Текст книги "Тайны льда"

21

Приезд почтенного гостя не обошёлся без криков, гама, суеты и чудовищной путаницы. Почитатели мистера Джерома не подвели. Устроили такой кавардак, что прохожие останавливались поглазеть.

Причина спора была в том, что на Малой Морской улице стояли рядышком гостиницы «Пале рояль» и «Франция». Владелец один, гостиницы одного разряда, и даже адрес одинаковый: дом 6. К несчастью, половине господ требовалось, чтобы Джером жил в «Пале рояле», а другие настаивали, чтобы великого человека поселили только во «Франции», и нигде более. Обмен мнениями перерос в крики с маханием кулаками. Как принято в культурном европейском городе.

Джером проявил терпение джентльмена, не вмешивался. Собачка наблюдала не столь миролюбиво, выбирая, кого бы тяпнуть.

Как часто бывает, спор погас сам собой. Чемоданы англичанина занесли во «Францию». Где же жить англичанину в России, как не во «Франции»? За багажом проследовал Джером. На этом почитатели таланта не угомонились и донесли чемоданы до самого номера.

Жаринцова попросила Тухлю задержаться.

– Сколько дней можете сопровождать мистера Джерома? – спросила она чуть слышным шёпотом.

– Сколько потребуется.

– Чудесно… Моё горло не отпустит несколько дней. Все расходы будут оплачены. Позвольте разъяснить вам, господин Тухов-Юшечкин, одно важное обстоятельство. Я могу надеяться, что это останется сугубо между нами?

Тухля поклялся честью римлянина.

– Визит мистера Джерома оплатил один господин, а впрочем, что тут скрывать: член правления Общества любителей катания на коньках. Мистер Джером должен…

Мадемуазель Жаринцова приблизилась к уху Тухли и пояснила, в чём тайная цель визита Джерома, о которой он не должен догадаться.

– Сделаю, что могу, – искренно обещал Тухля.

Жаринцова протянула тонкую книжицу. Тухля узнал обложку. Строчка владельца была не заполнена.

– Ваш гостевой билет, – прошептала она.

– У меня есть, – гордо ответил он.

– Чудесно… Умеете кататься?

– Давно не практиковался, – уклончиво солгал Тухля. Отступать всё равно поздно.

– Вспомните. Сегодня пусть мистер Джером придёт в себя с дороги, а завтра утром сразу начинайте. Боюсь, что буду лечиться дома. Вся надежда на вас…

– Ни о чём не беспокойтесь, сделаем в лучшем виде, – заявил Тухля. И поразился собственной отваге.

По парадной лестнице спустился мистер Джером в сопровождении поклонников. Жаринцова представила ему мистера «Тухофф-Ушшшечечекин», который будет переводить вместо неё и помогать во всём. На лице Джерома не дрогнул ни один мускул. Он героически попытался повторить варварское русское имя. Зато терьер прорычал нечто злобное на собачьем английском. Тухля сжалился над своим кумиром, сократив гордое имя до «Тухофф». И постарался наладить отношения с псом.

– Вероятно, зовут Монморанси? – вежливо спросил он.

– Иногда, – ответил мистер Джером.

Терьер тявкнул, предупреждая: налаживать отношения с этим толстяком он не намерен. Укусить – всегда готов.

– Господа… нас ждёт… обед… в ресторане Палкина… на Невском, – кое-как выговорила Жаринцова. Голос окончательно отказал ей.

– Разыщу пролётку, – вызвался Тухля, лихо нацепив котелок.

22

Бранд снял фуражку, расправил башлык на плечах и тщательно вытер нос. Ванзаров стянул с головы шапку. Постучал. Не как горничная, настойчиво.

– Войдите, – послышалось из-за двери. Голос сильный, уверенный.

Ванзаров вошёл первым. Чтобы поймать драгоценные мгновения.

В большом кресле сидела дама в чёрном платье. Старше сорока лет, вовсе не старуха, красива, как вино многолетней выдержки. Убранные волосы чуть тронула седина. Никаких украшений, кроме обручального кольца на левой руке. Мгновенный портрет отметил: жёсткая, властная, привыкла получать то, что хочет, умеет прятать волнение, под глазами синяки, что говорит о тревогах и бессонной ночи, держится скромно.

Она резко встала:

– В чём дело, господа?

