Текст книги "Пётр Первый"

В ужасе Наталья Кирилловна прижимала к себе маленького Петра. Что почувствует он, увидев это побоище? По мнению некоторых свидетелей, он был сильно напуган, по мнению других, проявил железную выдержку, не свойственную своему возрасту. На самом деле среди этой резни он испытывал смешанное чувство отвращения и нездорового влечения. Вид человеческих страданий и человеческого безумства развил в нем непреодолимое влечение, которое он до конца своих дней так и не смог побороть. Ужас насилия постепенно развил в нем склонность к насилию. Покоренный и окаменевший от ужаса, он тем не менее увел за собой мать, которая в надежде укрыться от бойни спряталась в одной из зал Грановитой палаты.

Между тем стрельцы узнали в Атанасе Нарышкином, который прятался в церкви Воскресения Христова, одного из братьев царицы. Его вытянули за воротник из-за алтаря и перерезали горло на ступенях храма. Затем наступила очередь невиновного молодого человека Федора Салтыкова, которого разбушевавшиеся громилы, приняв за Нарышкина, порубили на куски. Однако их главный враг, Иван Нарышкин, остался невредимым. Он вместе с несколькими боярами спрятался в углу в комнате младшей сестры Петра Натальи, которой было всего восемь лет. Не зная, за кого бы еще взяться, ожесточенные стрельцы принесли изуродованный труп Михаила Долгорукого его восьмидесятилетнему отцу, чтобы насладиться тем, что они натворили. Старик встретил их лежа в постели – он был наполовину парализован, – распорядился поднести им пива и отправил обратно. После их ухода он сказал жене, захлебывающейся в рыданиях: «Не плачь. Они проглотили щуку, но щучьи зубы остались целы», что означало: «Мы найдем силы отомстить за себя». Кто-то из прислуги побежал и донес эти слова до бунтовщиков, которые тут же вернулись, выволокли несчастного из-под одеяла, отрубили ему руки и ноги, прикончили ударом алебарды и бросили его тело на кучу навоза во дворе.

Наступил вечер. Стрельцы, уставшие от убийств, рассеялись, оставив часовых на всех стратегически важных точках. Но в городе продолжался погром. Отдельные группы еще нападали на самые богатые дома, грабили, пытали и истязали людей. Однако простолюдины не участвовали в этом мятеже. Для них эти страшные события были дворцовой интригой, которая их не касалась. Почему обитатели низов не вмешивались в то, что происходило в высших кругах? Стрельцы напрасно распахнули тюрьмы, узники остались в камерах, потому что считали, что наказаны по царскому указу и освободить их может только царский указ. Что касается крепостных, то, вместо того чтобы восстать против своих господ, они увещевали бунтовщиков: «Ваши головы будут сложены здесь. Чего вы добиваетесь своим мятежом? Земля русская огромна, вы не подчините ее себе».[9]9
  Ключевский В. Петр Великий и его творение.


[Закрыть]

