Текст книги "Тайны льда"

Куртиц выслушал без эмоций.

– Отравил Ивана кто? – спросил он.

– У вас есть третий сын? – вопросом ответил Ванзаров.

– Ну есть… Кто вам сказал?

– Вы, господин Куртиц.

Фёдор Павлович выразил недовольство:

– Ещё в своём уме, ничего вам не говорил. Что за шутки?

– Вы сказали: «Каждый из сыновей». Если Дмитрий Фёдорович был один, вы бы сказали «оба сына». Значит, есть третий.

Куртиц глянул на чиновника сыска с уважением:

– Ишь какой прыткий. Алёшка тут ни при чём…

Митя молчал слишком старательно. Будто боялся проговориться.

– Где Алексей Фёдорович?

– Вот напасть. – Фёдор Павлович издал звук скользящего конька. – Он в Москве в Знаменском монастыре. Подался в трудники, чтобы потом в монахи. За что мне всё это? Сын погиб, другой от мира ушёл. Продам всё и уеду в Монте-Карло коротать деньки.

Митя молчал, стиснув губы ниточкой. Ванзаров подумал, что на юге Франции коньки не нужны. В казино с ними не пустят. Он нацепил на затылок шапку.

– Господин Куртиц, прошу проехать со мной.

– Ещё чего? Некогда мне.

– Это необходимо, – твёрдо сказал Ванзаров и добавил: – Мне открыла девушка…

– Моя дочь Настасья, – перебил Фёдор Павлович. – Служит у меня. Вроде секретаря. Толковая, моя кровь.

– Ваша горничная взяла расчёт после Рождественских праздников?

– Ещё чего. – Куртиц встал, потягиваясь. – Ушла в пятницу под вечер и загуляла. В доме бардак, приходится в ресторане Палкина всякой дрянью питаться. Куда прикажете, господин сыщик?

– В Юсупов сад.

– Надо же. Ну поехали. Митя, сбегай за извозчиком.

25

Пролётка остановилась у подъезда гостиницы. На той стороне улицы помощник пристава выделывал руками фигуры, будто перекидывал горы снега за спину. Не заметить его было так же трудно, как циркового клоуна. Городовой, стоящий на углу Большой Садовой и Екатерингофского проспекта, вежливо не замечал аттракцион начальства.

– Ишь ты, как Бранд старается, мельницу изображает. Наверняка напился. И в таком виде явиться на люди, – сказал Фёдор Павлович, демонстрируя обычное презрение к полиции благородного человека.

– Несёт службу со всем старанием, – ответил Ванзаров, обходя пролётку сзади. Он понял, что означают энергичные знаки. – Нам в сад.

– Вы же сказали: у Андреева?

– Извозчику здесь встать удобнее.

Куртиц неодобрительно покачал головой: если полиция об извозчиках заботится, куда мы скатимся! Так и до революции недалеко. Ужасный век, ужасные нравы…

Он перешёл улицу, не замечая проносившиеся сани. Швейцар открыл калитку, с поклоном держась за козырёк фуражки. Куртиц прошёл мимо, похлопал по согбенной спине, как покупатель хлопает добрую лошадь. Ванзаров дал знак Бранду не соваться. Скрывая досаду, поручик козырнул и остался топтать уличный снег.

К Фёдору Павловичу поспешил Иволгин, на ходу дал отчёт, как обстоят дела, и был отпущен. Куртиц раздавал поклоны знакомым, которые прогуливались по дорожкам. Чем смахивал на короля-солнце, Людовика какого-то, который выходил к придворным. Ванзаров следовал тенью.

Куртиц вышел на веранду гостевого павильона, кивнул господам, поглощавшим чай с пряниками, опёрся на перила балюстрады, ограждавшей часть веранды, и осмотрел каток с хозяйской гордостью. Картина была достойна кисти самого Репина. Или Шишкина? Ну неважно…

Тренировочные забеги кончились. По широкому зеркалу льда двигались, как планеты, звёзды и кометы, дамы с кавалерами, кавалеры без дам. Жизнь кипела под светом заходящего дня. Ничто не напоминало, что вчера здесь погиб фигурист, подающий большие надежды. Память человеческая легче ветра, сдуло – и нет. Не закрывать же каток из-за того, что Иван умер. Надо радоваться жизни, добрым конькам и свободе скольжения. Не будем грустить, господа…

– Ну и где здесь ваше важное? – спросил Куртиц, не повернув головы.