Бранд оробел, что поручику не пристало, а помощнику пристава – тем более. Ванзаров представил себя и спутника, проглотившего язык.

– Требуется задать вопросы о вчерашнем происшествии, – закончил он.

– Ах, это. – Мадам Гостомыслова будто испытала облегчение. – Ну раз вы из сыскной…

Сев в кресло, она приняла величественную позу. Как генерал на совещании в штабе. Только погон не хватало. Сесть визитёрам не предложила.

– Необходимо опросить вашу дочь.

– Надежде Ивановне нездоровится.

Одна из дверей распахнулась, вошла девушка в тёмно-синем домашнем платье. В гостиной будто стало холоднее. Будто повеяло морозом. Будто пахнуло снежком. Лицо её, чистое, белое, казалось, вырезано изо льда. Мгновенный портрет запнулся и промямлил, что барышне не больше двадцати одного, воспитана, умна, не избалованна, не капризна.

– Мама? – спросила она, бросив взгляд на незнакомых мужчин и на одном из них задержавшись чуть дольше, чем позволено воспитанной барышне.

Щекотливая ситуация не смутила генеральшу.

– Это из полиции, Наденька. Выясняют вчерашнее происшествие.

Ванзаров выдержал взгляд светлых глаз, похожих на замёрзшие омуты. Бранд чихнул и стушевался окончательно.

– Спрашивайте, господа. – Барышня присела на диванчик рядом с матерью.

Ванзаров счёл нужным представиться ещё раз. И смущённого Бранда тоже представил. Что не произвело на Надежду Ивановну впечатления. Редкая барышня, не интересуется сыщиками. Не любит, что ли, криминальные романы…

– Когда приехали из Москвы?

– В четверг утром, – ответила мадам Гостомыслова вместо дочери.

– Какова цель визита?

– Цель визита! – возмущённо повторила она. – Захотели посетить столицу и приехали. Ни у кого дозволения не спрашивала и не стану.

– Часто бываете в Петербурге?

– Никогда прежде не была. Не люблю ваш каменный колодец. То ли дело Москва: простор и уют.

– Как Надежда Ивановна оказалась на катке? – Вопрос Ванзаров обратил генеральше, дочь без матери рта не раскроет, покорна воле родительницы.

– Перешла через улицу.

– Чтобы попасть на каток Юсупова сада, нужно иметь приглашение Общества любителей бега на коньках.

Мадам нахмурилась:

– У нас гостевые билеты.

– Их может вручить только член Общества. Прошу назвать, кто вам вручил.

Надежда Ивановна чуть повела головку к матери. Та тихонько погладила её ручку. Белую как снежок.

– Слышала, что полиции манеры незнакомы. Что ж, вы в своём праве. Билеты предоставил господин Куртиц.

– Иван Фёдорович?

– Нет, его отец.

– Вручил в четверг, в пятницу или в субботу утром?

– Лежали на столе в этом номере, – ответила мадам, а дочь чуть заметно кивнула.

– Давно знакомы с Фёдором Павловичем?

– Меньше двух недель, – вдруг ответила Надежда Ивановна. На лице матери скользнула тень досады.

– При каких обстоятельствах познакомились в Москве?

– Какое это имеет отношение к происшествию? – строго спросила мадам. И получила краткий ответ:

– Требует выяснения.

Взвесив на мысленных весах, она мягко погладила руку дочери.

– Фёдор Павлович с сыновьями посетил каток Зоологического сада, увидал мастерство Наденьки, пригласил на каток Общества. – Она взяла паузу. – А потом сделал приглашение, от которого нельзя отказаться.

– Ваша дочь знакома с Иваном Фёдоровичем? – спросил Ванзаров под сопение Бранда.

– Был представлен отцом.

– Иван Фёдорович посещал вас с визитом в Москве?

Мадам Гостомыслова позволила себе усмехнуться:

– Каким только дуракам не дано право посещать приличный дом в сезон смотрин.

Спрашивать, зачем Иван Фёдорович нанёс визит барышне на выданье, получил ли отказ, было неприлично и не нужно. Даже Бранд понял и подивился всесилию логики. Ванзаров собрался переходить к главному. Раздался робкий стук в дверь.

Гостомыслова разрешила войти.

