Текст книги "Восставшие из небытия. Антология писателей Ди-Пи и второй эмиграции."

Голлербах Сергей Львович
(род. 1923) – художник, поэт, мемуарист, эссеист

Родился в Детском селе Ленинградской обл. Отец – инженер, мать – преподавательница. Атмосфера бывшего Царского Села не могла не наложить отпечаток на интересы подростка. В двенадцатилетнем возрасте оказался в Воронеже, куда были сосланы его родители и где начал увлекаться живописью. В 1938 году семья вернулась домой, а в январе Голлербах поступил в ленинградскую среднюю художественную школу при Ленинградской Академии художеств.

В 1941 году город был оккупирован немецкими войсками, а в 1942 Сергея Голлербаха угнали на работы в Германию. Конец войны он встретил в американской оккупационной зоне.

С 1946 по 1949 годы учился в Мюнхенской академии художеств.

В ноябре 1949 года на американском транспортном судне «Генерал Баллу», перевозившем многих ди-пийцев, прибыл в Бостон (Штат Массачусетс), а оттуда в городок Уильтон (штат Коннектикут)

В 1950 году переехал на жительство в Нью-Йорк, где в мастерской шелкографии рисовал, как он сам вспоминает, «французских пуделей, рыб и парусники, раскрашивавшихся работавшими в другом помещении дамами» и одновременно, как и С. Богард, и В. Шаталов, серьезно занимался живописью и графикой, участвовал во многих американских выставках.

С.Л. Голлербах – действительный член американской Национальной академии художеств, Общества акварелистов. Его работы хранятся в собраниях престижных американских музеев, а в последние несколько десятилетий – и отечественных (Третьяковской галерее, Русском музее, Воронежском областном художественном музее и др.).

Писательскую деятельность С. Голлербах начал довольно поздно, опубликовав по предложению редактора «Нового журнала» Р. Гуля серию «Заметок художника», вышедших в 1983 году отдельной книгой. Проза Голлербаха была высоко оценена такими взыскательными критиками, как Борис Филиппов, Вячеслав Завалишин и Юрий Кублановский. Наиболее полно писательский талант Голлербаха проявился в книге «Свет прямой и отраженный». Дневниковые записи, городские и бытовые зарисовки, портреты натурщиц, соседок, посетительниц кафе, людей разных возрастов и национальностей отличаются не только тонкостью наблюдений, но и глубокими размышлениями автора. С 90-х годов в печати появляются и стихи художника. Преимущественно в каждом номере альманаха «Встречи».

Проза и поэзия Голлербаха перекликаются и тематически, и стилистически. Одной из ведущих тем является ностальгия по прерванному войной детству. «Иногда, – пишет автор книги “Свет прямой и отраженный”, – мне хочется поцеловать мое детство, прикрикнуть на мою молодость и пригрозить кулаком моим зрелым годам». Постоянная тема и стихов, и прозы Голлербаха – Ленинград-Петербург, «город побед и страданий, / город белых ночей и любви». «Времен лихих бесчеловечность / я скрою, восхвалив красу», – пишет поэт. Суровая природа Северной Пальмиры связывается в стихах и прозе С. Голлербаха с русской душой, с русским национальным характером:

 
Петербургский же холод и слякоть,
они – твоей русской души кусочек,
они – как черного хлеба мякоть
как крепкого русского чая глоточек.
 

Может быть, поэтому так часто в стихах поэта упоминаются снег и солнце.

Уже далеко не молодой автор стихов признается, что жизнь, «где всё двоится и плывет», его, как и раньше, манит и зовет.

И в стихах, и в прозе С. Голлербах не чурается острых политических тем. Трезво смотрит на события, происходящие, как в мире, так и на родине. Часто его раздумья приобретают историософский характер.

«Царская Россия была наказана за свою гордыню большевизмом, – рассуждает эссеист. – Большевизм был наказан за свою гордыню демократией. Демократия будет наказана за свою гордыню преступностью, развратом и полным искажением самого понятия “свобода”, что, в свою очередь, приведет к авторитарному режиму, который будет наказан за свою гордыню новой демократией, а она… И так далее. Гордыня и наказание – вот, собственно, и вся история рода человеческого».