Доска тотошника исчезла. На дальнем конце веранды сидела дама в кресле, заботливо укрытая пледом. Внимание её было отдано барышне, которая в одиночестве выкатывала сложные фигуры. Настолько сложные, что проезжавшие дамы и господа выворачивали шеи, пытаясь узнать, кто эта незнакомка. Потом шептались меж собой.

Ванзаров невоспитанно указал пальцем:

– Вам знакома эта мадемуазель?

Фёдор Павлович сощурился.

– Вот те на! – выдохнул он. – Это же она!

– Кто именно? – задал Ванзаров глупейший вопрос, потому что был обязан. Чтобы отмести малейшие сомнения.

– Да эта же… Московское чудо… Как же её, вы же называли…

– Гостомыслова.

– Да! Вот именно! – Куртиц приветственно вскинул руку. – Надежда Ивановна, а мать её, генеральша, Елизавета Петровна Гостомыслова, как сейчас помню…

Куртиц был громок, мадам обернулась на звук своего имени. Ванзаров отдал ей короткий поклон и жестом пригласил подойти. Откинув плед, она поднялась, величаво держа спину. Лицо её выражало спокойную суровость. Куртиц заметил и побежал к ней, на ходу срывая цилиндр. Добежав, поклонился излишне низко. Генеральша смерила его тяжёлым взглядом, пряча руку за спиной.

– Счастлив приветствовать вас, мадам Гостомыслова, в столице, на нашем катке! Какая чудесная встреча, – заливался он, как смущённый юноша. – Особо счастлив видеть вашу дочь на нашем льду. О, какой изумительный сюрприз!

Елизавета Петровна внимала с ледяным равнодушием. Будто перед ней журчал ручеёк. Хотя какой ручеёк на морозе…

– Какое чудесное событие! Я счастлив… Да, исключительно счастлив, – не мог угомониться он. И тут очевидная мысль посетила его обнажённую голову. – Позвольте, почему не предупредили о приезде, мы бы встретили как положено, устроили наилучшим образом. Где остановились: в «Европейской» или в «Англии»?

– У Андреева, – ответила мадам.

На лице Куртица проявилось слишком много чувств, чтобы справиться с ними.

– В этой помойке? – не сдержался он. – Но ведь там же… Но зачем же…

– Гостиница напротив катка, – ответила генеральша, будто намекала на что-то.

– Да… Но… – Фёдор Павлович овладел собой. – Не смею осуждать ваш выбор… Если пожелаете, только скажите…

– Нам вполне удобно.

– Разумеется… Разумеется… – Другая мысль вызвала у него беспокойство. – Прошу простить, но как вы попали на каток общества… Это невозможно… Без моей помощи…

– Вы помогли, господин Куртиц.

– Я? Каким образом?

– Прислали нам с дочерью пригласительные билеты.

Фёдор Павлович тряхнул головой, будто умещал новость:

– Да… Конечно… Разумеется…

– Признательна за подарок, господин Куртиц. – Генеральша не склонила головы, как требуют приличия. – Мы к вашим услугам.

– Ну что вы! Это мы… Я… К вашим услугам… Приглашаю вас с дочерью принять участие в церемонии открытия состязаний на звание чемпиона России в фигурном катании! Почту за честь! Завтра, февраля 1-го дня. – И он отвесил почтительный поклон.

Елизавета Петровна села в кресло, накрылась пледом и вернулась к наблюдению за дочерью, которая вызывала всеобщий интерес катающейся публики.

Фёдор Павлович сделал вид, что так и до́лжно заканчивать разговор в английской манере, ещё раз поклонился даме, надел цилиндр, наткнулся на Ванзарова и быстро пошёл прочь. Вышел из павильона, дошёл до катальной горки, на которой никто не катался. Накопленную досаду он щедро вылил на чиновника сыска:

– В чем же ваше «важное», Ванзаров?

– Установлено, что мадам и мадемуазель Гостомысловы те, с кем вы познакомились в Москве.

– Великое достижение, нечего сказать! Ну и зачем…

– Иван умер на руках мадемуазель Гостомысловой.

Куртиц не заметил поклона проходившей пары:

– Вы уверены?

– Номера вашего сына и Гостомысловых находятся на одном этаже в нескольких шагах друг от друга.

