Текст книги "Кубик"

Магистраль тянулась ниже у первого района, а пневмотруба огибала гору на высотных опорах. Существа обратились к левой стороне, стараясь высмотреть место крушения, но извилистые склоны всё скрыли. От шахт стояла только пыль густым туманом, да техника шумела. Капсула прошла над стройкой средней реки, пролетела между недостроенными зданиями, проектируемыми районами и выглянула на сверкающую платформу малой реки. Округляющаяся гора в дали обрывалась каньонами и километровыми крутыми склонами. Энергия с вершин выплёскивалась, в падении кристаллизуясь, застывая и вновь расплавляясь у подножья водопада. Река не доходила до жилых деревень, просачиваясь в рыхлую почву. Под платформой, далеко в сторону холодного завода тянулись высохшие трубы. От вырывающейся в пространство реки вылетали смертоносные лучи, сжигая всех рыб, случайно проплывающих над платформой. Над самыми верхними крышами начиналась запретная зона для всех транспортных средств. Лишь одна платформа нашла для себя идеальное место.

Последние деревни заканчивались в километре перед платформой, и капсула залетала под бетонную шляпу. В то время, как в городе первого района при выходе в первую очередь ощущалась лёгкость, то, выходя на станцию платформы, Дей всё сильнее сковывала невыносимая духота. Лёгкость оставалась прежней, но от повышающейся температуры, тело размякало, дышать становилось невозможно и голова шаталась. Здесь внизу, в тени, всё равно ощущалась тряска вечно пляшущих толп, доносилась не умолкающая музыка и азартные туристы, предвкушали скорейший подъём. Платформа разделялась на отсеки, придерживаемые каждый своей бетонной опорой. Через опору можно подняться наверх, но чтобы не толкаться всем сверху через целый район, под платформой протягивались металлические мостики. По ним импортировались продукты и экспортировался мусор, по дорожкам летала скорая, торопились артисты, уборщики, курьеры, интересующиеся туристы, продавцы и прочие, а уже под дорожками висели бараки. Все рабочие, выживающие на платформе мелкой работой, могли спать прямо на улице – тело не замёрзнет, но укрыться от суеты и уединиться возможно лишь в своём подвесном доме.

Дей, не дожидаясь развозки, пошло до следующей опоры пешком. Рюкзак оно перекинуло на грудь и пальцами обхватило молнии. Карточки и деньги оно убрало внутрь ещё в капсуле, наготове держало один пропуск. Мутнеющее дно в сотнях метров под ними никого уже не привлекало. Все вытягивали носы в просветы над головами, куда как раз поднялось Дей. Духота под платформой, к которой оно ещё не успело привыкнуть, оказалось самым холодным местом района. Жар окутал всё тело, сжимая глаза и раковины. Невозможно вдохнуть, горячая вода размаривала. Вместе с тем слепили сверкающие яркостью лучи над головами, играясь разноцветными волнами сияний. Толпы вздымали пыль, умудрялись плясать и кричать, танцевать и веселиться. Барабаны вращались и перекидывались, трещотки, не унимались да бились, колотушки отскакивали, шлёпки подхватывали, лаялись хлопушки, дудели ракушки, хлопали ладошки и оттопывали ножки. Празднество несло с сбой песни в разные стороны, тянулись шарики, банты, ленточками махали, шарфами виляли, вскидывали салфетки, игрались мечами. Перебегали от одного прилавка к другому, пытались как можно больше впитать разнообразия местных развлечений, аттракционов и забав. Руки всучивали, опустошая карманы. Улыбались друг другу, выманивая деньги. Никто и не думало считать мелко стоящие многочисленные траты. Нужно было просто отдать деньги и забрать себе какую-нибудь мгновенную радость. Запомнить её, забыть, потом кому-нибудь рассказывать среди холодных бетонов десятого района другим существам, не смеющим себе позволить подобных каприз. Казалось, что всевозможные бессмыслицы, ненужности, никчёмности, нарочито собрали в одном месте и закрутили каруселью сквозь толпу. А толпа видит, что продают. А раз продают, значит покупают. А если покупают, то это часть их отдыха и почему же их отдых должен быть хуже, чем у остальных? Нам тоже обязано, необходимо и до невозможности нужно что-то подобное купить.

