Текст книги "Очерки русской смуты"

…С начала октября стало ясным, что центр тяжести всей операции перенесен на Воронеж – Харьковское направление… Только разбив ударную группу 8-й армии и корпуса Буденного, мы приобретали вновь инициативу действий, возможность маневра и широкого наступления. Для этого необходимо было собрать сильный кулак, что по условиям обстановки можно было сделать лишь за счет Донской и Кавказской армий.

Попытки образования конной ударной группы на Воронежском направлении, отражая сложные воздействия стратегии, политики, психологии и личных взаимоотношений, служат весьма образным показателем тех условий, в которых протекала деятельность Ставки.

Начиная с 1919 г. все мои директивы[144]144
  19 августа, 17 сентября, 14 ноября, 29 ноября.


[Закрыть] требовали от Донской армии растяжки фронта и сосредоточения сильной группы к левому флангу на Воронежском направлении. Это стремление разбивалось о пассивное сопротивление донского командования, и Донской фронт представлял линию, наиболее сильную в центре – на Хопре, где сосредоточена была половина всей донской конницы[145]145
  2-й корпус, 17½ тыс., из них 9700 конницы.


[Закрыть], и слабую – в Лискинском районе[146]146
  3-й корпус, 14 тыс., из них 2200 конницы.


[Закрыть], почти исключительно пехотного состава[147]147
  Донскую пехоту нач. штаба армии ген. Кельчевский характеризовал так: «Пешие части совершенно не приспособлены к пешему бою и так же легко сдают, как и красноармейская милиция». За немногими исключениями, это определение было верно.


[Закрыть]. Это развертывание отвечало стремлению удержать и прикрыть возможно большую часть Донской области, но в корне расходилось с планом операции. По-видимому, на стратегию донца Сидорина и российского профессора Кельчевского производила сильнейший нажим психология донской казачьей массы, тяготевшей к родным хатам.

В ударную группу Дон выделил полуразвалившийся после тамбовского набега 4-й корпус генерала Мамонтова, насчитывавший к 5 октября 3½ тыс. сабель[148]148
  Но и эти силы были ослаблены отвлечением части их на поддержку лискинской группы, так что в группе ген. Шкуро под Касторной оставалось одно время только 1800 сабель 4-го Донского корпуса.


[Закрыть]. После настойчивых требований Ставки к середине ноября донское командование включило в ударную группу пластунскую бригаду (пехотную) – 1500 шт., кавал., не казачью дивизию – 700 сабель и направило в 4-й корпус пополнения. Но донские направления общего театра войны представлялись чем-то самодовлеющим. Ген. Сидорин считал и такое ослабление чисто донского фронта чрезмерным, выражая опасение, что «при дальнейшем нажиме противника армия не будет в состоянии держаться на берегу Дона».

Не менее сложно обстояло дело на фронте Кавказской армии. Нанеся в начале октября под Царицыном сильный удар и северной и южной группам противника, ген. Врангель доносил, что достигнут этот успех «ценою полного обескровления армии и последним напряжением моральных сил тех начальников, которые еще не выбыли из строя». Но обстановка складывалась грозно и требовала нового чрезвычайного напряжения и новых жертв от всех армий. И начальник штаба ген. Романовский 16 октября запросил ген. Врангеля, какие силы он может выделить в ударную группу в центр… «или же Кавказская армия могла бы немедленно начать активную операцию, дабы общим движением сократить фронт Донской армии и дать ей возможность вести операцию на северо-запад». Ген. Врангель ответил, что развитие операции Кавказской армии на север невыполнимо «при отсутствии железных дорог и необеспеченности водной коммуникации». Что касается переброски, то при «малочисленности конных дивизий переброска одной, двух… не изменит общей обстановки, и не разбитый, хотя бы и приостановленный противник, оттеснив Донцов за Дон, будет иметь возможность обрушиться на ослабленную выделением частей Кавказскую армию…» Барон Врангель предлагал «крупное решение» – взять из состава Кавказской армии 4 дивизии (при этом условии он не предполагал оставаться во главе ее) и, сведя остающиеся силы в отдельный корпус, поручить его ген. Покровскому.

