Текст книги "Иероглиф смерти"

Толя проследил за его взглядом и свирепо прищурился:

– Хочешь сказать, что у меня большой живот?

– Это не живот, Анатолий. Это дом, который построил «Старый мельник».

– Хочешь сказать, что я толстый?

– Ты не толстый, ты – хорошо наполненный и отлично утрамбованный.

Волохов фыркнул:

– С тобой говорить – гороху наесться.

Стас засмеялся и потрепал друга по могучему плечу, после чего повернулся и зашагал к двум подвыпившим бомжам, дожидавшимся беседы возле полицейской машины.

3

Встреча с отцом погибшей состоялась через полтора часа. По телефону с Машей говорил не сам Романенко, а его помощник.

– Виктор Степанович просил передать, что он вас примет. Но он может задержаться, и тогда вам придется подождать.

Мария заверила помощника, что она все понимает и что ничего страшного для нее в таком ожидании нет. Но на самом деле Маша провела в приемной около часа, глотая кофе чашку за чашкой и просматривая скучные журналы, посвященные сфере телекоммуникаций. Чтобы попасть в эту приемную, ей пришлось пройти унизительную процедуру досмотра.

– Вы должны оставить оружие здесь, – оповестил ее на входе громила-охранник в квадратном пиджаке и с таким же квадратным подбородком.

– У меня нет оружия, – честно сказала Маша.

– Могу я взглянуть на содержимое вашей сумочки? – осведомился квадратный охранник.

– С какой стати?

Он изобразил на лице улыбку, больше похожую на жуткий оскал.

– Прошу меня понять: я должен действовать по инструкции. В противном случае меня уволят.

Мария решила не нагнетать ситуацию и не тратить время на препирательства. Она сняла с плеча сумку и поставила ее на столик. Охранник расстегнул «молнию», раскрыл края и внимательно взглянул на содержимое сумки.

– Все в порядке. Вы можете пройти. Поднимайтесь на пятый этаж, пройдите через холл и увидите дверь, обитую черной кожей. За дверью будет приемная. Удачи!

Мария взяла сумочку и, нахмурившись, зашагала к лифту. Она сердилась на себя за то, что позволила охраннику обыскать ее, но все же смогла успокоиться и притушить нарастающий гнев.

Когда Виктор Степанович впустил Машу в свой кабинет, у нее уже дрожали пальцы от выпитого кофе, а в голове царил полный сумбур, состоящий из цитат, почерпнутых ею из только что прочитанных статей про цифровое телевидение, широкополосный Интернет и оптоволоконные кабели.

Виктор Степанович Романенко сидел за столом. Это был крупный, темноволосый, но уже начинающий седеть мужчина с благородным лицом римского патриция. Костюм сидел на нем как влитой, а бледное, гладкое лицо бизнесмена было спокойным и холодным, как у статуи.

Он не поднялся навстречу Любимовой, а лишь указал ей на кресло, а когда она села, спросил:

– Могу я взглянуть на ваше удостоверение?

– Можете.

Романенко, сцепив пальцы рук и словно окаменев в этой позе, терпеливо ждал, пока Мария найдет в сумочке удостоверение и раскроет его. Удостоверение он осмотрел внимательно, затем перевел взгляд на Машу и сказал:

– Значит, вы – следователь.

– Да.

– И вы женщина.

– Удивительно точное наблюдение.

Романенко сдвинул брови, помолчал несколько секунд (было так тихо, что Маша слышала собственное дыхание), а потом спросил:

– Вы уверены, что найденная вами девушка – моя дочь?

– Опознания еще не было, – сказала Маша. – Вас пригласят, и тогда вы…

– Как она умерла? – перебил Романенко, пристально глядя на Любимову.

– Мы считаем, что это убийство, – спокойно сказала Маша.

– Ира мучилась перед смертью?

– Это можно будет сказать после заключения судмедэксперта.

