Текст книги "Иероглиф смерти"

2

Все-таки в музыке Малера слишком много тоски. На первый взгляд эта тоска светлая, но свет тут слишком призрачен, почти нереален, и сквозь него слишком отчетливо проглядывает мрачная изнанка бытия.

Глеб выключил айпод и снял наушники.

Вот и дом Оси Бриля. Хороший дом, жаль только, что находится в заднице у черта. А как еще назвать район, в котором из каждых десяти фонарей горят от силы два-три? Казалось, даже ветер здесь дул резче и лютее, чем где-нибудь в центре города, словно вымещал на редких прохожих свое злобное отчаяние.

Вдобавок заморосил легкий дождь – что-то вроде невесомой влажной взвеси, которая холодом оседала на щеках и рукавах плаща. Глеб поднял ворот и передернул плечами. А ведь он мог сейчас сидеть в мягком глубоком кресле, со стаканом водки-тоника в руке, вытянув ноги к декоративному камину, в котором полыхали парафиновые свечи. Попивать коктейль и слушать хорошую музыку – Джерри Маллигана, например. Или старого слепого ворона Рэя Чарльза… А еще лучше Майлза Дэвиса. «Human Nature» – отличная вещь.

Чтобы сократить дорогу, Корсак свернул к гаражам. Здесь стало еще темнее.

Да, он мог бы сейчас сидеть и слушать печальную трубу Майлза Дэвиса. А вместо этого – полумрак окраинной улицы, едва подсвеченный тусклыми фонарями, обшарпанные гаражи да вот этот унылый дождь в придачу.

И вдруг Глеб остановился. Он увидел Осю Бриля. Тот торопливо семенил по переулку, направляясь к своей машине. Глеб устремился вперед и хотел окликнуть приятеля, но в этот миг из-за угла вышли два крепких парня. Глеб снова остановился, внимательно вглядевшись в незнакомцев.

Один из парней достал из-под куртки кусок железной арматуры.

– Бриль, вали оттуда! – крикнул Глеб и бросился к биологу.

Кусок арматуры взвился над головой бедняги Бриля, готовый обрушиться ему на череп, в этот миг биолог обернулся на голос Глеба, и железная палка прошлась по его лысоватой голове вскользь. Но тут подоспел второй парень – он ударил Бриля ногой в живот, а когда тот согнулся, хрястнул его кулаком по хребту. Биолог рухнул на грязную дорогу между гаражами.

Глеб на бегу выхватил из кармана зажигалку-«вальтер» и выставил ее перед собой.

– Оставьте его! – грозно крикнул он.

Парни уставились на Глеба. Корсак перешел на шаг, но по-прежнему стремительно наступал на незнакомцев, держа их на прицеле своей хромированной зажигалки.

– Убери ствол, коммерс! – хрипло проговорил один из верзил.

– Только после того, как прострелю тебе башку! – сказал Глеб.

Парень прищурился.

– Калибр маловат. Этой пукалкой ты даже воробьев не напугаешь.

– Хватит, чтобы выбить из твоей головы то дерьмо, которое ты по ошибке называешь своими мозгами, – убежденно заявил Глеб.

«А хорошо сказал!» – не без удовольствия подумал он и снял зажигалку с декоративного предохранителя. Услышав характерный щелчок, парни явно напряглись. Один из них дернул щекой и проговорил с напускной развязностью:

– Спокойно, братела. Не нервничай. – Он отшвырнул кусок железной арматуры в сторону. – Мы уже уходим. А этому козлу передай, когда очухается, что в следующий раз уроем.

Крепыши развернулись и стремительно зашагали прочь. Глеб подождал, пока они скроются из вида, опустил пистолет-зажигалку и подошел к Брилю.

– Ося, ты живой?

Биолог сел на асфальте, подвигал головой и поморщился от боли в шее.

– Черт… – выдавил он хрипло. – Кажется, у меня позвонок смещен.

Глеб убрал зажигалку в карман и присел на корточки рядом с приятелем.