Всё же, шныряющие в зад в перёд толпы не оценивали с тем же пренебрежением погодные / торговые / развлекательные условия данной местности. Родители тянулись ожившими детьми, подростки смело шныряли по сторонам, перепрыгивая от качели к качели. Жаркие, потные, недообнажённые тела, обтирались пузами, хвастались формами, завлекали развязностью. Ото всюду раздавались восторженные крики радости, смеха, задора. Существа хотели, стремились на платформу. Некоторые по несколько циклов копили, чтобы отвезти семью хотя бы на десяток смен в столь тёплые края. Ограниченные входные пропуска закладывались в картах, разыгрывались в лотереях, перепродавались втридорога. Очереди в межсезонье выстраивались за десятки смен до начала продаж. Другие, пользуясь рабочим положением или учебными практиками, регулярно мотались на платформу, чтобы хотя бы на несколько часов вкусить праздника. Задержаться там. Ни тратиться, ни веселиться, а просто постоять. Посмотреть на цвета, на улыбки, бурную жизнь.

И действительно, праздник здесь не заканчивался никогда. От любой опоры, до самого края разбросались парки, бассейны, ванны, забитые друг на друге магазины, ларьки, рекламные вывески, мостики, экраны. Над головами не редко пролетала какая-нибудь тарзанка, из соседних окон сверкали лучи электрического представления дрессированных угрей, прямо тут же изнемождённые рабочие ставили кладку. Вдруг резко могла начаться проезжая часть, забитая нервными пробками или ярко зелёная аллея, никогда не меняющая своего цвета. Не высыхающие деревья, не замерзающие ящерицы, не тускнеющий купол. Вдруг над головами, прямо у кромки домов медленно потянулся гигантский передвижной купол бассейна. Существа прямо на ходу запрыгивали на периодически опускающийся трап и поднимались к воздуху. Там можно, задержав дыхание, поползать под потолком, попрыгать в воду и опробовать свои силы в безводном, воздушном пространстве. Но самых смелых ждала аэротруба прикреплённая к единственной высотке на платформе – местному отелю с открывающимся видом на все прелести платформы. Начиналась труба на крыше здания, куда каждое желающее входило через небольшой углублённый карман. Далее, с задержанным дыханием, его уже выталкивало струёй воды в полностью воздушную трубу, которая, изгибаясь начинала своё падение по спирали вокруг здания. Чтобы не задохнуться, любое существо могло в любой момент наклониться к толкающему водному потоку, текущему вместе с посетителем. В самом конце, труба резко наклонялась вниз и существа падали уже в воду.

Дей свернуло с перегруженных улиц в узкие переулки. Разукрашенные рекламами афиши сменились мусорными баками, картонными коробками и шайкой морских коньков, шарившихся в испорченных ресторанных объедках. Дей шло по параллельному пути, только значительно быстрее, не тормозясь наглыми продавцами, вяло тягучей толпой и не перестающей сигналить машиной, осторожно пробирающейся сквозь существ. Вообще-то улица, по которой шла толпа, была проезжей частью. Здесь, в узких улочках, между высокими домами, шла истинная жизнь, или лучше сказать – выживаемость местных жителей. Сюда сбрасывались все отходы, все нечистоты, запрещённые общественному обозрению. Горы, лавины смрада, на котором держалась аккуратно сложенная блестящая обёртка. И для кого-то эти свалки были домом.