Картина состояния Кавказской армии, нарисованная ген. Врангелем, была угнетающей, а потеря Царицына в то время, когда центр армии находился еще впереди Харькова, чреватой тяжелыми последствиями. Поэтому я счел возможным взять из Кавказской армии только 2-й кубанский корпус[149]149
  Одна бригада Кавказской армии находилась в то время в Екатеринодаре ввиду событий в Раде. Кубанские дивизии имели состав 500–800 сабель, и только одна 3-я имела 1350 сабель. Она входила ранее в состав 2-го корпуса, но была заменена кавказским начальством 4-й.


[Закрыть].

И когда через некоторое время ген. Врангель принял Добровольческую армию и из Кавказской взята была еще одна дивизия, заместитель его ген. Покровский телеграфировал барону: «С переброской трех четвертей всей конницы армии и отнятием боевых пополнений, направляемых с Кубани только вам… обессиливание Кавказской армии перешло уже все пределы».

Между тем в начале ноября ударная группа Буденного, отбросив конницу Шкуро, взяла Касторную, выйдя в тыл нашей пехоте. Под ударами 13-й, 14-й сов. армий и группы Буденного Добровольческая армия, неся большие потери, особенно на своем правом фланге, с упорством отстаивая каждый рубеж, медленно отходила на Юг.

К середине ноября мы потеряли Курск, и фронт Добровольческой армии проходил через Сумы – Лебедянь – Белгород – Новый Оскол, дойдя приблизительно до параллели Донского фронта (Лиски). В ближайшем тылу ее, в губ. Харьковской, Полтавской разрастались восстания; банды повстанцев все более наглели, и для усмирения их требовалось выделение все новых и новых сил. Донская армия была прикована к своему фронту и не могла развить широкого наступления: левый фланг ее был отброшен от Лисок, центр и правый удерживались еще на Хопре и Дону.

Конная группа Шкуро, потом Мамонтова[150]150
  Шкуро уехал в отпуск по болезни.


[Закрыть], действовавшая в стыке между Добровольческой армией и Донской, не могла противостоять большевистской ударной группе – по малочисленности своей, разрозненным действиям и внутренним недугам: Кубанцы жаловались на развал и утечку в Донском корпусе, Донцы говорили то же о Кубанцах…

Ко второй половине ноября в районе Волчанск – Валуйки путем большого напряжения сосредоточены были подкрепления, которые вместе с основным ядром Мамонтовской группы составили отряд силою в 7 тыс. саб., 3 тыс. штык. и 58 орудий, снабженный танками, бронепоездами и авиационными средствами[151]151
  Состав частей приведен по боевому расписанию от 5 ноября, так как последующие не сохранились.
  В состав конного отряда входили: 4-й донской корпус, 3-й конный корпус (без одной бригады), 2-й кубанский корпус, Сводная кавалерийская дивизия и 2-я пластунская бригада.


[Закрыть].

На него возлагались большие надежды…

Вместе с тем последние подкрепления с Северного Кавказа и с Сочинского фронта двинуты были на север.

В начале ноября, будучи в Ставке, ген. Врангель предложил образовать из собиравшейся группы отдельную конную армию с ним во главе, перебросив для управления ею штаб Кавказской армии. Незначительность сил группы не оправдывала необходимости расстройства существовавших соединений и создания нового штаба для Царицынского направления; отсутствие третьей меридиональной жел. дор. не давало возможности вклинить новую армию между Добровольческой и Донской. Принимая во внимание обнаружившиеся недочеты ген. Май-Маевского и желая использовать кавалерийские способности генерала Врангеля, я решил упростить вопрос, назначив его командующим Добровольческой армией, со включением в нее конной группы Мамонтова.

Май-Маевский был уволен.

До поступления его в Добровольческую армию я знал его очень мало. После Харькова до меня доходили слухи о странном поведении Май-Маевского, и мне два-три раза приходилось делать ему серьезные внушения. Но теперь только, после его отставки, открылось для меня многое: со всех сторон, от гражданского сыска, от случайных свидетелей, посыпались доклады, рассказы о том, как этот храбрейший солдат и несчастный человек, страдавший недугом запоя, боровшийся, но не поборовший его, ронял престиж власти и выпускал из рук вожжи управления. Рассказы, которые повергли меня в глубокое смущение и скорбь.

