Текст книги "Кубик"

Прошло напряжение, осознание и сострадание. Каждое существо ставило себя как на место этих рабочих, так и на место их семей. Стычки на улицах не разжигались. Задетое кем-то плечо в переходе не раздувалось в драку, а молча расходилось. Блуждали мифы о произошедшем, теории и заговоры. Пожилые уверяли, что при чёрной катастрофе было куда страшней, но помнила ли о ней молодёжь? В то время не было никакого оповещения, и могли пройти циклы, пока новости дойдут до отдалённых деревень. Теперь же выпускались и журналы, и газеты, и оповещатели работали по нескольку раз в смену. У иных предприятий имелись и свои динамики. Заводы вставали, выслушивая обращения, а ребятня разбегалась, крича первые сводки по подворотням. Им не жарко бегать по узким улочкам платформы малой реки, не тяжело перебегать монументальные кварталы первых районов и не холодно нестись в самых застывших уголках далёких Ясных и Светлых краёв.

Ребёнок пробежало мимо подъезда, громко крича. Оно простучало палкой по толстому подоконнику и побежало дальше. Если долго так бежать, то действительно можно согреться, только потом и заболеть. Игорь было готово к температуре, так как уже не раз работало в столь отдалённых местах. Работу оно выполняло за две смены. В первую пробивало здоровенной дрелью дыры в бетоне, от чего все стаканы в квартирах на этаже дребезжали, а во вторую протягивало кабеля и перепаивало их. Замены кабеля не требовали, тем более в подобных полузаброшенных домах, но наряд поступал по истечению срока эксплуатации, и оно исполняло. Скрученные кабеля складывались в кузов, рядом разобранная частями по ящикам дрель. Игорь не с первого раза завело дрожащий мотор и, не повышая передачу, потянулось к центру района. Холодно было, очень холодно. Холод сочился в щели дверей, пролазил над ботинком под штанину мимо носков и кальсонов, прямо в лодыжки. Игорь, не разжимая онемевшие пальцы, вывернуло за трубами с тянувшимися вдоль них существами и ускорилось, перейдя на зацепы. Четверть смены у него уходило на то только, чтобы добраться до десятого района. Затем смена отдыха, разгрузка и снова в путь. Ещё два дома оставалось. В каждом по три подъезда. Один дом угловой, в нём четыре подъезда, и того семь подъездов. На каждый по две смены, должно быть четырнадцать. Кузов заполняется мотками с двух подъездов, выходит минимум восемь погрузок, но! Игорь приметило открытый подвал, на который могло бы повесить замок и оставлять там громоздкие запчасти дрели. Тогда бы не нужно было бы столько ходок делать и пару смен можно сократить. Оно мысленно вымеряло место в кузове и рассчитывало дни. Дорога длинна и не интересна, занять себя точно чем-то надо. Оно решило предложить свой план бригадиру и уверилось в успехе идеи. Ведь это оно придумало затаскивать сначала дрель на верхний этаж и затем спускать по одному этажу, а не на оборот. Так экономились силы. И именно оно предложило составить график приоритетности распределения рабочих исходя от скорости выполнения работ. Конечно его идеи не воплотились, но это не означало, что оно их не предлагало. А идеи хорошие… «Да, хорошие».

Или двери, например. На выходах из станций пневмотрубы, вокзалов или переходах, где интенсивное пассажирское движение, направления движений разделили, правостороннее, но двери все с петлями на одной стороне. Существа идут в разные стороны, а двери открываются только в одну сторону. Получается один из потоков (на разных станциях разный) должен делать небольшой, полусекундный полуметровый крюк, чтобы зайти в дверь. А если бы, как продумало Игорь, петли у противоположного потока открывали бы двери в сторону движения, может и очереди бы не сгущались. На мелких китобусных остановках это не столь востребованная проблема, но центры районов для развития без подобного не обойдутся.

Подобные мелкие усовершенствования, как ему казалось, должны были избавить мир от масштабных проблем. На такую мелочь бы никто не обращало внимание, она бы тайно и тихо не мешала, и не отвлекала.

