Текст книги "Катькин сад. Повесть"

Лаборатория

Когда во время Олимпиады 80, какой-то то ли францyз, то ли американец пристегнул себя наручниками к решетке Летнего Сада и скандировал «Долой дискриминацию гомосексуалов!» – наши только хихикали. Во, додумался!

Все считают нас порочными и ущербными уголовными элементами, мы и сами в это верим. С момента осознания своей сущности, понимаешь, что нужно лицедействовать, выдавать себя ни за того, кто ты есть. Способные хорошо притворяться, добивались в жизни многого, а эти, манерные, нами же обзывались пидовками и презирались.

Связь с иностранцами? – Опасно, могут привлечь. Но иметь заграничного любовника мечта многих. А если еще и приглашение сделает и удастся сбежать далеко-далеко… Для нас любой иностранец, пусть кривой, старый, лысый, был желаем. Вот почему, когда Шурик Заремба привел в Катькин садик финнов, мы окружили их заботой и вниманием.

А Заремба запел, что это делегация от международной амнистии и надо создавать свою ассоциацию по защите прав сексменьшинств. Нашлись, конечно, молодые придурки, которые повелись на эту бодягу, кричат «ура!», уже было всю делегацию к Нифертетке повели, да вот Нифертетка сказал «ша!»

– Ты, Шура, часом не с дуба на кактус упал? У меня люди из генштаба и адмиралтейства бывают, считай квартира стратегический объект, а ты иностранцев, да еще из капиталистической державы ведешь! Не пущу!

И Гишпанец туда же:

– Головой думай! Где наши жопы, а где политика! Какая может быть ассоциация? Про людей, которые живут вне закона и объединяются по принципу незаконной жизни, ассоциация одна – банда! Тебя, Заремба, посадят и сидеть ты будешь не за политику и не с политическими, а у параши с урками. И сдаст тебя, обязательно сдаст, один из вот этих молодых придурков, потому как в подполье ни кто из них играть не способен. Если бы твои финны предложили мне наладить тур среди наших по приглашениям, то я согласен, и они бы в накладе не остались. Одно дело по путевке в Самарканд поехать и совсем другое, с нашими людьми в чайхане сидеть. Но от политики уволь.

– Да, как вы все не понимаете? Это ж ХЕЛЬСИНСКАЯ ГРУППА! Мы можем такой прорыв по линии защиты своих прав сейчас совершить! Ведь сами на прошлой неделе Лёлика хоронили! Нас же убивают, грабят!

– Ага, прорыв-разрыв ануса в сто восемьдесят градусов от Питера до Колымы! Лёлик был священником и убили его при «ремонте». Сам виноват, не тащи в свой дом кого ни попадя! Дело это замнут, дабы церковь не позорить. И ты про Лёлика помалкивай, тем более перед иностранцами. Вы сейчас этой Хельсинской Группе интервью дадите, они ваши интервью на весь мир засветят, им за это полная уважуха и большие гонорары. Только вот они приехали и уехали, заработав на вас жирную галочку в своем послужном списке, а вы отправитесь в КПЗ кровавыми соплями умываться. Пока существует статья в уголовном кодексе, в такие игры только придурки-мазохисты играют. Мало ли у кого какие права за бугром? За бугром люди валюту спокойно продают и покупают, а у нас за это восемь лет с конфискацией.

Так и ушли эти финны с Зарембой и кучкой молодняка из нашего садика. Говорят, в Купчино у кого-то на квартире учредительное собрание провели, интервью про наше житье-бытье записали, создали организацию под названием «ГОЛУБАЯ ЛАБОРАТОРИЯ».

А Гишпанец, как в воду глядел, Шурку в скорости посадили. Жалко его, дурака, но кто ж так подставляется, какая, на хрен, лаборатория? И даже никакого показательного процесса, и в газетах про это ни гу-гу. Там, наверху, может быть, шухер и был, но до гласности еще оставалось четыре года, да и через четыре года на нашего брата их гласность не распространялась.