Когда я впоследствии обратился с упреком к одному из ближайших помощников Май-Маевского, почему он, видя, что происходит, не поставил меня в известность об этом во имя дела и связывавшего нас боевого содружества, он ответил:

– Вы смогли бы подумать, что я подкапываюсь под командующего, чтобы самому сесть на его место.

Май-Маевский прожил в нищете и забвении еще несколько месяцев и умер от разрыва сердца в тот момент, когда последние корабли с остатками белой армии покидали севастопольский рейд.

Личность Май-Маевского перейдет в историю с суровым осуждением…

Не отрицаю и не оправдываю…

Но считаю долгом засвидетельствовать, что в активе его имеется, тем не менее, блестящая страница сражений в каменноугольном районе, что он довел армию до Киева, Орла и Воронежа, что сам по себе факт отступления Добровольческой армии от Орла до Харькова при тогдашнем соотношении сил и общей обстановке не может быть поставлен в вину ни армии, ни командующему.

Бог ему судья!

Начало 1920 г. наряду с тягчайшими трудностями стратегическими осложнено было сильным походом на власть.

Шел он с двух сторон.

Генерал Врангель, получив назначение формировать казачью конную армию, прибыл в Екатеринодар, где имел ряд совещаний с кубанскими деятелями. На этих совещаниях были выработаны общие основания формирования трех кубанских корпусов, во главе которых должны были стать генералы Топорков, Науменко и… Шкуро.

Предназначение ген. Шкуро представилось мне довольно неожиданным.

После освобождения Шкуро от командования корпусом в силу неприемлемости его для генерала Врангеля Шкуро по личной его просьбе предоставлено было Ставкой объехать кубанские станицы и поднять сполох. Популярность его среди кубанцев сохранялась, а отрицательные стороны его деятельности в глазах казачества не были одиозны.

13 декабря барон Врангель послал телеграмму Кубанскому атаману, с копией в Ставку: до сведения его дошло, будто Шкуро начинает формировать нештатные добровольческие части на Кубани. Барон просил задержать эти формирования до прибытия в Екатеринодар с его планом организации командируемого туда генерала Науменко.

Генералу Шкуро было предоставлено подымать казачество, а не вести формирования[152]152
  Военное управление в Ростове без ведома Ставки назначило в помощь ему офицера Генерального штаба.


[Закрыть], и потому моим штабом отправлена была на его имя соответственная телеграмма. Местопребывание Шкуро не было точно известно, и служба связи отнеслась с исключительным вниманием к пожеланию ген. Врангеля, разослав телеграмму эту в целый ряд попутных станиц. Всюду, где появлялся ген. Шкуро, ему вручали телеграмму, содержание которой, довольно резкое, становилось известным и подрывало его престиж. Он протелеграфировал в Ставку о своей обиде, бросил «уговаривание» и вернулся в Екатеринодар. Дальнейшие эпизоды так излагаются генералом Шкуро: «…Я долго беседовал с ген. Врангелем, который настойчиво доказывал мне, что вся общественность и армия в лице ее старших представителей совершенно изверилась в ген. Деникине, считая его командование пагубным для дела и присутствие ген. Романовского на посту нач. штаба даже преступным; что необходимо заставить во что бы то ни стало ген. Деникина сдать командование другому лицу, и что с этим вполне согласны, и что он уже переговорил об этом лично с Донским и Кубанским атаманами, с председателями их правительств, а также с командующим Донской армией ген. Сидориным и его нач. штаба генералом Кельчевским, с кубанскими генералами Покровским, Улагаем и Науменко, с видными членами кубанской Рады и Донского круга, со многими чинами Ставки и представителями общественности, и что все вполне разделяют его, Врангеля, точку зрения, и что теперь остановка только за мной и за Терским атаманом, а тогда в случае нашего согласия мы должны предъявить ген. Деникину ультимативное требование уйти, а в случае нужды не останавливаться ни перед чем.