Появилась горничная с массивным подносом, уставленным тарелками, блюдами и графином с морсом. Девушка старательно смотрела под ноги. Сделав несколько шажков, остановилась и подняла лицо:

– Куда прикажете…

Выскользнув из рук, поднос рухнул на пол, разразившись звоном битого стекла и грохотом серебряного блюда. Надежда Ивановна бровью не повела, мадам поморщилась:

– Как таких дур на службу берут! Где милейшая горничная, что до тебя прислуживала?

Сжав руки на фартучке, горничная стала умолять о прощении, обещала всё прибрать вот сейчас же и принести новое. Генеральша выгнала её. Перед Андреевым, заглянувшим на шум, снова захлопнулась дверь. На ковре осталась груда битой посуды вперемешку с едой. Как будто в столице так принято. Бранд даже сопеть перестал.

– Господа, у вас всё?

– Надежда Ивановна, прошу рассказать, что случилось, – обратил Ванзаров прямой вопрос.

Не выразив смущения, барышня ответила прямым взглядом:

– Я катала фигуры, Иван Фёдорович подъехал, предложил совместное катание.

– Какая дерзость, – проговорила генеральша. – А ты, Наденька, должна строже себя держать.

– Я согласилась сделать один круг в качестве любезности, – не оправдываясь, ответила дочь. – Он подал руку, мы поехали. Внезапно споткнулся, стал падать и упал окончательно. Мне пришлось звать на помощь, прибежали люди. Я вернулась в гостиницу.

– Иван Фёдорович выглядел болезненно?

– Нет, был весел и любезен. Счёл возможным кататься с сигарой во рту. Видимо, в Петербурге так принято.

– Иван Фёдорович закурил сигару?

– К счастью, нет. Не выношу сигарного дыма.

– Угощали его конфектами или монпансье?

– С какой стати?

– Мадам Гостомыслова, вы следили за дочерью из окна, – сказал Ванзаров, будто не сомневался. – Заметили ещё что-то?

Генеральша чуть не сказала, что думает о дерзости полиции.

– Не понимаю, почему столько суеты из-за несчастного случая, – возмутилась она. – Искренне жаль молодого человека, но при чём тут мы?

– Обстоятельства смерти господина Куртица требуют выяснения, – ответил Ванзаров.

На правах полиции он попросил, а точнее – приказал мадам с дочерью не выходить из номера и не покидать Петербург. Мадам Гостомыслова испепелила его взглядом. Но не слишком удачно. Он поклонился и вышел. Бранд отправился следом, старательно отдав официальный поклон и закрыв за собой дверь.

– Что скажете, Сергей Николаевич?

Поручик многозначительно хмыкнул, как человек, не знающий, что сказать.

– Вы оказались правы насчёт причин катания барышни с Куртицем и степени их знакомства.

– Пустяки. Что ещё?

– Суровая семейка. На убийц не похожи.

– Благородные люди не выглядят преступниками, но бывают ими. Что вас смущает, говорите прямо.

Бранду осталось позавидовать такой проницательности.

– Ничего существенного.

– Тем более говорите.

– Слушаюсь… Мадемуазель вижу впервые, а такое чувство, будто видел её раньше. Как это называется?

– Дежавю.

– Вот оно. Слово забыл. Говорю же, ерунда. Что теперь, Родион Георгиевич?

– Вернусь в третий номер, – ответил Ванзаров громко, заметив, как за углом прячется Андреев, и добавил: – Затем на каток.

Вероятно, Бранд ожидал чего-то более занимательного.

– На каток? – повторил он. – А что там делать?

– Прокатимся.

23

– Господа, прошу простить, сейчас это решительно невозможно.

Иволгин говорил почтительно, но фигура его выражала непоколебимый запрет: на лёд никто не допускается. Даже почтенные члены Общества. И точка. Выдать коньки отказался категорически.

Посторонним на льду делать было нечего. Лёд принадлежал конькобежцам, которые носились по линии пруда. Тренировочные забеги на скорость не отличались от состязаний. Только призы не давали и финишную ленточку не натягивали. Бегуны были в спортивной форме, то есть в тёплых трико, шерстяных свитерах грубой вязки, кожаных перчатках и тёплых вязаных шапочках, облегавших голову колпаком. На спины нашиты квадраты белёной ткани с крупными чёрными цифрами.