– Кто это был?

– Не знаю.

Ося нашарил на асфальте очки. Глеб пристально посмотрел ему в глаза.

– А если подумать?

– Говорю тебе – я понятия не имею.

Зрачки Глеба сузились.

– Я спрошу в третий раз, Ося. И если ты продолжишь врать, я сам тебя отметелю. Кто послал этих парней? Отвечай!

Биолог водрузил очки на нос, вздохнул и сказал:

– Грубый ты, Корсак. Ладно, скажу. Все равно ведь узнаешь. Саша Перс выкупил мои долги у Распорядителя.

– Какие долги?

Бриль вздохнул и произнес грустным голосом:

– Те самые.

– Подожди… – Глеб озадаченно нахмурился. – Ты не выплатил долг? Я же дал тебе пять тысяч баксов.

– Видишь ли, в чем дело, Глеб… – Ося поправил пальцем очки. – Стыдно признаваться, но… эти деньги я тоже проиграл. Решил отыграться, ну и… В общем, сам понимаешь.

Несколько секунд Глеб молчал, а затем сказал:

– Бриль, ты идиот. Сколько ты теперь должен?

– Не так чтобы много, но… Десять тысяч.

Глеб посмотрел на приятеля холодным взглядом и сказал:

– Тебя убьют.

– Может быть, – согласился Бриль. – Но, с другой стороны, если вдуматься…

– Нет никакой другой стороны, – сказал Глеб. – Продавай машину.

Лицо Бриля резко вытянулось.

– Мою ласточку?

– Тебе придется распрощаться с машиной или с собственной головой. Выбирай.

Некоторое время биолог молчал, словно пришибленный масштабом катастрофы, потом вздохнул – тоскливее и протяжнее, чем прежде, и сказал:

– Да. Пожалуй, ты прав. Не знаешь, как провернуть это побыстрее? И чтобы без больших потерь.

– У меня есть один знакомый. Я ему позвоню. И не вздумай больше играть, понял?

– Что ты. Ни в жизнь! – пообещал Бриль.

Глеб пристально посмотрел ему в глаза.

– Я серьезно, Ося. Не мечтай отыграться. Вообще не подходи к игровому столу.

– Глеб, я понял.

– Это не шутка.

– Говорю же тебе – я понял! Дай лучше руку!

Корсак протянул биологу руку и помог ему подняться на ноги. Бриль, поморщиваясь от боли, отряхнул пальто, затем достал из кармана сверток и протянул его Глебу:

– Держи, это твое. Большеберцовая кость. Принадлежала молодому еще человеку. Скорей всего – молодой женщине. Кость свежая – если, конечно, можно так выразиться. Советую тебе выбросить ее куда подальше.

– А как насчет того, чтобы отнести в полицию?

Осип удивленно взглянул на Глеба сквозь мерцающие стеклышки очков.

– Рехнулся? Это человеческая кость. Век потом не отмоешься. Впрочем, дело твое. Хочешь загубить репутацию – валяй, относи в полицию.

– Моя репутация далека от совершенства, – заметил Глеб.

– Да, но каннибалом тебя еще никто не называл. А ведь могут назвать. Подвезти тебя до метро?

– Давай. Кстати, а ты чего делал на улице?

Бриль отвел взгляд.

– Да так… Решил пройтись перед сном.

– Собирался на игру?

Осип пожал плечами:

– Какая теперь разница.

– И то верно. Довезешь меня до метро – и живо домой. Понял?

Бриль снова посмотрел на Корсака, и в глазах его появилась обида.

– Глеб, чего ты со мной как с ребенком? Я же не идиот.

– Факты говорят об обратном. Впрочем, дело твое. Хочешь загубить свою жизнь – езжай и играй.

Бриль помолчал, потом пригладил ладонью мокрые от дождя волосы и сказал:

– Ладно, чего уж там. Домой так домой. Поехали.