Сочинения

Заметки художника. – Лондон: Overseas Publications Interchange Ltd., 1983.

Жаркие тени города. – Париж: Альбатрос, 1990.

Мой дом. – Париж: Альбатрос, 1994.

Свет прямой и отраженный: Воспоминания, проза, статьи. – СПб.: Инапресс, 2003.

Публикации

Весна в Нью-Йорке //Рубеж., 2006. № 6.

Восемь статей о русских художниках в кн.: Русские в Америке / Ред. – сост.

М.М. Адамович //НЖ. 2011.

Восточный дневник // НМИ, 2007. № 4 / 57 /.

Выставки русских художников в Нью-Йорке // Третья в. 1979. № 7/8

Голые и нагие на рубеже столетий // Воронеж: Филологические записки, вып. 5, 1995.

Город-мусс // РМ (альманах). -2011.

Давид Бурлюк и футуризм. //НЖ. 2009. № 256,

Заметки художника //НЖ. 1976. № 12; 1977. № 128; 1978. № 132.

Империя Watermedia НИМИ. 2006. № 1 / 48.

Леонид Израилевич Ламм – из сумеречной зоны к прокрустову ложу и далее // Евреи в культуре И 1998. № 1/6.

Мир старый и новый //НЖ. 2005. № 240,

На юге Франции //НЖ. 2006. № 243.

Нью-Йорский блокнот (главы из книги, готовящейся к публикации) //НЖ. 2012. № 266,

Обнимитесь, миллионы // НМИ, 2005. № 2/45.

Памяти Ивана Елагина; Памяти родителей; «Спускаясь по лестнице» // НЖ. 2000. № 220.

Переоценка ценностей НИМИ. 2005. № 2 / 43.

Правда материал //НЖ. 2010. № 258,

Русские художники в Америке // Оболенской Л.С. Судьбы поколений. – М.:

Русский путь, 2006.

Стихи // Встречи. 2000-2007

Тройная жизнь //НЖ. 2004. № 234,

«Мастерская, мольберт, кровать…»

 
Мастерская, мольберт, кровать,
за окном – глубокая ночь.
Мне мысли мешают спать,
хоть я и гоню их прочь.
 
 
В мысли всё об одном:
за что мне держать ответ?
За то, что мало со злом
боролся в расцвете лет?
 
 
За то, что мало любил
и не был способен дерзать?
За то, что всю жизнь творил,
чтоб что-то себе доказать?
 
 
Мастерская, мольберт, кровать,
а в окне уже стало светлее…
Вот теперь я могу поспать —
утро вчера мудренее.
 

«Москва в начале ноября…»

 
Москва в начале ноября —
уж выпал снег и он не тает,
одеждой чистой покрывает
он город, как бы говоря:
времен лихих бесчеловечность
я скрою, восхвалив красу,
в объятьях снежных я несу
и день сегодняшний. И вечность.
 

«Ты встретил меня горьким запахом гари…»

(Вокруг Пулково осенью 2002 года горел торф)

 
Ты встретил меня горьким запахом гари,
о, Ленинград-Петербург,
ранней осенью этого странного года.
Ты – старый супруг, стара и супруга твоя,
имя которой – Нева…
Триста лет вы прожили вместе —
от блеска имперской столицы
до коммунальных квартир,
от пышных балов – до блокады, голода, смерти —
всё вы прошли вдвоем, всё стерпели, всё победили.
Но грусти налет лежит на тебе,
о, Ленинград-Петербург.
В печальной красе встретишь ты
свой юбилей…
Слава тебе, город роскоши и нищеты,
город побед и страданий,
город белых ночей и любви!
 

«Когда выпадает снег…»

 
Когда выпадает снег,
на земле наступает покой,
будто жизни стремительный бег
остановлен снежной рукой.
 
 
Снег и собачий лай
тишину нарушают порой,
и с улыбкой святой Николай
любуется русской зимой.
 

«Ты встретил меня холодным дождем…»

Петербургу

І

 
Ты встретил меня холодным дождем,
но ты прошептал: давай подождем.
К утру, наконец, моросить перестало,
сквозь тучи солнце вдруг засияло
и город печальный ему улыбнулся,
как будто от тяжкой дремоты очнулся.
Город прекрасный с тяжелой судьбою,
где бы я ни жил – ты рядом со мною.
 

