Текст книги "Письма Чехова к женщинам"

А. П. Чехов – О. Л. Книппер

4 окт. 1900 г., Ялта

Милая моя, если выеду, то 12 октября, не раньше. Буду телеграфировать, это обязательно. С пьесой вышла маленькая заминка, не писал ее дней десять или больше, так как хворал, и немножко надоела она мне, так что уж и не знаю, что написать тебе о ней. У меня была инфлуэнца, болело горло, кашлял неистово; едва выходил наружу, как начиналась головная боль, а теперь дело пошло на поправку, уже выхожу… Как бы ни было, пьеса будет, но играть ее в этом сезоне не придется.

Подумай-ка, в какой гостинице или каких меблированных комнатах мне остановиться. Подумай-ка! Мне такую комнату, чтобы не скучно было проходить по коридору, не пахло бы. В Москве, вероятно, буду переписывать свою новую пьесу начисто. Из Москвы поеду в Париж.

Ну, будь здорова, моя золотая, ненаглядная девица. Играй себе помаленьку да обо мне иногда вспоминай.

Нового ничего нет. Повторяю, будь здорова, не хандри.

Твой Antonio

О. Л. Книппер – А. П. Чехову

13-ое окт. 1900 г., Москва

Еще раз пишу тебе, мой ялтинский отшельник, хотя искренно хочу, чтобы мое письмо не застало тебя на юге. Ведь ты уже собираешься в дорогу, правда? Я тебя жду, жду, жду отчаянно. Чего же тебе еще писать? О себе? Я сплю, ем, играю на сцене; живу ли я? Не знаю. Мне все кажется, что у меня жизнь или прошла, или вся в будущем. Что вернее, как ты думаешь? Эти дни чувствую себя плохо, должно быть простудилась. Вчера, слава Богу, не играла, и вечером пошла с Машей на «Снегурку» в Новом театре и очень была рада, что пошла, т. к. яснее чувствую теперь все заслуги нашего театра и вижу его промахи[165]165
  С. Глаголь в обширной статье «Проблески новых веяний в искусстве и московские театры», помещенной в № 12 «Жизни», заметил, что «Снегурочка» в Малом театре несопоставима со спектаклем МХТ, как несопоставима олеография с «полной творческого замысла картиной».


[Закрыть]. И теперь уже не считаю нашу «Снегурку» проваленной и нос не вешаю. Ты приедешь – все увидишь непременно, все спектакли – как я радуюсь этому! Ты приедешь милый, хороший, ласковый, да? Я тебя помню таким, каким ты был в минуту нашей разлуки на Севастоп. платформе – так ты и врезался в моей памяти – твое лицо твое выражение.

С нетерпением жду телеграммы, присылай скорее, скорее. Сегодня ты бы должен быть здесь, нет – завтра, если бы выехал 12-го, как предполагал. Почему ты все меняешь свои планы?

Ну, будь здоров, до скорого свиданья, тянучка моя, целую тебя и обнимаю.

Твоя Ольга

О. Л. Книппер – А. П. Чехову

11-ое дек. 1900 г., Москва

Я не могу примириться с тем, что мы расстались. Зачем ты уехал, раз ты должен быть со мной, – ты ведь мой? Вчера, когда уходил от меня поезд и вместе с ним и ты удалялся, я точно первый раз ясно почувствовала, что мы действительно расстаемся. Я долго шла за поездом, точно не верила, и вдруг так заплакала, так заплакала, как не плакала уже много, много лет. Я рада была, что со мной шел Лев Ант., я чувствовала, что он меня понимает, и мне нисколько не стыдно было моих слез. Он так был деликатен, так мягок, шел молча. На конце платформы мы долго стояли и ждали, пока не уйдут эти люди, провожавшие тебя, – я бы не могла их видеть, так они мне были противны. Мне так сладко было плакать и слезы были такие обильные, теплые, – я ведь за последние годы отвыкла плакать. Я плакала и мне было хорошо. Приехала к Маше, села в угол и все время тихо плакала; Маша сидела молча около меня, Марья Тимофеевна в другой комнате тихо разговаривала с Сулержицким. Конец главы. Потом они перешли к нам и Лев Ант. начал тихо экзаменовать двух Марий по физике, геометрии, тихо смешил нас. Я сидела уткнувши нос в подушку и слушала все как сквозь сон. Что-то он им много рассказывал из своей жизни, показывал фокусы, а я уже совсем забылась, мысленно ехала с тобой в вагоне, прислушивалась к мерному стуку колес, дышала специфическим вагонным воздухом, старалась угадать, о чем ты думаешь, что у тебя на душе, и все угадала, веришь?