Квартирники

Мы замороченные на сексе не больше остальных. Просто по нашим заморочкам, как ни крути, а тюрьма плачет. Живем с оглядкой на статью yголовного кодекса. Чтобы кто-то кого-то соблазнил, нужны условия. Подмигнуть друг другу в темной аллее и, столковавшись, сбегать в общественный туалет и разбежаться, не всякому дано. Такие попрыгунчики долго не живут. Они потом в Неве, Фонтанке или каком-нибудь канале всплывают раздетые догола и мертвые. Домой тащить малознакомого опасно. Кто из нас под «ремонт» не попадал? Когда ты за свое гостеприимство валяешься с пробитой головой, а из квартиры выносят все, что не приколочено. Значит нужны места, где можно в спокойной обстановке пообщаться среди своих и приглядеться друг к другу внимательнее.

И места были: голубые притоны ближе к вокзалам, закрытые культурные мероприятия для своих – квартирники.

Крутились в нашей компании парни, которые в Катькин Сад зачастили, еще совсем зелеными школярами с Вагановки, благо yлица Зодчева-Росси рядом. Дружок одного из них заканчивал тогда хоровое училище при Капелле. Когда же голубки совсем оперились и возмужали, то сняли целый флигель во дворе, на Ковенском переулке. За какие шиши такая роскошь – мы не знали, и не всякий туда был зван. По субботам в этом флигеле собиралась весьма изысканная публика. Из завсегдатаев Катькиного Сада приглашались только избранные. Пили исключительно шампанское и устраивали концерты.

Назвать это самодеятельностью нельзя – ребята все профессионалы, вот только амплуа для советского искусства необычное. Мы привыкли, что слово травести ассоциируется с тетками, изображающими пионеров-героев в ТЮЗе или, на крайняк, мужик в роли Бабы-Яги. А тут наши парни наряжались в известных эстрадных певиц и кривлялись под их песенки. Особенной популярностью пользовались подражания Эдите Станиславовне Пьехе и Клавдии Ивановне Шульженко. Их манера исполнения была так досконально изучена, что если бы не съехавший в азарте парик, можно было принять за подлинник. Потом появились и пародии на Пугачеву.

Квартирники не халявные – пятнадцать рублей за вечер дорогое по тем временам удовольствие, но оно того стоило, тем более, что шампанское лилось рекою и была возможность выпить с артистом. Поначалу, ни кто даже и не думал приглашать туда Нифертетку, пока рыжий паренек из Московского ТЮЗа по прозвищу Лисичка, не сообщил, что в следующую субботу обязательно привезет с собой уникального певца-казаха. Тут об Нифертетке вспомнили моментально.

Казах приехал. Худенький, стройный, красивый до невозможности! Вышел из-за шторки, завернутый в яркую шелковую шаль, да как запоет арию мадам Баттерфляй из оперы Джакомо Пуччини, так у нашей Нифертетки слезы фонтаном и сопли до колен.

– Моя мама так пела! Песня другая, а голос тот же, как у мамы моей!

Другой квартирник, попроще, собирался у дворника Лешки, на Гатчинской улице Петроградской стороны. Там пили не шампанское, а водку или портвейн, закусывая пирогами с чебуреками от Сергей Сергеича. И никаких травести и прочих ряженых, а просто песенки под гитару. Входная плата – бутылка за двоих и все. Но у Лешки еще можно было приобрести или взять напрокат самодельные книжки. Где Лешка добывал первоисточники, которые перепечатывал на машинке под копирку, сшивал и переплетал? Но именно y него мы брали почитать Набокова, Гумилева, Парнок, Мандельштама, Мариенгофа, Кузмина…

И, наконец, кинопросмотры у Нифертетки с обсуждением похож ли вот этот актер на голубого? Ну, а этот-то уж точно наш! Кто-то стал приносить не дублированные фильмы от фарцовщиков. Нифертетка самолично предварительно прокручивал на скорости кассету, дабы не пропал вечер и народ не смотрел всяческую муру. Y Эдвина с Нифертеткой, при обсуждении предстоящей программы вечера, порой чуть ни до драки доходило. Однако с Эдвином приходилось считаться, ведь он переводил эти фильмы в живую.