ІІ

 
Ты посетил многие страны,
ты видел моря, пляжи и пальмы,
горы, озера и океаны,
но все они для тебя театральны.
Петербургский же холод и слякоть,
они – твоей русской души кусочек,
они – как черного хлеба мякоть
как крепкого русского чая глоточек.
 

«Багдад – этот город…»

Жаль будет Багдада – красивый город.

Кн. Алексей Павлович Щербатов, в беседе. 2002 год

 
Багдад – этот город
судьбе не рад.
Багдад, где бомбы и взрывы
покрыли его, как нарывы,
где с кровью смешан песок,
где пуля ищет висок,
где в развалинах воют старухи
и над трупами кружатся мухи,
И горько рыдает пустыня:
«О, люди, и их гордыня!»
 

2004

«Я под ноги себе смотрю…»

И бєден тот, кто, сам полуживой

У тени милостыни просит.

О. Мандельштам

 
Я под ноги себе смотрю
и вижу свою тень,
мы с ней вдвоем, как парочка гуляем.
Куда бы я ни шел, она всегда со мною.
Я руку подниму – она мне вторит.
Иногда
я с ней играю: вдруг
я круто повернусь и двигаюсь назад.
Ее как будто нет, но я-то знаю:
она идет за мной и надо мной смеется.
Мы входим в дом, на лестнице темно,
ее опять не видно.
Я захожу в квартиру, зажигаю свет —
и вдруг она со мною!
Долго сидим мы молча.
Час уж поздний, пора ложиться спать.
Я лампу потушил, мы в полной темноте.
Но, лежа на боку, я знаю:
она, лицом ко мне, лежит со мною рядом.
Как это хорошо: я не один.
Она – вот чудеса – меня немножко греет!
 

«Я ухожу из мира четких форм…»

 
Я ухожу из мира четких форм
в мир смутных очертаний,
где нет ни ясных норм,
ни творческих дерзаний.
Но я безмерно рад,
что был когда-то зрячим,
что видел и творил
по мере моих малых сил,
пока Господь меня не попросил
уйти в мир смутных очертаний,
где всё двоится и плывет,
но, как и раньше, манит и зовет.
 

Димер (урожд. Бойко) Евгения Александровна
(род. 1925) – поэт, прозаик, эссеист

Родилась в Киеве. Мать её была врачом, а отец – агрономом-энтомологом. В начале Великой Отечественной войны отец ушел на фронт, и семья получила полуофициальное известие, что он погиб. Лишь в 1963 году стало известно, что он был ранен, но выжил. Но встреча с дочерью не состоялась: он умер в 1966 году, когда был уже куплен круиз в СССР с заездом в Одессу.

В сентябре 1943 году была насильно эвакуирована немцами в Польшу. Много раз попадала под артиллерийские обстрелы и бомбёжку. В Польше вышла замуж за инженера-строителя, вместе с фирмой переброшенного в Италию. Весной 1945 года муж был убит при налете американской авиации.

Мама, чтобы быть ближе к дочери, добровольно выехала в Германию. Работала в Баварии (возле Мюнхена врачом), лечила иностранных рабочих и фольксдойче (немцев из других стран). После капитуляции Германии женщины воссоединились. У Димер родилась дочь.

Чтобы избежать репатриации выдавала себя сначала за итальянку, потом полячку. Как польская беженка осенью 1945 года была принята в Мюнстерский университет, студенческое общежитие которого принадлежало лагерю беженцев Гревен (по названию города, где он находился). Мама (тоже ди-пийка) работала в двух лагерях (военных казармах): Райне и Эссен-Край.

В 1949 году Е. Димер окончила юридическо-экономический факультет Мюнстерского университета (Вестфалия), удостоилась степени магистра ив 1951 эмигрировала в США. С тех пор и до настоящего времени живет в штате Нью-Джерси. Пока овладевала языком, работала продавщицей в пекарне, моделью причесок, медицинской лаборанткой, ассистенткой фокусника. Когда выучила, больше 25 лет была переводчицей в суде. Вскоре по приезде в США вышла замуж. Является мамой и бабушкой двух внуков.