– Хорошо, умница, свободно. – Бригадир выставило Игорь из кабинета, как всегда его не слушая.

Оно приближалось к дому, отгоняя возрастающее неудобство. «Почему?» Оно же всего лишь хочет помочь, хочет быть значимым, внести какой-то свой вклад в общественный строй. Другое дело, если бы такие улучшения были бы незаметны, а то ведь они очевидны. «Это же всё мелкие фиговины, но важные штуковины!»

Негодующее Игорь входило в квартиру уже в нетерпении вылить своим половинам всё накипевшее. Оно не смотрело в глаза партнёрам, не интересовалось их проблемами или усталостью, а раздевалось, не умолкая, мыло руки, не умолкая, ужинало, продолжая не умолкать и вынуждая всех в доме вздыхать. Когда-то его планы и мечты внушали надежду, вдохновляли и воодушевляли, но остались только планами. Все в этих стенах понимали, что существенного из Игоря больше ничего не выйдет, и давно бы пора остепениться. Его задавили работа, обязанности, беременности, квитанции, справки по здоровью, состарившиеся ростители. А ведь ему не хотелось богатств или славы, только лишь быть значимым, на что-то влиять и не пасть в лету. Родилось, пожило, умерло. Всё.

– Я же не претендую, чтобы в мою честь назвали какое-то изобретение или открытие… – Хотя самому ему очень этого хотелось. – Я просто хочу, чтобы оно было. Пусть я останусь где-то в тени, но буду знать, что эта вещь есть и… – что оно его создало, – …и помогает существам. – Игорю сунули вилку в руку, чтобы оно начало есть. – Ведь проблемы же есть… Есть же?

– Да, да, конечно. – Партнёр пододвинуло ему тарелку ещё ближе.

– Эти указатели помнишь, я говорило? У ремонта моста. В прошлом цикле, я дорогу подсказало. В реестре сказано, что знак запрещает движение на объекте, а пешеходы, там так же указано, не двигаются, а ПЕРЕдвигаются. – Вилка насадила запечённого кальмара. – Если нет разницы, тогда зачем создавать разные слова? – Вилка потянулась ко рту, но остановилась. – Или вот такой вопрос ещё: дорога для движения транспорта. Тротуар, для передвижения пешеходов. На сибайке в плотных водах или велосипеде у горы нужно передвигаться по дороге, так как это транспортное средство. Если я устало и иду пешком, то я пешеход и велосипед я качу рядом с собой, но теперь я должно идти по тротуару. Допустим, машина заглохла. Я её толкаю по дороге, по обочине. Я не выруливаю её на тротуар, хотя, по идее, должно. – Оно опять потянулось к еде и вновь заговорило. – Или ребёнок идёт и у него на верёвочке, сзади, игрушечный грузовичок тянется, где оно должно идти? Что за слагнайя? Каковы правила размеров, где нормы, почему это не регулировано, а штрафы выписываются?

– Тебя штрафовали?

– Нет… – Оно наконец зажевало кальмара, что не помешало ему ответить. – Но кого-то же да.

– Кого?

– Не знаю… – Кальмар оказался вкусен, но вкус его уже так не радовал. – Но кого-то же точно должны были…

Негодуя, Игорь доело, помылось и постиралось. Не смогло отвлечься и разделить постель с наконец подгадавшей свой график под общую свободную смену троицей. Всё, на что оно способно, как все поняли, это опечалить любящих его существ. Так что оно погрузилось в книгу, уходя в приятного ему автора. Ему не нравилась нерешимость главного героя книги, но оно понимало фантастический мир, созданный писателем, где общество почти так же задавило маленькое существо. Слегка позавидовав тому, что даже этот, всем неизвестный автор внёс как-то свою лепту в века, Игорь не выловило главных заложенных мыслей книги осознанного существования через вопрос «Зачем?» и понятия «Необходимости», а нашло для себя другое приятное: Аккуратность. Оно перенесло эту мысль в Дуон. Именно аккуратности, и не хватало окружающим. Они скажут слово, не задумавшись, а слово это может перевернуть судьбы, уничтожать поколения и создавать великое. Существа строили этот мир, формируя какие-то правила и законы, но сами же в них не способны ориентироваться. Всё вокруг кажется недоделанным, слегка тронутым, как-то не так пододвинутым. А хотелось: Если делать, так делать, либо не трогать вовсе. Мы не можем быть не аккуратными, мы обязаны проявлять осмотрительность, чтобы ни допустить повторения исторических ужасов, как например со Слагнаей. История давно забытого учёного.