Романенко провел рукою по волосам, а потом вдруг усмехнулся – и в неожиданности и неуместности этой усмешки было что-то страшное, почти инфернальное.

– Вам, вероятно, кажется, что я слишком спокоен?

– Каждый переживает свою боль по-своему, – сдержанно ответила Маша.

– Видите ли… Ира была мне не родной дочерью. Я женился на ее матери, когда Ире было двенадцать лет, и у нас с самого начала как-то не заладилось. Мама Иры умерла три года назад, и с тех пор мы с Ирой стали совсем чужими людьми. Что не мешало ей время от времени обращаться ко мне за финансовой помощью.

Романенко перевел дух и вопросительно уставился на Любимову, словно ожидал от нее какого-то комментария.

– Я понимаю, – сказала Маша. – Такое часто случается.

Виктор Степанович помолчал еще несколько секунд, а затем спросил, вновь огорошив Марию внезапной сменой темы разговора:

– Это дело будете вести вы?

– Да, – ответила она.

– Не думаю, что женщина может быть хорошим следователем.

– Я не следователь. Я старший оперуполномоченный уголовного розыска.

– Да, я в курсе. Оперативно-розыскная деятельность, дознание, подготовка материалов для передачи их в СК… Но все равно. Вы только не обижайтесь, я не собирался вас оскорбить. Я просто высказал свое мнение. Хороший сыщик, на мой взгляд, должен обладать как минимум двумя качествами. Первое – смелость. Второе – умение мыслить аналитически.

– По-вашему, женщина не может быть смелой?

– Женщинам, в отличие от мужчин, всегда есть что терять. Дети, уютное гнездышко, красота… Особенно в вашем случае, поскольку вы, вне всякого сомнения, красивая женщина. А что до аналитических способностей, то всем известно, что женщины не умеют мыслить логически. – Романенко сдвинул брови и строго спросил: – Вы намерены оспорить мои утверждения?

Маша качнула головой:

– Нет. Я намерена задать вам несколько вопросов.

– Это хорошо. Когда женщина пытается спорить с мужчиной, это очень часто выглядит жалко.

– Есть такая китайская пословица: даже если надеть на быка уздечку и седло, он не превратится в коня. Я не буду пытаться вас переубеждать, Виктор Степанович. У меня на это просто нет времени. А теперь позвольте мне задать вопрос по существу. Когда вы виделись с дочерью в последний раз?

– Дня три назад.

– С тех пор вы общались?

– Нет. Э-э… – Романенко облизнул губы кончиком языка, словно они внезапно пересохли. – Мария Александровна, вы не против, если я налью себе выпить?

– Нет, – качнула она головой.

Романенко открыл ящик стола, достал бутылку скотча и граненый стакан.

– Вам не предлагаю, потому что вы на службе, – прокомментировал он, открывая бутылку. – Хотя, если хотите попробовать…

– Спасибо, но я не люблю виски.

– Это «Спрингбэнк» тридцатидвухлетней выдержки.

Мария снова качнула головой:

– Нет.

– Ну, дело ваше.

Романенко поднес стакан к губам и сделал глоток. Снова облизнул губы и сказал, с хмурой задумчивостью разглядывая стакан:

– Я практически ничего не знаю о ее жизни. Однако пару дней назад она приходила ко мне за деньгами. С ней был парень. Очень самоуверенный. Он представился художником. А когда они уходили, сунул мне свою визитную карточку. Потом я звонил ей, интересовался, какие отношения у них с этим парнем. Она сказала, что они друзья. – Романенко дернул уголком губ и добавил: – Должно быть, это означает, что она с ним спала.

Он залпом допил виски и поставил стакан на стол.

– Как долго они встречались? – спросила Маша.

– Не знаю. Но не уверен, что долго. Ира была не из тех, кто может долго терпеть рядом с собой мужчину.

– Чем Ирина занималась по жизни?

– В прошлом году она бросила университет. После этого… – Он пожал плечами. – Она работала… там, сям… но это нельзя назвать работой.