Вот такие культурные мероприятия проходили в наших кругах. То же самое Лисичка и его друзья проводили в Москве, и мы туда ездили.

Это все, конечно не «Лаборатория», но от той «Лаборатории» нас еще долго лихорадило, а кое-кому так и не удалось отвертеться, хотя про Шурика Зарембу они и знать не знали.

Бедный Йорик

После выхода Юрика из школы-интерната, ему подфартило получить ордер на огромную комнату в коммуналке, на углу Маяковской и Некрасова, в том же доме, где некогда жил Леонид Осипович Утесов и даже в том подъезде и на том этаже. Но маэстро давно уже проживал в Москве, где потом и скончался. Однако, похоже, что часть души этого прекрасного человека все еще обитала в их доме, иначе как можно было бы объяснить одесский юмор неунывающих Юркиных соседей. Ведь это они прозвали Юрку Бедным Йориком за худобу и артистизм. Шефство над парнем сразу же взяла Бронислава Богдановна, главнокомандующий всей коммуналкой, бывшая фронтовичка, шоферившая на Дороге Жизни по Ладоге. Она и теперь, будучи на пенсии, работала водителем детской скорой помощи. А ее супруг, Семен Антонович, служил в оркестре Ленинградского цирка трубачом. Такие люди слишком деятельны, чтобы сидеть дома, на пенсии. Детей у них не было, и потому Юриком супружеская чета занялась вплотную.

– Сёма, надо мальчика пристроить в приличное место.

– Хорошо, я поговорю в цирке.

– Нехорошо! Человеку надо дать профессию, чтобы она его кормила.

– Хорошо, я поговорю в отделе культуры.

– А вот это хорошо.

Так они, еще зеленого юнца, пристроили на хлебное место в билетный стол Оперной Студии Консерватории. Пристроили, правда, с надеждой, что Юркины вокальные данные оценит не только их коммунальная кухня, и они потом когда-нибудь станут гордиться соседством с великим артистом. Но сиротский Юркин практицизм предпочел не испытывать судьбу и поступить на вечернее отделение Ленинградского Государственного Института Театра, Музыки и Кинематографии (ЛГИТМиК), на факультет экономики и организации театрального дела.

Под бдительным присмотром Брониславы Богдановны, Юрик быстро оперился и зажил взрослой жизнью. Учился, работал, познавал жизнь. В Катькин садик его привели друзья-сокурсники, а потом он и сам туда зачастил. Но в дом к себе Юрик любовников не водил, сам ходил куда пригласят. А приглашали, благодаря его нынешнему положению в управлении культуры, в дома приличные и вполне благонадежные.

Катькин Сад это наша живая газета: кто с кем сошелся, кто разошелся, кого ограбили, кто от кого какую хворь подцепил, кого убили, а кого так покалечили, что лучше бы уж убили. Зайдешь, бывало, в темные аллеи, побродишь среди своих, покуришь с ними, хлебнешь из горла по кругу и в космосе уже не одиноко, и у тебя все хорошо, потому как другим-то вон как не свезло.

Одуванчик

Худенький, стройный мальчик в кремовом плаще, белых брючках и с белым длинным шарфиком, развивающемся на ветру. Черный одуванчик волос, обрамляет бледное, ангельское лицо. В Катькин сад он забегал как бы случайно. Мы его прозвали Черный Одуванчик или просто Одуванчик. По своему характеру Сашенька походил на подросшего маленького принца. Такой же чистый и наивный.

В Ленинград Сашенька приехал из Волгограда и поступил на немецкое отделение филологического факультета педагогического института. Сокурсницы, как и вся женская половина преподавательского состава, его обожали. Он их пристрастил к вязанию на спицах и старым фильмам с Марлен Дитрих и Гретой Гарбо. Видеомагнитофоны по тем временам были малодоступны, но действовал так называемый «Клуб Любителей Кино», в рамках которого кинозал Дворца Культуры имени Кирова (Большой проспект Васильевского Острова) демонстрировал старые зарубежные, не дублированные фильмы. Зал был оборудован наушниками и переводчик в живую, без редакции и цензуры, переводил, что по тем временам было очень ценно для нас, а для знатоков того языка, на котором демонстрировался фильм, тем более. Но, чтобы искусство от буржуазии не совратило строителей коммунизма, и не спутало их ориентиры, перед началом сеанса обязательно выступал лектор из общества «Знание», который объяснял предстоящий к просмотру сюжет, с точки зрения марксистко-ленинской этики и морали. Старые зарубежные фильмы без предварительной морали крутили в кинотеатре «Спартак», но дублированные и с купюрами от цензуры.