Радиоактивность открытых лучей источника открыли совсем недавно, относительно открытия их пагубного воздействия. Раньше существу просто становилось плохо и оно умирало. Потом общество заметило, что живущие существа на прямых лучах источника чаще заболевали, умирали, тогда ещё по непонятным причинам и вечно жаловались на плохое самочувствие. Причём разница расстояния от источника была не важна, главное, как выяснилось позже, угол падения и степень фильтрации принимаемых телом лучей.

Миллионы циклов назад, ещё ползающие, извивающиеся по дну, эволюционирующие существа, инстинктивно стали прятаться от открытых лучей, но приближаться как можно ближе к источникам. Подберёшься слишком близко – обожжёшься, отдалишься – замёрзнешь. Важно держать грань. Тепло запускает все жизненные процессы, ускоряет рост растений, позволяет легче и быстрее двигаться. Жизнь проходит легче, но и быстрее. На холоде же всё застывает, все ни хотят шевелиться, от плотности тяжело подниматься, ты не тратишь себя и сохраняешься. Метаболизм почти останавливается и средняя продолжительность жизни увеличивается чуть ли не в два раза. Но жизнь ли это?

Когда приматы социализировались, один умник обдумало: Почему бы не направить все улетучивающиеся над его жилищем лучи, прямиком на крышу дома, тогда же согреться можно. Оно расправило отражающий брезент из очищенных бликовых шкур, под таким углом, чтобы сверху на дом падало в три раза больше энергии. Дом действительно прогрелся. Зелень покрыла всю ближайшую почву вокруг дома, и в холодное время цикла, там было тепло и легко, как у самого источника.

Через цикл у него заболело колено. Оно подумало, что как всегда это, или от возраста. Через три цикла начали учащаться болезни у детей. Они дольше выздоравливали и тяжелее переносили невзгоды. Через шесть циклов и у взрослых появились отчётливо выделяющиеся проблемы. Зубы лезли один за одним, кожа покрывалась нарывами, ногти слоились. Нужно было лечение. Отвары не помогали. Мази, той, ещё зарождающейся медицины, не справлялись. Советовали грелки ставить. Назначенное прогревание умник решило проводить семье не компрессами, а направленными сконцентрированными лучами, прямиком на грудную клетку. Оно обклеило вогнутые дощечки бликовыми шкурами. Долгие смены вымеряло углы искривлений, для точного направления всех развеивающихся лучей. Оно пилило, клеило, чертило. Дети смотрели на него, кашляли, и радовались, что роститель делает всё, чтобы вылечить их.

Через шесть циклов умер первый его ребёнок, за ним второй. Каждую смену умник держало их под прямыми, сконцентрированными лупой лучами. Оба партнёра покинули умника. Ещё через цикл оно узнало, что их состояние улучшилось. Оно сорвало брезент, и стало записывать показания. Выписало в подробностях количество получаемого света, ориентировочное пребывание под ним, выделяемое тепло и различные этапы разложения организма. Для подтверждения оно хотело начать опыты на рыбах, но не успело, организм разваливался быстрее чем восстанавливался.

Оба его партнёра опубликовали диссертацию и университеты начали свои собственные опыты. Тогда появилась единица Слагная. Соотношение количества и качества, падающих под определённым углом лучей, к влиянию на организм. Никто не понимал, как она работает, но благодаря формуле, научились ею орудовать.