Потом мы тихо поужинали. Сулержицкий и Дроздова смешили нас, – у них установились какие-то курьезные отношения и особая манера разговаривать. Они ушли, а мы легли спать. Спала плохо, тяжело, встала поздно, к 12-ти пошла в театр, узнала, что репетиции нет, т. к. репетируют «Штокмана», Раевская больна и ее заменяет Кошеверова, чтоб не ломать спектакля. Из театра пошла к Раевской, – навестить. У меня было хорошо и мягко на душе, и снежок так хорошо сыпал: я люблю ощущение такого покоя и тепла. Раевская еле говорит, лежит, у нее сильнейший бронхит при температуре 39,2. Потом приехала домой, поболтала с Элей и Володей, пообедала, почитала Д’Аннунцио и села тебе писать, мой милый, хороший Антон.

В субботу ты, верно, получишь мое письмо, ведь на 5-й день приходят письма? Как ты доехал? Каковы оказались твои спутники, не беспокоили тебя сигарой? Разговаривал ли с ними? Сейчас нет 5-ти час, в 9 ч. ты будешь в Варшаве. Смотри не простудись при переходе в другой поезд, ради Бога, береги себя, и не сердись на меня, что пишу об этом, милый мой, и называй меня по-прежнему и «дуся», и «собака» и «славная девочка», да?

Антон, знаешь, я боюсь мечтать, т. е. высказывать мечты, но мне мерещится, что из нашего чувства вырастет что-то хорошее, крепкое, и когда я в это верю, то у меня удивительно делается широко и тепло на душе, и хочется жить и работать, и не трогают тогда мелочи жизненные, и не спрашиваешь себя, зачем живешь. А ты во мне поддерживай эту веру, эту надежду, и нам обоим будет хорошо, и не так трудно жить эти месяцы врозь, правда, дорогой мой? Мне почему-то кажется, что ты не нехотя сядешь писать теперь, а напротив, отдохнешь, пофланируешь по Ницце и самого потянет за письменный стол.

А я буду знать, что ты пишешь? Хоть вкратце.

Я все вспоминаю наше прощание в Севастополе и прощание вчерашнее. Насколько последнее сильнее и определеннее, правда?

Буду жить, работать, киснуть не буду, а буду мечтать о весне, о нашем свидании. И ты тоже, милый мой, родной мой? Целую твою милую голову и хорошие глаза твои, и мягкие волосы, и губы, и щеки, и умный лоб и прижимаю тебя к груди, и люби, люби меня и пиши чаще

твоей собаке

А. П. Чехов – О. Л. Книппер

12 дек. 1900 г., Вена

Милая моя, какого я дурака сломал! Приехал сюда, а здесь все магазины заперты, оказывается – немецкое Рождество! И я не солоно хлебавши сижу теперь в номере и решительно не знаю, что делать, что называется, дурак дураком. Дорожных ремней купить негде. Одни только рестораны отперты, да и те битком набиты франтами, около которых я показался бы просто замарашкой. Ну, да что делать!

Завтра я уезжаю в Nice, a пока с вожделением поглядываю на две постели, которые стоят у меня в номере: буду спать, буду думать! Только обидно, что я здесь один, без тебя, баловница, дуся моя, ужасно обидно. Ну, как живешь там в Москве? Как себя чувствуешь? Идут ли репетиции? Далеко ли ушли?[166]166
  Речь о репетициях «Трех сестер».