Сашенька был наивный романтик. В белые ночи садился в автобус-экспресс до Пулкова и всю ночь сам с собой пил кофе в аэропорту, провожая самолеты и представляя себя пассажиром, ожидающим свой рейс. Саша любил кофе, настоящий, хорошо сваренный кофе. Утром его можно было застать в «Сайгоне», в обед в буфете консерватории, а вечером снова в «Сайгоне». Ну и ночные бдения в белые ночи в аэропорту.

Всю стипендию и те жалкие гроши, которые присылала ему матушка, Одуванчик тратил на кофе и походы с подружками-однокурсницами в кино, театры, филармонию и капеллу. Одуванчик мечтал встретить любовь, но чтобы не в Катькином саду. В Катькин сад он забегал иногда от отчаяния. Однако именно при таком отчаянном забеге его окликнули в темной аллее.

– Юноша, да-да, вот Вы. Мы, кажется, yже встречались нынче в консерватории.

– Ой, а Вы там учитесь?

– Я свое отучился, а там я кофе пью.

Это был известный в наших кругах театрал Бедный Йорик или просто Юрик. Заведуя билетным столом Оперной Студии Ленинградской Консерватории, Юрик, через свои связи, мог достать билеты на любое культурное мероприятие города, чем и жил. И жил Бедный Йорик весьма безбедно. В Катькин сад он забегал исключительно в поисках мимолетных приключений. И так уж звезды легли, что в его лице Одуванчик, наконец-таки, встретил свою любовь и судьбу.

– Ну, приглашай в гости.

– Да, но я в общежитии живу, а там пропускная система по паспортам и до одиннадцати вечера.

– Приплыли! Тогда пошли ко мне.

Юрик впервые изменял своим принципам, но терять момент категорически не хотел. Он понимал, что Одуванчик не какой-нибудь потаскун, да и задел он его сильно. Такого с ним еще не бывало. Сашенька ему очень-очень нравился.

Бдительная Бронислава была на суточном дежурстве, а Семен Антонович на гастролях. Другие же соседи Юрику не указ, тем более что все они стреляли у него папиросы, а то и деньги до получки.

Романтический ужин

Впервые у Юрика появился друг, которого он действительно любил. Хотелось заботиться о нем, делать подарки. А у Сашеньки вообще все было впервые. Оба были счастливы и от счастья слепы и глухи ко всему остальному миру.

Бдительная Бронислава поначалу делала круглые глаза и долго шушукалась с мужем, а потом махнула рукой и стала опекать обоих, и брать у Сашеньки уроки вязания. Одуванчик окончательно поселился у Юрика и, если бы ни строгая Бронислава Богдановна, то забил бы один на учебу, а другой на работу.

Каждую субботу, вечером парни устраивали друг другу романтический ужин при свечах. Ставили пластинку с концертом Шопена для фортепиано с оркестром в исполнении Анни Фишер, доставали мороженное из холодильника, открывали шампанское и…

Когда в разгар очередного такого ужина, в дверь комнаты постучали, Юрик завернулся в простыню и пошел открывать. Он решил, что это кто-то из соседей хочет стрельнуть папироску. Но, приоткрыв дверь, был сбит с ног. В комнату ворвались пятеро мужиков из оперативно-следственной бригады.

С небес и в бездну

Так ребята оказались в КПЗ. А ты в том КПЗ не один и твой любимый друг не с тобой. На самом деле, это хорошо, потому, что видеть, как тебя каждую ночь насилуют двенадцать подонков, твоему любимому не обязательно. И тебе лучше не знать, как над ним издеваются. А днем вас по очереди таскают на допрос. Вот так, с небес и в бездну.