– Сколько продлится тренировка? – спросил Ванзаров, невольно следя за быстролетящими фигурами.

– Около двух часов.

– Хорошо бегут, ах, хорошо, – сказал Бранд. Он увлёкся, окончательно забыв, зачем они здесь.

– Лучшие спортсмены, – не без гордости ответил Иволгин. – За небольшим исключением.

В этот момент конькобежец под номером 33, который сильно отстал от основной группы, рухнул на пустом месте, будто срезанный камыш. Шлёпнулся боком, раскинув руки, его развернуло по инерции. Сев на льду, он возмущённо стукнул кулаком. Как ребёнок, которому не купили игрушку.

– Какая досада, – посочувствовал поручик.

Распорядитель хмыкнул довольно презрительно:

– С ним такое происходит регулярно. Господин Котов чудесный человек, но у него печальный недостаток.

– Считает себя спортсменом? – спросил Ванзаров, наблюдая, как упавший поднялся и коряво пытается пристроиться к трём бегунам, чтобы закончить дистанцию.

– Не просто спортсменом – чемпионом. Принимает участие и в забегах, и в фигурном катании. С неизменным результатом. Классический неудачник. Летом на лодочках катается, а зимой на льду себе развлечение нашёл, – Иволгин не скрывал иронии.

– Упрямства ему не занимать, – заступаясь за беднягу, заметил Бранд. Он всегда был на стороне униженных и оскорблённых. Хоть и полицейский.

Публика встретила конькобежцев на финише бурными криками. Одинокие личности стояли по берегу, основная толпа собралась на веранде павильона. Как по команде, болельщики повернулись к большой аспидной доске, на которой были написаны фамилии и цифры, плохо различимые издалека. Кое-кто получал от господина у доски купюры, остальные бросали скомканные бумажки на пол.

Среди разгорячённого мужского общества была заметна одинокая дама. Она не приняла участия в ставках, держалась у столика с закусками, пригубила рюмку ликёра. Не заметить ярко-красный полушубок с вышивкой, пушистый воротник и шапочку с ярким пером было так же трудно, как не заметить тропическую птичку в русских снегах. Взгляд её остановился на Ванзарове. И не отрывался дольше, чем позволено невинному женскому любопытству.

– Похоже на тотошник, – сказал Ванзаров.

– Именно так, – без тени смущения ответил Иволгин.

Почему в центре столицы устроены азартные игры на тотализаторе, запрещённые везде, кроме ипподрома, спрашивать не имело смысла. Приставу Кояловичу виднее, что у него на участке творится.

– Господа Протасов и Картозин присутствуют?

– Протасов ставки принимает, Картозин только что в забеге участвовал, номер 15, наш чемпион-победитель. Если возможно, сейчас их не трогайте. – Распорядитель проявил заботу. – Вспомнил одну странность, господин Ванзаров.

– Не скрывайте, господин Иволгин.

– Вчера, когда Иван катался, я, признаться, вышел посмотреть на новенькую, мне показалось… Показалось… Как бы это сказать…

– Говорите как есть.

– Мне показалось, что все, кто был на льду, будто ждали, что с Иваном что-то случится. Следили, как он катается. Нет, зря сказал, пустое… Выдумка… Показалось…

– Благодарю вас, – ответил Ванзаров. – Иногда кажется то, что происходит. Знаете всех посетителей катка?

Распорядитель согласился с достоинством джентльмена: его обязанность знать всех. Подняв веточку, Ванзаров нарисовал на снегу вензель: буква «М», перечёркнутая «I» десятичной.

– У кого такие инициалы?

Иволгин оглянулся, будто опасаясь, и затёр снег ботинком:

– Таких нет.

Даже Бранд заметил, как странно повёл себя до сих пор уверенный господин.

– Утром на льду был написан этот вензель, – продолжил Ванзаров.

– Не могу знать! – вскрикнул Иволгин и овладел собой. – Пришёл, когда уже залили лёд. Господа, прошу простить, я всего лишь распорядитель катка.

Обычно Ванзаров вытаскивал из человека то, что тот отчаянно скрывал. Не применяя силы или борцовских приёмов. Но к ним быстро приближался господин, одетый в пальто светлого драпа с куньим воротником. Мгновенный портрет отметил цветущий вид, что для мужчины около пятидесяти добродетель, хорошо стриженные бакенбарды без усов и бородки, начальственную строгость в лице.