Всё это было в древнем, тогда ещё не замёрзшем, Онионе. Позже, уже в новом Дуоне, с развитием технологий, Слагнаю долго исследовали и меняли её формулу открывающимися дополнениями. Будь то открытая клетка, единица живого организма, составляющие частицы лучей, разложенные на спектры, среда распространения, отражающие поверхности. А степень воздействия оказалась радиационным влиянием частиц фотонов на изменения внутри ядра клетки. Получившееся называли известной мутацией, проявляющейся в виде разложения или развития. Слагная должна была исчезнуть, в связи с более подробным разбором, однако к этому моменту имя того учёного превратилось в нарицательное, из одного явления в нечто обобщённое. Общество очень любило заимствовать слова. Дурное влияние одноклассников на твоего ребёнка – ещё та Слагная. Подхватил от кого-то кашель – повышенная Слагная в общественных местах. Многие уже и не знали изначального определения этого слова, однако свободно орудовали всяческими отраслями Слагнаи.

Некоторые даже думали, что границу жизни назвали Слагнаей как раз из-за общественной обиходной семантики этого слова, а не наоборот. Тем не менее границу жизни назвали таковой из-за смертельно опасного количества единиц Слагная за её пределами. Причём для определённых видов растительности благоприятность среды только увеличивалась. Оттого на границах в основном и выстраивались фермы и теплицы. Причём их в настоящее время стали делать мобильными в связи с неспокойностью источника. Извергающиеся потоки энергии могли в холодные четверти цикла светить ярче, но давать меньше тепла. Или случалось, по несколько смен в тёплые четверти цикла купол полностью обесцвечивался и тускнел почти до полной темноты, однако тепло всё так же сильно раздавалось в округе. Теплицам же важно ловить именно прямые световые лучи с их пагубной для существ радиацией, поэтому их устанавливали на равнинах, с возможностью быстрого передвижения от скачущих теней горы.

Ландшафт в стороны от Дуона в основном холмистый. Тени от источника выстилаются не ровными, и выстроить в пределах мегаполиса у подножья горы плантации проблематично. В сторону малой реки от изломанного каньонами хребта располагались земли племенных кочевников и старый договор нарушать не выгодно. В другую сторону от большой реки хребет опускался до уровня земли и дальше тянулся пустошью, хоть эти места и отводилось вольным народам, но когда приняли решение сажать и копать в той стороне, то вольные народы просто пододвинули глубже в тень горы. С акциями, протестами, набегами, не без жертв, но в основном тихо и мирно.

Руду добывали в разломах. На блуждающую полутень источника ставили теплицы. В километре от них и от смертоносного света в свинцовых фургонах ютились работники, иногда выезжая для сбора, обработки или посева. К этим предприятиям тянулось ответвление пневмотрубы с железной дорогой под ней. В другую же сторону от источника пневмотруба стояла законсервированной, но и там шевелилась какая-то жизнь.

Не одни теплицы ловили губительные и спасительные лучи, а также и одинокая сеть зеркально-линзовой системы, расположившаяся далеко за хребтом, на последнем возвышении перед холодной пустыней тянувшейся до самого купола. Здесь пространство для обзора оставалось наименее загрязнено. Над всем Дуоном скапливался смог выхлопов, развеянных фекалий живности и флюористирующих планктонов. Дальше в пустошь к куполу по границе Слагнайи гора источника скрывалась ландшафтом. Для поддержания жизни в столь удалённых краях нужны либо подземные гейзеры, либо неиссякаемые батареи, либо панели, как раз стоящие развёрнутыми вдали от смотровой обсерватории. Дважды в смену механические дворники запускались и стирали с них пыль, мох и принесённый течением мусор из города. Когда дворники заедали, к ним в защитном костюме выпрыгивало смотритель. Карабинами оно перестёгивалось между страховками, в случае сильных потоков, а при спокойной воде именно прыгало между поручнями, высоко взлетая и долго и плавно приземляясь. В такой плотной воде можно спокойно плыть, но сил на это у него не было, да и время незачем экономить – его ничто не подгоняло. Радиации оно не боялось, зубы его и так сами шатались от возраста, набегов племенных здесь не бывает, им не добраться, и отчёты уже некому отправлять.