Первым сломался и «поплыл» Одуванчик. Дальше очная ставка.

– Юрик, прости, я думал, если им всю правду про нашу любовь рассказать, они поймут и отпустят.

А Юрик молчал, опустив голову, и это для Сашеньки было страшнее всех ночей проведенных в камере. Лучше бы он ругался или отрекся от него. Бедные ребята! Кому они мешали? Да никому не мешали. Там, высоко, в горисполкоме, очень нужно было кому-то для своего зятя или свата обустроить тепленькое местечко. А местечко-то занято. Стали копать того, кто это кресло занимал. Вроде все чисто, но тут пару сплетен накопали. Вот и ниточка. За ниточку потянули и пошли разматывать. Так и на Юрика вышли. Да как удачно вышли-то! Как раз только-только скандал про «Голубую Лабораторию» затихать стал, а тут на тебе! Правда, когда к сидельцу того кресла стали уже вплотную подбираться, видать кого-то шибко важного задели. Тут им приказали, все дальнейшее следствие прикрыть. Ну, а эти, уж коль попались, пусть сидят. А как сидят в зоне такие ребята, я рассказывать не буду. Мне и после этих воспоминаний стакана водки мало.

Был суд. На суде Бронислава Богдановна рыдала в голос и ломала руки. Она все, что могла, сделала: ходила во все инстанции, гремя орденами и медалями, наняла хорошего адвоката – бесполезно. Суд провели образцово подметательный, чтобы никому ни повадно было. Сашенькины подружки однокурсницы готовы были наперебой объявить его своим любовником, но от них отмахнулись, как от назойливых мух. Приехала Сашенькина мама. Та вообще хлопала глазами и не могла понять, в чем же таком страшном обвиняют ее сыночка?

Они выжили.

Сашенька, вернувшись из заключения, срочно женился на одной из своих бывших однокурсниц, она помогла ему подготовиться и поступить на заочное отделение того же факультета в смоленский пединститут и устроила гидом-переводчиком в Петропавловскую крепость, а позже и в Юсуповский дворец. У них даже родился сын. Правда, долго жить вместе, не получилось. У жены вспыхнул роман с коллегой по работе, и они развелись. Но с сыном Одуванчик продолжал нянчиться, а когда уже бывшая супруга родила от следующего брака – Сашенька нянчился с двумя.

А как же? Они же братья!

И Юрчик, отмотав свой срок, вернулся. Вот только Бронислава его не дождалась. Слегла после суда и больше не встала.

Юрчик уже совсем не Бедный Йорик, он очень крутой бизнесмен, такой крутой, что во многие кабинеты дверь ногой открывает.

А с Одуванчиком они не встречаются. А зачем? Вспоминать? А о чем?

Андрюшка

Сын геройски погибшего полярного летчика, свято веривший в эту легенду до самой смерти своей матушки, Андрюша очень переживал, что у него не получается во всем походить на отца и брать с него пример. Если в школе его всего лишь дразнили, за манерность и неуклюжесть на физкультуре, то в армии началась настоящая жестокая травля, окончившаяся тем, что Андрюшку с треском выгнали раньше срока за неуставные отношения, которые заключались в том, что ротный командир застукал, как пара дедов-амбалов насиловали Андрюшку между столами в учебке. И вернулся он в родную Коряжму, как прокаженный. Не то, чтобы на работу устроиться – из дома не выйти. Мама плачет, сестра плачет. Помыкался Андрюшка пару недель, собрал вещички и уехал в большой город Ленинград, где никому до него нет дела и можно затеряться в городской толпе.

Работал Андрюша, по лимиту, санитаром в онкологическом диспансере на Березовой алее. Соседи по общежитию были в большинстве своем ребята интеллигентные. Именно один из них как-то сказал Андрюше:

– Тебе надо к своим прибиться и сразу станет легче жить. Свои обязательно помогут.

– Какие свои?

– Сам знаешь, какие. Прогуляйся по Катькиному Саду вечерком, пройдись туда-сюда, на лавочке там посиди, покури, оглядись.