– Почему?

– Потому что она не умела работать. Никогда. Деньги она получала от меня. Суммы не грандиозные, но на жизнь вполне хватало.

– На каком факультете она училась?

– На факультете антропологии. Кафедра восточной мифологии.

– Почему она ушла из университета?

– Сказала, что ей и это надоело. За последний год Ира сменила несколько мест, но нигде не задерживалась дольше месяца. Ей везде было скучно. Она вообще не хотела работать, но я настаивал.

– Зачем?

– Затем, что бездельники плохо кончают. И то, что случилось с Ирой, – лишнее тому подтверждение.

Романенко снова взялся за бутылку. Маша посмотрела, как он наполняет стакан, и спросила:

– У вас сохранилась визитная карточка того парня?

– Да. Сейчас… – Романенко поставил бутылку, открыл верхний ящик стола, порылся в нем, достал визитку и протянул ее Марии: – Вот.

Она взяла карточку и сунула ее в сумку. Затем поднялась с кресла и сказала:

– Вы не выглядите как убитый горем отец. Но это ничего не значит. В любом случае, я благодарна вам за то, что вы нашли в себе силы встретиться и поговорить со мной. Мой телефон есть у вашего секретаря. Всего доброго!

Любимова повернулась и зашагала к двери.

– Постойте! – окликнул ее Виктор Степанович.

Мария остановилась. Вопросительно взглянула на Романенко через плечо.

– Я намерен назначить вознаграждение, – сказал он мрачным голосом.

– Вознаграждение?

– Да. За поимку убийцы моей дочери. Найдите этого ублюдка, и я перечислю на счет вашей конторы двадцать тысяч долларов. Это будет хорошим стимулом, правда?

– Да. Наверное.

Маша отвернулась и вышла из кабинета.

4

Найти художника Андрея Голубева не составило особого труда. Свои арт-эксперименты он проводил в стенах галереи под странным названием «Бекассо». Взглянув на вывеску, Мария решила, что Бекассо – это помесь бекаса с Пикассо, и подумала о том, что с не меньшим успехом это заведение можно было бы назвать «ВанГоголь».

«Пожалуй, стоит подумать о том, чтобы продать эту идею какой-нибудь арт-галерее», – решила Любимова.

Внутри ее ждал еще один сюрприз. У стен большого зала, увешанного картинами, с первого взгляда похожими на обыкновенную детскую мазню, стояли несколько совершенно голых мужчин и женщин модельной внешности. Их стройные тела были раскрашены какими-то знаками и символами, разобраться в которых не представлялось возможным.

Маша остановилась, чтобы разглядеть их получше и, быть может (если повезет) раскусить идею, которую автор пытался вложить в это сомнительное творение.

Мужской голос, прозвучавший над самым ухом, заставил Машу вздрогнуть.

– Нравится?

Она обернулась и увидела перед собой смазливого парня в цветастой рубашке и с двумя бокалами шампанского в руках.

– Трудно сказать, – ответила Мария. – А им не холодно?

– Кому?

– Этим ребятам.

– Вы про участников перформанса?[2]2
  Перформанс (англ.) – вид современного искусства. Короткое представление, исполненное одним или несколькими участниками перед публикой в художественной галерее, музее или на открытом воздухе.


[Закрыть] – В синих глазах парня заискрились веселые искорки. – Искусство требует жертв, не так ли? Как вас зовут?

– Мария Александровна.

– Видите ли, Маша, искусство подобно древнему языческому богу, и оно требует жертвоприношений. Вот вы что-нибудь слышали про сербскую художницу Марину Абрамович?

– Нет.

Парень снисходительно улыбнулся.

– Во время одного из своих перформансов она облила пол бензином по кругу, легла внутрь и задохнулась бы парами, если бы один из зрителей не спас ее, решив, что смерть уж точно не прописана в сценарии. А во время другого перформанса она лежала на глыбе льда и вырезала на животе лезвием звезду.