На следующий день, 16 мая, с рассвета по зову набата стрельцы снова собрались в Кремле по приказу Ивана Милославского. Как и накануне, они требовали выдачи Ивана Нарышкина, старшего брата Натальи Кирилловны, который, по их мнению, стоял во главе клана. Говорили, что он, бравируя, примерял священный царский венец. Но Иван Нарышкин, спрятанный в стенном шкафу под грудой матрасов, на этот раз ускользнул от бунтовщиков. Стрельцы несколько раз проносились с криками мимо того места, где в глухом углу, съежившись и затаив дыхание, слушая удары своего сердца, сидел Нарышкин. Чтобы отомстить за постигшие их неудачи, разъяренные стрельцы пронзали насквозь, били, резали и бросали в огонь всех подозрительных, которых приводили их товарищи. Врач-немец Стефан Гаден был также подвергнут пыткам, потому что у него нашли сушеных змей. Но это не могло успокоить разбушевавшихся стрельцов. Им нужен был Иван Нарышкин собственной персоной. Если его не выдадут, они грозились убить всех бояр. Их грозные крики доносились до слуха Натальи Кирилловны: «Пусть нам отдадут Ивана Нарышкина. Без него мы не уйдем!» Спокойная и вероломная Софья сказала своей молодой мачехе: «Твоему брату не уйти от стрельцов. Мы все должны погибнуть, чтобы его спасти?» Наталья поняла, что, сохраняя жизнь брату, она рискует принести в жертву жизни многих невинных, и, может быть, даже своего сына, которого она обожала. Действительно, если бунтовщики не получат свое, они могут попытаться взяться за Петра и остальных. Бояре, которые окружали молодую женщину, умоляли ее на коленях. Она должна выбрать, кто ей дороже. Наконец, уступив мольбам приближенных, она предупредила Ивана, чтобы он отправлялся в Свято-Спасский собор, где они вместе с Софьей будут его ждать. Может быть, в этом святом месте она сможет растрогать стрельцов своими просьбами и мольбами?

Иван Нарышкин, жизнерадостный юноша, который всегда жил беззаботно, понял, какой жертвы от него ждут, и пошел на нее с мужеством и спокойствием. Добравшись незамеченным до собора, он исповедался, причастился и объявил своей безутешной сестре: «Мое единственное желание – пусть моя кровь будет последней, пролитой здесь». Бояре, которые все больше опасались за свою жизнь, поспешили показать его на ступенях. Его подталкивали за плечи наружу из храма. Нарышкин вышел твердо шагая, с иконой Царицы Небесной у груди. Наталья Кирилловна еще надеялась, что этот святой лик остановит руку палачей. Но едва Иван появился перед толпой, как на него накинулись. Схватив за волосы, его бросили на землю, оплевали и начали пытать. Затем, когда он отказался признать себя виновным в преступлениях, в которых его обвиняли, тело юноши искололи пиками. Он был еще жив, когда обезумевшие от крови мучители рубили его тело на куски. Голову, руки и ноги насадили на колы. Однако никто не посмел грубо обращаться с Натальей Кирилловной. Напротив, в ее адрес слышались выкрики: «В монастырь! В монастырь!» Казалось, последняя казнь удовлетворила аппетит толпы. С гулом и ухмылками она начала рассеиваться, оставив оцепеневших от страха бояр, отчаявшуюся царицу и глубоко удовлетворенную Софью.

За следующие дни было совершено еще несколько казней, продолжились грабежи, но это были последние отголоски бури. Уже позволили семьям погибших разобрать сваленные в кучу трупы. Большинство тел было настолько изуродовано, что их с трудом можно было опознать. Первым отважился воспользоваться этим разрешением слуга Артамона Матвеева. Он завернул бесформенные останки своего господина в сукно и отнес их домой.

Чтобы отблагодарить убийц, Софья раздала им ценные вещи жертв, заплатила каждому по 10 рублей, повысила жалованье, отослала бояр, которые не нравились стрельцам. Привлекая их таким образом, она вызвала бунтовщиков через своих эмиссаров вновь, чтобы закончить операцию. 23 мая стрельцы опять появились перед Кремлем. Делегация стрельцов во главе с князем Хованским потребовала, чтобы впредь власть была поделена между двумя царями: Иваном и Петром. «Если кто-то не согласен с этим решением, – сказали стрельцы, – мы вновь возьмем в руки оружие, и новый бунт будет еще страшней!» Наталья Кирилловна и Софья созвали Думу, и напуганные бояре быстро согласились с неслыханным по дерзости требованием.