[Закрыть] Милая, всё, всё пиши мне, подробнейшим образом, каждый день! Иначе у меня будет настроение черт знает какое.

От Бреста до Вены нет снегу. Земля сегодня кислая, как в марте. Непохоже на зиму. Спутники у меня были скучные.

Пойду, дуся, вниз обедать или ужинать – не знаю, как назвать, потом завалюсь спать. Крепко тебя целую, жму твои ручки, девочка моя чудесная. Не забывай меня, не забывай! В Ницце, как приеду, в тот же день пойду на почту – быть может, твое письмо уже пришло.

Пиши, деточка.

Твой Antoine

О. Л. Книппер – А. П. Чехову

12-ое декабря 1900 г., Москва

Вот ты и в Вене сейчас, дорогой мой! Если был в театре, как предполагал, то, верно, уж вернулся и лег под пуховичок, в объятия Морфея, правда? Хотя я сейчас не соображу разницу во времени.

А я вернулась из театра раньше 12, закусила, разделась, умылась, надела халатик и села тебе писать. Буду так делать каждый вечер, если не очень буду уставши. Завтра или послезавтра получу от тебя весточку.

Каждый раз, как иду или еду по Дмитровке и мимо Страстного монастыря, вспоминаю, как я там ездила с тобой, отвозила тебя домой, и как нам хорошо было ехать. Мне без тебя пусто, пусто, – твое лицо еще так живо передо мной, так ясно слышу голос твой. А приду к Маше – и совсем тоскливо!

Вчера вечером я наконец была в бане, вымыла свою гриву, и теперь попугала бы тебя ведьмой как следует! Потом сидела, болтала с своей приятельницей Ольгой Михаил. – помнишь? Я ее больше месяца не видала, всех бросила, пока ты был здесь.

Сегодня была занята целый день. С 12-ти репетировала «Сестер», и довольно кисло, «сам» немножко прихворнул, не приехал. Судьбинину сделал выговор Влад. Ив. за то, что не знал наизусть 1-го акта, тот по обыкновению надерзил – как это противно! По-моему, ему не след играть Вершинина – вульгарен. Он, верно, чувствует, что он подставной, и халатно относится к роли[167]167
  Тем не менее С. Н. Судьбинину пришлось сыграть эту роль, когда долго болел К. С. осенью 1901 г., а В. И. Качалов, его дублер, был чрезмерно загружен.


[Закрыть]. Потом репетировали – о ужас – «Чайку»! Раевская больна и ее заменяет Павлова – ты ее не знаешь[168]168
  В. Н. Павлова репетировала в «Чайке» вместо Е. М. Раевской Полину Андреевну, но не играла ее; Раевская оставалась единственной исполнительницей этой роли. А. П. не знал Павлову, так как она недавно пришла в театр по окончании Филармонического училища (в мае 1899 г.) и не сыграла еще ни одной сколько-нибудь заметной роли.


[Закрыть]. Кажется, будет хороша.

Обедала у Маши. Она, бедная, не спала всю ночь, и потому лежала, и я вздремнула, т. к. немножко как будто простудилась. А с Машей что-то творится все это время, я уже давно подмечаю.

«Мертвых» играли, кажется, недурно. Маша была и смотрела с интересом. Тебе надоело, наверное, о театре? Ну, будет, милый, хороший мой!

Я все вспоминаю свои слезы – не смейся – как я хорошо, тепло плакала! Я счастлива, что могу еще так плакать. Что у тебя на душе? Не надо только гнета, не надо едкой тоски; отдыхай, будь покоен за меня, набирайся здоровья, сил, пиши, работай, посылай мне письма, думай обо мне, питайся хорошенько, живи с комфортом и жди меня – во, сколько дел!

Целую тебя и горячо и нежно, спи хорошо, не грусти, любуйся на европейскую жизнь.

Твоя, твоя Ольга.

Посылаю лепесточки с моей азалеи.

Влад. Ив. собирается ехать в Ментону, наверное там увидитесь[169]169
  Н.-Д. должен был отправиться в Ментону к сестре.