Стихи пишет с детства. Большое количество стихов написано в Италии, но все они сгорели в машине во время американской бомбёжки. Некоторые поэтесса потом восстановила по памяти. Первым читателем начинающего автора был Л. Ржевский, давшей ей ряд ценных советов. Поэтическим наставником Е.А. Димер был Б. Нарциссов[68]68
  В архиве Димер около 90 писем Нарциссова к молодой коллеге.


[Закрыть], прививший ей интерес как к мировой поэзии, так и к русской XIX – начала XX века; учивший ее поэтическим размерам, приемам, но, к счастью, не сумевший внушить свойственный его собственной поэзии мрачный взгляд на жизнь. Дружба связывала Е. Димер и с Р. Березовым.

Судьба эмигрантки представляется юной поэтессе как «сложно напетая» русская песня, где радостное и грустное сливаются в один мотив («Две судьбы»). Через много лет поэтесса найдет для выражения судьбы чужестранки на улицах Бродвея удивительно трогательную и образную антитезу: нью-йоркская метель и русский подснежник. Но и видеть свет только «из своего окошка», замыкаться в своих эмигрантских проблемах поэтесса не намерена. Еще в 40-е годы она сумела услышать в магическом звуке скрипки предвестие того, что закат станет «розовым рассветом» («Варшава»). А в стихотворении «Красота» несколько наивно, но вполне искренне выразила уверенность, что в далекие времена «засияют счастливые лица». Не смогла поэтесса пройти мимо и американской трагедии 11 сентября. И хотя ее стихотворение «Пред циклом нулевым» с художественной точки зрения уступает тому, что обычно создает Димер, она не могла не написать его, откликаясь на трагедию своей второй родины. В поздних стихах поэтессы метафора жизни-песни получила второе дыхание. «Жизнь – песня. Она то грустна, то беспечна», – подводит итог своим многолетним размышлениям Е. Димер.

Эта жажда жизни выразилась и в интересе автора к путешествиям. Стихи о Пизанской башне или Мертвом море, с одной стороны, являются свидетельством тонкого видения поэтом деталей (солнце «катится золотой монетой»; «по-вдовьи рыдает залетная птица»; утесы и кручи, спускаются, «как верблюды к воде средь барханов»; Пизанская башня – «хромая»), с другой – неизменно переводят текст в философские размышления.

Впрочем, это относится и к стихам о войне. Достаточно вчитаться в удивительное стихотворение «Вагон на свалке».

Проза Е.А. Димер в еще большей степени, чем стихи, полна подробностями, деталями.

Несмотря на возраст, писательница ведет активную творческую жизнь. Она пишет роман. Является секретарем и казначеем Клуба русских писателей в Нью-Йорке, ведет активную переписку. Близко знающие Е.А. Димер люди отмечают ее изящество как в поэзии, так и в одежде, в манерах, в разговорах, в письмах. Писательница умеет с юмором говорить и о себе, и о времени (пример тому стихотворение «Всё наоборот») – верный признак того, что ни о какой старости автора и речи быть не может.

Сочинения

Дальние пристани (Стихи). – Louvain, Belgium, 1967

С девятого вала (Стихи). – Sea Cliff, 1977,

Молчаливая любовь (рассказы и стихи). Предисловие В. Завалишина. – Нью-

Йорк: Sea Cliff, 1979.

Оглядываясь назад (мемуары). – Н.-Й., 1987

Две судьбы (Стихи). – Н.-Й., 1993.

Под знаком Козерога (Воспоминания и рассказы). – Н.-Й., 1998

Здесь даже камни говорят (Стихи). Нью-Йорк, 2001.

Времена меняются (Рассказы). – Киев, 2007.

Моё окно (Стихи). – Киев, 2010.

Публикации

В Нью-Йоркской гавани // Совр. 1965. № 11

В сабвее//НЖ № 176.

Виноград // Совр. 1978. № 37 / 38.

В Нью-Йоркской гавани // Совр. 1965. № 11.

Гибралтар// Совр. 1965. № 11.

Лилия // Совр. 1969. № 19.

Медальон (рассказ) //Радуг (Киев). 2000. № 3–4.

Мой друг Борис Нарциссов // НЖ. № 240.

Неожиданная месть // Совр. 1967. № 14 / 15.