Линзовые телескопы перестали монтировать ещё при прежнем смотрителе этой обсерватории. Тогда начали возводили сонарные телескопы и осваивали радиотелескопы. Существа поняли: чтобы видеть, необязательно смотреть. Все линзовые телескопы в Дуоне перестроили, а за хребтом забросили. Без спонсирования с доставкой энергии и провизии в таком отдалении выжить невозможно. К этому времени как раз появились панели. Свет источника гоняет электроны между слоями фотоэлементов и по проводам тянет электричество в обсерваторию. Ближе к Дуону находились племенные народы, а за ними разломы и скалы, дальше за этой возвышенностью тень и толща воды, способная раздавить любое существо. Это место осталось последним идеально подходящим для наблюдений.

Смотритель не один десяток циклов следило за исправностью всех механизмов, протирало стёкла и заменяло ржавеющие запчасти. Оно привыкло к плотности и подобно племенным народам научилось не спешить в передвижениях. Подружилось с редкими обитателями, раз в цикл встречаемыми где-то на горизонте. Снимало температурные показатели, сейсмическую активность, простукивало и прозванивало плиты. Записывало изменения потоков, сезонные миграции рыбьих стай, скорость нароста и таянья льдов. Раз в цикл запускало дребезжащий мотороллер, собранный из двух мотоблоков и выезжало до ближайшей станции, где встречало курьера либо находило доставленный им провиант. Оставляло там копии измерений, графики, заметки и свои личные наблюдения. При случаях поломок, травм или экстренных необходимостей в одинокой будке станции имелся маяк. Кислородный шар выпускался на пятьдесят метров ввысь и моргал целую смену на батарее или больше от крутящегося генератора. Курьер из далёких окраин деревень каждую смену осматривало в бинокль темнеющие направления станций, готовое сорваться на помощь. Но до станции ещё нужно добраться как помощи, так и пострадавшему.

Смотритель сейчас как раз дёрнуло страховочное кольцо и шар на крыше станции раздулся. Трос натянулся, но свет не пошёл. Смотритель откинуло корпус батареи, провода все на месте. Оно высвободило руку из перчатки и коснулось контактов. Едва ощутимое жжение пошло от плюса к минусу накопителя, недостаточное даже для одной вспышки. Смотритель сняло с крюка ручку и вставило её в пазуху. Первые обороты лишь выгоняли ил из шестерней, но через минуту ход упростился, батарея накопила энергии и сверкнула первая вспышка.

Смотритель скинуло защитные очки и из-под шапки глядело в окно на зеркало мотороллера, обращённое вверх. Ещё через десяток поворотов шар моргал дважды в минуту, но света никто не видел. Курьер в этот момент как раз сворачивало бинокль в сумку, закончив осмотр. Оно устало. За девяносто циклов работы экстренная помощь понадобилась всего раз, и то после общей встряски Дуона. Теперь же всё спокойно, и оно собиралось дать себе выходной, ведь ему за осмотр даже и не платят.

Ручка продолжала вращаться. Смотритель крутило её, не зная усталости. Катастрофа – не беда. Атака кальмара – не беда. Голод и болезнь ему не страшны, всё это можно пережить, а если нельзя, выходит, так угол его сложился. Сейчас же его терзало иное беспокойство. Которое оно приметило ещё очень давно, но долго сомневалось. Затем замечало это ещё несколько раз, но никак не могло поймать его, запечатлеть, спрогнозировать и зафиксировать. Теперь же это случилось. Прямо там, из-за горы, через мгновение после подземного толчка. В этот раз его приборы были обращены в нужном направлении. Оно не знает, что это было, но знает, откуда появилось и куда направлялось.

