Текст книги "Очерки русской смуты"

Мне уже не раз приходилось подымать вопрос о том положении, в котором очутится почти миллионная русская эмиграция и свыше десяти миллионов подневольных русских меньшинств, в частности два с лишним миллиона людей призывного возраста, когда начнется новая мировая война, которая застанет их во всех враждебных станах, со взаимно исключающими интересами, когда заговорят со всех сторон чужие покупатели пушечного мяса и свои продавцы русской крови.

Бесконечно трудным будет тогда положение русского рассеяния, бесконечно разнообразны и драматичны будут положения отдельных русских людей, попавших в стихийный переплет событий. Но всегда найдется выход, если в основу своих отношений к людям, событиям, правительствам, армиям, победам и поражениям мы приложим то мерило, которое заключается в двуединой формуле:

СВЕРЖЕНИЕ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ И ЗАЩИТА РОССИИ.

Мы видели, что «двуединая формула» не является теоретическим измышлением и может указать дорогу национальному самосознанию, заблудившемуся в сложном лабиринте внутрироссийских тупиков. Но она служит и верным маяком – на путях международных.

Наш долг, кроме противобольшевистской борьбы и пропаганды, проповедывать идею Национальной России и защищать интересы России вообще. Всегда и везде, во всех странах рассеяния. Где существует свобода слова или благоприятные политические условия – явно, где их нет – прикровенно. В крайнем случае – молчать, но не славословить. Не наниматься и не продаваться.

Мне хотелось бы сказать – не продающимся, с ними говорить не о чем, a тем, которые, в добросовестном заблуждении, собираются в поход на Украину вместе с Гитлером: если Гитлер решил идти, то он, вероятно, обойдется и без вашей помощи. Зачем же давать моральное прикрытие предприятию, если, по вашему мнению, не захватному, то во всяком случае чрезвычайно подозрительному?

В сделках с совестью в таких вопросах двигателями служат большею частью властолюбие или корыстолюбие. Иногда, впрочем, отчаяние. Отчаяние – в судьбах России. При этом для оправдания своей противонациональной работы и связей чаще всего выдвигают объяснение:

– Это только для раскачки, а потом можно будет повернуть штыки…

Такого рода заявления сделали открыто два органа, претендующих на водительство русской эмиграции… Простите меня, но это уж слишком наивно. Наивно, войдя в деловые сношения с партнером, предупреждать, что вы его обманете, и наивно рассчитывать на его безусловное доверие. Не повернете вы ваших штыков, ибо, использовав вас в качестве агитаторов, переводчиков, тюремщиков, быть может, даже в качестве боевой силы, заключенной в клещи своих пулеметов, этот партнер в свое время обезвредит вас, обезоружит, если не сгноит в концентрационных лагерях. И прольете вы не «чекистскую», а просто русскую кровь – свою и своих – напрасно, не для освобождения России, а для вящего ее закабаления.

Я прочел в газете в осуждение моих «неполитичных» действий и речей и в параллель происходящему ныне – противоположение им «политичности» деяний святого князя Александра Невского, который-де поехал в орду и пал перед Батыем на колени… Но ведь князь Александр Невский отстаивал Русь мечом от нашествия ливонских рыцарей и искал поддержки хана в деле устроения и объединения русских земель, а не наоборот. И если бы нашелся такой русский патриот, который «пал бы на колени» перед Гитлером, выражаясь фигурально, конечно, прося его не расчленять, а освобождать Россию, то за этот жест никто не мог бы бросить в него камнем. Только по нынешним временам и перед нынешними владыками «коленопреклонением» делу не поможешь. А лоб разобьешь.

Двойственность восприятия – и в весьма резкой форме – проявляется и по отношению к дальневосточным событиям.