– Не понимаю, к чему клоните… Раз уж дамы не побрезговали этим заведением, Ванька тем более… Что из этого следует?

– Почему мадам так строга с вами?

Фёдор Павлович выразительно пожал плечами:

– Ума не приложу! Я, конечно, немного нарушил приличия, подкатил к ней на катке в Москве, представился сам. Но это не повод смотреть на меня волком. Ничего дурного не сделал, спросил разрешения нанести визит, она ответила отказом. В присутствии моих сыновей. Можете вообразить?

– Ваш сын приезжал в дом Гостомысловых сделать предложение Надежде Ивановне. Ему ответили отказом.

– Ах, стервец! – Мелькнула нотка отцовской гордости. – Ах, стервец… Ах, Ванька…

– У вас было намерение сосватать Алексея Фёдоровича за Надежду Ивановну?

Вот тут Куртиц не нашёлся что ответить, будто свалился с коньков.

– Как… Откуда… Кто вам… – пробормотал он.

– Логичный вывод. Женить его – спасти от монастыря. Московская невеста хороша всем, особенно приданым. Приданое беспокоит вас меньше всего. Тут важно другое: мадемуазель Гостомыслова – дочь генерала, приличная фамилия. Ивану было поручено устроить сватовство брата. А он не удержался от соблазна.

Поправив цилиндр, Фёдор Павлович уважительно кивнул:

– А вы соображаете, господин Ванзаров…

Комплимент чиновник сыска не заметил, как снежинку:

– Надежда Ивановна понравилась Алексею Фёдоровичу?

– Увидел на катке Зоологического и глаз с неё не спускал.

– Готов был ради неё оставить монастырь?

– Духу не хватило, сбежал, глупец.

– К Гостомысловым он приезжал?

– Не знаю… Нет, вряд ли… После катка с Алёшей больше не общались, – Куртиц будто стряхнул воспоминания. – К чему эти вопросы?

– Ищу причину вражды генеральши к вам.

– Нечего искать. Мы никогда и нигде не встречались. Я фамилию эту впервые услышал, когда Митя на катке разузнал, кто она.

– Вы послали им пригласительные билеты?

– Значит, послал, – ответил Фёдор Павлович. – Хватит об этом. Найдёте, кто убил Ивана, и я в долгу не останусь. Будете довольны.

– Благодарю, мне жалованья хватает, – сказал Ванзаров.

– О, честный нашёлся. Ну-ну… А пальтишко-то с шапкой жалость вызывают.

Обсуждать свой гардероб Ванзаров не имел желания. Что было, то и носил. Хорошо, что Тухля не добрался. Из глубин жалкого пальто он извлёк сигару с красным колечком.

– Знакома эта марка?

– О, толстый «Упманн»! Откуда у вас? – спросил Фёдор Павлович с завистью.

– Одолжился у брата, – ответил Ванзаров. Про сигары в платяном шкафу знать не полагалось.

– Ваш брат занимается торговлей табаком?

– Служит в МИДе. Подарок с Кубы. А вы где берёте?

– В сигарном магазине Фейка на Невском. Они этой маркой торгуют. Может, уступите?

– Не могу.

– Хорошую цену дам. Двадцать рублей.

– Прошу извинить.

– Пятьдесят!

– Сожалею.

– Сто!

За сигару – чуть меньше месячного жалованья чиновника сыска. Выгодная сделка.

– Подарок брата, не могу, – сказал Ванзаров, пряча сигару. – Собачка ваша неугомонная.

Куртиц нахмурился, будто не слышал далёкого тявканья:

– Какая ещё собачка?

– Старший садовник держит. Публика не жалуется?

– Ах, эта… Кузькина мать… Нет, она добрая псинка, умная: еду берёт с рук. Я свободен?

– Ваша комната для переодевания опечатана. Прошу не заходить.

– Слушаюсь, господин сыщик! – Куртиц приподнял цилиндр и направился к дальнему берегу катка.

– А вы загадка…

Ванзаров обернулся. Между ярким пёрышком и пушистым воротником блестели карие угольки. Дама изучала незнакомого господина с откровенным интересом. После тренировочных забегов она осталась на катке.

– Вы полагаете?

– Вижу вас впервые, а вы на равных с господином Куртицем и Срезовским, Иволгин перед вами спину гнёт, полицию, как собачку, при себе держите. Кто вы?

– Угадайте.