Осень // Совр. 1963. № 7.

Письма // Совр. 1963. № 8.

Роковой поворот //НЖ. № 238.

Стихи //Встречи. 1982–1986, 1994, 1996–1998.

Стихи // Совр. 1977. № 33 / 34.

Стихи //Ренессанс (Киев), 1996, 14(4).

Стихи //Ренессанс (Киев), 1996, 14(4).

Стихи // Мосты 2. 2009 № 24, 2010.

Черная жемчужина (рассказ) //Ренессанс (Киев), 1996, 14(4).

Две судьбы

 
Бой протяжный кремлевских курантов
Из эфира явился, как дух,
Мне напомнив, что в двух вариантах
Предоставлена жизнь эмигрантам —
Две судьбы у меня на роду.
 
 
Эмигрантская – сложно напета,
Хоть какую не тронешь струну;
А другая судьба, как комета,
В звездных путах замаявшись где-то,
Угасает в бессрочном плену.
 
 
В ней – мой путь, неисхоженный мною,
Запою в отчем доме не я,
Не смогу насладиться весною.
Где ты, парень (теперь с сединою),
Полюбить не успевший меня?..
 
 
Я виски погружаю в ладони,
Вижу: годы встают на дыбы
И несутся галопом, как кони…
Бьют куранты. И в их перезвоне
Две судьбы у меня, две судьбы.
 

Вагон на свалке

 
Он ждет своей судьбы покорно,
Вагон товарный, без колес…
И был со свастикою черной
Иль со звездой твой паровоз?..
 
 
Читаю путь твой, как по книге,
По книге с тысячей страниц:
Из Львова, Кракова и Риги
Евреев вез ты в Аушвиц…
 
 
Тащил снаряды из Берлина
На вросший в землю Сталинград;
Из Киева рабов, картины
И мебель доставлял назад.
 
 
И в дальний путь ты вез бесплатно —
В Сибирь, в Москву на эшафот:
Недаром старой крови пятна
Покрыл на досках креозот.
 
 
Ты говоришь нам, что напрасно
Прошел наш век, и кровь лилась,
Вагон товарный, грязно-красный,
Где не понять, где кровь, где – грязь.
 

1946

Варшава
(картинка из прошлого)

 
Шопен, как шепот листьев Польши.
 

Игорь Михалевич-Каплан

 
Варшава утопала в омуте военном:
Гнала по площади охрана русских пленных;
В домах сгоревших окон черные глазницы
Испуганно глядели на судьбу столицы.
 
 
А на Бродвее польском – славной Маршалковской —
Разгуливали офицеры в форме броской.
И даже радио постигла перемена:
Бравурный Вагнер подавил совсем Шопена.
 
 
Под музыку его, усердием объяты,
Гусиным шагом мерили асфальт солдаты…
Быть может, в сквере прячется еще свобода?
Ан нет! «Для немцев только», – вывеска у входа,
 
 
Чтоб дети польские кататься не посмели
На пегом ослике и яркой карусели…
Но неожиданно у старого портала,
Толпою обрастая, скрипка зарыдала.
 
 
Седой скрипач играл искусно, вдохновенно
Для публики случайной полонез Шопена.
А рядом, у артиста ног, покрытых рванью,
Лежала шапка, ожидая подаянья.
 
 
И чудилось: на проводах, ему внимая,
Застыла в трансе, словно ноты, птичья стая.
Магическим смычком касалась сердца скрипка,
Таинственно рождая слезы и улыбки.
Закат уже казался розовым рассветом…
Звенели, в шапку падая, монеты.
 

1947

Красота

Красота спасет мир…

Ф.М. Достоевский

 
Как хорош эдельвейс средь обветренных скал
Иль багрянец приморских закатов,
Полотно, что художник в порыве создал…
Красота победит смертоносный напалм
И шальной огнедышащий атом.
 
 
Пусть коснется она и друзей, и врагов
Благотворным глубоким дыханьем, —
Мы, прозрев и покончив под песни без слов
С вавилонским смешением всех языков,
Руку дружбы друг другу протянем.
 
 
Время больше не ждет, где-то вещий набат
Раздается то громче то глуше
И все манит и манит в таинственный сад,
Где срывают любовь, как с ветвей виноград,
Чтоб теплели холодные души.
 