Всё кричащее, всё веселящееся это гости у истинных хозяев. Не толстосумов, лишь изредка осматривающих свои владения, а коренных жителей. Существ, выживающих за счёт наглых не прошенных гостей. Выходя из катакомб на работу, к туристам, они моментально натягивали на лица улыбки и озорство. Строили из себя шутов, ломали комедии, как бы искренне озадачивались и интересовались личными проблемами не знакомых существ. Когда же рабочая смена заканчивалась, все моментально отключались от любого внешнего воздействия, и направлялись только по своим делам. Истинный профессионализм: работа, выполненная на высшем возможном уровне, при полном безучастии интереса работника. Так и сейчас, в узком переулке, они сидели на каких-то банках, на ступеньках и ящиках. Рядом, на чистых пакетах, аккуратно сложены ожидали выходные костюмы. Будь ты официантом, промоутером, продавцом или ведущем, всё равно ты скидывало свою неудобную опрятную одежду, входя в привычный тебе переулок. По бетонным углам тут прорастали и загнивали мхи, умирали и рождались целыми колониями мидии с ракушками. Забивались в щели старые растрёпанные пакеты, скапливалась и застывала толстыми слоями уличная пыль. По верх всё чернеющей подворотни, опечаленными существами укладывались бумаги, деревяшки и разные найденные тряпки. Далее сверху укладывались они сами, обнимая важные для себя сумки и засыпали. Опустошённые бумажные пакеты служащие им тарелками, тут же выкидывались прямо под ноги. Сальные рты вытирались замаранными рукавами, которые в свою очередь отряхивались о штанины. Таксист на своём скутере, так и засыпало. Просыпалось, когда живот от голода скрутит, испражнялось в стороне и ехало дальше.

Между собой существа этого круга не возражали об устоявшихся обычаях существования. «А что? Хочу спать – сплю. Хочу есть – ем. Надо работать – работаю. Какая разница в остальном?» Они понимали, что какие-то там чистюли, не могут себе представить, как это возможно так жить. Но и эти же чистюли не способны ясно и рационально объяснить почему, по их мнению, невозможно жить иначе. Обе стороны не понимали, не хотели понять, и не сталкивались, забывая о другом виде жизни. Обсуждать, осуждать, обругать – да, но разобраться и понять – никогда. Всё устаканилось и все свыклись. Район продолжал процветать, причём не только за счёт своего выгодного положения с климатическими условиями, а именно из-за экономики. Каждое это скрюченное, замаранное существо, подбирающее объедки на платформе, платило (если платило) меньше налогов, чем жители других районов, и имело больше привилегий. Гигиена, приличии, манеры, комфорт в счёт тепла, кто-то считает, что оно того стоит.

Дей несколько раз пересекло толпу, чтобы вновь уйти в подворотни. Оно сворачивало через мосты над плотными реками разноцветных смесей, пробегало через дороги, не раз отказывалось от еды, предлагаемой местными уличными тележками. На кого-то напоролось, кто-то отдавило ему ногу, сменило десяток улиц, сотню картин и всё за десять минут дороги. Существа заполоняли почти все свободные места, которые не успели застроиться клубами, парками, магазинами или столовыми. На платформе не могла остаться свободная территория. Её строили, сложившись сотни инвесторов, заранее, равномерно вкладам, разделив будущие земли. Позиционировалась стройка как альтернативное жильё для каждого жителя малой реки, хотя и половина тех жителей сложившись не могли бы позволить себе и метра квадратного на платформе. Так и выделились мостики под ней. Уже после свободное пространство сдавалось в аренды, перепродавалось, обменивалось и закладывалось. Но все не хотели, чтобы место, за которое они платят сами из своих карманов, не приносило прибыль, а использовалось бесплатно. Так выросли заборы. Всевозможные парки, аллеи, искусственные озёра, кофейни, салоны, обзаводились приставкой «Частное» и закрывались друг от друга замками и контролями. Многие фирмы, объединялись едиными билетами или заранее оплачиваемыми визами на посещение комплексных туров. Бесплатно можно ходить только по связующим дорогам. Хотя, как бесплатно? Входной пропуск не всякое себе позволит.

