как мне кажется, цветущий вид, – заметила Сусанна.

– Ну, у нее может развиться чахотка, например. Элен протянет год, может быть, полтора, но не больше.

– Марсьяк! – с укоризной поглядела на него Сусанна.

– Теперь ты поняла, почему я не хочу держать в доме слуг?

Сусанна почти с ужасом поглядела на Марсьяка.

– Что с тобой? – спросил он с удивлением.

– Я боюсь, мне страшно… – прошептала она.

– Что за глупости!

– Но ты рисуешь ужасное будущее!

– А прошлое? Ты уже забыла его, Сусанна? Если нам стоит чего-то бояться, так это прошлого.

– В какую пропасть ты меня тащишь?

– Я иду к наживе, к богатству – вот и все. Семейство д’Анжелей очень богато, несмотря на эту скромную обстановку.

– Но какое мне до этого дело! – нетерпеливо пожала плечами Сусанна.

– Разве ты не понимаешь, что я единственный наследник, что все это громадное состояние достанется мне? Отбрось, пожалуйста, свои неуместные страхи и опасения – все это, право, тебе не к лицу.

– Что ни говори, мне страшно… страшно…

– На сегодня довольно, Сусанна! – махнул рукой Марсьяк. – Ты корчишь из себя невинную монашку. Можно подумать, что ты ничем не связана со мной, что ты только пробуешь вступить на скользкий путь. Повторяю тебе: вспомни прошлое, не забывай его, Сусанна! Не разыгрывай невинного младенца, не подражай моей сестрице, – прибавил он уже с улыбкой.

Омерзительна и гадка была эта улыбка.

– Ты прав, – ответила Сусанна. – Наше прошлое толкает нас на новое преступление. Мы и так уже стоим на краю бездны – только бы она не поглотила нас.

Одного лишь не хотел и не мог сказать Марсьяк Сусанне – что во всем этом страшном деле у него был свой, особый интерес, не имеющий отношения к деньгам.