Я ответил, что я пока не могу дать своего согласия, что это слишком рискованный шаг, который может вызвать крушение всего фронта…»

Посещение бароном Врангелем Терского атамана, ген. Вдовенко, описано в записке последнего следующим образом: «24 декабря 1919 года вместе с генералом Шатиловым приехал ко мне генерал Врангель.

Беседа происходила в присутствии П. Д. Губарева, который случайно был у меня. Предложения ген. Врангеля заключались в том, что у Донцов и Кубанцев возникла мысль о коренной реорганизации власти на Юге России. Власть эта мыслилась как власть общеказачья, и, по мнению генерала Врангеля, обстановка требовала создания такой власти, а между тем ген. Деникин на создание такой власти не соглашается. Себе ген. Врангель отводил место командующего казачьими армиями: Донской, Кубанской и Терским корпусом. На вопрос, как же мыслилось дальнейшее существование Добровольческой армии, ген. Врангель подтвердил, что хотя ген. Деникин и грозит увести Добровольческую армию, но этого не будет и армия безусловно останется, ибо недовольна генералом Деникиным. По словам ген. Врангеля выходило, что на признание его, Врангеля, своим вождем кубанцы уже согласились, согласие у Донцов обеспечено и остановка только за Терцами. Надо сказать, что ген. Врангель очень волновался, поэтому почти после каждой фразы обращался к генералу Шатилову: “Не правда ли, Павлуша?” Я высказал сомнение, чтобы эту идею, идею смены революционным путем командования на Юге России в такой тяжелый для армии момент, разделяли бы войсковые Атаманы и командующий Донской армией. Все это только послужит к усилению развала и поможет большевикам. Терек на это не пойдет, сказал я, и этим беседа кончилась.

Почувствовав интригу, я в тот же день командировал П. Д. Губарева к Донскому атаману и командующему Донской армией, чтобы он установил истину и доложил бы обо всем главнокомандующему, а затем бы заехал и на Кубань. Для официального Дона все это была новость. На Кубань Петр Дементьевич не заехал, а потому я и не знал, как думала официальная Кубань, но для меня стало ясно, что и на Кубани эта идея не имела успеха».

В те же дни бывший помощник ген. Врангеля по должности главноначальствующего Харьковскою областью и будущий его министр внутр. дел господин Тверской собирал в Кисловодске видных общественных деятелей и осведомлялся – может ли ген. Врангель, в случае переворота, рассчитывать на поддержку общественных и финансовых кругов. Ответ получился отрицательный.

Между тем, как оказалось, с возглавлением казачьей группы бароном Врангелем вышло недоразумение и на Кубани. Заместитель атамана Сушков и председатель кубанской Рады Скобцов отнеслись к такому предположению совершенно отрицательно, заявив, что «если это случится, то казаки не пойдут в полки, так как ген. Врангель потерял свой престиж на Кубани». Они просили ген. Науменко «принять меры, чтобы барон сам отказался от этой мысли». Науменко поручение исполнил.

Скобцов по этому поводу пишет:

«Ген. Врангель просил о свидании, которое и было назначено на первый или второй день Рождества. Мы были вдвоем с Сушковым. Ген. Врангель прибыл совместно с генералом Шатиловым…

Предупрежденный генералом Науменко, ген. Врангель… предупредил нас своим заявлением, что он решил отказаться от поручения главнокомандующего и срочно выезжает в Новороссийск.

В ответ на его предложение – воспользоваться услугами его штаба при формировании частей – мы указали, что это уже дело специалистов военных, которых мы назначаем из природных кубанцев».

Поезд Ставки перешел 27 декабря в Тихорецкую, и в ближайший день туда прибыли ген. Врангель и председатель Терского круга П. Д. Губарев; последний с поручением от атамана Вдовенко и ген. Эрдели – выслушать его доклад ранее генерала Врангеля. Губарев сообщил мне почти дословно то, что изложено выше в позднейшей записке ген. Вдовенко, причем финал разговора описывал более образно:

– Выслушав ген. Врангеля, Герасим Андреевич (Вдовенко) ударил по столу кулаком и сказал: «Ну, этому не бывать». После чего разговор сразу пресекся.

