Текст книги "Катькин сад. Повесть"

Эдвин

Большие черные глаза, смоляные волосы до плеч, орлиный нос и море обаяния. Наша компания называла его Ворон. Что за напасть выгнала такого красавца из Харьковского университета, где он изучал французский язык и литературу, на берега Невы – мы не знали. Промаялся он у нас изрядно. Много рисовал. Жил то у одного, то у другого.

То, что имя ему Эдвин Лоранс, никто и не сомневался. Знать оперу, как Эдвин? Разбуди его среди ночи и спроси: Какие постановки нынче идут в La Scala? – он подробно расскажет и кто ставил, и исполнительский состав, и чьи костюмы с декорациями. Такие же познания про Венскую оперу, про наш Кировский, и про все советские оперные театры от Владивостока до Калининграда. А как он разбирался в мировой политике! Знал историю всех королевских династий Европы, последовательность всех президентов и диктаторов мира. Блестящий собеседник, способный очаровать кого угодно, умевший поставить на место любого хама. Как-то, в компании подвыпивший недоумок обозвал Эдвина жидом. Кто-то, желая заступиться, полез на того недоумка с кулаками, крича, что обидчик сам жид, а Эдвин никакой не жид…

– Ша! – разнял их Эдвин. – Последний дурак тот, кто обижается, когда его причисляют, пусть даже ошибочно, к этому великому и мудрому народу. Кто вы? Суслики из тундры! Что вы знаете и помните о предках своих? Спросите родителей, и они глубже прабабки не копнут, потому как все, что было с нами до советской власти, из нашей генной памяти выжгли, вытравили каленым железом. А евреи, веками гонимые, сквозь огонь и пепел помнят кто они и откуда!

Но вся эрудиция Эдвина, с великолепным французским, оказались не впрок.

Время было трудное, разгар перестройки, талоны, цены… А он без прописки. Когда Союз развалился и Украина стала незалежной – Эдвин подался домой с большой надеждой, которую особенно подогрело то, что Укарина первой отказалась от статьи за мужеложство. О! Как он этим гордился!

А через месяц после его отъезда, друзья-земляки вызвали нас на похороны. И Эдвин оказался не Эдвин – сын турецко-подданного, как любили мы шутить, а Валькой Горловым из Донецка, сыном шахтера и нормировщицы. Из Харьковского университета его выгнали за аморалку, в Питере он не прижился по причине отсутствия регистрации, а дома родители не пустили сына на порог. Валька забрался на крышу многоэтажки и улетел с запиской в кармане: «Жил по-идиотски и умру по-дурацки».

Когда Вальку хоронили, мы стояли в стороне. Похоронами заправляла его православнутая мамаша со своими товарками. Отца там не было. Мамаша сетовала, что всю жизнь на Вальку положила, толку не дождалась, вот теперь еще и страшный грех его замаливать придется. Одна тетка было встряла: «Ну, ты же видела, какой он у тебя? Отдала б его в балетный кружок!» – но ее быстро заткнули. Когда Вальку зарыли и отъехали, его друзья подошли к могиле.

Поминали Вальку в какой-то парикмахерской. Там висели картинки-фантазии за подписью Эдвин Лоранс. Вот и у меня дома картинки с такой подписью остались. Поминали, вспоминали все его таланты, его шутки и розыгрыши. Друзья называли его гениальным фантазером, а родители неисправимым лгуном и лицемером. Украина была уже незалежна, но к нему по-прежнему нетерпима, как и при совке.

Сонька Золотая Ручка

Такая у Женьки кличка. Нет, он не вор и не аферист – он приспособленец, как мы все. Иначе не выжить. Надо приспосабливаться, потакая желаниям родственников и общественности, выдавать себя за добропорядочных геторосексуальных особей. Вот и Женька сначала потакал. Окончил школу в Москве с золотой медалью, поступил в Ленинградское военно-морское училище имени Дзержинского, окончил и его с отличием и вручением офицерского кортика с лейтенантскими погонами. Дальше надо было отслужить какое-то время на флагманском крейсере Балтийского флота с дальнейшим направлением в отряд космонавтов. Так мечтал его папаша, который не просто летчик, а тот самый летчик, который всех космонавтов знал, поскольку именно он доставлял их из Москвы на Байконур.