Олимп выстраивали сотни существ, постоянно сменяясь. Все капитальные ремонты, перепланировки или надстройки выполнялись разными командами. Никому не давали целого паспорта стройки, каждая бригада выполняла свои функции. Даже отдающие распоряжения всегда имели не полные схемы или полные, но расходящиеся при сопоставлении. Гора, особенно верхняя её часть, имела сотни исторических углублений, переходов и отступных тоннелей. И различные слухи, что под Олимпом над источником мог располагаться ангар неведомых засекреченных технологий, могли быть правдой. Кто-то верил в это, кто-то нет, но все были убеждены, что жизни в испепеляющем прямом воздействии источнике быть не может. Слухи о пузырях терпели крах.

Гора же сейчас продолжала трястись, хотя и стояла неподвижно. Её расшатывал всполошённый Олимп, хоть и он не содрогался. Существа, внешне спокойные и не смеющие подавать вида паники, трепещали от плавников до перепонок. Делегацию принимали навеселе, поддерживая сангвинистический статус уверенного контроля. С лёгкостью обранивая заготовленные иронии и не затрагивая насущных проблем. В это же время за стенами лжи металась правда, избитая, разъярённая, готовая ударить в лицо. Но её строители тоталитарно сдерживали, пытаясь выложить кривую, завуалированную дорожку, бредя по которой правда и успокоится, и минует причины гневных срывов.

Указания летали между кабинетами. Писались поручения, ставились печати, перенаправлялись ресурсы. Элеграфы щёлкали, перегревались и ломались. Линии не выдерживали. Провода спускались от Олимпа в разные стороны, толстые сгустки к заводу и развивающаяся сеть в первый район, к малой реке и остальным предгорным поселениям. От завода сгусток кабелей тянулся высоко над магистралями, парками, домами и скверами. Герметичные бочки с воздухом каждые пятьдесят метров ослабляли натяжение. Спускаясь к зданиям, от бочек уже растягивались страховочные тросы до высоток, но сгусток шёл ещё ниже к краю первого района прямо в главный центр ОПС. Кабеля опускались на крышу, проходя за красочной бликовой надписью Объединение Путей Сообщений. Переходя в трубу, кабеля спускались по строениям к новым корпусам и входили в самый современный центр. Там уже провода разбегались в свои автоматы. Щёлканье не переставало круглые смены раздаваться в этих помещениях. Бабины вращались, передавая и направляя входящие сигналы. Ряд стульев на колёсиках только освободился, чтобы новая смена заняла рабочие места. Существа переключали штекеры. Вытаскивали колокольчики, принимали направления и соединяли абонентов. Контролёры следили за непрерывностью работы. Аналитики высчитывали слабые стороны новой системы. Инженеры продумывали устройства будущих помещений, советуясь с проектировщиками по планам расширений. Облицовщики обшивали третьим изолирующим слоем комнаты звукозаписи. Мешки металлических лент сбрасывались в кладовые. Охранники помечали ключи, прибивая новые щитки. Места не хватало, все мешались, толкались и шумели. Заявки не переставали прибывать. Раздавалась сирена и со всяких этажей тянулась запись громкоговорителя с разных моментов.

Побежали заместители, тряся бумагами. Врывались в кабинеты начальников, сообщали послание, и вся кутерьма ещё больше всполошилась. Кричали «Едут»! Уборщицы неслись, заметая в совки ящики, цветки, наборщиков текста, всё, что попадалось на пути. Сносились стены, расширялись холлы, тут же вносились кресла, столы, люстры, клеились обои, вешались картины, заходил директор, кричал и всё переделывалось. Провода переносились, сворачивались в узлы, связывались в свитера, извивались, засасывали помощников, а на их место уже заполняли заявления десяток других. Что творилось – непонятно, но понятно, что что-то творилось.

Телефонисты переключали рубильники теперь безымянными пальцами, так как на первых трёх подушечки уже стёрлись. Лампы не переставали мигать на всех освобождающихся линиях, но большинство из них игнорировалось. В первую очередь подключать (а в случаях обрывов переключать) нужно многоканальные связи из других центров, затем внимание держалось на предприятиях. Клейкие листочки с пометками важности переносились от ячейки к ячейке. Отдельная команда поддерживала связь выделенных линий, постоянно протягивая коммуникаторы в общий центр и воруя свободные каналы. Затем шла очередь частников, чьи предохранительные рубильники над штекерами не держались и трёх секунд. Один из таких незамеченных сигналов убегал по проводу с общей связкой в третий район.