Вот с тех пор Андрюша туда и зачастил. И ему вправду стало легче. Ведь нет ничего хуже одиночества в толпе. А тут СВОИ. И можно в гости, на ужин к Нифертетке зайти, кино в хорошей компании посмотреть. А Гишпанец прознав, где и кем Андрюшка работает, быстро ему подработку нашел в приличном доме сиделкой по уходу за престарелым отцом одного профессора (тоже из наших). Профессор был давно уже одиноким по причине невозможности лишний раз покидать больного старика. А тут нарисовался Андрюшка ловкий, расторопный, аккуратный. Опять же юноша, хоть и из дремучей Коряжмы, но начитанный и любознательный. Профессору даже не пришлось в Катькин сад на любовные поиски отправляться, у них с Андрюшкой все быстро сладилось. Так что оставаться в общежитии больше не было нужды. Но работу в диспансере бросать не стоило. Гишпанец сказал, что все в этом мире не надежно, и, вряд ли, профессор Андрюшку у себя пропишет. Отработав же по лимиту, Андрюша сначала получит постоянную прописку с правом поступление на любую другую работу в Ленинграде, и сможет встать на очередь на получение жилплощади. Если же отработает десять лет на Березовой, то уж от диспансера-то получит свою комнату обязательно.

Прозорливый Гишпанец оказался, как всегда прав – профессор Андрюшку не прописал, а когда, в конце концов, умер папаша, его любовь к Андрею как-то быстро угасла, и он дал понять юному другу, что они вообще-то не пара.

К этому времени у Андрея была постоянная прописка. Возвращаться в общежитие он и не собирался, а подрядился помогать Лешке с Гатчинской улицы, за право проживать в его полуподвальных апартаментах, в крайней комнатенке, окнами во двор. Лешка начал работать дворником на Петроградской стороне, еще будучи студентом Горного института, а получив диплом и распределение в черти куда, забил на свежеприобретенную профессию геолога и остался в дворниках. Романтика геолога для него померкла, когда он yзнал, как обошлись с человеком, открывшим для страны богатейшие залежи якутских алмазов. Стоит ли убиваться в далекой тундре добровольно, когда там и без него подневольных зеков полно?

Когда же настало время вставать Андрюше в очередь на получение своей жилплощади – ему отказали безо всяких объяснений. Объяснения дал прежний сосед по общежитию, тот самый, который когда-то на Катькин Садик Андрюшку навел.

– Там, зав комиссии тебя люто ненавидит.

– Какой зав комиссии? Я же ни с кем из них даже лично не знаком!

– Ни какой, а какая. Ребята слышали, как она разглагольствовала о том, что тебе комнату выделят только через ее труп.

На следующий день Андрюша положил перед зав отделением заявление об уходе следующего содержания:

ЗАЯВЛЕНИЕ

В связи с тем, что зав отделом коммунального хозяйства,

Валерия Степановна Жарова готова предоставить мне, заслуженную

условленным сроком жилплощадь, только через свой труп,

во избежание преждевременной кончины вышеупомянутого

должностного лица, прошу уволить меня по собственному желанию.

Со сроком отработки 15 дней, согласен.

число и подпись.

Зав отделением это заявление подписал именно потому, что сам негодовал на такое отношение к работнику его персонала, который за долгие годы службы проявил себя, как добросовестный, исполнительный и заботливый к пациентам санитар. Пока Андрюша бегал с обходным листком, подробности содержания его заявления, под копирку разошлись по всему диспансеру. Его хлопали по плечу, ему пожимали руки.

Назревал скандал, люди требовали вызвать зав отделом коммунального хозяйства и разобрать этот конфликт на профсоюзном собрании.

Андрюша не пошел на собрание. Гишпанец его отсоветовал:

– Не ходи, пусть без тебя тебе кости перемывают. Профсоюзное собрание не работа, за прогул не считается. Ты молодец, хорошее заявление написал. Должны же мы хоть как-то протестовать и защищать себя. Но, после такого заявления тебе лучше не оставаться. Эту подлюку Жарову ни кто не накажет. Ей даже выговора не будет. Недовольных потом потихонечку выживут, а тебя, если останешься – просто съедят. Уходя-уходи, тем более так красиво.