Недолго Женька «танцевал по нотам» – во время захода в один болгарский порт, его застукали при облаве подпольного борделя с парочкой итальянских матросов. Как удалось замять такой промеждународный шкандаль, не ведомо, но Женьку с корабля списали, из флота выгнали, он женился на сотруднице бухгалтерии Ленконцерта, стал концертным администратором и осел в Питере, подальше от папаши. Жена Евгения звалась Натали. Пушкинской романтикой эти брачные отношения и не пахли. Натали в наших кругах классифицировалась, как «летающая тарелка». Так называли девиц, которые для отвода глаз, сопровождали голубых на свидания в Катькин Сад. Как правило, эти девицы были совершенно не гомосексуальны, голубые их привлекали своей необычностью, с ними девушки скрашивали серую жизнь совковой действительности. Натали так и говорила: «Я не в Теме, но я в курсе». Скольких парней спасли такие Натали от суда и следствия? Ну, и пройтись по Невскому под ручку с красивым, изысканно одетым мужчиной, на глазах у изумленных сослуживцев, подняв тем самым свой рейтинг до небес… Кто ж знает, что он голубой? А вытаскивать друга из ментовского участка после дежурной облавы? Кто там орет на весь переулок Крылова?

– Кто пидор? Это мой-то муж (любовник) пидор? Да, твоей жене такой пидор и не снился, а то бы она тебя враз послала!

После получасовой осады участка, менты сдавались и задержанных парней отпускали.

Сонька Золотая Ручка – кличка присвоенная Женьке его супругой за то, что тот любил золотые украшения и даже на большом пальце левой ноги носил именную печатку, заказанную у армянина в мастерской на углу Невского и Мойки.

Жили Натали и Евгений почти на Старо-Невском, вернее, на углу Тележной и профессора Ивашенцова. Там у них были две комнаты на первом этаже, в беспробудно-пьяной коммуналке с мышами и тараканами. Поскольку трезвостью в квартире никто не страдал, с соседями жили дружно, но недолго.

Кто первым угостил Натали таблетками, кто посадил ее на иглу? Сначала с работы вылетела она. Женька еще какое-то время держался за счет крутого покровителя, но потом у него обнаружили СПИД. Когда Евгений слег в больницу Боткина, Натали оказалась на улице. Клиника Боткина рядом, на Миргородской улице, кто-то у кого-то там лежал, кто-то у кого-то там работал, Женькин диагноз всплыл и был обнародован, дружба соседей закончилась. Все срочно стали морально устойчивыми и заклеймили позором своих обожаемых прежде соседей. Если Женька умирал в больнице под наблюдением персонала, который еще толерантно не созрел и входил к нему в палату чуть ли ни в скафандре, то Натали загибалась на улице, окончательно опустившаяся, голая, босая попрошайка, в которой разглядеть шикарную даму из Ленконцертовской администрации уже было невозможно. А за Женьку еще долго боролись, до самой его смерти. Несколько раз звонила одна известная певица и кричала ему в трубку: «Женька, змей! Ты теперь меня пережить обязан! Я тебе таАакую пенсию пробила! Давай, выкарабкивайся!» Но он не выкарабкался.

Женька стал первым предвестником новой беды. Нас причислили, наравне с проститутками и наркоманами, к группе риска, мы получили новое прозвище «Спидоносцы» и травля усугубилась.

Ветеран, монах и гей

Этот эпизод мне поведал один приятель из нашей тусовки. Именно тогда я впервые узнал про Гришку.

Майский вечер выдался теплым. Иеродиакон Афанасий кормил голубей с руки в садике при Никольском соборе, грелся на закатном солнышке и размышлял о мирском: Крестники подросли, он их не видел с Рождества – провалялся в больнице после инфаркта, потом в келье архидиакон продержал до полной поправки. А об какой поправке может идти речь, когда сердце подсказало, что собороваться пора?