[Закрыть].

Твоя Ольга

А. П. Чехов – О. Л. Книппер

14 дек. 1900 г., Ницца

Актрисочка моя чудесная, ангел мой, жидовочка, здравствуй! Только что приехал в Ниццу, пообедал и вот первым делом пишу тебе. Вот мой адрес: rue Gounod, Pension Russe, Nice, a для телеграмм – Pension Russe, Nice. Голова кружится от дорожного утомления, сегодня ничего не стану писать, напишу завтра, а сегодня только позволь поцеловать тебя 10 000 раз, деточка моя. Идет дождик, но тепло, удивительно тепло. Цветут розы и цветы всякие, даже глазам не верится. Молодые люди в летних пальто, ни одной шапки. У меня перед окном арокария, такая же, как у тебя, только с большую сосну величиной, растет в земле.

В Вене было скучновато; магазины были заперты, да и ты велела остановиться в Hotel Bristol’e. Этот отель, оказывается, лучший в Вене; дерут чертову пропасть, не позволяют в ресторане читать газеты, и все разодеты такими щеголями, что мне было стыдно среди них, я чувствовал себя неуклюжим Крюгером[170]170
  С.-И.-П.Крюгер возглавлял борьбу буров против английских колонизаторов; в газетах помещались его фотографии, писалось и о его внешности типичного патриархального фермера.


[Закрыть]. Ехал я из Вены на express’e в I классе. Лупили чертовски, как птицы. У меня было отдельное купе.

Ну, будь здорова, дуся моя. Да хранит тебя Бог и ангелы небесные. Не изменяй мне даже в мыслях. Напиши, как идут репетиции. Вообще пиши как можно больше. Умоляю.

Твой Antoine.

А. П. Чехов – О. Л. Книппер

17 декабря 1900 г., Ницца

Воскресенье. Числа не помню.

Вот уже третья ночь, как я в Ницце, а от тебя ни единой строчки. Что сей сон значит? Как прикажете сие понять? Милая моя Оля, не ленись, ангел мой, пиши твоему старику почаще. Здесь, в Ницце, великолепно, погода изумительная. После Ялты здешняя природа и погода кажутся просто райскими. Купил себе летнее пальто и щеголяю. Вчера послал в Москву III акт пьесы, а завтра пошлю IV. В III я изменил лишь кое-что, а в IV произвел перемены крутые. Тебе прибавил много слов. (Ты должна сказать: благодарю…) А ты за это пиши мне, как идут репетиции, что и как, все пиши. Оттого, что ты не пишешь мне, и я не хочу писать. Баста! Это – последнее письмо.

Был у меня сегодня художник Якоби. Третьего дня виделся с Максимом Ковалевским – московскою знаменитостью[171]171
  Историк, юрист, социолог, профессор государственного права Московского университета М. М. Ковалевский был очень популярен как лектор, а его квартира стала местом встреч интеллектуальной элиты. В 1886 г. он был отставлен от кафедры министром просвещения за слишком откровенные высказывания перед студентами. После отставки жил за границей, в 1901 г. основал в Париже русскую Высшую школу общественных наук. «…Профессор всех юридических и гуманитарных наук, блестящий М. М. Ковалевский, грузный барин, сумевший, несмотря на объемистый ученый багаж, сохранить подвижность ума и неистощимую веселость» – так писала о нем в своих воспоминаниях А. В. Тыркова-Вильямс.


[Закрыть], получил от него приглашение и скоро поеду к нему обедать, на его даче в Beaulieu. Скоро поеду в Монте-Карло играть в рулетку.

Пиши мне, дуся, не ленись. У тебя куча моих писем, у меня же – ни единого. Чем я тебя так прогневал?

Маша уехала?

Сообщи Вишневскому мой адрес, буде он пожелает: 9 rue Gounod, Nice (или Pension Russe, Nice).

Здесь очень кормят. После обеда приходится дремать и ничего не делать, а это нехорошо. Надо будет изменить жизнь, есть поменьше.