– Боюсь ошибиться. С мужчинами это часто случается.

Вела она себя со смелостью женщины, перешагнувшей тридцатилетний рубеж. Яркая внешность, хорошая речь, чуть развязная манера могли обмануть и вскружить голову. Менее стойкого мужчину, чем чиновник сыска. Мгновенный портрет отметил кое-какие знакомые детали. Чем мадам зарабатывает на жизнь, было очевидно.

– Вам есть чего бояться?

– Только равнодушия, – ответила она, чуть поведя плечиком. Ветерок играл пушинками воротника. – Так кто же вы?

В запасах имелась старая легенда о владельце золотых рудников Манчжурии. В этот раз она была ни к чему.

– Ванзаров, – ответил он.

– Ванзаров, – повторила она, будто пробуя на вкус. – Слышала эту фамилию. А да, ваш однофамилец служит в каком-то важном министерстве?

– В МИДе служит мой старший брат, – ответил он. То, что Бориса Георгиевича знала эта дама, вызывало вопрос, которого младший категорически не хотел касаться. Пусть идеальный образ умного старшего брата останется неприкосновенным. Может, мадам ошиблась. Спутала фамилию.

– Адель Дефанс. – Ему протянули ручку в перчатке тонкой кожи.

Ванзаров отделался поклоном.

– Чем занимаетесь, господин Ванзаров? Ах, простите мою нескромность.

– Уже простил. Как полагаете?

– На банкира или фабриканта не похожи, на купца – тем более. Вероятно, служите.

– Вы проницательны, мадам Дефанс.

– В каких чинах?

– Мои чины при мне.

Угольки вспыхнули, кинув в мужчину искорки восхищения.

– Скромность делает вам честь, господин Ванзаров. Мелким чиновникам вход на каток Юсупова сада закрыт. Но вы здесь. – Она многозначительно замолчала.

– Не смею спорить, мадам Дефанс.

– Раскройте тайну: чем занимаетесь по службе?

– Решаю вопросы.

– О, как загадочно и заманчиво звучит. Особенно на катке.

– Любите кататься, мадам?

– Зависит от партнёра, с которым выходишь на лёд. А вы?

– Предпочитаю твёрдую почву. Посоветуете, на кого поставить на тотошнике?

– Подумаю, чем смогу вам помочь.

– Например, на Ивана Куртица?

На лице дамы мелькнуло нечто такое, что вызывает неожидаемый вопрос.

– Это невозможно.

– Почему?

– Бедный Ваня вчера умер прямо на льду. Такая жалость. Он не бегал на скорость, фигурист. Вы должны знать, если знакомы с господином Куртицем. И всё же, чем занимаетесь?

– Сейчас немного тороплюсь, но хочу продолжить наше знакомство. – Ванзаров отдал поклон.

– Приходите завтра на открытие состязаний, – сказала она, взмахивая на прощание ресницами.

– Обещаю, мадам Дефанс.

За решёткой сада маячила фигура поручика. Бранд замёрз, но держался. Служба филёра нелегка. Порой по двенадцать часов на морозе и дожде. И ничего, терпят. И он потерпит.

– Благодарю, что подали знак, – сказал Ванзаров, согревая похвалой за неимением другого. – До вечера справитесь?

– Справлюсь, – вздрагивая, ответил юноша. Полицейская шинель тёплая, но всё же не овчинный тулуп. Мороз пробирает.

– Когда дамы вернутся, не стойте на морозе, укройтесь внизу гостиницы. Наблюдайте за парадным выходом, через чёрный ход не убегут.

– А что за роскошная красавица с вами разговаривала?

– Мадам Дефанс, – ответил Ванзаров так, будто Бранд обязан знать знаменитость.

Поручик многозначительно кивнул.

– Уже поняли, кто убийца? – для чего-то спросил он.

– Понять легко. Важно не ошибиться.

Пожелав Бранду успехов, Ванзаров взял извозчика, который привёз сюда, да так и не нашёл других пассажиров. Идти пешком – зря терять драгоценное время. А дел множество. Прощайте, гривенники [33]33
  Гривенник – 10 копеек.


[Закрыть].