– И все это ради искусства?

– А как же. Художник живет ради искусства. Вне искусства его существование теряет всякий смысл.

– Эта ваша Марина Абрамович – отважная женщина, – сказала Маша.

Лицо парня просияло.

– Не то слово! Однажды Марина прожила двенадцать дней в галерее, ничего не ела, зато спала, ходила в душ и туалет – все на глазах у зрителей.

– Звери в зоопарке делают то же самое, – заметила Маша. – Но никто не называет это «перформансом».

Парень поморщился.

– Слишком прямолинейная ассоциация. Кому-то и картины Кандинского – детская мазня. Поймите, люди любят играть в игры. Искусство – тоже своего рода игра.

Тут парень вспомнил наконец о шампанском, которое держал в руках, и протянул один бокал Маше.

– Знаете, – снова заговорил он, отпив из своего бокала, – еще совсем недавно я работал продавцом-буфетчиком в Большом театре. Так вот там, в Большом, узнаешь и понимаешь людям истинную цену. Даже очень богатым людям. И это не может не наполнять душу презрением к жизни.

– Что же такого вы познали, будучи буфетчиком?

– О, это смешно. – Парень снова просиял. – В Большом театре во время антрактов творится черт знает что. Олигархи давятся в очередях за «Вдовой Клико» и бутербродами с колбасой, а буфетчики швыряют им эту сухую колбасу, как собакам, чисто на московском приколе: «всё съедят».

– У каждого свой собственный способ почувствовать себя важным человеком, – сказала Маша.

– Вы считаете? – Голубев помолчал. – Вижу, вы надо мной иронизируете, – сказал он натужно-веселым голосом. – Что ж, я не обижаюсь. Кстати, у вас отличная фигурка. Не хотите поучаствовать в моем перформансе?

Маша снова посмотрела на голых людей, передернула острыми, худыми плечами и ответила:

– Нет, спасибо.

Парень приподнял брови:

– Мешает скромность?

– Скорее, чувствительность к сквознякам.

Он засмеялся.

– А вы остроумная! Кстати, кто вы такая?

Мария достала из кармана удостоверение, раскрыла его и показала парню.

– Любимова Мария Александровна. Уголовный розыск ГУВД Москвы.

– Хм… – Художник перевел взгляд с удостоверения на лицо Маши. – Значит, милиция. Никогда бы не подумал. И что вас сюда привело?

– Вы Андрей Голубев, так?

– Да. А в чем, собственно, дело?

– Я хочу задать вам пару вопросов и буду благодарна, если вы ответите на них откровенно и честно. В противном случае у вас могут возникнуть проблемы.

Художник вздохнул.

– И сразу угрозы, – саркастически произнес он. – Узнаю родную милицию. Валяйте, задавайте ваши вопросы.

– Когда вы в последний раз видели Ирину Романенко?

– Иру?.. Дайте вспомнить. – Он наморщил лоб, припоминая. – Дня три назад. Поздно вечером.

– При каких обстоятельствах вы встретились и когда и как расстались?

– Ну… я подхватил ее возле клуба «Гараж» и повез покататься по городу. Это было около одиннадцати часов вечера. Расстались мы часов в двенадцать, в районе Щелчка.

– Что значит «расстались»?

Голубев помрачнел.

– Ира сказала, что я ей надоел и что она хочет пройтись до метро пешком. – Он пожал плечами: – Я не стал возражать.

– То есть вы высадили девушку из машины на ночной улице? Одну? А потом просто уехали?

– Она сама этого захотела.

– Сама. Понятно. Чем же вы так насолили девушке, что она решила сбежать от вас во тьму и холод улицы?

Впервые за время разговора Голубев посмотрел на Машу неприязненно.

– Не понимаю, почему это вас должно волновать, – произнес он с легким раздражением. – И, кстати, для чего все эти вопросы? С Ирой что-то случилось? У нее неприятности?