Чтобы оправдать свое трусливое решение, они вспомнили исторические примеры Иосифа и фараона, Аркадия и Гонория, Василия и Константина. А если вдруг начнется война, то один из царей возглавит армию, а другой сможет остаться в Москве. Однако Софья не могла остановиться на этих полумерах. Она хотела, чтобы ее слабоумный брат имел главенствующее право. Через два дня стрельцы вернулись с алебардами, и бояре собрались вновь, чтобы провозгласить Ивана первым, а Петра вторым царем. Наконец, 29 мая, опять же стрельцы во всеуслышание заявили, что из-за плохого здоровья Ивана его сестра, царевна Софья, должна стать регентшей. Покорная боярская Дума подчинилась еще раз воле стрелецкого войска. Прежняя регентша Наталья Кирилловна стала всего лишь сокрушенной печалью женщиной, которая трепетала от страха, опасаясь за будущее своего сына.

Доведя это дело до конца, Софья устроила для стрельцов пир и сама поила их. Чтобы оградить их от возможных последующих преследований, 6 июня она выдала им благодарственную грамоту, которая одобряла их действия «во имя Пресвятой Девы». На Красной площади был сооружен каменный постамент с выгравированными именами жертв и упоминанием их мнимых преступлений. 25 июня 1682 года в Успенском соборе в присутствии патриарха, восьми митрополитов, четырех архиепископов, двух епископов и восьми архимандритов состоялось странное коронование на российский престол двух царей, один из которых был слабоумным, а второй – затравленным ребенком. Они сидели рядом, на двух одинаковых тронах золоченого дерева, украшенных драгоценными камнями, сделанных на заказ в Голландии. Хотя царевичи были одеты в одинаковые кафтаны, вышитые золотом и украшенные мехом и кружевом, различие в их лицах шокировало публику. Взгляд царя Петра, слишком большого для своих лет, был напряженным и печальным. Иногда голова его вздрагивала от нервного тика. Говорили, что эта болезнь обострилась в кровавые майские дни. Близкие свидетельствовали, что он не мог забыть сцены пыток, невольным свидетелем которых стал, и, просыпаясь иногда среди ночи, вскрикивал. Рядом с ним Иван с мутным взглядом, полуоткрытым ртом, казалось, продолжает витать в своих снах. Им торжественно пел хор, к ним были прикованы взгляды, они воплощали будущее России. Но Софья уже знала, что истинным правителем страны будет она. Никогда еще за всю историю России женщина не имела подобной власти. На самом деле патриарх короновал вовсе не Ивана и не Петра, а ее. Она не имела никаких прав, но хитро и решительно убрала с дороги царевен, теток, старших сестер, чтобы дерзко и жестоко продвинуться вперед.

Глава II
Регентство

Что легче: захватить власть или удержать? Софья в тревоге начала задавать себе этот вопрос на следующий же день после победы. Еще не успели похоронить погибших, как она со своим любовником Василием Голицыным смело выступила против раскольников, которые стали представлять серьезную угрозу для страны. Вера глубоко религиозного русского народа была до самых корней расшатана реформами патриарха Никона, осмелившегося во время царствования царя Алексея Михайловича исправить ошибки, сделанные переписчиками богослужебных книг. Много оказалось и тех, кто не захотел отказаться от заблуждений предков, закрепленных традицией. Целые поселения раскольников-староверцев возникали в разных местах по всей территории России. Раскольники не соглашались отступать от веры, основанной на старых текстах, несмотря на неточности перевода, допущенные когда-то переводчиками с греческого на русский, и признавали только старые обряды, выступая против новой церкви. Отстаивая свои каноны, они произносили «Исус», как их прежде учили священники, в то время как в новых богослужебных имя Господа писалось как «Иисус». Они считали, что «аллилуйя» должно повторяться два раза в молитвах, а не три; обрекали на божественный гнев тех, кто крестился на современный манер тремя пальцами, вместо того чтобы совершать крестное знамение двумя перстами; с ужасом отказывались посещать «новые» церкви; называли попов боровами, предсказывали, что, если христианство пойдет по этому пути, небесная кара обрушится на всех. Другие раскольнические братства создавались по всей стране, связанные между собой общей целью – оспаривать авторитет официальной Церкви. Одни фанатики спали в гробах, другие наказывали друг друга розгами, третьи обрекали себя на вечный затвор и подвиг молчальничества, кастрировали и истребляли друг друга или запирались с семьями в домах, обкладывали дома соломой и поджигали, погибая в огне и распевая молитвы в уверенности, что попадут в рай. Взращенные фанатичными родителями, дети говорили: «Мы взойдем на костер, и там, в другой жизни, у нас будут красивые красные сапожки, расшитые золотом рубахи, по воле Всевышнего у нас будут на столе орехи и яблоки; мы не склонимся перед Антихристом».[10]10
  Грюнвальд К. де. Россия и Петр Великий.