* * *

Подходя к подъезду, Глеб услышал за спиной шорох и резко обернулся. Возле мусорных баков, в зыбком полумраке, кто-то стоял. Потухшая лампочка над дверью подъезда вдруг зажглась и, потрескивая, замерцала. В ритмично мигающем, тусклом свете Глебу показалось, что лицо у незнакомца бледное, словно намазанное мелом, а волосы висят по сторонам лица клочковатыми, грязными прядями.

И тут Глеб выронил ключ. Нагнулся за ним, а когда выпрямился – возле баков никого уже не было. Корсак несколько секунд стоял неподвижно, вглядываясь в темный двор, затем пробормотал:

– Дьявольщина какая-то.

И повернулся к железной двери подъезда.

Перед тем как вызвать лифт, Глеб привычно поднялся к почтовым ящикам, открыл погнутую жестяную дверцу и сунул внутрь руку. Он вздрогнул, когда пальцы его наткнулись на оберточную бумагу, хотя и был к этому готов.

Сверток, который он достал из почтового ящика, был небольшой и легкий. На этот раз Глеб развернул его прямо на лестничной площадке. Пальцы его при этом слегка подрагивали. В свертке, как Глеб и предполагал, оказался фрагмент кости. Он был плоский, чуть вогнутый. На одной из сторон черным маркером были выведены две буквы – «d» и «a».

3

Гнусно было на душе у Толи Волохова. Тесно и душно, хоть беги куда глаза глядят, только ведь от себя не убежишь. И от жены не убежишь, хоть и лежит она, болезная, в постели, смотрит мимо него, и одному богу известно, что она там видит. Может, призраков? Умерших родителей, родственников? И стоят они толпой в углу спальни и смотрят на нее ободряюще – дескать, не бойся помирать, ведь там, куда ты уходишь, будет лучше, чем здесь. По-любому лучше.

Волохов наклонился к жене, так что старый венский стул отчаянно скрипнул под его огромным телом, вгляделся в ее желтое, иссохшее лицо и пробасил:

– Что ж ты все молчишь, милая моя?

Жена не ответила. Она продолжала смотреть в угол комнаты, и взгляд ее был спокоен и ясен, будто глаза эти жили отдельно от отощавшего, запущенного, безумного тела, от которого исходил нечистый запах.

– Галя? – тихо окликнул Волохов. – Ты меня слышишь?

Жена не ответила. Губы ее слегка дрогнули и сложились в некоторое смутное подобие улыбки, однако улыбка эта была адресована совсем не мужу, а тем, кто терпеливо ждал Галину Волохову в углу комнаты, чтобы однажды ранним утром забрать ее и увести с собой.

Толя выпрямился. Эх-эх… До чего ж тяжко на душе. И вроде любви давно нет, и опостылели друг другу за пятнадцать лет совместной жизни. А уж сколько дерьма вывалили друг другу на головы в бессчетных ссорах – этого никаким мерилом-дерьмометром не измерить. И все же чувствовал себя Волохов так скверно, как никогда прежде не чувствовал, да и не знал раньше, что так глухо, тяжко и безотрадно бывает на душе.

А между тем за окном уже рассвело. Заметив это, Толя расправил могучие плечи, потянулся, хрустнув суставами, и громко зевнул. Он поднялся с постели три часа назад, отправил сиделку спать, а сам занял свой пост у кровати жены, которая в последнее время, кажется, совсем перестала спать. В те редкие минуты, когда она погружалась в подобие сна, сухое тело ее начинало содрогаться, кости выпирали из-под тонкой кожи, а изо рта вырывались не то стоны, не то мольбы, не то плач. И такие это были страшные звуки, будто стонала не жена, а что-то страшное и темное, заполнившее ее утробу и пожирающее ее изнутри.

Толя поднял руку и глянул на циферблат часов. Через пятьдесят минут он должен был явиться на работу. И тут странный звук заставил его вздрогнуть от неожиданности. Волохов опустил руку и уставился на жену. Она по-прежнему смотрела в угол комнаты, но из приоткрытого рта ее доносилась тихая песня.