– Неприятности – не то слово, – сказала Маша, внимательно наблюдая за лицом парня. – Ирина Романенко убита.

– Ка… Как убита?

Голубев слегка побледнел. Изумление, которое отобразилось на его лице, выглядело вполне натурально.

– Вас интересуют детали? – спросила Маша.

– Нет, но… Погодите… – Он поморщился и потер пальцами висок. А затем сдавленно проговорил: – У меня просто в голове не укладывается. Вы хотите сказать, что Ира умерла?

– Те, кого убивают, обычно умирают.

– Да, вы правы. Но… почему вы пришли ко мне?

– А разве это не очевидно? Я думаю, вы последний, кто видел Иру Романенко живой. Кроме убийцы, разумеется.

При этих словах Голубев побледнел еще больше. Несколько секунд он молчал – по всей видимости, собираясь с духом, а затем спросил:

– Как ее убили?

– Задушили, – спокойно ответила Маша, продолжая внимательно изучать лицо художника. – А перед этим мучили. Долго, почти двое суток. Зашили ей рот грубой ниткой, вырезали кость.

– Вот ведь как бывает, – хрипло пробормотал Голубев.

Он быстро поднес бокал к губам, запрокинул голову и залпом осушил его.

– Возможно, убийца похитил Ирину сразу после того, как вы с ней расстались, – сказала Маша.

Голубев вытер мокрые губы рукавом свитера и посмотрел на Любимову хмурым взглядом.

– Кажется, я понимаю, к чему вы клоните. Вы меня подозреваете, верно?

– Я не исключаю любой возможности, – тем же спокойным голосом произнесла Мария. – В том числе и этой.

– Но зачем мне было ее убивать?

– Мало ли. – Она пожала плечами. – Причины бывают разные, в том числе самые дикие. Например, можно убить ради искусства. Перформансом может стать все, что угодно, правда? Зверское убийство любовницы – тоже неплохой вариант.

На этот раз Голубев побагровел.

– Да мы с ней даже не были любовниками! – выпалил он вдруг так, что голые парни и девушки, стоявшие вдоль стены, вздрогнули и повернули головы в его сторону.

– Продолжайте, – сухо произнесла Маша.

Голубев смутился.

– Все пять дней нашего знакомства она корчила из себя недотрогу, – сдавленно проговорил он. – Сначала я думал, что у нее месячные и что она просто не хочет в этом признаваться. Но когда я сказал ей об этом, она рассмеялась.

– И в чем же была причина отказа?

Глаза художника мрачно блеснули.

– Иногда среди женщин попадаются настоящие стервы, – угрюмо сказал он. – Они испытывают огромное удовольствие от того, что мучают мужчину. Доводят его до белого каления, а потом бросают.

– В тот вечер вы снова попытались добиться от нее взаимности?

– Да. – Голубев поднес было бокал к губам, но передумал. Взглянул на Машу глазами побитой собаки и сказал: – Понимаете, меня больше всего раздражало не то, что она не хочет заниматься со мной сексом, а то, что она не объясняет мне причину.

Мария устало отвела взгляд от художника. Теперь она была почти уверена, что убийца не он.

– Вы можете указать место, где вы расстались с Ириной? – спросила она уже более мягким голосом.

– Пожалуй, да. Там рядом был магазин. Большой круглосуточный универсам.

– Сможете показать это место на карте?

– Думаю, да.

Мария достала смартфон и выщелкнула на мониторе интерактивную карту Москвы. Нашла нужный район и повернула айфон монитором к Андрею.

– Показывайте.

Парень склонился над смартфоном, несколько секунд соображал, а потом ткнул пальцем в монитор:

– Вот здесь.

Мария увеличила карту.

– Еще точнее, – попросила она.

– Вот тут, перед универмагом.

– Это точно?

– Да. Я хорошо запомнил это место.

Маша выключила смартфон и убрала его в сумку. На лице ее появилось слегка озадаченное выражение. Выходило, убийца привез Ирину Романенко на то место, где похитил ее. Над этим стоило подумать.