На другом конце лавочки старый инвалид в морской форме шуршал газетой, поругивая американских империалистов. Каждый был занят своим, ни кто никому не мешал, просто лавочка оказалась на пути у подгулявшего Гришки.

Гришка жаждал скандала. Он напился с горя. Любовная лодка, которую он так старательно пытался удержать на плаву, окончательно разбилась о скалы и затонула. Его любимый и желанный друг, с которым так все ярко и радужно начиналось, отгулял положенный отпуск и, распив на прощание с мимолетным любовником бутылку водки в скверике при консерватории, под памятником Римского-Корсакова, приобщившись тем самым по мере сил к местной культуре, запрыгнул в такси и умчал в аэропорт, дабы окончательно вернуться в Мурманский порт приписки к жене и детям. Гришке этот прощальный ужин показался недостаточным, он взял в гастрономе еще, и отхлебнув из горла пошел в разнос. Кто знает, куда бы занесло его, но на пути оказалась скамейка с двумя стариками.

– Здравствуйте, дяденьки! А не сообразить ли нам на троих? Ну, кто первый из горла хлебнет? Вот ты, батюшка, за здравие души моей грешной выпей. Что, брезгуешь? Правильно брезгуешь! Кто я, пидор гнойный! А я и не отпираюсь! Одного любовника проводил, щас пойду другого искать. А ты, дедуля, чего брови насупил да морщишься? Возмущен? За кого кровь мешками проливал? А я тебя об том не просил!

В глубине души Гришка был раздосадован. Так хотелось подраться, а тут старики. Черт его дернул зацепиться именно за эту скамейку! Ну, ничего, сейчас ветеран-вояка начнет кричать и прибежит общественность. Тогда-то Гришка и оторвется по полной.

Но инвалид только хлопал глазами, а монах взял Гришку за руку, слегка встряхнул и спросил:

– Как зовут тебя, сын мой?

– Пидор Гнойный! Так меня сестра родная называет.

– А сестру твою как зовут?

– Танькой ее зовут! В детский садик за ручку водил, косички заплетал, а теперь я для нее…

– Значит Татьяной зовут сестру твою. Ну, а тебя-то как родители нарекли?

– Гришей родители нарекли.

– Значит Григорием.

Странное чувство охватило Гришку, он так давно не плакал, а тут сидел на лавочке и заливался горючими пьяными слезами.

– Ладно, дяденьки, простите если что, я пойду.

– Иди с миром, сын мой, Бог простит, а я молиться за тебя буду. И за тебя, и за сестру твою, Татьяну.

Гришка встал и пошатываясь пошел по аллее, удаляясь от стариков.

– Но как же, уважаемый? – обратился ветеран к монаху – Ведь для христиан этот парень страшный грешник!

– Христианин прежде всего не судья человеку, ибо сказано в писании: «Осуди грех, но возлюби человека.»

– Вот так просто?

– Остальное от Лукавого.

Гришка жиголо

– А вот и Дед Мороз к вам пожаловал! – Раздавался громогласный Гришкин голос по аллеям. И все знали, что Гришка-жиголо заявился после очередного удачного промысла и сейчас начнет раздавать подарки, а потом пошлет кого-нибудь на пьяный угол и гулянка затянется до утра.

Числился Гришка наладчиком швейного оборудования на фабрике «Большевичка», а в жизни он обслуживал швейное оборудование подпольных цеховиков, инвалидов-сапожников и портних-надомниц, а по вечерам выгуливал заезжих иностранных старушек, ночуя у них в гостиничных номерах, развлекая и подбадривая тех за завтраком, обедом и ужином. Это благородное занятие вознаграждалось разными мелкими безделушками и советскими рублями на прощанье, поскольку увозить домой неконвертируемые бумажки не имело смысла. Мелкие безделушки шли на реализацию у своих портних и сапожников. Но, порой на Гришу, как он сам выражался, «нападал стих» и он устраивал праздники с подарками в Катькином Саду.