26

Радость встречи не имела границ. Господа обнимали невидимого собеседника, подскакивали и вопили, забывая, что находятся в публичном месте. Телефонный разговор между городами имел волшебную силу. Исчезало 800 вёрст между столицами. Казалось, что друг, с которым никак не свидеться, рядом, вот он, надо его похлопать по плечу. И хлопали. Телефонный аппарат подскакивал, дежурные чиновники хмурились, но не мешали. Мало кто мог предполагать, что телефонная связь породит столько восторгов.

Уже месяц, с 31 декабря прошлого года, Петербург и Москва говорили по прямому проводу. После одиннадцати лет проектов, планов, проволочек, выделения государственного кредита в 400 000 рублей, аварий на телеграфных столбах самая длинная телефонная линия в Европе была проложена и подключена. На торжественном открытии отслужили молебен и разрезали красную ленточку, которой был обвязан главный коммутатор, выпили шампанского в честь здоровья государя-императора и министра МВД. С того дня в небольшом помещении Междугородней телефонной станции на Большой Конюшенной улице было не протолкнуться. На звонки записывались заранее в очередь. Ходили слухи, что самый первый разговор с Москвой был не 31 декабря, а раньше: 29-го или даже 28-го. Во всяком случае, так уверяли завистники, не попавшие на день открытия.

Прошёл месяц. Ажиотаж несколько спал, но желающих поговорить с Москвой не убавилось. Причина проста: звонки всё ещё были бесплатными. Чиновники станции предупреждали, что вскоре разговор обойдётся в полтора рубля. Такие цены могли позволить себе биржевики, которым надо знать котировки акций на биржах двух столиц срочно. Чтобы урвать барыши, спекулируя акциями. Горожане пока пользовались телефоном даром. А бесплатного удовольствия много не бывает.

Ванзаров посмотрел на карманные часы. В зале станции, более похожем на тропический лес, густо уставленный пальмами и прочей зеленью, он бездарно потратил три часа. Оказалось, что новейшее средство связи не исправило древний порок: родную безалаберность. Ни один звонок не начинался вовремя. Ни один звонок не длился сколько было заказано. Господа говорили подолгу или опаздывали на звонок, задерживая очередь, а потом болтали сколько душе угодно. Благо бесплатно.

Свою лепту в путаницу вносили москвичи. По простоте московской и старой привычке к ненумерованным домам они просили позвать «Фёдора Михайловича со Свечного» или «Николая Алексеевича с Литейного».

На телефонную анархию дежурные чиновники взирали снисходительно, зная, что, пока телефонируют бесплатно, взывать к порядку бесполезно. Как бесполезно воспитывать ветер. Они следили, чтобы очередь не нарушалась, а публика не устраивала скандалы, выясняя, чей теперь черёд.

Виновник убитого времени был известен. Ванзарова никто не заставлял явиться на междугороднюю станцию. Он посчитал, так будет быстрее. С точки зрения логики так оно и было. Жизнь внесла поправочку. Хуже того, Ванзаров стал невольником. Там, в Москве, на междугородней станции тоже дожидался человек, которого он вызвал на телефонный разговор в назначенное время. Уйти никак нельзя. Ведь сколько успел до этого…

…А перед этим Ванзаров заехал на Офицерскую. По полицейскому телеграфу, который находился в 3-м участке Казанской части, как и в любом участке столицы, отправил депешу с приглашением на телефонный разговор. Он посчитал, что полтора часа будет достаточно, чтобы вызываемый абонент в Москве добрался до междугородней станции от полицейского дома в Малом Гнездниковском переулке…

…А перед этим Ванзаров приказал извозчику на Невский проспект, дом 20. Магазин «Фейк и Кº» походил на музей табака. Стены занимали высокие лакированные шкафы, в которых в образцовом порядке были выставлены всевозможные сигары, сигарки и сигарильи. Сигарам в коробках было отведено почётное место напротив входа, за главным прилавком. Приказчик, пахнущий одеколоном, вежливо поздоровался, спросил, что господин предпочитает. Господин желал взглянуть на сигары «Упманн». Похвалив выбор, приказчик вынул из шкафа хьюмидор карельской берёзы. Открыв крышку, он представил неполный ряд сигар с красным околышем знаменитой марки. У этих сигар было одно отличие: они тоньше вполовину.

– У вас только такой сорт? – спросил Ванзаров, как настоящий знаток.

– Совершенно верно, – ответил приказчик с такой гордостью, будто торговал золотом, а не отравой. Господа, курить вредно! Мы не курим и вам не советуем.

– Много любителей марки «Упманн» в столице?