– Надежда… Мой компас земной… А удача – награда за смелость…

Справившись с изумлением, Толя, не зная, как еще поступить, решил поддержать жену.

– И песни довольно одной… – пропели они тихим хором, – чтоб только о доме в ней пе-елось.

Галя замолчала. Толя тоже умолк. Посмотрел на костлявое лицо жены и осторожно проговорил:

– Хорошо поем, а?

Жена медленно повернула голову и уставилась на Толю. А потом раскрыла потрескавшиеся губы и тихо засмеялась. Волохов несколько секунд сидел молча, с изумлением и страхом глядя на безумную жену, а потом тоже засмеялся. Смеясь, он нагнулся к жене и ткнулся лбом в ее теплую щеку. Плечи его продолжали содрогаться, но было непонятно от чего – от смеха или от рыданий.

Беда Толи Волохова была страшной, необратимой и непоправимой, но только не с точки зрения старшего уполномоченного Станислава Данилова. В то время, пока Волохов прижимался лбом к сухой и желтой, как пергамент, щеке жены, Стас сидел на полу у себя в квартире, прикрыв веки, в позе лотоса, и повторял про себя мантру. Погрузившись в медитацию, он полностью отрешился от иллюзорного мира, наполненного страданием и болью, мира, в котором работа кармы не утихала ни на день.

А пока Стас Данилов укреплял свой дух, готовясь продолжить жизнь в лучшей ипостаси, Маша Любимова укрепляла свое тело.

Привычная утренняя зарядка почти измотала Марию. И все же прогресс был налицо. Тело постепенно становилось прежним, таким, каким оно было до аварии. К мышцам возвращалась сила, суставы становились гибче.

Закончив упражнения, Маша отправилась в душевую кабинку. Она любила воду. Теплые струи смывали с нее не только пот, они смывали остатки неприятного сна, неприятные предчувствия и гнетущие воспоминания о прошлом.

Завтракала Маша на своей уютной кухне, окна которой выходили на сквер, школу и золоченую маковку собора. Отправляя в рот ломтики яблока и маленькие кусочки сыра, она просматривала прессу, держа в руке планшетный компьютер. А впереди был долгий-предолгий день, и день этот готовил для Любимовой, Данилова и Волохова новые страшные сюрпризы.

4

Маша и Толик встретились в холле. Волохов выглядел помятым. Щетина на его физиономии отросла настолько, что уже могла сойти за настоящую бороду.

– Толь, привет!

Майор Волохов покосился на Машу, шагающую рядом, и мрачно изрек:

– Доброе утро! Вижу, ты свежа и хороша, как цветок. На мою рожу лучше не смотреть.

– Ты чего такой мрачный? – спросила Мария. – Позавтракать забыл?

– Я не делаю культа из еды, – заявил Толя.

– Да ну? С каких это пор?

– С тех пор, как мой бумажник стал бессмысленным приложением к моему карману. Кстати, Маш, займи денег. Я тебе с зарплаты верну.

– А сколько тебе надо?

– Тыщи две.

– Ладно, поскребу по сусекам. Тебе когда надо?

– Чем быстрее, тем лучше.

– Завтра утром годится?

– Годится. Маруся, ты настоящий друг! Дай я тебя обниму!

Толя растопырил огромные руки и полез обниматься, но Маша увернулась:

– Избавь меня от своих медвежьих объятий!

– Как скажешь. – Волохов опустил руки, любовно посмотрел на Машу. – Как у тебя с мужем?

– Так же, – ответила Маша.

– По-прежнему упирается?

– Угу.

– А хочешь, я с ним поговорю?

– Как?

– По-мужски.

Маша хмыкнула.

– После твоего разговора он попадет в больницу.

– Ну, может, ему давно пора подлечиться?

– Нет, Толя, спасибо за предложение, но я как-нибудь сама разберусь.