Публика у нас в Pension’e русская и притом ужасно скучная, ужасно. И все больше дамы.

Крепко тебя целую и обнимаю мою милую бабусю. Не забывай меня. Вспоминай хоть раз в неделю. Еще раз обнимаю, и еще.

Твой Antoine.

О. Л. Книппер – А. П. Чехову

18-е дек. 5 ч. 1900 г., Москва

Прости, что пишу карандашом, милый мой. Я сегодня уложила себя в постель, т. к. боюсь начала бронхита. Был у меня театральный доктор, стукал, слушал, говорит, что сильное катаральное состояние горла, бронхита нет, температура немного повышена. Понять не могу – возможно ли будет играть завтра «Одиноких» и послезавтра «Мертвых». Сейчас опять доктор приедет и тогда должен дать ответ в театр. Там уже беспокойство, Немирович приехал сегодня из Питера и сейчас заезжал, чтоб узнать, как я и что я. Сейчас у меня 37,5, очень больно кашлять. Играть я могла бы, конечно, но что будет потом? Я ведь уже давно чувствую недомогание, три раза у меня были приступы, и я отделывалась, глотая хину. Вчера мне было очень нехорошо, с репетиции приехала домой совсем кислая, даже тебе не писала, не знала, как буду играть вечером «Дядю Ваню». Голос отказывался, но сыграла прилично – 2-ой акт даже по-новому. Вечером сделала себе компресс из скипидара на грудь, выпила чай с ромом, приняла хины и вот сегодня лежу. Ну, однако скучно об этом – мало интересного. Настроение у меня от стужи подавленное, жду конца холодов. Лежу сегодня и читаю, учу роль, и счастлива, что не надо никуда идти. Маша сидела у меня и придет еще вечерком. Она сегодня не уехала, т. к. прибыл поверенный Перфильевой, и она возилась с продажей[172]172
  Речь о продаже Кучук-Коя.


[Закрыть]. Ты ей должен хороший процент дать за хлопоты, слышишь? Купчую будет совершать Коновицер, кот. она дала доверенность, а то ей пришлось бы еще оставаться на неопределенный срок. А она устала, она вообще стала слабенькой, Маша утомляется; у нее такой измученный вид. Она должна ехать в Кучукой, нанимать там человека для Перфильевой и поместить его там. Коновицер был так любезен, что взял на себя хлопоты здесь в Москве.

А почему сегодня нет письма от тебя? Вчера не было, сегодня нет. Хоть бы несколько строк написал. Нарочно не писала утром, все ждала от тебя письма, и вот уже под вечер, а ничего нет. Надувать не хорошо, милый мой.

Ведь из Ниццы еще не имею до сих пор ни строчки. Как устроился, каково здоровье, настроение, что думаешь, как на тебя подействовал переход к теплу? Гуляешь ли, как распределены твои часы, скоро ли начнешь писать? Отчего ты матери не черкнешь хоть несколько слов? Я сдуру с радостью сболтнула, что получила от тебя письмо, а потом почувствовала, что не надо было мне этого говорить. Ей было больно. Ведь ты ей прежде всегда писал, отчего же теперь так относишься невнимательно. Зачем огорчаешь старуху? Она подумает, что ты через меня изменился к ней. Будь с ней помягче, прошу тебя. Ведь она тебя любит, и вы жили всегда хорошо, зачем же перемена? Напишешь ей, дорогой мой? Ну, неловко писать лежа, кончаю. А ты вспоминаешь «Дрезден»? Мечтаешь о весне? Целую тебя, милый, хороший мой, пиши, пиши и люби свою девочку – собаку тож.

А. П. Чехов – О. Л. Книппер

26 дек. 1900 г., Ницца

Милая актрисуля, это письмо дойдет к тебе в Новый год; значит с новым годом, с новым счастьем! Целую тебя, если хочешь, тысячу раз и желаю, чтобы исполнилось все, что ты хочешь. И чтобы ты осталась такою же добренькой и славной, какой была до сих пор.