А Лешка сказал:

– Тут бригадирша приходила, место в начале Большого проспекта на Петроградке освободилось. И дворницкая там хорошая, светлая. Даже телефон есть, правда спаренный. Я ей про тебя сказал – она согласилась, говорит, видела, как ты мне зимой помогал.

И Андрюшка из санитаров переквалифицировался в дворники.

После санитарной работы в диспансере, эта работа показалась раем. Главное, возможность спать ночью, никакого суточного дежурства. Жить в отдельной квартирке, тихо радоваться одиночеству, вить себе уютное гнездышко. И телефон! Это значит, что не нужно бегать, заказывать переговоры с Коряжмой, отправлять туда телеграмму, чтобы тоже на переговоры пришли, а просто купить талончик и спокойно, дома позвонить сестре на работу. И они тебе прямо домой смогут позвонить, когда им будет удобно. Правда, зарплата на тридцать рублей меньше. Но ежедневный сбор бутылок, во время уборки участка, восполнял все недостатки. Андрюша и раньше собирать бутылки не брезговал – Нифертетка его научил:

– Нагнись и подними, не сломаешься. Курочка по зернышку клюет и сыта бывает.

И Андрюшка всегда собирал их по дороге в гости к Нифертетке или Лешке. Тогда уже и ужин у друзей не халявный получался. А тут, на его участке таАакой Клондайк! За неделю, как минимум, десять рублей только от сдачи стеклотары выходило. А летом и того круче. Самый большой в городе стадион Ленина рядом. Болельщики и перед матчем разогреваются, а уж после матча, так обязательно. Если их команда выиграла – надо отметить, а если же проиграла – пили с горя. Опять же ему, как дворнику, полагалось урны вычищать. Раньше Андрюша в урны заглядывал, только помогая Леше, или Нифертетке, на их участках, а теперь на правах дворника на своем. И с питанием все наладилось. Взялся подрабатывать в чебуречной, где повар оказался из «своих» и отдавал емy вчерашнюю просрочкy. Дальше Андрюша и сам соображать стал, подружился с владельцами собак. Ведь обычно все дворники собачников гоняют, а Андрюшка наоборот. Ну, нагадила собачка во дворе, не донесла, Андрей не гордый и не брезгливый. Зря, что ли за онкобольными семь лет подтирал? Он и за собачкой уберет. Зато с людьми общий язык нашел, договорился о дешевых поставках корма. Разве этого здоровенного дога возможно прокормить на зарплатy? Или вон тех сибирскую лайку с овчаркой? А с Андрюшкиной помощью за три рубля полное ведро гарнира, отварной картошки, каши с макаронами. Жильцы Андрюшку полюбили – всегда приветливый, вежливый, расторопный, а главное трезвый. Трезвый, но деликатный и понимающий. Никогда пьяного жильца валяться не оставит, всегда до дома дотащит и домочадцам с рук на руки сдаст. Короче, идеальный дворник Андрюша. Один из жильцов, который Кинорежиссер с Ленфильма, так и говорил: «Если бы за эту профессию звания давали, был бы наш Андрюшка заслуженным дворником РСФСР!».

Бригадирша им не нарадуется, участковый лично руку пожимает. Наладилась жизнь, пусть не такая, о какой когда-то мечталось, но зато не голодный и крыша над головой имеется. Много ли друзей могут похвастать отдельной квартирой в центре, на Петроградке? А то, что квартира ведомственная и ему никогда принадлежать не будет, и он там живет, пока работает дворником – зачем об этом думать сегодня? Сегодня он идет одалживать у Лешки старую, продавленную раскладушку, потому что завтра приезжают сестра с матерью, и целых две недели будут гостить у него. Он поселит их в комнате, с окнами на Щорса, нынешний Малый проспект, а сам ночью и на раскладушке в кyхне перебьется. И пусть мама знает, что он, хоть и не летчик, как отец, но живой и о своих родных женщинах позаботиться может!