Через несколько минут после ухода Губарева в мой вагон вошел барон Врангель, и первыми его словами были:

«Ваше превосходительство, Науменко и Шкуро предатели. Они уверили меня, что я сохранил популярность на Кубани, а теперь говорят, что имя мое среди казачества одиозно и что мне нельзя стать во главе казачьей конной армии».

Ген. Врангель считал поэтому дальнейшее свое участие в формировании ее невозможным…

С тех пор правая оппозиция, главою которой считался барон Врангель, стала вести агитацию за разрыв с казачеством, за перенесение борьбы в Новороссию и возглавление там войск и власти генералом Врангелем. Это течение, находившее отклик среди тылового офицерства и проникавшее в армию, ослабляло импульс готовившегося решительного наступления.

…В начале января фронт главной группы Вооруженных сил Юга шел по р. Дону до станицы Верхне-Курмояровской и оттуда, пересекая жел. – дор. линию Царицын – Тихорецкая, по р. Салу уходил в калмыцкие степи. На Ростовском направлении стоял Добровольческий корпус ген. Кутепова, за Салом сосредоточивалась отступавшая Кавказская армия ген. Покровского, а в центре располагалась Донская армия ген. Сидорина.

Против нас по Дону, от устья до Донца, развернулась 8-я сов. армия Ворошилова, далее на восток 9-я Степина, а от Царицына вдоль жел. дор. наступала 10-я армия Клюева. 1-я конная армия Буденного располагалась в резерве между Ростовом и Новочеркасском.

Численность войск была приблизительно одинакова у обоих противников, колеблясь между 40–50 тысячами у нас и 50–60 тыс. у большевиков.

Далее на восток, между трактом Царицын – Ставрополь и Каспийским морем фронт имел прерывчатый характер. Кроме нескольких локальных очагов зеленоармейского восстания, в этом районе обозначилось наступление частей 11-й сов. армии в трех направлениях – на Дивное, Св. Крест и Кизляр, сдерживаемое северокавказскими войсками ген. Эрдели.

После нескольких дней затишья советские войска Ростовского фронта перешли в наступление, нанося главный удар со стороны Нахичевани в разрез между Донской армией и Добровольческим корпусом. Очевидно, по соображениям стратегическим и политическим преследовалась еще все та же идея «разъединения», которая положена была в основу всей зимней кампании большевиков.

5 января началось наступление 8-й и 1-й конной сов. армий, и в этот день большевики, овладев Ольгинской, атаковали Батайск. Но на другой день конница ген. Топоркова[153]153
  Куб. и Терск. дивизии и Добров. бригада ген. Барбовича, сведенная из 5-го кавалерийского корпуса.


[Закрыть] нанесла сильное поражение дивизиям Буденного под Батайском, после чего совместным ударом с 3-м и 4-м донск. корпусами неприятельские войска были отброшены за Дон, понеся большие потери. В то же время в низовьях Дона Добровольцы[154]154
  Корниловцы, Дроздовцы, юнкера.


[Закрыть], отбив все атаки большевиков, преследовали их к нахичеванской переправе и переходили за Дон – к станице Елизаветинской.

На правом крыле обстановка складывалась хуже. Под давлением 9-й и 10-й сов. армий 1-й и 2-й донские корпуса и Кавказская армия, оказывая слабое сопротивление, отходили к западу и к 13 января, перейдя Маныч, развернулись по левому берегу его.

К этому времени советское командование произвело перегруппировку, сосредоточив конную массу Буденного и Думенки, усиленных несколькими пехотными дивизиями, на нижнем Маныче, между станицами Богаевской и Платовской. С 14 января на всем северном фронте возобновилось наступление большевиков, и в то же время конница их, перейдя через Маныч, отбросила Донцов, захватила часть их пехоты и артиллерии и угрожала выходом в тыл нашей северной группе. Но сосредоточенные ген. Сидориным в северо-восточном направлении 6 конных дивизий в боях, происшедших 16–20 января на Маныче, разбили ударную группу большевиков, взяли много пленных и почти всю артиллерию 1-й сов. конной армии. 4-й донской корпус ген. Павлова[155]155
  Сменил ген. Мамонтова, который заболел сыпным тифом и вскоре умер в Екатеринодаре.