Япония старается поставить в вассальную от себя зависимость Китай. Независимость Китая и его «неподвижность» в течение веков служили гарантией безопасности нашей, огромного протяжения и беззащитной технически русско-китайской границы. Нельзя, казалось бы, не понимать, чем грозила бы России полная победа японцев над Китаем и их военное объединение при наличии паназиатских устремлений Японии. Но почему-то и в этом вопросе есть русские, радующиеся японским победам, препятствующим якобы большевизации Китая. Кто же заставил Китай, по природе своей чуждый коммунизму, прекратить ведшуюся несколько лет борьбу против своих красных армий и вступить вновь в соглашение с Советами, ища у них военной помощи? Кто же, как не японцы.

На рубежах русского Приморья, у сопок Безымянной и Заозерной пролилась русская кровь – не чекистов, не комиссаров, а просто рядовых русских людей. И если советские правители проливают безразличную для них кровь ради собственного самосохранения, если они делают все, чтобы разложить и ослабить армию, то рядовые русские люди сражались там вовсе не за советскую власть, а за эти самые рубежи, попранные японцами. И странное дело: когда большевики отдавали позорнейшим образом японцам русские острова на Амуре, те самые эмигранты, которые тогда справедливо негодовали, теперь не воздержались от прямого или косвенного сочувствия… японцам. Что же, надо, значит, не защищать, не бороться, отдавать японцам все, что они пожелают? Где же они тогда остановятся?

Те самые эмигранты, которые негодуют на большевиков за разбазаривание ими России в 1917–1920 годах – большевиков, способных, конечно, предать и продать интересы России в любое время ради своего самосохранения, те самые эмигранты проходят без гнева и возмущения мимо официального заявления японцев о необходимости для них разрушения «Владивостокской базы», т. е. ключа ко владению нашим Дальним Востоком и выходом к океану. Власть – пока советская, но Владивосток ведь русский! И когда гнусный палач Люшков отрекся от вскормившей его советской власти и рассказал японцам о «тайнах кремлевского двора», – он предавал только своих сообщников по преступлению; когда же он выдал тайны государственной обороны русского Дальнего Востока, он предавал Россию.

Эти люди не хотят понять, что, требуя, чтобы иностранцы видели разницу между советской властью и русским народом, между СССР и Россией, прежде всего нужно осознать это различие самим. Не хотят понять, что должно свергать советскую власть, но защищать Россию.

Когда английский журналист спросил Муссолини, насколько верны сведения, что за помощь свою Франко Италия получает остров Минорку, Муссолини ответил:

– Я не мог бы никогда питать уважения к вождю национального движения, который стал бы раздавать земли своей родины.

Тот очерк отношений держав к России, который я привел в связи с определением начал российского национального самосознания, дает основание для некоторых выводов. Но предварительно я хочу восстановить в вашей памяти одну страницу прошлого, относящуюся к 1918–1920 годам, когда под гром гражданской войны, в зарницах последнего акта войны мировой, создавались и менялись у нас внешние «ориентации» – весьма яркое отражение эмоциональной политики. Тем более что современная обстановка во многом напоминает это прошлое.

В сложнейшем переплете международных отношений того времени русская политика противобольшевистских фронтов имела возможность идти с немцами или с бывшими союзниками. Выбор – только до падения Германии. Ибо хотя весною 1919 года, после Одессы и Крыма – на Юге, и осенью, после снятия с фронта чехословаков – на Востоке, – пронеслась волна германофильства, но это была лишь реакция на политику союзников, эмоциональная вспышка, а не реальные надежды на Германию – поверженную, бессильную и помогать, и вредить.

Что делали тогда наши бывшие союзники?