– Что это значит? – сурово вопросил он и бросил через плечо: – Здравствуйте, господин Бранд.

– Здравия желаю, – отрапортовал поручик, склонился к плечу Ванзарова и прошептал: – Господин Срезовский Михаил Ионович, председатель Общества. Фактически владелец катка.

– Почему являетесь, когда на катке публика? Пугаете нашего распорядителя. Вы кто такой?

Вопрос был брошен в лицо чиновнику сыска. Ванзаров ответил.

– Знаю, что из сыскной, – не сбавлял напор Срезовский. – Кто вам дал право здесь находиться? Что вынюхиваете? Что тут забыли?

Бранд издал звук, будто слова ползут из горла и не могут вылезти.

– Проводится розыск по убийству, – ответил Ванзаров.

Срезовский небрежно махнул рукой:

– Что за чушь? Кто убит?

– Иван Фёдорович Куртиц. Его отец настоятельно просил найти убийцу. У вас имеются возражения?

– Но какое ещё… – начал Срезовский, и тут смысл сказанного наконец проник сквозь стену самоуверенности.

Председатель Общества снял котелок, провёл рукой по лбу, будто у него жар. Лицо его поблекло и осунулось.

– Боже мой, – проговорил он. – Но ведь это ужасно… Ивана Фёдоровича убили… Какой ужас… В такой момент… Завтра у нас торжественное открытие состязания на звание чемпиона России по фигурному катанию… А тут будет рыскать полиция… Господин Бранд, как же так?

Бранд мог бы пояснить, если бы ему дали слово.

– Полиция рыскать не будет, – ответил Ванзаров. – Расследование конфиденциальное. Прошу хранить молчание. Никому не сообщать, что случилось. Вам ясно, господин Срезовский?

– Куда уж яснее. – Он нахлобучил котелок. – Подумать нельзя: Ивана Фёдоровича убили… Добрейший юноша, а какой талант конькобежца… Ждали, что возьмёт не меньше второго приза на состязаниях… Ошибки быть не может?

Ванзаров промолчал. Срезовский кивнул распорядителю и отправился к павильону.

– Сколько у вас садовых работников? – спросил Ванзаров.

– Пятеро, – ответил Иволгин. – Только сейчас их нет, отпущены до вечера.

– Кто есть из обслуги?

– Егорыч, старший садовник.

Ванзаров попросил проводить. Иволгин повёл по дорожке, которая огибала пруд, к каменному домику под скошенной крышей. Летом здесь размещался учебный класс Общества спасения на водах. Зимой, когда спасать на льду скучно, домик приютил старшего садовника.

Егорыч, в валенках и холщовом фартуке, рубил дровишки. Господам поклонился, сняв шапку, но топорик не выпустил.

– Этот предмет вам знаком?

Бранд увидел, что в руке Ванзарова появилась толстая сигара. Вот для чего заходил в номер, а поручика в коридоре оставил.

– Это оно, конечно, – ответил Егорыч. – Сигарка.

– Утром лёд чистили?

– И мели, и поливали как положено, вот господин Иволгин подтвердит, у нас порядок.

– Сигару находили?

– Не было такого. – Егорыч спрятал топорик за спину. – Робяты бы похвастались.

– Утром ваши работники будут убирать сад, пусть ищут такую сигару. Как найдут – голыми руками не касаться. Только в варежках. Это ясно?

Егорыч основательно закивал.

– Искать в снегу по берегам пруда или островков. Повторяю: нашли – лопатой поддели, в коробку любую или банку положили. Не лопатой – тогда варежками, – повторил Ванзаров. – Как нашли, нести городовому. Сергей Николаевич, предупредите, чтобы городовой доставил в участок. И чтоб сам не прикасался.

– Будет исполнено, – ответил Бранд, не понимая, в чём участвует.

Прикинув, сколько осталось денег до жалованья с учётом аппетита домашнего нахлебника, Ванзаров объявил:

– Нашедшему – рубль серебром.

Такую награду Егорыч точно не упустит.

На льду начался новый забег. Ванзаров направился к выходу:

– Слышите?

Иволгин слышал шум ветра и свист полозьев.

– Собака лает.

– Ах, это… Наша собачка Кузя, добрая, умная дворняжка. Егорыч её кормит, она сад сторожит по ночам.