[Закрыть], сыгравший в этом славном деле главную роль, захватил 40 орудий… Противник в панике бежал за Дон и Маныч, и, если бы донская конница не приостановила преследования, мог бы произойти перелом во всей операции.

Так же неудачно окончилось для большевиков наступление на Ростовском фронте, где части Добровольческого корпуса отразили вновь все атаки противника, нанеся ему немалый урон, атакуя и беря пленных и орудия. Держалась еще на среднем Маныче Кавказская армия – слабая числом и духом, и только правое крыло ее отходило довольно поспешно, подвергая опасности Ставрополь – тем большей, что часть Ставропольской губ. была охвачена уже восстанием.

Успехи на главном направлении окрылили наши войска надеждами. Казалось, далеко еще не все потеряно, когда «разбитая армия» в состоянии наносить такие удары лучшим войскам Сев. – Кавказского большевистского фронта… 26 января я отдал директиву о переходе в общее наступление северной группы армий с нанесением главного удара в Новочеркасском направлении и захватом с двух сторон Ростово-Новочеркасского плацдарма. Наступление должно было начаться в ближайшие дни, и к этому времени ожидался выход на усиление Кубанской армии (бывш. Кавказской) пополнений и новых дивизий[156]156
  К 26 января подошел к армии 2-й Куб. корпус.


[Закрыть].

В эти предположения вторгнулись два обстоятельства…

Первое – 30 января получено было сведение, что 1-я конная сов. армия перебрасывается вверх по Манычу на Тихорецкое направление; второе – неустойчивость Кубанской армии: центр ее был прорван, и неприятельская конница 10-й армии прошла вверх по р. Б. Егорлыку в тыл Торговой, угрожая сообщениям с Тихорецкой.

Советское командование, изверившись в возможности опрокинуть наш фронт с северо-востока, изменило план операции, перенеся главный удар по линии наименьшего сопротивления – от Великокняжеской на Тихорецкую силами 10-й и 1-й конной армий.

Приходилось разрубать узел, завязавшийся между Великокняжеской и Торговой, – разбить там главные силы противника. Ген. Сидорин выделил наиболее сильную и стойкую конную группу ген. Павлова (10–12 тыс.), которому была дана задача, следуя вверх по Манычу, совместно с 1-м корпусом ударить во фланг и тыл коннице Буденного. 3 февраля ген. Павлов, опрокинув на нижнем Маныче корпус Думенки и отбросив его за реку, двинулся дальше на Торговую, оставленную уже Кубанцами.

Этот форсированный марш был одной из важнейших причин, погубивших конную группу. Стояли жестокие морозы и метели; донские степи по левому берегу Маныча, которым решил идти Павлов, были безлюдны; редкие хутора и зимовники не могли дать крова и обогреть такую массу людей. Страшно изнуренная, потерявшая без боя почти половину своего состава замерзшими, обмороженными, больными и отставшими, угнетенная морально, конница Павлова к 5 февраля подошла в район Торговой. Попытка захватить этот пункт не удалась, и ген. Павлов отвел свой отряд в район ст. Егорлыкской – сел. Лежанки.

6 февраля главные силы Буденного сосредоточились в сел. Лопанке. Противники стояли друг против друга, разделенные расстоянием в 12 верст, – оба не доверяя своим силам, оба в колебании, опасаясь испытывать судьбу завязкой решительного боя…

Все эти дни по Дону и нижнему Манычу на всем фронте противник вел энергичное наступление, успешно отражаемое Донцами и Добровольцами.

Между тем для отвлечения сил и внимания противника началось наступление наших войск на Северном фронте.

7 февраля Добровольческий корпус, нанеся поражение 8-й сов. армии, стремительной атакой овладел городами Ростовом и Нахичеванью. Успех, вызвавший большое впечатление и взрыв преувеличенных надежд в Екатеринодаре и Новороссийске…[157]157
  Добровольцы в этих боях захватили 22 орудия, 163 пулемета, 6 бронепоездов, 4 тыс. пленных и проч.