Они не имели никакой русской политики. Они строили близорукие планы удержания Восточного фронта, сначала – в единении с большевиками, демобилизовавшими армию, потом с Украинской Радой, уже приступившей к мирным переговорам с Германией… Они ставили ставку то на «барьеры» из окраинных новообразований, то на Белые фронты… Они то двигали чехословацкий корпус по бесконечному сибирскому пути, исполняя фантастический план переброски его на западный театр, то возвращали его обратно для образования фронта по Волге, то освобождали его от тягот освободительной борьбы… Осенью 1918 года они категорически требуют увода германских войск из Прибалтики; в январе 1919-го благословляют формирование германского добровольческого корпуса ген. фон дер Гольца; а в июне требуют роспуска его, угрожая Германии суровыми санкциями… Они посылают войска свои в Архангельск, где были большие склады военных запасов и… богатые леса и откуда безнадежна была диверсия против советов; а в отличные и ближайшие базы – Ревель и Ригу – шлют только военных представителей. Они посылали войска в Одессу и Крым, чтобы, после первого же столкновения с большевиками, бросить все в 48-часовой эвакуации… Посылали и в Баку – Батум, где текла нефть и не было большевиков, но не дали ни единого человека на дрогнувший в то время Донской фронт… Они торопились с признанием всех новообразований, но не признали адмирала Колчака. И только в 1920 году, в то время, когда лорд Керзон предложил Вооруженным силам Юга сдаться на волю большевиков, Франция впервые признала «де-факто» правительство Юга… во спасение Польши, так «благородно» отплатившей впоследствии своей благодетельнице…

Но, за всем тем, союзники не захватывали российские земли и оказывали Белым армиям – преимущественно Англия – огромную материальную помощь, без которой невозможен был бы такой широкий размах Белого движения.

Что же делали тогда немцы?

Были разные течения в германской общественности, в правительстве и командовании по отношению к России и большевизму. Но от начала и до конца, до своего падения Германия твердо, определенно и без колебаний проводила политику разрушения России, поддерживая советскую власть во всем, что не противоречило ошибочно понимаемым немецким интересам.

Отношение к державности России. Император Вильгельм прислал на Дон «высочайшее повеление»:

– Знайте, что никакой «Единой России» не будет, а будет четыре царства: Украина, Юго-Восточный Союз, Великороссия и Сибирь. Я отлично знаю, что у вас думают, что вы присоедините к Киеву все остальное и таким образом объедините Россию. Мы это знаем, мы этого не желаем и не допустим.

Какая же разница в целях между Гитлером и Вильгельмом?

Отношение к русскому народу. Когда даже камни возопияли и гетманское правительство сделало жест, заявив в Берлине протест против большевистского террора, германский мин. ин. дел Винце ответил: «императорское правительство воздержится от репрессивных мер против советской власти», так как то, что делается в России, «не может быть квалифицировано как террор»; происходят лишь «случаи уничтожения попыток безответственных элементов… провоцирующих беспорядок и анархию»…

Отношение к русским немцефильским военным организациям. В Москве была разгромлена большевиками, причем было убито много офицеров, тайная военная организация немцефильского «Правого Центра», которую возглавлял ген. Довгирд, начальником штаба был Дрейер, а в самом штабе – офицеры германской миссии «для связи»… Оказалось, что старший советник германского посольства Рицлер и начальник немецкой контрразведки Мюллер находились в тесном сотрудничестве с Караханом и Дзержинским и снабжали их «списками адресов, где должны быть обнаружены преступные воззвания и сами заговорщики “против советской власти”»…

Отношение к Добровольческой армии. Когда сохранявшая строжайший нейтралитет Добровольческая армия в августе 1918 г. шла на Северный Кавказ и, следовательно, не могла представить никакой опасности ни в отношении германских оккупационных войск, ни в отношении образования Волжского фронта, подписан был дополнительный к Брест-Литовскому секретный договор, параграф 5-й которого гласил: «Германское правительство ожидает, что Россия применит все средства, которыми она располагает, чтобы немедленно подавить мятеж ген. Алексеева и чехословаков. С другой стороны, и Германия выступит всеми имеющимися в ее распоряжении силами против ген. Алексеева»…