– Давно лает?

– У меня хватает обязанностей, – ответил распорядитель с достоинством. – Господа, вынужден извиниться, меня ждёт господин Срезовский.

Он поклонился и быстрым шагом отправился к павильону.

Ванзаров придержал поручика, который излишне торопился:

– Сергей Николаевич, вам поручение.

Бранд вытянулся, хоть ему ужасно хотелось узнать, зачем искать какую-то сигару:

– Приказывайте…

– Проследить, куда отправится мадам Гостомыслова с дочерью.

– Вы же запретили им выходить? – удивился Бранд и понял, что иногда лучше молчать. Умным покажешься.

– Прикажи женщине – она сделает наоборот. Если выйдут с чемоданами и сядут в пролётку, задерживайте с городовым – как положено.

– Слушаюсь, – отчеканил Бранд и добавил искренно: – Не сомневайтесь, Родион Георгиевич, не подведу.

Ванзаров легонько похлопал его по плечу:

– Не стойте, где вас можно заметить из окна гостиницы. Постараюсь скоро вернуться.

24

Пора. Ванзаров нажал кнопку электрического звонка. Модная игрушка, указывает на состоятельность хозяина. Дескать, электричества не жалко: лампочки палим, в звонок трещим. В таком доме иначе быть не может. Пятиэтажная махина с мраморной лестницей, укрытой ковровой дорожкой, чисто выметенной, парадная с тёплым тамбуром и швейцаром, чистота и блеск. Квартира господина Куртица занимала половину самого почётного второго этажа.

За дубовой дверью замок был еле слышен. Ванзаров взялся за меховой козырёк шапки, чтобы снять головной убор, как только откроют. Хорошие манеры сыскной полиции не чужды. Когда нужно для дела.

Щёлкнул замок, створка плавно открылась. Ванзаров забыл про шапку.

В дверях стояла барышня, по виду не горничная, не кухарка, не прислуга. Скорее учительница или бонна для детей. Простое серое платье с воротничком до подбородка. Волосы туго приглажены. На вид – лет двадцать. Довольно привлекательна, напускная строгость не портила её. Визитёра окинула быстрым движением светлых глаз от ботинок до шапки, смотрела не смущаясь и не кокетничая.

Ванзаров снял шапку. На кратчайший миг он потерялся. Странное, неуловимое видение. Показалось, будто эту девушку встречал прежде. Не в конкретном месте или происшествии, а вообще: встречал прежде. При этом он был твёрдо уверен, что никогда её не видел. Мгновенный портрет бормотал что-то невнятное. Логика помалкивала. Ванзаров позволил улыбнуться усами. Чудо-оружие сражало барышень наповал. Когда надо было сразить для дела. А не для всяких глупостей.

Эта барышня осталась несражённой.

– Полагаю, вы господин Ванзаров? – спросила она как равная и продолжила, не дожидаясь ответа: – Фёдор Павлович просил передать вам, чтобы зашли в магазин на Гороховой. Он ждёт вас там.

И назвала номер дома. После чего дверь неспешно закрылась.

Ванзаров не верил в дежавю и никогда не знал этого странного чувства, о котором говорили дамы, неудачно выбравшие мужа, и поручик Бранд. Принять на веру, что встречался с человеком в прошлой жизни? Что может быть наивнее. Душа старого знакомого в новом теле? Логика такое отвергает. Встречались на пыльных дорожках иных миров? Случайная игра воображения, да и только. Сомнение скрылось, но не исчезло. Затаилось в глухих дебрях разума. Или что там скрывается в области души, наличие которой современная наука отвергает.

Экономя на извозчике медяки, которые проест Тухля, Ванзаров добрался до Гороховой пешкой. Витрины магазина «Куртиц и сыновья» соблазняли здоровьем и прочими развлечениями. Внутри магазина соблазн стал безграничен. Огромный выбор коньков, шеренга лыж для бега по снегу, гантели, эспандеры, гири, гимнастические кольца и турники для гимнастики. На них Ванзаров засмотрелся. Мечту иметь дома турник душили размеры его квартиры. Домовладелец не разрешит ввинчивать в стены и пол мощные винты, держащие стойки и перекладины.

В магазине пахло патентованной мазью для лыж, кожей и ещё чем-то особенно спортивным вроде пота. Пронзительный звук испытывал терпение и крепость ушей.