Со всей гостиничной обслугой от швейцаров до горничных, включая и барышень на рецепшене, Григорий был на короткой ноге. Он так примелькался, что сумел сварганить себе дубликаты ключей от нескольких номеров и окончательно поселился в гостинице «Прибалтийская», ночуя в незанятых номерах. Гриша свободно заходил за стойку администратора и просматривал журнал посетителей. Так он узнавал про группы, отправившиеся на экскурсию в ближайший пригород с ночевкой в тамошней гостинице. Никому и в голову не приходило, что элегантный, высокий блондин, с фирменной папкой с логотипом хельсинского торгового представительства, не иностранец, командированный сюда одной деревообрабатывающей компанией, а обыкновенный Гришка-жиголо. Причем, торговый представитель существовал на самом деле и даже номер в гостинице за ним числился, но фактически, он тайно проживал на квартире одной из горничных, питая к этой горничной страстное влечение. Как Гриша прознал об этой ситуации, и каким манером сумел воспользоваться? Однако он прекрасно понимал, что постоянно проживать в представительском номере нельзя, хотя бы потому, что туда периодически наведывается та самая горничная. Короче, как там Гриша крутился-вертелся – мы не узнаем никогда.

Что он промышляет в «Прибалтийской» известно всем от фарцовщиков, которые в наших кругах почему-то преобладали. Впрочем, и это понятно. Голубые любят ярко одеваться и готовы идти на любой риск ради мимолетного карнавала. А где ты в сером Совке раздобудешь себе красивую шмотку? Даже если сам способен сварганить, то из какой ткани? Разве прядильно-ткацкая фабрика с названием «Рабочий» или имени Ногина может соответствовать изысканномy спросy?

Мы крутились, удовлетворяя, как физические, так и духовные потребности друг друга. Везде были связи. Мы никогда не стояли в очередях ни за чем. Жили как цыгане, государство в государстве, круговая порука, голубая мафия. Кто сидел в первых рядах премьерных спектаклей и гастрольных концертов мировых звезд, разбавляя мелкие вкрапления супружеских пар работников партии и правительства с торговыми чиновниками? Про кого потом эти звезды с восторгом отзывались: «Ах, какая тонкая и изысканная эта советская публика!» Вы же видели туполобые хари из обкомов и горкомов, какая из них изысканная публика?

Сказать точно, с кем у Гриши роман или хотя бы флирт, никто не мог. Гриша дружил со всеми. Бегал за ним один малый из кордебалета, но бегал так очевидно с меркантильным интересом, что Гриша просто держал его при себе на побегушках за мелкие подачки, чаще для публичного стеба.

Иногда в Катькин садик захаживал Александр Васильевич Ершов. На самом деле особа настолько непримечательная, что засветив его имя, я ничем не рискую, а он тем более. Однако выглядел товарищ Ершов весьма респектабельно, чем, вероятнее всего, нашего Гришку-то и соблазнил. Гришка клюнул настолько, что всю жизнь рассказал. И про больную маму, которую удалось спасти, только раздобыв лекарство через «своих», и в больницу устроить, и хороший уход после операции обеспечить. И про то, как он крутится, добывая всякую всячину, чтобы медсестра его маму вовремя навещала. И про старшую сеструху, которая сама-то еще ничего, а вот как вышла замуж и поселила своего благоверного у них, так дома житья не стало, потому, как он теперь в родном доме пидор гнойный, от которого одна зараза. И как приходилось по разным углам скитаться, пока в гостинице жить не приспособился.

Дурак был Гриша, ой дурак! А кто из нас голову не терял в момент страсти любовной, тот и не любил вовсе.

Недолго у Гриши с Ершовым все гладко было. Взбрендилось этому индюку зазвать Гришку к себе домой и познакомить с благоверной супругой. А у Григория глаз наметан. Глянул он в каких опорках ершовская жена с дочкой шкандыбают, какие их пальто на вешалке болтаются. А супруга ершовская его сочувственный взгляд поймала и печально улыбнулась:

– Так уж мы живем, Гришенька: я мою пол, а Саша моет себя.