При свете этих откровений – какая жуткая роль приходится на долю руководителей противобольшевистских организаций, работавших в контакте с немцами. И какой грех брали на душу те, что настойчиво толкали нас к Волге, на Царицын и одновременно обращались к ген. Эйхгорну с просьбой занять немецкими войсками Царицын, Торговую и Тихорецкую. Царицын – гиблый мешок: с севера и юга – большевики, с востока – большевики и Волга, с запада – немцы. Если бы немцы и не успели до своего падения сбросить нас в Волгу, то после их падения, в лучшем случае, маленькая Добровольческая армия, насчитывавшая в то время всего 9 тыс., лишенная базы, отрезанная от Черноморских портов и связи с союзниками огромным расстоянием и стотысячной армией Сорокина, оставив в распоряжение большевиков весь Юг России с его громадными человеческими и материальными ресурсами, могла бы, может быть, пробиться за Волгу, составив часть только еще формировавшегося и мятущегося Волжского фронта.

Тогда эти люди в своем неумеренном германофильстве могли заблуждаться. Но теперь, когда вскрыты все карты, заблуждаться уже нельзя. И если теперь в псевдонаучных трудах старательно причесывают историческое прошлое немецким гребешком и опорочивают, вопреки непреложным данным, пути Добровольческой армии, то это не искание «правды», a нечто другое: политическая борьба эмигрантского пораженчества с подлинно-национальным течением.

В такой международной обстановке в 1918 году, 20 лет тому назад, мне предстояло принять решение: на Царицын или на Новороссийск, с немцами или с союзниками? Не давая никогда державам Согласия никаких территориальных или экономических обязательств за счет России, противясь всемерно действиям, имевшим характер скорее оккупации, чем помощи, я вел борьбу в сотрудничестве с ними, понимая, что помощь их нам вытекает из их же собственных интересов. Не говоря уже о мотивах стратегических, моральных и политических, самый факт последовавшего вскоре полного крушения Германии и сопряженных с ней надежд и возможностей не служит ли неопровержимым доказательством правильности этого решения?

И вот через 20 лет мы опять стоим перед «решениями». В иной политической обстановке, без вооруженной силы, без территории, но – сохранив еще, видимо, достаточную ценность, если на нас ведут напор – одни, чтобы нас закабалить, другие – чтобы нас разложить и уничтожить.

Эти решения тем более трудны, что можно ждать повторения того политического сумбура, который царил в 1918–1920 годах, и что сошедший с ума мир стоит еще на распутье. Мы можем только оценивать значение международных группировок с точки зрения российских интересов.

Что сулит нам примирение англо-французского блока с итало-германской осью? Теоретически это было бы наиболее простым и действительным средством замирения Европы. Но при неудержимом и непомерном размахе немецкого «Дранга» не обратилось ли бы это «примирение» в капитуляцию блока? А для нас не принесло ли бы оно вместо «Крестового похода» «свободу (немецких) рук на Востоке»?..

Относительное равновесие мог бы дать Европе (я говорю – относительное, ибо без восстановления России устойчивое положение в Европе немыслимо) союз Англии – Франции – Италии. Он поставил бы пределы немецкой экспансии и устранил бы угрозу «примирения за счет России». Но при создавшейся психологической остроте франко-итальянских отношений сейчас он невозможен. В будущем, однако, и эта комбинация, как бы она ни казалась парадоксальной, не исключена: мы были свидетелями самых неожиданных рокировок и в прошлой мировой войне, и теперь, в преддверии будущей. Тем более что столкновений интересов между Германией и Италией немало: и на Балканах, и в Венгрии, и вокруг рудников Штирии, и на путях к Триесту…

Война между осью и блоком… Сентябрьские дни показали, что у блока не было уверенности в успехе, а после всех изменений в политическом и военном положении центральной Европы вряд ли прибавилось уверенности… Во всяком случае, исход войны гадателен, а потому гадательно и влияние его на судьбы России.