[Закрыть] Отправляли солдат, чтобы помешать этому массовому сожжению на костре. Но их появление только подогревало восторженных безумцев, которые сотнями бросались в «очистительный» огонь. Наиболее здравомыслящие из раскольников нашли убежище в лесах, организовывали общины и жили автономно, исключительно своим трудом, отказываясь от принятия Святых Христовых Тайн и не признавая священников, исповедуя между собой веру предков. Впрочем, даже верные сторонники официальной Церкви были приверженцами церковных канонов. Их вера была связана с внешними догмами и обрядами Церкви. Число поклонов, крестные знамения, молитвенное правило, посты, паломничества, поклонение мощам, долгое стояние перед иконами казались более важными, нежели чувство, которое они внушали. Почти автоматическое исполнение многих обрядов поддерживало духовный порыв, а подчас его заменяло. Суеверие смешивалось с набожностью и добавляло ей загадочный языческий оттенок. Не употребляли в пищу голубей потому, что Святой Дух ассоциировался с голубкой, верили в сглаз, верили в домовых, в духов воды и леса, находили объяснение каждому сну, каждому предзнаменованию, советовались с колдунами и знахарями, боготворили деревенских юродивых, которые свободно общались с Богом. Живя в атмосфере волшебства, ясновидения и примитивного идолопоклонства, исповедующие «новую веру» были готовы понять «староверцев» и простить им их странные привычки. Раскол масляным пятном расползался на народ и воинство. Раскольники были и среди стрельцов. Чтобы добиться их расположения, Софья поставила начальником над стрельцами князя Ивана Хованского. Очень быстро она поняла свою оплошность. Иван Хованский, авторитарный и тщеславный старец, снискавший в народе прозвище Тараруй, был обожаем своими людьми и вдохновлял их на открытые выступления в Москве в поддержку старой веры и против новой. Спустя совсем немного времени после восшествия на престол двух царей одержимые стрельцы под предводительством расстриженного священника Никиты Пустосвята проникли в Кремль и подошли к Архангельскому собору, потрясая иконами, богослужебными книгами и алебардами около Красного крыльца. Взобравшись на дощатый помост, Никита оскорблял духовенство, кричал, что церкви превратились в конюшни и хлев, призывал русский народ требовать восстановления литургии по старому чину.

Напуганный воспоминанием о майских беспорядках, патриарх Иоаким послал одного из священников приструнить стрельцов. Его встретили тумаками. Несколько камней пролетело над головами. Иван Хованский убедил Софью в необходимости вызвать патриарха на Соборную площадь, чтобы успокоить толпу. Но она согласилась принять представителей стрельцов в присутствии высшего духовенства в большой зале Грановитой палаты. Едва Иван Хованский передал приглашение своим людям, как началась давка. Все хотели принять участие в собрании. С криками и смехом толпа устремилась по узким проходам, поколотив по дороге несколько попов и монахов, чтобы размяться. Оба юных царя отсутствовали. Но регентша была там вместе с царицей Натальей и Василием Голицыным. Взоры царевны Софьи, патриарха Иоакима и главных бояр были обращены только на стрельцов. Едва склонившись перед двойным троном, они гордо проигнорировали высоких церковных сановников и по приказу Никиты открыли свои книги, разложили иконы, зажгли восковые свечи, чтобы освятить это оскверненное место. Пока патриарх Иоаким пытался им терпеливо внушить необходимость изменений, внесенных различными церковными соборами в священные тексты и чин литургии, они клали поклоны, пели и осеняли себя крестным знамением на свой манер. Без смущения обращаясь к главе Церкви, Никита прокричал: «Мы пришли бить челом, чтобы отныне, как и во времена царя Алексея Михайловича, служба Божия была по старым книгам… Мы требуем, чтобы велели патриарху служить на семи, а не на пяти просфорах, чтобы крестное знамение двумя пальцами, а не тремя делать, почитать восьмиконечное распятие, на котором умер Спаситель, а не четырехконечное, которому поклоняются еретики…» – «Занимайтесь своими делами, – отвечал патриарх Иоаким. – Простолюдинам не подобает судить о делах церковных, этим займутся архиереи».[11]11
  Устрялов Н. История царствования Петра Великого.