Приказчик не слишком спортивного вида, одолевая шум, прокричал: «Что угодно-с?» Ванзарову было угодно, чтобы хозяин магазина обратил на него внимание. Хозяин был слишком занят: следил, как другой приказчик в защитных очках катал на каретке лезвие конька по абразивному диску, рассыпая искры. Станок, наверняка английский, визжал драконом, которому натуралисты рубят крылья, чтобы не мешал развитию эволюции.

– Господин Куртиц!

Мощный окрик пронзил иностранный шум. Куртиц оглянулся, указал пройти за прилавок. Похлопал приказчика, дескать, продолжай до бритвенной остроты, и прошёл в глубины магазина.

Контора находилась за стеной торгового зала. Здесь визг станка казался обёрнутым ватой. За крохотным столиком молодой человек перекидывал костяшки счёт и записывал в ведомость. Он поднял голову.

– Это тоже мой сын… Митя, – сказал Куртиц, усаживаясь за свой стол.

Ванзаров обменялся кивками с юным Куртицем. И в нем была заметна порода. Порода фамильная, сильная, от крепостного прадеда, который ловкостью и упорством получил вольную, начал своё дело, передал сыну, а тот своему, не растратив, накопив состояние. Фёдор Павлович уже ничем не походил на своих крестьянских предков, выглядел лощёным столичным барином. Только порода никуда не делась. Порода передалась Мите, но пока не раскрылась во всей полноте. Юноше от силы двадцать. Скоро станет копией папаши. Трудно не заметить, что Митя слишком похож на брата.

– Видели мой станок? – спросил Куртиц, напрашиваясь на комплимент. – Замечательный. Американский. Чисто зверь. В столице такого ни у кого нет. Затачивает подрез идеально. Денег отдал уйму. Теперь все ко мне прибегут.

Фёдор Павлович сиял. Незаметно, что вчера потерял сына. Ванзарову жестом было указано сесть.

– Ну что там у вас?

Ванзаров предпочёл стоять. Возможно, из-за тесноты.

– Господин Куртиц, как узнали о смерти сына?

– Он прибежал с выпученными глазами. – Фёдор Павлович указал на сына.

Митя оставил счёты и гроссбух.

– Вы как узнали?

– Я зашёл на каток по делам. – Митя скривился, как от зубной боли, и забарабанил кулаком в стену. Американский визг затих. Тишина разлилась пуховым облачком. – Прошу прощения. Только захожу на каток, ко мне подбегает распорядитель Иволгин. Лицо перекошено, кричит: «Ваш брат умер!» Я спрашиваю: «Какой брат?» А он говорит: «Иван Фёдорович!», я говорю: «Что за чушь?» Он: «Сами взгляните». Ведёт к толпе на льду, я коньки не надел, господа расступаются. Вижу, Иван лежит. Сразу понял, что умер.

– По каким признакам определили смерть?

– У Ивана глаза неподвижные, лежит на холоде неподвижно, не дышит.

Толковый юноша: говорит чётко, складно, рассудительно.

– Почему не сразу поверили, что умер ваш брат?

Митя глянул на отца.

– Говори уж, чего скрывать.

– Слушаюсь, отец. – Митя тронул галстук-регат [32]32
  Галстук с постоянным узлом на резинках с застёжкой.


[Закрыть]. Подобный сейчас мучил шею Ванзарова. – В начале года мы поехали в Москву. Отец дал Ивану поручение оставаться. Он не имел права приехать в Петербург. Это самовольство.

Фёдор Павлович одобрительно качнул головой.

– Не мог пропустить завтрашние состязания? – спросил Ванзаров.

– Не знаю, что ему на ум пришло.

– Откуда у Ивана Фёдоровича костюм для состязаний в фигурной езде по льду?

– Был заказан у портного. К состязаниям.

– Ботинки с коньками тоже взял у портного?

Фёдор Павлович выразил на лице презрение к безграничной тупости полиции.

– Лучшим фигуристам дозволено хранить коньки на складе катка, – сказал он с явным неудовольствием.

– Вы разрешали Ивану пользоваться вашей комнатой для переодевания?

– Сын, как откажешь. Какое отношение ваши вопросы имеют к смерти Ваньки? Что толком узнали?