– С кем Ирина была в клубе в тот вечер? – спросила Маша, вновь взглянув на Голубева.

Тот пожал печами:

– Понятия не имею. Я позвонил – она сказала, чтобы я ждал возле клуба. Я подъехал, она вышла. Вот, собственно, и все.

– Хорошо. – Мария вздохнула. – У меня к вам личная просьба, Андрей, – не покидайте Москву без особой нужды. А если решите куда-то ехать – предварительно известите меня об этом.

Маша достала из сумочки визитную карточку и всучила ее парню. Тот взял визитку, хмуро на нее посмотрел, перевел взгляд на Любимову и спросил с ироничным холодком в голосе:

– Значит, я теперь официальный подозреваемый?

Маша покачала головой:

– Нет. Но нам могут понадобиться ваши показания.

– Ладно, – смиренно выдохнул Голубев. – Я все равно никуда не собирался уезжать. Буду работать над новым перформансом.

Глава 3

1

Профессия журналиста хороша тем, что помогает приобретать не только проблемы (Глеб испытывал это на собственной шкуре практически каждый день), но и полезные знакомства в самых разных сферах жизни.

Биолог, кандидат наук и ведущий сотрудник лаборатории Осип Бриль посмотрел на вошедшего Глеба поверх очков, улыбнулся и воскликнул:

– Кого я вижу! Глеб Корсак собственной персоной! Голова цела, зубы вроде тоже все на месте. Только чуть прихрамывает, но это, надеюсь, поправимо. Ну, здравствуй, панславист!

– Привет и тебе, сионский мудрец!

Бриль встал из-за стола, и приятели пожали друг другу руки.

– Как поживаешь, борзописец?

– Жив пока. Я к тебе по делу.

– Само собой. – Бриль поправил пальцем очки, сдвинув их на переносицу, посмотрел на пакет, который Глеб уже достал из сумки, и поинтересовался: – О, да ты с дарами! Что ты мне принес?

Глеб брякнул сверток на стол и ответил:

– Кость.

Бриль усмехнулся:

– Мозговая, для борща? Беру не глядя!

– Сначала расскажи мне про эту кость все, что думаешь, а потом делай с ней, что хочешь – хоть вари, хоть так грызи.

– Грубый ты человек, Корсак. Впрочем, как все русские. Что ж, посмотрим, что ты мне приволок.

Бриль сунул руку в пакет, достал из него обломок кости и поднес его к лицу.

– Se, – прочел он. Поднял взгляд на Корсака и уточнил: – Где ты взял эту гадость, Глеб?

– Купил на распродаже.

– Что ж, это вполне в твоем духе. Ну а если серьезно?

– Подарок от неизвестного поклонника. Нашел в своем почтовом ящике.

– О! – усмехнулся биолог. – Тебе хоть кости дарят, мне совсем ничего. И что же ты хочешь узнать про эту вещицу?

– Мне надо знать, какому животному принадлежит… то есть принадлежала эта кость. Ну а в благодарность…

Глеб достал из своей неизменной холщовой сумки бутылку коньяка. Бриль поморщился:

– Глеб, ты что? Оставь это!

– Не хочешь – как хочешь.

Корсак сделал вид, что убирает бутылку, но Бриль взял его за запястье и удержал.

– Глеб, когда я говорю «оставь», это значит – оставь, – назидательно произнес он. – То есть оставь в этом кабинете. Кстати, не хочешь пропустить по стаканчику?

– Я спешу, – сказал Глеб.

Бриль хмыкнул:

– Как всегда. Ладно. Позвони мне часа через три. К тому времени я буду знать о твоем подарке все или почти все.

– Спасибо, дружище, я знал, что могу на тебя положиться.

– Э-э… Глеб, одну минуточку. – Биолог явно смутился. Кашлянул в кулак и негромко проговорил: – Мне неудобно к тебе обращаться, но… ты не мог бы мне одолжить немного денег? Я тут намедни сильно проигрался в «Красном доме».