[Закрыть] После этих слов Никита с пеной у рта начал оскорблять церковнослужителей, важно стоящих в богатых одеждах и растерянно хлопающих глазами. Началась драка. С разных сторон посыпались удары. Из толпы послышались крики, адресованные уже не патриарху, а царевне Софье: «А тебе давно пора бы в монастырь! Полно мир в стране мутить!» Палата разделилась на два противоположных лагеря. С одной стороны все пространство заняла шумящая толпа староверцев, с другой оказались сторонники власти, осознающие свое бессилие. Глубокое волнение охватило всех. Пламя восковых свечей тускло мерцало в душной зале. С наступлением вечера Софья посчитала разумным объявить о перерыве в собрании и о том, что решение будет принято в самые ближайшие дни. Сказав это, она закрыла собрание и удалилась в сопровождении патриарха и главных бояр. После ее ухода раскольники высыпали на Соборную площадь с победными криками, размахивая книгами и иконами святых и крестясь двумя перстами.

Не теряя времени, Софья собрала выборных от всех стрелецких полков и со слезами объяснила им, какую опасность для Церкви и государства представляют их товарищи, введенные в заблуждение. И просила поддержать ее в борьбе против еретиков. Стрельцы отвечали ей: «Мы не стоим за старую веру. Это дело не наше, это дело патриарха и всего Освященного Собора». Ободренная Софья напоила их водкой и дала денег, чем подняла их дух. Они были нужны ей и готовы на полицейские действия в собственных рядах. Спустя несколько дней они схватили Никиту и еще нескольких вожаков. Никите отрубили голову на Красной площади, а его единомышленники были сосланы или отправлены в тюрьмы.

Эта крайняя мера не спровоцировала восстание, чего опасалась Софья, но и не привела раскольников в рядах стрельцов к раскаянию. Имеющий большое влияние на солдат, старый князь Хованский открыто призывал их к неповиновению. Для них он был настоящим хозяином Руси. Его называли отцом-батюшкой и были счастливы, когда он обращался к стрельцам «дети мои». «Дети мои, – говорил он им, – бояре мне грозят за вас. Мне стало делать больше нечего. Как хотите, так и делайте!» Так он готовил идею нового бунта.