Ванзаров позволил затянуть паузу.

– Вашего сына убили, – сказал он, когда терпение готово было лопнуть.

Куртиц смахнул невидимую пылинку с лацкана пиджака:

– Вот оно как оказалось.

– Почему просили пристава записать в протокол естественную смерть?

Судя по робкому взгляду, Митя об этом не знал. Фёдор Павлович закинул ногу на ногу.

– Не хотел, чтобы полиция испортила открытие состязаний. Сына всё равно не вернуть. А потом думаю: какого лешего пристав так легко согласился? Обрадовался, гадёныш. Не бывать этому. Зря, что ли, прохвоста кормим! – Он крепко стукнул кулаком по колену. – Значит, убили Ваньку. И как же?

– Отравление, – ответил Ванзаров. – Кому была выгодна смерть вашего сына?

Куртиц покрутил головой, будто обозревая тесную контору, заставленную кипами перевязанных бумаг.

– Намекаете на наследство? Вот вам без подробностей: каждый из сыновей знал, что продолжит семейное дело во главе с Иваном. Только все вместе или ничего не получат, – сказал он тихо. – Его все любили. Любимчик катка. Некому желать смерти Ваньке. Какого лешего его принесло в Петербург!

– Кто из его друзей может подписать записку вензелем «М» с «I» десятичной?

Отец с сыном обменялись немыми вопросами.

– Не припомню таких.

Митя подтвердил: среди их круга знакомых с такими инициалами никого нет.

Повисла тишина. Было слышно, как скрипнула входная дверь под трель колокольчика, как приказчик приветствует покупателя. Вдалеке засвистел городовой. Телега прогромыхала мимо магазина. Невнятный разговор приказчика. Звякнуло стекло прилавка.

Молчание прервал Ванзаров:

– Иван Фёдорович курил сигары?

Куртиц фыркнул:

– Эх вы, сыщик, простых вещей не знаете: фигуристам, участвующим в состязаниях, нельзя курить, лёгкие должны быть крепкими. Какие сигары.

– А вы, господин Куртиц?

– Что я?

– Предпочитаете папиросы?

Фёдор Павлович отчего-то смутился.

– Что скажут покупатели, если владелец фирмы спортивных товаров дымить будет, – сказал он. – Однако вкус сигарного табака почитаю.

– Сигару не раскуриваете?

В проницательность сыска Куртиц не поверил.

– Наболтали уже, – сказал он, выразив презрение к сплетникам. – Извольте, позволяю себе подобную слабость, когда один катаюсь по льду. Мороз и табак – приятное сочетание, знаете ли, особенно когда у табака сладковатый вкус. При чём тут сигары?

Вопрос Ванзаров спустил мимо ушей:

– Перед смертью ваш сын катался с барышней. Знаете, кто она?

Куртиц пожал плечами:

– К нему девицы так и липнут. Кто-то из общества. Какая разница.

– Вам знакома фамилия Гостомыслова?

Задумавшись, Фёдор Павлович сморщил бровь, глянул на Митю. Тот беззвучно подтвердил. Телепатическая связь между отцом и сыном.

– Ах да… Это же та самая московская генеральша, дочь у неё чудесно катается.

– Пригласили её на каток Общества?

– Приглашал. Да только получил решительный отказ.

– У Ивана Фёдоровича было при себе портмоне?

Раздражение выдалось игрой желваками.

– Скажи ему, – бросил Куртиц сыну.

– Батюшка подарил Ивану чудесное портмоне английской кожи с его вензелем, – ответил Митя так, будто не завидовал. – Иван им очень дорожил.

– Записной книжкой он пользовался?

Митя принялся разглядывать бумаги:

– В комплекте с портмоне.

– Вы по делу что разузнали? – не выдержал Фёдор Павлович.

Ванзаров позволил себе испытать терпение хозяина магазина до предела.

– Ваш сын приехал из Москвы утром в субботу, поселился в номере гостиницы Андреева, – сказал он, следя за движением лица Фёдора Павловича. – Приехал налегке, без вещей. Забрал костюм для состязания. Имел встречу с неустановленным лицом, от которого получил записку и сжёг её. После полудня пришёл на каток, переоделся в вашей комнате, упаковочную бумагу от нового костюма скомкал, бросил в угол, вышел на лёд и погиб.