Глеб открыл от удивления рот.

– Ты играл?

Бриль отвел глаза и ответил:

– Да.

– Я же предупреждал тебя, чтобы ты туда не совался!

– Да, но сам-то ты играешь. И выигрываешь. Вот я и решил: почему бы мне тоже не попробовать.

Несколько секунд Корсак в упор смотрел на друга, не в силах поверить в то, что услышал, а затем разомкнул губы и сухо произнес:

– Бриль, ты кретин.

Биолог вздохнул:

– Знаю. Но в этом случае мы с тобой оба кретины. И ты даже больший кретин, потому что рассказал мне про свои выигрыши. Неужели ты думал, что озвученные суммы не возбудят во мне азарта?

Корсак молчал. Тогда Бриль заговорил снова:

– Так ты одолжишь мне денег?

– Сколько?

– Пять тысяч долларов.

Глеб помрачнел еще больше. В голове его замелькали нули, длинной цепочкой пристроившиеся к единице.

– Вернуть сможешь? – хрипло спросил он у Бриля.

– Обижаешь.

– И когда?

– Не раньше чем через полтора месяца.

– Ладно… Но тебе придется проводить меня до банкомата.

– Я с удовольствием это сделаю, дружище.

– И пообещать мне, что больше не будешь играть.

– Вот с этим проблемы.

– Бриль!

– Хорошо, хорошо. – Биолог примирительно поднял ладони. – Смиренно принимаю все твои условия, Глеб. Клянусь – больше рука моя не коснется игрального стола. Если хочешь, составим договор, и я подпишу его кровью.

– При условии, что я сам тебе ее пущу.

– Договорились.

* * *

Никто не умеет как следует делать горячие бутерброды. А ведь это тонкий процесс, в котором важна очередность. Берем белый хлеб. На него выкладываем колечки лука и кружки помидора. Поливаем сверху майонезом, тонким слоем, чтобы сохранить идеальную форму, после чего кладем пару ломтиков ветчины, толщина которых не должна превышать пяти миллиметров. Пять миллиметров – это идеал, но без сноровки и должного опыта этот идеал малодостижим. Довершаем дело двумя аккуратными кусочками сыра.

После того как бутерброд сооружен, кладем его в микроволновую печь и включаем подогрев. Греть нужно секунд тридцать-сорок, в общем, пока сыр не растает.

Все, идеальный бутерброд готов!

Достав из микроволновки тарелку с бутербродом, Глеб занялся приготовлением напитка. Плеснул в широкий стакан немного водки, добавил тоника и выжал сок из половинки лимона. Затем бросил в коктейль несколько кусков льда.

Сделав все это, Корсак поднял стакан, посмотрел сквозь него на лампу и проговорил:

– Когда-нибудь, когда я брошу пить, я буду скучать не по водке, и не по вину, и даже не по пиву. Я буду скучать по тебе, мой холодный, пролимоненный друг.

Он поднес стакан к губам, и тут из прихожей донесся перезвон мобильного телефона. «Nikkfurie». Танец Черного Лиса из «Тринадцати друзей Оушена». Отличная тема для рингтона; впрочем, Глебу она уже успела надоесть, а в этот момент он и вовсе был не рад ее услышать.

Глеб с ненавистью посмотрел в сторону прихожей. Перевел взгляд на стакан с водкой-тоником и лежавший на тарелке горячий бутерброд.

Все-таки у жизни скверное чувство юмора.

Пришлось отложить удовольствие на несколько минут и дотащиться до прихожей. Взглянув на экран телефона, Глеб увидел имя собеседника. Звонил Бриль.

«Ну, сейчас завертится», – подумал Глеб и поднес трубку к уху.

– Слушаю тебя, моя радость.

– Глеб, ты что мне приволок?! – завопил в ответ Бриль.

– О чем ты?