2 сентября 1682 года Софья получила анонимное письмо с доносом о том, что Иван Хованский готовится убить ее и обоих царей с царицей Натальей руками преданных делу стрельцов. Возможно, письмо это было сотворено Иваном Милославским, открытым противником старого князя, и вовсе не соответствовало правде. Но Софья, обрадовавшись этому предлогу, притворилась, что поверила в настоящий заговор, предупредила бояр об опасности, которая всем угрожала, и спешно покинула Москву вместе с обоими царями, Василием Голицыным и двором. Вскоре, приехав в село Воздвиженское, она адресует Ивану Хованскому послание, написанное в очень дружественном тоне, приглашая его присоединиться к ней, чтобы вместе обсудить государственные дела. Не ожидая подвоха, самолюбивый Иван Хованский собирается в дорогу вместе с сыном Андреем и охраной из тридцати шести стрельцов. Когда они решили разбить лагерь в двадцати пяти верстах от Москвы, большой отряд солдат по приказу Софьи окружил сторонников Хованского, разоружил стрельцов и привел на главную площадь деревни, где уже возвышался эшафот. Без следствия, дебатов и суда; приговор был вынесен уже давно, монотонным голосом его зачитал дьяк: «Князь Иван, ты всегда действовал по своему усмотрению, не считаясь с мнением царей, ты растратил Государственную казну на людей, которые этого не заслуживали; ты позволил стрельцам дерзко вторгнуться в царские палаты; твои недобрые намерения по отношению к царствующим персонам раскрыты, твое предательство неопровержимо доказано, поэтому государи приговаривают тебя к смерти». То же наказание постигло и сына Ивана Хованского. Оба, отец и сын, несмотря на их протесты и уверения в невиновности, были тут же обезглавлены. Их тридцать шесть соратников постигла та же участь. В этот же день, 17 сентября, царевна получала поздравления по случаю своих именин.

В Москве, узнав о казни своего предводителя, «батюшки», Ивана Хованского, вооруженные стрельцы в ярости заняли Кремль, захватили патриарха Иоакима и, пропьянствовав всю ночь, стали решать, идти ли им против толпы бояр или ждать штурма на месте. Со всех сторон к ним слетались тревожные новости: шпионы Софьи подняли всю страну против виновников волнений, большая армия дворян вместе с их крепостными готовилась атаковать столицу. Письмо царевны патриарху, перехваченное восставшими, подтверждало эти слухи. Внезапно надменность стрельцов сменилась ужасом и слезами. Те, кто хотел господствовать на Руси, теперь могли надеяться только на великодушие регентши. Они направили ей представителей, чтобы уверить ее в их покорности, и молили патриарха Иоакима вступиться за них. Три тысячи стрельцов отправились в дорогу вместе со своими семьями в монастырь Троице-Сергиевой лавры, где Софья уже ждала их. Она приняла делегацию 27 сентября рано утром, в отсутствие царей, но в окружении бояр. Пока жены стрельцов голосили о разорении и рвали одежду у себя на груди, сами виновные упали на колени перед царевной. Митрополит, отправленный к ней патриархом Иоакимом по просьбе бунтовщиков, просил Софью проявлять благородство. Она вняла его совету не из милосердия, но из осторожности – нельзя приводить в отчаяние побежденных. Это даст ей возможность насладиться реваншем. Сидя на троне перед стрельцами, Софья объявила им, что она согласна больше не говорить об этом. Но она поставит одно условие: необходимо, чтобы стрельцы вернули оружие, похищенное из Арсенала, чтобы они отказались совершать аресты без личного приказа государей и чтобы дали клятву не поднимать никогда впредь мятежи против государственной и церковной власти. Почетный титул «надворной пехоты» будет у них отобран за безнравственное поведение. Позорный столб, сооруженный на Красной площади, будет разрушен, а наименее крепкие полки будут сосланы нести службу в приграничные города.

6 ноября 1682 года оба царя и регентша с боярами в сопровождении более десяти тысяч человек вступили в умиротворенную Москву. Стрельцы получили приказ в этот день явиться без оружия, пасть на колени и бить челом во время прохождения царского кортежа. Порядок был восстановлен. Софья торжествовала. И маленький Петр, наблюдая согнутые спины по обе стороны улиц, оценил благоприятный эффект жесткости в подавлении народного вооруженного восстания. Подавить мятеж в крови и осыпать милостями оставшихся в живых, как только опасность минует. Этот урок юный царь будет вспоминать потом всю жизнь. С раннего детства его преследовали ужас, насилие и ложь. Среди враждебного окружения только его мать оставалась безучастной к дворцовым интригам. Но она жила в мечтах. А у Петра было неутолимое желание действовать, командовать, создавать, как и у его сводной сестры Софьи, которую он боялся и ненавидел. На самом деле, едва обосновавшись в Кремле, она приняла безапелляционное решение: Иван останется во дворце рядом с ней, а Петр уедет вместе с матерью в село Преображенское.