Со своей стороны, этот абонент делало всё возможное, оно перетыкало провода, выверяло частоты, пыталось переподключиться к другим подстанциям, но по всем линиям тянулся либо тоновый сигнал перегрузки, либо повторяющееся оповещение. Ему было страшно, именно страшно. Оно не могло перестать гонять картинки в голове. Кричащие дети, рабочие во тьме, камни раздавливающие черепа. Оно допило и перевернуло вытянутый бокал настоянного воздуха, машинально потянулось налить ещё, но бутылка оказалась пуста. Звук шагов остановил его. Дом должен быть пуст, прислуга разогнана, охрана отправлена, никаких лишних раковин. Острые каблуки застучали по паркету за стеной в коридоре. Звук, въевшийся ему в память навсегда. Шаг не равномерный, правая нога слегка зависает, от этого сильней вдавливается, а левая ступает мягче, но доски под ней скрипят от доворота ступни.

– Ага… – Одус вошло и мягко прикрыло за собой дверь. Оно осмотрело развёрнутый элеграф, растормошённое существо рядом и опустошённое спиртное. Пройдя мимо дивана, открыло старинный шкаф и выбрало напиток. Лучшим считается бутыль, висящая ровно между полок. Если выдержка ещё молодая, то бутыль стоит, прижавшись к верху, если передержать, то бутыль медленно опустится вниз, а самые качественные сорта парили где-то посередине. – Ты не знаешь, что значит отдохни, да? – Одус подцепило кухонным ножом пробку и наполнило стаканы.

– Спасатели оценили место обвала. – Шрапур разбито смотрело прямо. – Оценили несущие стены и копают тепе’ь с д’угой сто’оны. Они не знают… Может там ещё есть живые.

– Да, они там есть. – Одус пыталось успокоить своей уверенностью и протянуло бокал.

– Нет, под камнями, в п’оходе. – Шрапур глубоко дышало от негодования. – Они копают на обо’от. Если бы они знали, что был именно вз’ыв, то может ещё…

– Вот как… – Одус задумалось. – Получается, нужно им это как-то аккуратно сказать. – Оно вставило ножку бокала в руку Шрапур. – Инженеры есть знакомые, спасатели? Ты с кем говорило об этом? Кто ещё знает?

– Никто. – Шрапур отставило бокал и потерянными глазами уставилось на Одус.

– Хорошо, я найду кого-нибудь. – Одус улыбнулось и выпило свою порцию.

– Там… они… – Шрапур задыхалось бездействием.

– Ну, ничего, об этом никто не узнает. – Одус приложило толстые ладони к худым щекам Шрапур и всем блаженным видом внушало безмятежность. Шрапур вытянуло лицо из его хватки, залпом выпило и пошло к элеграфу. – У тебя работает? – Шрапур переключилось со связи на телеграфную панель и подвело провода. – Нам сообщали, что даже верхние линии перегружены. – Шрапур застучало по клавишам. «П.Р.О.С.Т.И..Т.Ы..Б.Ы.Л.О..П.Р.А.В.О» Сигнал пошёл в обработку и сообщение отправилось до накопителя сети. Когда нагрузка спадёт, то сообщение наберётся на аппарате получателя. – Так что, у тебя получилось? Что пишешь, кому? – Одус всячески старалось отвлечь его разговором. – Есть какие-нибудь новости с…

– Они не нашли копию «азгово’а. – Шрапур выключило аппарат.

– Ничего, найдут, передадут, мы от неё избавимся. Там все…

– Нет. Элег’аф нашли. Пустым.

– Может камнем выбило. – Одус протягивало мягкие нотки, тут же подхватывая.

– В ста мет’ах сбоку в п’оходе каком-то. Кто-то выб’ался.