Казалось бы, как можно выкупить территорию, и требовать деньги за вход. Это же место под куполом, место у источника, изначально созданное как замена земель малой реки. По праву естественному, по природе принадлежащее всем существам в равной мере. Оно общее. Почему одно может построить там что захочет и после способно требовать за это деньги? Оно же, таким образом, может застроить все тёплые земли близь источника, вытеснив голодных и нищих в холодные воды. Фактически не требуя с них денежных средств, но косвенно ставя их в безвыходное положение. Кому платило то сверхбогатое существо, за разрешение на постройку в этом месте? Почему ему? Кто имело право выдавать разрешение? Как оно могло быть хозяином природы, хозяином общей местности? Куда после деньги пошли, почему они не отошли всем существам поровну? Для согласия каждого существа на такую сделку, нужна невозможного количества большая сумма, нежели чем можно предложить значительно меньшую сумму, но лишь одному существу. Если это одно существо не согласится, можно удвоить предложенную сумму, а уже после пусть оно и отдувается перед народом. А кто у нас отдувается перед народом?

Десинэ Лебг потрясло чашу с трубчихами и вдохнуло через мундштук насытившуюся дурманом воду. Мелкая живность, что-то среднее между рыбёшками или червями, от раздражения засуетилась и начала активно всасывать в себя воду, расширяя брюхо и сокращаясь в длине. Тут же трубчиха выдавливала набранную воду с заднего отверстия и получившийся энергией продвигалась вперёд. Дальние предки этого животного ползали в земле, пропуская через себя твёрдые породы, но делали это крайне медленно. После, некоторые подвиды стали браться за лёгкий песок и торф. Стенки внутренней пищеварительной системы огрубели и перестали отличаться от наружного покрова. Вскоре впускающее и выпускающее отверстия перестали полностью сжиматься и внутренняя трубка вытянулась в длину тела. Трубчиха могла, не останавливаясь, всасывать и выталкивать воду, изгибаясь и направляя поток воды. Питательные вещества оседали на внутренних стенках, всасываясь органами, а через поры с выдавливаемой водой выходили не нужные организму испражнения. Только испражнением никто не называл в данных кругах содержимое вытянутых колб. Воду называли фильтрованной, обвеянной, имеющей аромат, но никак не продуктом пищеварения каких-то форм жизни.

Десинэ Лебг оторвало трубку ото рта и облизало губы. На трубке всегда скапливался самый концентрированный вкус. Так же неосознанно губы свои облизывали и прогуливались языками по дёснам все существа с подобными чашами в этом клубе. Они как будто разом все зазвенели приборами, опустошая свои тарелки. Синхронность в их действиях создало окончание предыдущего представления и небольшая пауза, перед следующим. За закрывшимся занавесом бегали уборщицы, подметая сцену, а рабочие, заносили и выносили декорации. Двое, только что выступивших артистов, зажмурили максимально возможно глаза и приложили к ним пропитанные лекарствами повязки. Воспаление ещё не началось, но внутри уже всё жгло и нужно скорей обезболить участок.

Фокус их представления заключался в вытаскивании, жонглировании и обмене глазами между друг другом. Данный трюк никто не решалось исполнить во всём Дуоне, всем известно – нервы вышедших глазных яблок моментально обугливаются и существо теряет зрение. Всё же, не раз в медицине упоминались случаи, когда существа, потеряв глаз и тут же вернув его на место, не теряли зрения. Этим сиблингам повезло родиться близнецами, что означало одинаковое расположение нервных окончаний как на глазах, так и на глазных впадинах. В итоге глаза могли видеть при комбинациях, в какой бы глазнице они не оказались.