Избавившись таким образом от одного из двух царей, от большинства стрельцов и самых ярых староверцев, Софья готовилась управлять страной вместе с Василием Голицыным. Окружающие сравнивали Софью с Семирамисом Вавилонским или Елизаветой Английской. Софье же была ближе императрица Пульхерия Византийская. Не принимая во внимание две детские головки, увенчанные короной, которые находились в ее тени, она требовала, чтобы к ней обращались «Ваше Величество» или «Пресвятая Царевна», занимала место рядом с Иваном на официальных церемониях и заказала в Голландии выгравировать свой портрет, на котором была изображена в шапке Мономаха.

Однако, достигнув вершины власти, она не потеряла рассудок. Ее первые решения были тверды и мудры. 30 декабря 1682 года – семь недель спустя после ее возвращения в столицу – двенадцать из двадцати стрелецких полков были отправлены на дальние заставы. Когда-то гордые стрельцы потянулись по снежным дорогам в ссылку со своим скарбом, женами и детьми. Прощай, счастливая жизнь с привилегиями, гулянками и дерзкими выходками! Те, кто остались в Москве, были собраны в надежное и дисциплинированное войско. Неспособные и неблагонадежные командиры были смещены. Главой стрелецкого войска вместо обезглавленного интригана Ивана Хованского был назначен энергичный и жестокий думский дьяк Федор Шакловитый. Впредь Софья станет опираться на двух человек в управлении страной: Федора Шакловитого и Василия Голицына. Ее политическое вдохновение было то великодушно, то авторитарно. Она упорно преследовала раскольников, обрекая самых строптивых на гибель своими приказами, и со всем почтением принимала гугенотов, бежавших из Франции после отмены Нантского указа. Мечтая с Василием Голицыным об улучшении условий для крепостных крестьян, издавала указ о возвращении хозяевам-помещикам беглых крепостных. Признавая практику иностранных духовных культов, предписывала своему народу единственную официальную религию. Каждый раз ее стремление к терпимости гасилось необходимостью сильной абсолютной власти. Однако, как и ее отца, Алексея Михайловича, Софью привлекал Запад. Она много читала, писала пьесы для театра, которые ставились при дворе; говорят, она сама играла в спектаклях, ввела некоторые нормы этикета «на польский манер» в аристократических кругах.

Но самым главным в ее жизни стала страстная любовь к Василию Голицыну. Высокий красавец Голицын никогда не отвергал за безобразную внешность эту бесформенную неряшливую женщину с властным взглядом. Он прислуживал ей с одинаковым рвением в постели и за рабочим столом. Это было образцовое поведение человека, сведущего в политике, умного, хитрого и способного. Все иностранные посетители, которые встречались с ним, были покорены элегантностью его манер и живостью ума. Он встречал их в своем дворце с резными потолками, приводил в восхищение своей картинной галереей, библиотекой, географическими картами, античным мрамором, венецианским стеклом и французской мебелью; вступал с ними в длинные дискуссии по-латыни или по-польски, которые восхищали гостей. По мнению дипломата Ле Невиля, князь Василий Голицын собирался «заселить пустыни, обогатить нищих, превратить дикарей в людей, трусов в героев, пастушьи лачуги в каменные дворцы». В его программу, кроме отмены крепостного права, были включены такие меры, как создание регулярной армии, открытие границ с западными странами, отправка молодых людей за границу, где они смогли бы завершить свое образование, объявление различных свобод, в том числе и свободы вероисповедания. Многое осталось лишь в мечтах. Софья, со своей стороны, также не была лишена этого. Ее связь с Василием Голицыным была известна и при дворе, и даже народу. Она афишировала ее как вызов стыдливому положению женщины в России. Но она так и не смогла, несмотря на это, поменять традицию изоляции женщин из социальной жизни своих современников. Повернувшись спиной к терему и его узницам, она удовлетворилась тем, что демонстрировала своим ежечасным поведением, что принятые для всех законы не могут быть применены в исключительных случаях. Тот факт, что у ее фаворита есть жена и ребенок, ее абсолютно не трогал. В случае необходимости она отправит княжну Голицыну, урожденную графиню Гамильтон, в монастырь, чтобы Господь утешил ее, покинутую мужем. Выйти замуж за своего любовника после того, как церковь признает расторжение брака? Иногда она мечтала об этом. Но она понимала, что не сможет никогда добиться того, чтобы Голицын стал настоящим царем, потому что это будет уже смена династии. Тогда к чему все это?