– Не волнуйся, ты не причём. – Подступило Одус, протягивая руки. – Про тебя никто не узнает. Мы найдём…

– Да х’ен со мной, там «абочие уми’ают! – Взорвалось Шрапур и тут же замолило, чуть ли не плача. – Ты же сказало… ты сказало, что это поможет.

– Так и есть, всё правильно. – Одус отставило бокалы. – Ты же знаешь какие беспорядки начнутся, если все узнают правду.

– И это цена жизней? – Одус вскинуло голову, успокаивая пыл и обхватывая опустившееся на корточки Шрапур. – Ты п’осто не справилось, да? Облажалось, а я повелось на тебя, п’изнайся. Нет, так нельзя, мы должны что-то сделать… – Шрапур поднялось и протёрло лицо. – Я не буду больше в этом участвовать, я всё «асскажу, пока не поздно. – Оно шагало в зад-перёд. – Если хочешь, можешь само п’изнаться. Не важно. Пока ещё что-то можно… Если поможешь «аз’улить всё это, там же твои существа. Что ты смот’ишь?

– Я… – После медленного вздоха начало Одус и осеклось. – Я не могу позволить тебе это сделать. – Так же мягко произнесло оно, но голос задрожал.

– Это будет п’авильно! – Шрапур наступило, нахмурившись.

– Может быть, да. Но я не позволю…

– И как ты меня остановишь? Мне пове’ят, ты знаешь. – Шрапур заметило, как Одус перебирает зажатый в кулаке маленький нож. – Убьёшь? – Саркастично усмехнулось Шрапур. – Да б’ось ты. – Но Одус не колебалось. – Само подумай, на самом деле, как это может быть? – Шрапур подошло, выхватило нож и положило его на стол рядом. – Одно дело д’угому по’учить, чтобы оно ««азоб’алось», как ты умеешь. Как бы снимая с себя ответственность. Как ты, гово’ило… Я же п’ошу «азоб’аться, а как «азби’аться, это уже ваше дело. Ты же действительно думаешь, что после этого не виновато не в чём, да? Потому что не ты исполняешь п’игово». Удобно. Совсем д’угое дело свои «уки запачкать. На это нужно осмелиться, а ты не такое. Только иг’аться и можешь. – Одус схватило Шрапур за шею и опрокинуло на стену. – Да всё, не ст’ашно уже. В пе’вый «аз было ст’ашно, остальные только по нужде были, а сейчас уже не получится. – Шрапур закатило глаза.

– Тебе же это нравится. – Одус сдавило пальцы.

– Цена стала высока. – Оно ухватилось за руку.

– А прежних услуг цена была приемлема? – Одус накрепко зафиксировало плечо.

– «азве ты п’ежде убивало существ с моей помощью? Что случилось? Ты же не такое было. Это не ты. Вспомни даже как ты п’осто выглядело. – Шрапур говорило и Одус отводило глаза. – Сколько циклов назад это было? Именно тут. В этом кабинете. Ты помнишь? – Оно не пыталось убрать прижатую руку. – Ты было ск’омно, тихо. Хотя так же уве’ено в себе. Уже тогда ты имело ч’езвычайную «асчётливость, и я понимало – ты пойдёшь в финансы или об’азование. Теперь что тобой движет? Ты в п’езидента метишь?

– Вы в п’езиденты метите? – Много циклов назад спросило только что выпустившееся из университета Шрапур. Одус, ещё совсем худое взглянуло на неизвестное ему существо и растерянно улыбнулось, считая ответ очевидным либо вопрос шуткой. – И действительно, Ва, ты нам загадку задало, п’ээ… доставив сюда подобный экспонат. – Шрапур уселось на тот же диван в том же кабинете, но ещё совсем новый. Шкафы, обои, стулья, большинство картин, висело ещё с тех времён, только проводов ещё не выдумали и освещалось помещение дрожащими энергошарами. За стенами продолжала шуметь музыка и подпевающие ей, периодически отстукивали ритм, либо проносились по коридору. Одус, смущённо присело на краешек, выдерживая на себе пристальный взгляд хозяина вечеринки.