Но, однако, как твое здоровье? Последних два письма, писанных карандашом, меня испугали, и я хоть не стукал твоей селезенки, но побаиваюсь, что у тебя легонький брюшной тиф, а это значило бы, что в театр тебя не пустят по крайней мере с месяц, пьесы мои не будут идти и я вынужден буду играть в рулетку. Но ты здорова? Да? Ну и прекрасно, дуся моя удивительная. Я на тебя надеюсь.

От Маши ни слуху ни духу. Буду писать Средину, пусть напишет хоть два слова, что с матерью.

Здесь, вообрази, вдруг стало холодно, как никогда. Настоящий мороз. В Марселе снегу навалило целые горы, а здесь цветы поблекли в одну ночь, и я хожу в осеннем пальто! В газетах жалобы на необычайный холод. Это отвратительно, боюсь, что впаду в мерлехлюндию. Вчера я был в Ментоне у сестры Немировича; она больна чахоткой, скоро умрет. Ждут Владимира Ивановича и – увы! – Екатерину Ник. Недаром небо такое тусклое, скучное! Придется еще послушать этот смех… Актрисочка милая, я тебя обнимаю и целую; но если и ты отвыкнешь от меня и перестанешь писать, тогда уеду в Австралию или куда-нибудь далеко. Мне никто не пишет, кроме тебя одной! Я забыт. Кланяйся дяде Саше и Ник. Ник. Целую тебя нежно.

Твой Antoine

О. Л. Книппер – А. П. Чехову

27 дек./8 янв. 1900 г., Москва

Я тебя не понимаю, Антон! Меня тревожит мысль, что ты не получаешь моих писем, я не могу понять, что сие значит, посылаю телеграмму, а ты хоть бы одним словом ответил, получил ли хоть одно мое письмо. Подумай: в последнем письме ты пишешь, что не получал от меня ничего и сам не будешь писать, и с тех пор я не имею ни одного письма – значит, ты все сидишь без моих писем, или как прикажешь понять все это?

Я отправила тебе 10 писем, как сообщала в телеграмме. Ты теперь, значит, в Monte Carlo, как видно из твоей телеграммы? Играешь в рулетку? Или нет? Просто наблюдаешь за страстями бедных людей?

Я вчера первый раз играла «Дядю Ваню», сегодня играю «Одиноких», а завтра иду на репетицию «Сестер».

Соленый у Громова не выходит, как говорят, будто бы будет играть Санин. Вишневский лучше всех, и остальных хвалят. Мейерхольда не особенно, Артем еще не совсем попал в тон. Пишу с чужих слов, я сама не видела.

Праздник встретила так себе. Долго болтала с Лев Ант. о ссыльных, о их жизни, о смертной казни, – хорошо говорили. Потом зажгли елку, но все кисли, не клеилось. Я мыслями отсутствовала совершенно, да и не совсем хорошо себя чувствовала. В первый день, кот. провела дома и очень тихо, выехала немножко покататься. Я все еще кашляю и голос очаровательный. Скорее бы проходили праздники! Как раз в Новый год получишь мое письмо.

С Новым годом, милый! Я знаю, чего я тебе и себе желаю, а ты чуешь?

Ну, больше не хочу писать, немного обижена на тебя за телеграмму (если это ответ на мою). Не буду писать, пока не получу от тебя известия, что ты имеешь мои письма.

Будь здоров.

Ольга

О. Л. Книппер – A. П. Чехову

1 января 1901 г., Москва

Посылаю тебе свинушку на счастье, милый Антошка, пусть она тебе принесет много хорошего в Новом Году и в новом столетии. Наконец-то получила от тебя известие, что получил мои письма. Хотя не знаю, все ли – пишу 12-ое – верно?

Надеюсь, ты теперь опять здоров и спина не болит больше. А меня не разлюбил? Сегодня я первый раз проехала мимо «Дрездена», вспоминала…[173]173
  В «Дрездене» останавливался А. П. во время своего последнего приезда в Москву.


[Закрыть].