Вдохновителем как внешней, так и внутренней политики Софьи был великодушный Василий Голицын. Следуя традициям своих предшественников, он ратовал за территориальную экспансию России на запад и на юг. Страна не сможет жить (все время одна и та же проблема), не приобретя выходы к морю. Однако было бы безрассудно покушаться на Польшу, которая была в зените могущества, или шведов, армия которых под предводительством Карла XI наводила страх на весь мир. Оставалась вялая и слабая Турция. Король Польши готовился к войне с турками и татарами и предлагал Софье присоединиться к польским, австрийским и венецианским войскам для окончательного разгрома Оттоманской империи. Прекрасный случай обеспечить себе выходы к Черному морю. Но чтобы согласиться на это, регентша и ее любовник решили заручиться гарантиями. По договору, подписанному в Москве 21 апреля 1686 года, Польша уступала России в обмен на поддержку город Киев, колыбель православной веры, большие территории, занятые запорожскими казаками, и прилежащие к Смоленску территории до Днепра. «Никогда еще наши предки не заключали столь блистательный и выгодный мир, – заявила Софья. – Слава России гремит во всех концах света». И в том же порыве энтузиазма она назначает командующим армией Василия Голицына. Несравненный любовник, опытный и умелый дипломат, он должен был стать блестящим военачальником. Голицын ссылался на свою некомпетентность в области военного мастерства, Софья же наложила свою резолюцию и назначила ему в помощники шведского генерала Патрика Гордона.

Как только они оказались на месте, Василий Голицын понял, что его опасения были не напрасны. Продвижению его армии вперед мешали тяжелые и ненужные обозы. Между Днепром и Перекопским перешейком татары подожгли степь. Пожар с гулом распространялся по земле и вскоре достиг ста пятидесяти верст в длину и более ста верст в глубь степи. Задыхаясь от дыма, люди и лошади застыли на месте. Василий Голицын смирился с необходимостью отступления, довольный тем, что враг также будет остановлен огнем и не станет преследовать его армию. 11 июля 1687 года русские полки, численностью более ста пятидесяти тысяч человек, отступая, пересекли границу. Чтобы успокоить всеобщее недовольство, казаки обвинили в предательстве своего гетмана Самойловича, который был тотчас же осужден и сослан в Сибирь. Вместо него запорожцы избрали своим предводителем Мазепу. Хотя они принимали участие только в одной битве, потери перевалили за сорок тысяч солдат, сгоревших, задохнувшихся в дыму или пропавших без вести во время бегства. Из гордости отказываясь признать поражение, Софья встречала своего фаворита как победителя.

Голицын приготовился услышать упреки, а вместо этого получил подарки, награды и полторы тысячи крестьян. Офицеры и солдаты также получили награды и компенсации в соответствии с чинами. Это всеобщее ликование не могло долго обманывать общественное мнение. Вернувшиеся из похода рассказывали шепотом о своих бесславных приключениях. При дворе, как и в городе, каждый уже знал, что за так называемой победой скрывается самое нелепое из поражений. Это национальное унижение усугубили новости о продвижении поляков в Подолье и Молдавии и успехах венецианского флота у полуострова Мореи.