 
И волшебно возникнет огромный тираж
Тех газет, где на первых страницах
«Мир спасла красота” поместят репортаж;
И под звон переливчатый поднятых чаш
Засияют счастливые лица.
 

1948

Падающая башня Пизы

 
Была ль геолога ошибка —
И не учел в расчетах он,
Что грунт для стройки слишком зыбкий
И башня может дать наклон?
 
 
Не принял, может, во вниманье
Строитель тяжесть толстых стен?..
И вот бессмертное созданье
Сюрпризом стало: дало крен.
 
 
Одно из редкостных явлений.
Неважно, кто в чем виноват!
Ведь большинство изобретений —
Людских ошибок результат.
 
 
Есть сотни башен без сюрпризов,
И к ним обычный интерес.
Но лишь одна, хромая, в Пизе
Осталась чудом из чудес.
 

1949

Чужестранцы

 
На нью-йоркском Бродвее мятежном,
Где метель затевает игру,
Подарили мне первый подснежник,
И несу осторожно и нежно
Я его, как свечу на ветру.
 
 
Беззащитный был грубо заброшен.
В этот ад, что в бетоне увяз,
Из далекой березовой рощи,
Где впервые у тропки заросшей
Приоткрыл он застенчиво глаз.
 
 
И я тоже здесь гость – за морями
Отчий дом мой. Оттуда давно
Унесло меня злыми ветрами.
Но порой все смотрю я упрямо
В незабытого детства окно.
 
 
А вокруг в беспорядочном танце
Закружились снежинки живей,
Я иду среди шума, как в трансе;
Мы с подснежником – два чужестранца:
Нас судьба занесла на Бродвей.
 

Моё окно

 
В моё окно, как бы в мишень,
Летит цветных лучей поток,
В который самолета тень
Нырнула, как средь волн челнок.
 
 
Мое окно – киноэкран:
На нем холмы и пышный сад,
Шоссе – машины там с утра
Снуют весь день вперед-назад.
 
 
А дальше – город скрыла мгла.
И даже часто мнится мне:
Я так прожить всю жизнь могла б.
Но только ль света, что в окне?..
 

1975

Мертвое море

 
К морю жмутся, толкаясь, утесы и кручи,
Как верблюды к воде средь барханов сыпучих;
И колеблются в дымке горбатые спины,
Где виляет, змеится тропа бедуина.
 
 
Бури камень долбят и ломают, и крошат,
Берега устилая соленой порошей.
Но сейчас – тишина. Соляные метели,
Распустив паруса, – улетели.
 
 
В небе солнце, катясь золотою монетой,
Льет на землю потоки слепящего света;
И, рыдая по-вдовьи, залетная птица
Сиротливо над тихим заливом кружится.
 
 
А меня в бирюзовое влажное ложе
Невысокие волны удобно уложат,
Как дитя в колыбель, с материнскою лаской,
И поведают шепотом быль…или сказку?
 
 
О дворцах, под водой погребенных, и храмах
Городов, заклейменных навечно грехами…
И Содом, и Гоморра, что здесь утонули,
Предо мной возникают – во сне…наяву ли?
 
 
Поколенья уходят, в веках пропадая,
И теряется след их в пустыне Синая…
Свитки прошлого, словно священную Тору,
Развернуло доверчиво Мертвое море.
 

1984

Всё наоборот

 
Вызывают удивленье
Сочетанья слов, явленья,
Где весь смысл наоборот,
 
 
Скажем: старый Новый год,
Скороходы-черепахи,
Чистоплотные неряхи,
 
 
Летом снежная метель,
Без лошадок карусель;
Пятна белые на карте,
 
 
Хризантемы в раннем марте,
Безголосый соловей
И дождливый суховей,
 
 
Свиньи – тонкие гурманы
И прозрачные туманы,
Без плодов фруктовый сад
 
 
И без музыки парад.
Русский стол без кислых щей…
Их полно – таких вещей.
 
 
Я и счет им потеряла,
Начинаю все сначала,
Повторяю как в угаре:
 
 
Старый, новый, новый, старый…
Ну, какой же это год?
Всё у нас наоборот.
 
 
До того я отупела,
Что нечаянно надела
Платье задом наперед.