Я вечером, ложась спать, всегда мысленно прощаюсь с тобою, а утром здороваюсь. К Омону я больше не пойду – j’en ai assez[174]174
  С меня довольно (франц.).


[Закрыть] – второй раз не потянет, т. ч. в монахи можешь не идти и спать можешь спокойно на своей широкой мягкой постели. А ты доживешь там до весны, чтоб встретить меня? Я очень любопытна и приеду слушать то, что ты мне хочешь сказать на ухо.

Вчера и сегодня была на репетиции. Сегодня размечали 3-й акт без Конст. Серг. Завтра с ним. Вчера вводили в пьесу Санина. Не знаю, как он будет. Я прохворала и ни одной толковой репетиции не видала. Виделся ли с Немировичем? С твоим любимым Котиком?[175]175
  Так между собой многие в театре называли жену Н.-Д. Екатерину Николаевну.


[Закрыть]

Напиши, что Маша все 4 акта в черном или можно в сером, или в белой рубашечке?

Вчера была в Частной опере, слушала «Садко»[176]176
  Речь о Московской частной русской опере.


[Закрыть], но адски трещала голова, т. ч. удовольствия получила мало. Ну, до следующего письма, дорогой мой писатель!

Целую тебя в глаза и в губы и люблю.

Твоя актрисочка

А. П. Чехов – О. Л. Книппер

2 янв. 1901 г., Ницца

Милая моя дуся, хорошая, славная девочка, удивительная, сейчас мне принесли с почты твое письмо, которое ты послала еще 11 дек. Письмо чудесное, великолепное и, слава небесам, оно не пропало. Твои письма, вероятно, все уже получены, и теперь не беспокойся, таракаша, – все благополучно. От матери и Маши до сих пор не получил ни одного письма, хотя 20-го дек. они уже имели мой точный адрес.

Здесь жить беспокойно, знакомых больше, чем в Ялте, нигде не спрячешься. Просто не знаю, что делать. Получил длинное письмо от К. С. Алексеева. Написал он его до 23 дек., а получил я только вчера. Пишет насчет пьесы, хвалит исполнителей, в том числе и тебя[177]177
  К. С. писал в этом письме о том, что с каждой репетицией он все больше влюбляется в пьесу, что и актеры, «придя на сцену, поняли ее». Об О. Л. сообщал, что она нашла для роли «прекрасный тон. Если займется им, будет играть прекрасно, если будет надеяться на вдохновение —?».


[Закрыть]. Немирович под арестом; Катишь не отпускает его ни на шаг от себя, и я его поэтому не вижу. В пятницу водил его к Ковалевскому обедать, без нее. Вчера я ел блины у здешнего вице-консула Юрасова. Получил вчера громаднейший букет от неизвестной дамы; повертевши его в руках, разделил на малые букеты, которые и послал нашим русским дамам (из Pension Russe), чем и умилил их.

Здесь, дуся моя, удивительная погода. Хожу в летнем. Так хорошо, что даже совестно. Уже два раза был в Monte Carlo, послал тебе оттуда телеграмму и письмо. Милая моя дуся, ты сердишься, что я не пишу, и пугаешь, что не будешь писать мне. Но ведь без твоих писем я зачахну. Пиши почаще и подлиннее. Длинные письма у тебя очень хорошие, я люблю их, прочитываю по нескольку раз. Я даже не знал, что ты такая умная. Пиши, деточка, пиши, заклинаю тебя небесами.

Ты сказала Сулержицкому, что в Египет я не поеду? Скажи, милая. Я теперь пишу и буду писать, чтобы летом ничего не делать. Да и здесь так тепло, что никуда не хочется. Я тебя люблю, но ты, впрочем, этого не понимаешь. Тебе нужен муж, или, вернее, супруг, с бакенбардами и с кокардой, а я что? Я – так себе. Как бы ни было, все-таки я целую тебя крепко, обнимаю неистово и еще раз благодарю за письмо, благословляю тебя, моя радость. Пиши мне, пиши. Умоляю!!

Твой Тото, титулярный советник и кавалер