В один момент Гришкино сознание прояснилось, и любовь улетучилась. Проникся Григорий к несчастной судьбе затюканной тетки и решил поговорить с Ершовым начистоту, что, дескать, не способен он более с ним никакого интима иметь, потому как это нечестно и непорядочно по отношению к хорошей женщине и вообще к его семье. Место для прощального разговора выбрал, заказав столик в кафе «Север», расположенном против Гостиного Двора и от Катькиного сада неподалеку.

Пришли, посидели, выпили. Гришка все, что хотел, высказал, деньги за заказ под графинчик положил и вышел. Александр Васильевич глазами похлопал, снял очки, протер их салфеткой, надел, налил себе еще рюмочку, проглотил, да кааак подскочит и бежать. А официант-то денег под графинчиком не заметил, решил, что кинуть его хотят, кричит «держи!». Швейцар Ершову дорогу перегородил, да по морде, по очкам. Подоспела милиция. А Ершов-то вконец взбесился, на ментов кидается. Его скрутили и в участок, протокол составлять.

– Ах, расплатился, деньги говоришь под графином оставил? А чего тогда так сиганул? Эй, гражданин, а ты случайно не голубой?

– Это как?

– А вот так – пидорас, явно пидорас! То-то ты такой холеный.

– Ой, а чего это?

– Ни чего, а кто кого! Кто кого из вас пилит так, что аж невтерпеж, аж подскочил и побежал!

– Да, что Вы! Я интеллигентный человек! Работаю художником на предприятии! Я женат! Да, я член партии!

– Ну-ну.

– Эта гадость, про которую Вы мне сейчас говорите, отвратительна и мне чужда! Чужда!

– Ну-ну.

– Так я же вам хотел помочь, крупного вора поймать, разоблачить! Потому и бежал за ним.

– Какого такого вора?

Этой же ночью Гришка был арестован прямо в номере гостиницы «Прибалтийская» именно тогда, когда он там душ принимал. Даже одеться не дали. Голого в «газик» затолкали.

Повесили на бедолагу все пропажи, которые в гостинице за это время произошли и отправили зону топтать. Пока Гриша сидел, мама его померла, сестричка братишку из квартиры благополучно выписала.

Вернулся Гриша уже в разгар перестройки, до Катькиного Сада так и не дошел – был обнаружен на другом берегу Невы, в туалете пивного ресторана «Швабский Домик» с прострелянной головой. Кто его так и за что?

А Ершов живет, где жил. И благоверная супруга при нем еще не одного его любовничка перетерпела. И на все советы бросить солитера у нее была куча оправданий, типа, «вот дочь подрастет или он теперь в партию вступил, нельзя ему разводом биографию портить, тем более, что на хорошую должность назначили». Как ходила в опорках, так и состарилась в них, и никакие должности мужа ей жизнь не облегчили. Уж призналась бы честно, что любит этого говнюка. Понятней было бы такое терпение, чем паскудно и дешево оправдываться.

Беня Крысолов

Фокyсник-иллюзионист из Ленконцерта радовал своим появлением не так уж часто, и нельзя сказать, что это было праздником для всех. Многие боялись Беню, ведь он еще и телепат. Если ты в ком-то не yверен, покажи человека Бене, он только подойдет к немy, поздоровается за рyкy и все про него расскажет. Не хочешь верить Бене? Расхлебывай сам – тебя предупреждали. Потомy-то его и прозвали Крысоловом, что он многих спас от ограбления и погибели. Беня «крыс» чуял и не стеснялся их открыто изобличать. Дyмаете, он рисковал, типа, за такое и порезать в темном yглy могyт? А его пробовали порезать, только в самый последний момент их кондрашка пробивала. Сомневаетесь? Вот и мы сначала сомневались, а потом убедились – Беня неyязвим.