– Можно было бы Данилова подключить, – продолжил мечтать Волохов. – Он у нас дипломат известный. Обаял бы судью…

– Толя, наш судья – мужчина.

– До по барабану. Данилов обаяет даже лягушку. Докажет ей, что она заколдованная царевна, и дело в шляпе.

Маша засмеялась:

– Болтун ты, Волохов!

– А чего – уладили бы все твои дела за пару дней.

Любимова хотела идти, но Толя опять остановил ее. Веселье на его физиономии сменилось озабоченностью.

– Слушай, Маруся… Черт, даже не знаю, как начать…

– Начни как-нибудь.

– Я тут хотел с тобой поговорить… Нехорошо, конечно, в коридоре, но раз уж мы здесь и притом одни…

– Да говори ты, верзила, не тяни!

Толя чуть наклонился к ней и тихо произнес:

– Я видел тебя с тем парнем.

– С каким?

– С наркодилером.

Маша отпрянула и удивленно уставилась на Волохова.

– Ты за мной следил?

– Не то чтобы следил, но… – Толя слегка порозовел. – Маш, скажи честно, ты все еще глотаешь обезболивающие?

Взгляд Любимовой похолодел.

– Если я скажу тебе «нет», ты поверишь?

Волохов качнул русоволосой лохматой головой:

– Вряд ли.

– Тогда нам лучше оставить этот разговор.

Однако Толя не собирался сдаваться и положил ей на плечо свою руку.

– Марусь!

– Ну что еще!

– Я тебя прошу как друг: не дури. Все это плохо кончится.

– Отстань, Волохов! – вспылила Маша. – Оставь меня в покое!

Она сбросила его лапищу с плеча. Толя нахмурился.

– В общем, так, – заговорил он, посуровев и изменив тон. – Если ты не перестанешь покупать у этого парня наркоту, я его закрою.

– Как это – закроешь? – не поняла Маша.

– Обычно. Поймаю и накостыляю ему по шее. Так, что остаток года он проведет в больнице.

Глаза Любимовой сузились.

– Ты этого не сделаешь.

– Сделаю, Маша. Сделаю.

– Это глупо! Если ты закроешь этого дилера, я найду себе другого.

– Тогда я и второго закрою. Буду закрывать этих гадов, пока меня самого не закроют.

Мария положила Волохову на грудь узкую ладонь и посмотрела ему в глаза.

– Послушай меня, Толя. Ты мой друг, но если ты еще раз позволишь себе вмешаться в мои дела…

Перезвон мобильного телефона помешал ей закончить фразу.

– В общем, ты меня понял, – сказала Маша.

Она убрала руку с груди майора и достала из сумочки телефон. Клацнула кнопкой связи и прижала трубку к уху.

– Слушаю… Так… Так… Да, я все поняла, сейчас выезжаем.

Она убрала телефон и посмотрела на Толю блестящими глазами.

– Что там? – нахмурившись, спросил он.

– Срочный выезд. Убийство.

Волохов вздохнул:

– Приятно денек начинается, ничего не скажешь.

5

По дороге к месту преступления Маша напомнила Волохову:

– Толя, ты обещал опросить всех коллег Ирины Романенко.

– Так точно, Мария Александровна. – Волохов приставил руку к виску. – Докладываю. Коллег и знакомых опросил. Ничего интересного они про Ирину Романенко мне не поведали. Необщительная, молчаливая. В корпоративах не участвовала. Дружбу ни с кем не заводила. Воздерживалась даже от приятельских отношений с коллегами. Про ее личную жизнь никто ничего сказать не может. Что, в общем, неудивительно. – Волохов опустил руку, усмехнулся и добавил: – Она же нигде дольше четырех месяцев не задерживалась. Шла по жизни вечным «новичком».

– Странный подход, – задумчиво произнесла Мария. – Она как будто от чего-то убегала.

– От кого-то или от чего-то? – уточнил сидевший рядом Стас Данилов.

– Будь я писателем, я бы сказала, что так убегают только от себя самого. Убегают – и не могут убежать.