[Закрыть] Так же удачно было наступление донского корпуса генерала Гусельщикова, который на путях к Новочеркасску захватил станицу Аксайскую, прервав жел. – дор. сообщение между Ростовом и Новочеркасском и взяв также богатые трофеи[158]158
  В руки корпуса попали: 15 оруд., 20 пулем., 2 тыс. пленных, два нач. дивизий, штаб 13-й див., полевой штаб 8-й армии и проч.


[Закрыть]. Еще восточнее, в низовьях Маныча, дралась успешно против конницы Жлобы и Думенки конная группа ген. Старикова, доходившая до станицы Богаевской.

Это были последние светлые проблески на фоне батальной картины.

Движение на север не могло получить развития, потому что неприятель выходил уже в глубокий наш тыл – к Тихорецкой.

1-я сов. конная армия и части 10-й, выставив заслон против ген. Павлова, наступали безостановочно вдоль железнодорожной линии Царицын – Тихорецкая. Кубанская армия распылялась, и подвиги отдельных лиц и частей ее тонули бесследно и безнадежно в общем потоке разлагающейся, расходящейся, иногда предающей массы. К 10 февраля разрозненные остатки Кубанской армии сосредоточились в трех группах: 1) в районе Тихорецкой – 600 бойцов, 2) в районе Кавказской – 700 и 3) небольшой отряд ген. Бабиева прикрывал еще подступы к Ставрополю.

Конная группа ген. Павлова, усиленная корпусом с севера, 12 февраля атаковала конницу Буденного у Горькой Балки и после тяжелого боя, потеряв большую часть своей артиллерии, отошла на север.

К 16 февраля Добровольческий корпус, оставив по приказу Ростов и отойдя за Дон, отбивал еще веденные с необычайным упорством атаки 8-й сов. армии. Но ослабленный соседний Донской корпус отходил уже к Кагальницкой, осадил поэтому и правый фланг Добровольцев у Ольгинской, понеся тяжелые потери. В то же время наступавшие с северо-востока советские войска вели бои в полупереходе от Тихорецкой и на улицах Кавказской, а от Св. Креста подвигались уже к Владикавказской жел. дор., поддержанные восстаниями местных большевиков во всем Минераловодском районе.

17 февраля ген. Сидорин отвел войска Сев. фронта за р. Кагальник, но части не остановились на этой линии и под давлением противника отошли дальше.

Дух был потерян вновь.

Наша конная масса, временами раза в два превосходящая противника (на главном Тихорецком направлении), висела на фланге его и до некоторой степени стесняла его продвижение. Но пораженная тяжким душевным недугом, лишенная воли, дерзания, не верящая в свои силы – она избегала уже серьезного боя и слилась в конце концов с общей человеческой волной в образе вооруженных отрядов, безоружных толп и огромных таборов беженцев, стихийно стремившихся на запад.

Куда?

Стратегия давала ответ определенный: армии должны задерживаться на естественных водных рубежах – сначала Дона, потом Кубани. Если не подымется дух казачий и не удержатся армии, тогда дальнейший отход войск, не желающих драться, по мятущемуся Кубанскому краю, имея впереди Кавказский хребет и враждебное Закавказье, вел к гибели. Необходимо было оторваться от врага, поставить между ним и собою непреодолимую преграду и «отсидеться» в более или менее обеспеченном районе. Первое время по крайней мере, пока не сойдут маразм и уныние с людей, потрясенных роковыми событиями.

Таким пристанищем был последний клочок русской земли, остающийся в наших руках, – Крым.

О таком предположении на случай неудачи знали Добровольцы, и такая перспектива не только не пугала их, но, наоборот, казалась естественным и желательным выходом. Об этом знало и донское командование, но страшилось ставить определенно этот вопрос перед массой. Пойдут ли? И не вызовут ли отрыв от родной почвы и потеря надежды на скорое возвращение к своим пепелищам полного упадка настроения и немедленного катастрофического падения фронта?

И десятки тысяч вооруженных людей шли вслепую, шли покорно, куда их вели, не отказывая в повиновении в обычном распорядке службы. Отказывались только идти в бой.