Будто голубые дружат с лесбиянками – выдумки. На самом деле между нами нет ничего общего – мы любим мужчин, они их не любят, над нами висит уголовная статья, а им разве что общественное порицание. Поэтомy, когда в компанию пытается затесаться лесбиянка, это настораживает: что ей надо? Ну, и нам от них никакого проку. С такой под ручку не пройтись, ее же все с парнем путают, и какой резон?

А уж Беня лесбиянок на дух не переносил, считал их эгоистками и приспособленками. Но с Райкой, все ж таки, подружился.

Свою алма-атинскую землячку Райку, притащил Нифертетка, а Нифертетке доверяли все. Вот он нас и прослезил:

– Райка дура, бичиха, бьется, бьется, а все без толкy. Жаль ее, по-человечески жаль!

Райка стала болтаться меж нами – прикормили. Сначала через Лешку ее дворничать пристроили – вылетела с треском за прогулы. Потом наладили через Трудпром окна мыть, ее и оттуда турнули.

Чем она Беню задела, что замутил он с ней фиктивный брак с пропиской? Или под него в Ленконцерте копать стали? А может просто, после ареста и громкого сyда над одним известным режиссером решил подстраховаться?

Сказать, что Райке Ленинградская прописка на пользу пошла? Таки нет. Она и на тех работах, что для местных, нигде yдержаться не смогла. Да и черт с ней! Помогли и ладно, а что не в прок, тут уж не Бенина вина. Толком она у него не жила, где болталась – неизвестно.

Но вот как-то к Лешке на вечернюю посиделку-квартирник забрела Галька, саксофонистка из областной филармонии, и рассказала забавную историю. Оказывается, эта Райка бывала в Питере и раньше. Даже фиктивный брак одна лесбиянка ей с бывшим мужем организовала. Тот ее уборщицей в театр устроил, где она сачковать стала, потом вообще у него поселилась и заявила, что беременна. Тот не поверил, поскольку с армии стерилен был и справка об этом имелась. Он ей справку-то предъявил и что? – Райка на развод подала через суд, с претензией, будто он типа скрыл от нее, что детей у них быть не может, и раздел квартиры затребовала. Тогда все его друзья и бывшая жена шухер подняли и Райка с треском вылетела из Питера в родной Казахстан. Теперь, значит, вернулась и опять за свое.

Лешка такую информацию при себе держать не стал. Беня был на гастролях и поэтомy он дозвонился до Гишпанца. Гишпанец срочно созвал народ и, конечно, все претензии к Нифертетке.

– Вася, ты ж нам ее рекомендовал!

– Да я ее в Алма-Ате всего три раза видел, а про то, что она в Ленинграде раньше жила и не знал.

То, что эта прохиндейка Нифертеткy заморочила неудивительно, если сам Беня на ее удочку клюнул. Оставалось ждать Беню.

Беня вернулся и сразу угодил в больницу. Сказалась гастрольная жизнь артиста – рак поджелудочной железы. А нас в больницy не пускают, требyют родственников.

Кинулись Райку искать, решили, что хоть она и аферистка, но пока Беня болен, пусть ведет нас в больницу, представляет медперсоналу, а там разберемся по ходу дела.

– Райка, это не шуточки, все очень серьезно, Беню на операцию кладут, за ним уход нужен.

– Ага, ага, – сказала Райка и снова исчезла.

Гишпанец из Бени с трудом телефон его сестры выпытал. Приехала сестра из Кисловодска и почти два года не отходила от Бени до самого конца.

После Бениной смерти, Раиса, как ни в чем ни бывало опять нарисовалась. Только и мы не лыком шиты. Пока Беня болел, наш адвокат быстро организовал ему развод с Райкой через суд. Бене была присвоена инвалидность и сестру к Бене прописали, как родственницy. Конечно, Райку теперь не так-то просто было выписать и она имела право претендовать на размен Бениной квартиры, но кто ж против нас попрет? Припугнули, она и усвистела обратно в Алма-Ату.

Тогда-то мы и поняли, что если б дружили с лесбиянками, про эту прохиндейку знали и на ее крючок не попались.