Фокусники передавали глаза друг другу, перекидывали их через сцену. Разыгрывали комедийные случаи насмешек одного существа над другим, когда второе у первого отбирало оба глаза и подшучивало над слепым. Всё было так лихо и виртуозно, что зритель не ощущало ни риска, ни боли, с которыми это представление проделывалось.

– Десинэ Лебг, дорогое, а знаете ли вы, в чём их секрет? – Дэсинэ ответило лёгким кивком, дав понять, что не знает, и спросив «в чём?». – Они уже слепые, причём давно! – Десинэ подняло глаза на соседа и замерло. Сосед, поняв не уверенность собеседника, моментально начало оправдываться. – Не то, чтобы совсем слепые, но ничего не видят. – Десинэ ещё раз замерло, не поняв разницы. – И ни то, чтобы совсем ничего, эээ… Я не знаю точно как, но у них нервы давно обожглись… не те сигналы не тем окончаниям передают. Видят вроде свет или цвет, в общем есть что-то, но не определённое… И, в общем, как и не видеть вовсе. – Соседу совсем не понравилось, что оно не нашло, как яснее выразить свои мысли.

– Откуда же вы это можете знать? – Десинэ, закинуло в рот очередную креветку.

– У нас окулист общий. Вы же знаете какое я любопытное. – Собеседник этим как будто хвасталось.

– Как же они тогда друг другу шарики…

– Тренировка. Нескончаемая, с точностью заученная. Раньше они видели и выступали, теперь только по памяти.

Десинэ Лебг, плавно отвело глаза от соседа обратно на креветок с озадаченным взглядом, медленно проткнуло одну из них и заложило за зубы. Сосед, заметило, что сказанные слова не произвели впечатления и незаметно стало протирать вспотевшие ладони о полотенца. Соседом являлось относительно молодое существо, именованное Сагас Ёнэ. Все окружающие его существа, даже и его возраста имели значительные наросшие потенциалы, с боков, на ляжках, на груди и на шеях, теперь своими формами срастающие головы с плечами. Сагас же, верило, преуспевающее существо не обязательно зарастает лишними отложениями. Преуспевающее не отлёживается, а постоянно в работе, метаболизм на пределе, масса не способна откладываться. С тем же успехом могло возражать и Лебг – при постоянной занятости не остаётся времени на правильное питание, а масса набирается. Для поддержания своей веры Сагас приходилось регулярно недовольно и против всякого желания убивать часы в спортивных залах. Так же приходилось листать каждую смену газеты из всех районов, чтобы не отставать от последних событий и движений моды. Приходилось сменять стиль, по любому капризу общества, посещать лицемерные мероприятия, смеяться, когда не смешно, терпеть, когда больно и улыбаться, когда хочется дать в морду. Именно это должно привести Сагас и поднять на желаемый уровень достойнейших существ. Если хочешь быть достойным, то и веди себя соответственно.

Десинэ Лебг не разделяло взглядов молодого соседа. Вообще, оно считало, что давно находится в положении, когда не должно разделять чьих-то взглядов, а единственное существо, с мыслями которого должны считаться, оно само. Внушать это каждому необразованному существу, по часу общаясь с ним, переубеждая и открывая мир с нужного ракурса, ему давно надоело. Оно могло бы и с лёгкостью, но зачем?

– Такое у вас тут только, да? – Махнуло вилкой на сцену Десинэ, вылавливая языком застрявшую еду в зубах. – Живность-то, надеюсь, не мучаете?

– Нет. – Сагас не помнило в плане этого выступления выступлении животных. – Конечно нет! А вам хотелось бы?