– Ты, Маша, не писатель, ты – философ.

– Тебя бы на мое место, тоже стал бы философом.

– Приехали! – сказал водитель.

Машина остановилась возле валяющихся грудой старых автомобильных покрышек. Любимова, Волохов и Данилов выбрались из салона. День был холодный, лужи покрылись коркой льда. Дыхание зимы в этот день чувствовалось особенно отчетливо. Двое полицейских в форме, дымя сигаретами, переминались с ноги на ногу возле сломанного шлагбаума, чтобы хоть как-то согреться. Завидев оперов, они двинулись навстречу. Мужчинам пожали руки, Маше – просто кивнули.

– Замерзли? – сочувственно поинтересовалась Любимова.

– Не то слово, – отозвался один из полицейских, участковый капитан, с которым Маша была знакома.

– Ничего-ничего, капитан, – сказал Волохов. – Как поется в песне – подтянись и улыбнись.

Маша огляделась. Небо было пасмурным и неприветливым, и такими же неприветливыми были голые деревья, растущие возле старых гаражей.

– Криминалисты уже здесь? – спросил Волохов.

– Нет, вы первые.

– Отлично. Проводите нас к трупу?

– Легко. Надеюсь, вы запаслись нашатырным спиртом? Он вам понадобится.

Участковый повернулся и зашагал к гаражам. Оперативники двинулись за ним.

– Кто нашел тело? – спросила Маша, старательно обходя лужи.

– Местные бомжи. Они рассказали сторожу. Сторож был пьян, но когда вошел в гараж, мигом протрезвел. Он и позвонил в милицию.

– Вы с ним говорили?

– Да. Но сейчас он снова пьян, и на этот раз беспробудно. Если б не служба, я бы тоже напился.

Остановившись возле большого, железного, проржавевшего до дыр и явно заброшенного гаража, участковый сказал:

– Она здесь.

Мария заметила, как побледнело лицо участкового, когда он посмотрел на мятую дверь гаража. А в глазах его застыло странное выражение – будто он увидел в гараже нечто такое, чего ему никогда уже не забыть и что не раз еще явится к нему в снах, которые он предпочел бы никогда не видеть.

Капитан снял фуражку, нервно пригладил ладонью потные волосы и снова нахлобучил ее на голову.

– У вас есть фонарик? – спросил он.

– Нет, – ответила Маша.

– Возьмите мой.

Участковый достал из кармана пальто компактный светодиодный фонарь и вложил его в руку Марии.

– Дай-ка лучше мне, – сказал Толя и забрал у Маши фонарик.

– Я подожду вас здесь, – сказал участковый. – Если что-то понадобится – скажите.

И отвернулся, как бы давая понять, что все, что он мог сказать на данном этапе, уже сказано и для продолжения разговора им нужно увидеть место преступления своими глазами.

Толя вошел в гараж первым. Маша и Данилов последовали за ним. В руке Волохова вспыхнул фонарик, а парой секунд спустя Толя тихо выдохнул:

– Бог ты мой…

Мария попятилась, но наткнулась на стоявшего позади Стаса и остановилась. Луч фонарика вырвал из темноты обнаженное тело девушки. Она лежала на земляном полу, скрючившись в позе эмбриона. Руки ее были заведены за спину и стянуты куском стального троса. На боку, животе, плече и шее девушки темнели рваные раны.

Волохов переместил луч фонарика на ее лицо. Глаза ее буквально выкатились из орбит, в них застыло выражение нечеловеческой боли и нечеловеческого ужаса.

– Маш, посмотри на ее губы, – тихо сказал Волохов.

– Вижу.

Губы девушки были зашиты черной нитью.

– Могу поклясться, что у бедняжки не хватает какой-нибудь кости, – сказал Данилов.

Фонарик дрогнул в руке майора Волохова, а вместе с ним дрогнул и луч света. Порожденная этим игра теней произвела странный и жуткий эффект – на мгновение Маше показалось, что мертвая девушка шевельнулась, пытаясь приподнять голову с земли.