А вперемежку между войсками шел народ – бездомный, бесприютный, огромными толпами, пешком, верхом и на повозках, с детьми, худобой и спасенным скарбом. Шел неведомо куда и зачем, обреченный на разор и тяжкие скитания…

С середины февраля армии наши отступали в общих направлениях жел. – дор. линий от Кущевки (Добров. корп.), Тихорецкой (Донской армии), Кавказской и Ставрополя (Куб. армия) – на Новороссийск, Екатеринодар, Туапсе. Непролазные от грязи кубанские дороги надежнее, чем оружие, сдерживали инерцию наступательного движения большевиков.

К 27 февраля северный фронт отошел на линию р. Бейсуг; Тихорецкая и Кавказская были уже оставлены нами[159]159
  10 февраля Ставка из Тихорецкой переведена в Екатеринодар.


[Закрыть], и связь с Северным Кавказом утрачена. С целью выиграть время для организации переправ через Кубань и эвакуации правого берега в этот день я указывал еще раз войскам: удерживая линию Бейсуга и прикрывая Екатеринодарское и Туапсинское направления, перейти в наступление правым крылом Донской армии. Собранные в районе Кореновской и руководимые лично генералом Сидориным донские корпуса все же не пошли… И к 3 марта Добровольческий корпус, Донская армия и часть Кубанской сосредоточились на ближайших подступах к Екатеринодару, в двух переходах от города[160]160
  Штаб Донской армии перешел в Екатеринодар, Ставка – в Новороссийск.


[Закрыть]. В этот день я телеграфировал командующим: «Политическая и стратегическая обстановка требуют выигрыша времени и отстаивания поэтому занимаемых рубежей. В случае вынужденного отхода за Кубань линия рек Кубань – Лаба, в крайности Белая, является последним оплотом, за которым легко, возможно и необходимо оказать упорнейшее сопротивление, могущее совершенно изменить в нашу пользу ход операции»[161]161
  Телеграмма № 001588.


[Закрыть].

Смута в умах Донцов не ограничилась рядовым казачеством. Она охватила и офицерский состав – подавленный, недоверчиво и опасливо относившийся к массе и давно уже потерявший власть над нею. Судьба день за днем наносила тяжкие удары; причины обрушившихся бедствий, как это бывает всегда, искали не в общих явлениях, не в общих ошибках, а в людях. Донские командиры, собравши совет, низвергли командующего конной группой генерала Павлова – не казака и поставили на его место донца – генерала Секретева. От этого положение не улучшилось, но самый факт самоуправства являлся грозным симптомом развала на верхах военной иерархии. Ген. Сидорин вынужден был признать этот самоуправный акт, потому что и у него не было уже в то время ни силы, ни власти и он попал в полную зависимость от подчиненных ему генералов.

В Добровольческом корпусе положение было иное. Хотя отдельные эпизоды неустойчивости, дезертирства мобилизованных и сдачи их большевикам имели место в рядах корпуса в последние недели, но основное ядро его являло большую сплоченность и силу. Части находились в руках своих командиров и дрались доблестно. Затерянные среди враждебной им стихии, Добровольцы в поддержании дисциплины, быть может, более суровой, чем прежде, видели единственную возможность благополучного выхода из создавшегося положения.

В то же время, как отголосок екатеринодарского политиканства и развала казачьего фронта, нарастало стихийно чувство отчужденности и розни между Добровольцами и казачеством. Бывая часто в эти дни в штабах генералов Сидорина и Кутепова, я чувствовал, как между ними с каждым днем вырастает все выше глухая стена недоверия и подозрительности.

Когда предположено было вывести Добровольцев в резерв главнокомандующего, это обстоятельство вызвало величайшее волнение в Донском штабе, считавшем, что Добровольческий корпус оставляет фронт и уходит на Новороссийск. Под влиянием донских начальников ген. Сидорин предложил план – бросить Кубань, тылы, сообщения и базу и двинуться на север. Это была бы чистейшая авантюра – превращение планомерной борьбы в партизанщину, обреченную на неминуемую и скорую гибель. План этот я категорически отклонил. Но переговоры между донскими начальниками и ген. Сидориным о самостоятельном движении на север, по-видимому, продолжались, так как в одну из затянувшихся поездок ген. Сидорина на фронт, когда порвалась связь с ним, начальник Донского штаба ген. Кельчевский выражал свое опасение: «Как бы генералы не увлекли командующего на север».