– Только истинные ценители. У них специфический вкус. Заказываем исключительно под них.

– Господин Куртиц среди них?

– Наш постоянный покупатель. Желаете попробовать?

Ванзаров показал сигару из номера гостиницы:

– Этим сортом торговали?

Приказчик снизошёл до удивления:

– О, толстый «Упманн». К сожалению, не держим-с.

– Где в столице найти?

Приказчик понял, что покупатель ничего не понимает в сигарах:

– Большая редкость. В Россию практически не поставляются. Всё, что кубинская фабрика производит, подчистую забирают англичане и немцы. Нам крохи не перепадают. Лично я не видел их года три.

– В Москве можно достать?

– Если только чудесным везением кто-то привёз из Лондона.

– Сколько может стоить коробка из двенадцати толстых «Упманнов»?

Приказчик позволил себе дерзкий смешок:

– От двухсот рублей и выше. На аукционе знатоки могут выложить и пятьсот, и тысячу. Не желаете продать свой экземпляр? Предложим хорошую цену.

Язык рвался брякнуть: «Сто рублей!» Ванзаров отказался от эксперимента.

…Переделав столько дел, он губил время ожиданием. Давно бы уже сообщил всё что нужно по полицейскому телеграфу.

Наконец очередь дошла. Телефонный аппарат освободился. Ванзаров приложил к уху трубку, сохранившую жар прежнего болтуна, покрутил ручку и дал вызов. В трубке щёлкнуло, треснуло, и он услышал:

– Лелюхин у аппарата!

Голос принадлежал чиновнику московского сыска, который служил ещё до Эфенбаха. И служил до сих пор, несмотря на годы. Семьи у Василия Яковлевича не было. Служба заменила ему жену и детей. Воскресенья он проводил в сыске. С Ванзаровым познакомился пять лет назад [34]34
  Об этом можно узнать в романе «Королева брильянтов».


[Закрыть], потом они помогали друг другу несколько раз. К старому сыщику Ванзаров относился с искренним уважением. Не по возрасту, а по сыскному таланту.

– Приветствую, Василий Яковлевич!

– Здравствуй, Родион, душа моя. Как хорошо тебя слышать вживую. Ленишься, не заглянешь к нам в Москву.

– Дела не отпускают.

– Ну-ну, дела. Говори уж, что стряслось…

Телефон находился на столике у стены зала, между двумя пальмами. Никакого уединения. Ванзаров имел несчастье невольно слышать чужие разговоры. Теперь будут слушать его. Господам, тосковавшим на венских стульях, нечем себя развлечь, кроме как развесить уши.

– Нужны некоторые сведения.

– Это уж как водится. Говори. – Лелюхин ничего не записывал: несмотря на годы, памяти его мог позавидовать профессор математики.

– Разузнайте о генерале Гостомыслове и особенно о его семье. Возможно, отыщется семейный снимок.

– Пустяки, сделаем. Что ещё?

– В Знаменском монастыре…

– Это на Варварке?

– Именно так. Проверить: находится ли у них некий Алексей Фёдорович Куртиц. Служит трудником, собирается стать послушником, затем принять монашеский постриг. Проверьте лично.

– Когда было по-другому, Родион. Ну и напоследок…

– Сообразительность делает вам честь, Василий Яковлевич.

– Не отстаём от тебя, Родиоша. Говори уж, устал тут сидеть.

– Надо узнать, у кого была куплена коробка сигар толстый «Упманн», на латыни пишется два «N».

– Знаю, знаю. Сигарка дорогая и редкая. Когда куплено?

– Предположительно на прошедшей неделе.

– Найдём, конечно…

Чтобы продлить радость телефонного общения, Ванзаров расспросил о жизни и службе под началом статского советника Рыковского. Лелюхин отвечал кратко, давая откровенные характеристики своему начальнику. Они поговорили ещё минут десять, немного выйдя из отпущенного времени. Лелюхин обещал прислать материалы сразу, как соберёт. Не почтой, с проводником поезда. На том простились.

Идя к выходу, Ванзаров замечал любознательные взгляды. Уж больно странный разговор вёл господин с Москвой. Сунуть нос в чужую жизнь – любимое развлечение обывателя. Будто в сыщика поиграть. Мало публике криминальных романчиков в мягких обложках. Надо пощекотать любопытство.

Ну что ж, извольте…