Мария почувствовала, как к горлу ее подступил комок тошноты.

– Хочешь ее осмотреть? – спросил Волохов.

Мария покачала головой:

– Нет. Дождемся криминалистов.

– Тогда пошли на улицу.

Он отвел луч фонаря от жертвы. Мария услышала, как из горла Стаса Данилова вырвался вздох облегчения. Волохов первым шагнул к выходу.

– Смерть девушки наступила в результате удушения около трех-четырех часов назад, – сказал судмедэксперт, снимая перчатки. – Отпечатков никаких. Одной кости не хватает. На этот раз это третье левое ребро. Волохов, дай-ка сигаретку!

Толя достал из кармана пачку «Кэмела» и протянул Лаврененкову. Маша посмотрела, как эксперт прикуривает от поднесенной Волоховым зажигалки, и спросила:

– Убийца ее изнасиловал?

Эксперт качнул лысоватой головой:

– Нет.

– А что насчет ран?

Лаврененков выпустил изо рта облачко голубого дыма, посмотрел, как оно расплывается в воздухе, и сказал:

– Рваные раны на теле – следы от укусов. Предположительно, собачьих. – Он перевел взгляд на Марию. – Убийца удалил жертве третье левое ребро, а затем аккуратно зашил кожу в местах разрезов. Девушка на тот момент была еще жива.

– Твою-то мать… – тихо выругался Волохов.

– Документов у девушки при себе никаких, – продолжил Семен Иванович. Помолчал и хмуро добавил: – Пальцы на руках девушки объедены крысами. Нам придется здорово попотеть, чтобы установить ее личность.

* * *

– Я не согласен, – сказал Волохов. – У нас в городе любую жестокую дурость сразу вешают на сатанистов. На мой взгляд, мы имеем дело с сексуальным маньяком.

– Толя прав, – сказал Стас Данилов. – Сатанисты оскверняют могилы. На большее они редко способны.

Полковник Жук повернулся к Маше:

– А вы что скажете, Мария Александровна?

Маша задумалась. Ей приходилось однажды расследовать преступление, совершенное сатанистами, и она знала, как легко подростковая шалость может перерасти в жуткое кровавое преступление. Во время своих ритуалов сатанисты часто подстегивают себя алкоголем и наркотиками. И в этом состоянии они могут принести в жертву Сатане не только собак и кошек.

– Мне все-таки кажется, что мы имеем дело с ритуальными убийствами, – сказала Маша. – Что касается сатанистов, то они вовсе не так безобидны, как кажется Данилову. К тому же сатанисты используют в своих ритуалах кости.

– Он мог забрать кости жертв в качестве трофеев, – вежливо предположил полковник.

Маша посмотрела на красный карандаш, которым Жук постукивал по столу, и почему-то вспомнила скрип тележки, на которой безмолвные работники в синих куртках вывозили из гаража тело, накрытое серым покрывалом.

– Убийца действует по плану, – сказала Маша. – Он что-то задумал. У этого замысла есть начало и конец, и убийца не остановится, пока не доделает свою «работу» до конца. На мой взгляд, он вполне может быть приверженцем какого-нибудь деструктивного культа. В Москве есть несколько сект подобного толка. «Черный дракон», «Церковь Сатаны», «Левиафан», «Южный Крест», «Черная месса»… А по всей России таких сект насчитывается почти полторы сотни. Вы помните, как несколько лет назад два студента принесли в жертву Сатане своего знакомого и его мать?

Мария сделала паузу, но поскольку никто не пытался ей возразить, продолжила:

– В том, как убийца обставил свои преступления, нет ничего случайного. Тут важно все: и зашитый трупной нитью рот, и вырезанная кость. Это ключи к загадке, которую загадал нам убийца. Или даже подсказки.

– И в чем смысл этих подсказок? – поинтересовался Волохов.

– Пока не знаю, – тихо ответила Маша. – Но попытаюсь узнать.