– О кости, которую ты притащил! Она человеческая! Человеческая, Глеб! Причем еще совсем недавно она находилась в теле живого человека. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Успокойся, Бриль. Не гони волну.

– Успокоиться? Как я могу успокоиться? Это ж подсудное дело!

– Спокойнее, Бриль, спокойнее. Ты уверен в правильности своего заключения?

– Типун тебе на язык, Корсак! Не произноси при мне слово «заключение», от него попахивает цугундером!

Глеб вернулся на кухню и положил трубку на стол. Взял стакан, поднес его к губам и сделал пару глотков. Затем поставил стакан обратно и снова взял трубку.

Бриль все еще разорялся.

– …Говорю тебе со всей ответственностью, Глеб, если ты еще раз притащишь ко мне что-нибудь подобное…

Корсак снова положил трубку на стол. Поднял стакан и допил коктейль.

Итак, какой-то ублюдок бросил ему в почтовый ящик фрагмент человеческой кости. Возможно, это просто дурная шутка какого-нибудь мстительного идиота. Достать человеческую кость можно в любом морге за бутылку водки. Видимо, так оно и произошло. Но можно ли считать этот «подарок» шуткой или следует отнестись к нему как к предупреждению или угрозе?

Скорей всего, «подарок» ему прислала какая-нибудь сумасшедшая из его бывших. Глеб припомнил давний разговор за кружкой пива. Один из его друзей вещал:

– У нашего Корсака удивительный талант связываться с неадекватными женщинами! С красивыми и сумасшедшими! Ох, помяни мое слово, Глебушка, тяга к порочным и сумасшедшим дамам не доведет тебя до добра. Однажды ты проснешься и обнаружишь, что у тебя перерезано горло. И знаешь, чем оно будет перерезано? Пилкой для ногтей!

Последняя реплика вызвала смех сидящих за столом. Помнится, сам Глеб в ту минуту тоже улыбался. Но сейчас ему было не до смеха. Интуиция подсказывала, что история с костью будет иметь свое продолжение. И свой финал – скорей всего, не слишком радужный.

Глеб снова поднял трубку.

– Корсак, ты вообще меня слушаешь?

– Да, Ося. Конечно. Прости за то, что я тебя расстроил. И спасибо, что позвонил и все разъяснил.

– Не надо меня благодарить, Глеб. Знаешь… я, пожалуй, погорячился, наговорил тебе лишнего. Но ты должен меня понять.

– Я понимаю. Через час я буду у тебя. Заберу эту штуковину, и ты больше никогда о ней не услышишь.

Глеб отключил связь.

Пять минут спустя он был готов к выходу. Выглядел он так же, как всегда, доказывая всем своим обликом, что существуют люди, не желающие тратить время на выбор одежды, а потому покупающие во время каждого (впрочем, чрезвычайно редкого) похода в магазин по два одинаковых плаща, по две пары одинаковых пиджаков и туфель и признающие разнообразие только в расцветках рубашек.

Одевшись и закинув на плечо свою неизменную холщовую сумку, Корсак посмотрел на себя в зеркало. Лицо все еще выглядело немного помятым после недавней схватки с мордоворотами из «Тойоты». И, пожалуй, он еще сильнее похудел за последние дни. Впрочем, взгляд был ясным и спокойным, а рот – ироничным и твердым. Галстук, как обычно, съехал набок, но, как обычно, Глеб не обратил на это внимания. Во всей его поджарой, подвижной фигуре было что-то небрежное, наплевательское – то самое, что безотказно отличало его, несмотря на дорогую одежду, от бесчисленной армии российских топ-менеджеров. А седая прядь в густых взлохмаченных волосах придавала его облику еще более романтический вид.

Выходя из подъезда, Глеб снова увидел белую собаку. На этот раз она была привязана к дереву и при виде Глеба вскочила на ноги и громко зарычала. Пока Корсак шел к своей видавшей виды «Мазде», псина медленно поворачивала голову, не сводя с него пристальных, внимательных, холодных глаз.