Так или иначе, но мир пока – на распутье. На распутье и положение России среди держав. На международном игорном столе, как это ни горестно, ставки на Национальную Россию пока не видать. Поэтому так необходимо работать нам в этом направлении, воздействуя уже не на совесть партнеров, – где там в политике совесть, бросим иллюзии! – но на их расчет. Конечно, тех, кто решил использовать несчастье России в своих интересах, тех не переубедишь. Но другие… другие не могут не понимать, что скорейшее освобождение России является не только нашим страстным желанием, но для многих из них – вопросом существования. Многие, впрочем, понимают, но не хотят для дела этого нести жертвы, пока судьба не ударит по ним больнее… Чего стоила и будет еще стоить Франции знаменитая фраза Клемансо в дни Одессы и Севастополя:

– Ни одной капли французской крови!..

Но если все же не удастся сдвинуть с мертвой точки проблему Национальной России в это предвоенное время, то она встанет автоматически, во весь рост в час новой мировой схватки. В зависимости от позиции, которую займет советская власть, одни державы будут искать ее помощи, другие – ее свержения. Тогда русское освободительное движение не будет предоставлено собственной участи. Тогда найдутся и для нас друзья и попутчики, если не искренние, то кровно заинтересованные.

Защитники Плевицкой поставили в большую вину генералу Миллеру, что он шел на свидание разговаривать с «немецкими представителями»… Адвокат Рибэ дал им достойную отповедь:

– Ведь разговаривает же Даладье с Риббентропом!..

Мы можем дать пояснение и с русской точки зрения: разговаривать можно со всеми иностранцами, только бы разговор этот происходил на патриотическом языке, а не на пораженческом. Мы могли бы сказать многое. Что освобождение России положило бы конец разносимой по свету большевистской заразе – с меньшей кровью и жертвами, с меньшими потрясениями для всего мира, чем попытки ее расчленения; оно восстановило бы политическое равновесие в Европе и в Азии, предотвратив не одно кровавое столкновение; оно смягчило бы в большой степени мировой экономический кризис, вернув Россию на нормальных началах в международный товарообмен и открыв ему огромный рынок; оно предоставило бы широкое поле деятельности иностранному капиталу, техническим знаниям, энергии и труду – не для эксплуатации, конечно, России, а для сотрудничества в обоюдных интересах… Мы могли бы сказать, что не питаем ни к кому принципиальной вражды или принципиальной любви, но считали бы друзьями тех, кто помог бы нам освободить Россию, и врагами тех, кто пытался бы расчленять ее или захватывать русские земли… Мы могли бы, наконец, сказать, что никому не удастся задушить русский народ и что народ этот не забудет никогда помощи, которую ему окажут в самый трудный момент его истории.

Международная обстановка и нависшая над миром угроза войны таят в себе для России и неограниченные положительные возможности, и грозные опасности. Тем более что судьбами России управляет чуждая народу преступная власть, которая охранить страну не сумеет, но предать и продать ее может в любой момент. Вместе с тем при всякой внешней обстановке, при любой комбинации союзов и соглашений, в час войны внутренние потрясения в России неизбежны и непредотвратимы. Неизбежен и непредотвратим тот взрыв, который подготовлен вполне двумя десятками лет большевистского режима и ждет только серьезного толчка.

Если так, то перед нами вновь и вновь встает вопрос о необходимости, о спасительности для России – свержения большевизма до наступления мировой схватки. Это событие поставило бы в ясность российскую проблему: перепутало бы все крапленые карты международной политической игры; сорвало бы «идеологические» покровы с захватных устремлений; разрушило бы все просоветские комбинации и заставило бы повернуться лицом к Национальной России многих, скинувших ее со счетов, вызвав с разных сторон предложения дружбы, союзов и кредитов.

Необходимо, чтобы это поняли и там, в России, – те действенные силы, у которых под личиной советской таится русское сердце. Хотелось бы, чтобы через колючую проволоку большевистских заграждений дошел до них наш призыв:

По-то-ро-пи-тесь!