– Вообще не представляю, как такие вещи могут приносить кому-то радость. Сидело… эти, как ты… как там их, скоростные… – вспомнило оно песню и напело, – «Ваш мир разрушится вот-вот» – дельфины! Выступали в цирке дельфины и прочая живность. Зал забился толпой, взрослые, дети. Сижу. Представление ещё не началось, а мудак уже стояло перед толпой и продавало какие-то сувениры. Я пришло посмотреть на представление, а оно со своей рекламой! И туда просочились. Но это ладно. Музыка заиграла и их выпустили. Там плотная вода, как в бассейнах и сетка такая, чтобы они не уплыли. Ведущие улыбались и так ровно и прямо держались, спина натянута, ласты растопырили и лицо всегда в зал. А в руках незаметно палку держат, ею живность так легохонько подгоняли. Едва касались. Я вот не знаю током она бьёт или ультраразрядом, но… Такой контроль! Животное носится, извивается, а глаза его всегда на кончик палки смотрят, как он в сантиметре от кожи маячит. Живность металась по бассейну и всяческие ПИРУЭТЫ выполняла, а после моментально неслась к ведру с едой. Я прямо видело, как их надресировывали на репетициях, как морили голодом, чтобы они заучили эти трюки, как оттачивали всё досконально. Они не хотят выступать, это артисты хотят, они хотят есть, а это единственный для них способ. Это же живность, она ж языка не понимает. Попробуй приказать своему сородичу, что ему надо делать и в какой момент, да ещё и без языка, только кнутом да пряником. Теперь подумай сколько возмущений и протестов у него должно возникнуть по поводу этого дела. Животное разве виновато, что оно оказалось в таких условиях? Это мы можем выбирать себе профессию по душе, а в вольере куда загнали, то и делай. И ведь без выхода. Работай и всё! Хочешь есть – работай. Оно-то может и правильно. Но какое-то насилие выходит. Хотя, может и это нужно.

Где теперь тот цирк, знаешь? Никто не знает. Одно только маленькое существо, ребёнок ещё, только сидело, смотрело на представление, полностью в слезах. Ростители его подбадривали маленького, мол, смотри, как они всё это, всё весело делают. Зал весь радовался и хлопал от счастья, а только оно видело истину. Сидело и ревело. Вроде праздник, представление. Денег ещё заплатили, а в итоге слёзы…

Ладно, – выдохнуло Десинэ, – с местом я поняло, а от меня-то вы чего хотите?

– Да! – Сагас вспомнило заученный и отточенный текст. – Это наш четвёртый, новый открывшийся клуб. Ещё два в первом и один во втором районе. – В это время вновь заиграла музыка, пригасился свет и занавес стал раскрываться. – Но по бумагам мы ещё сеть ресторанов. Хотя у нас есть вкладчики и уровень… – Сагас замолчало от возмущённого взгляда Десинэ.

– Уважай труд.

Сагас оправданно замолчало, покорно обернувшись на открывающуюся сцену. Действие его совсем не трогало. Какое ему дело, до очередного дрыганья? Всё же манеры стоило соблюсти, и оно обязано было додуматься до этого само. Обязано, но не смогло.

Тоненький смычок затянул свою ноту у кулис. Акустические ролики остановлены, так как концертмейстер работало по артисту, рука которого первой появилась на сцене. Рука эта выглянула из-под большой крышки и осмотрелась. Рука поняла, что посуда, в которой ютились остальные части тела располагалась на таком же ресторанном столике, как и у зрителей. Руке это стало очень любопытно и она плавно, пальчик, за пальчиком, ухватилась за ручку большой крышки. Крышка поднялась и из глубокой посуды, в след за рукой выплыла вверх тоненькой длинной лентой вытянутая ступня с голенью. Изгибаясь в мельчайших протоках, подобно утренним водорослям, нога выпрямилась, но не прекратила расти. За ногой потянулась так же носком вверх вторая нога и тоненький таз столь экзотического блюда. Костюм разукрашен в бежево розовую полоску и что-то напоминал. Рука всё так же легко и непринуждённо держала чуть сбоку большую крышку. Ноги поднимались всё выше и вот вытянулось всё маленькое и стройное тело, опираясь лишь на одну руку. Глаза маленького существа опущены, лицо полностью расслабленно и никто не замечал как существо, маленькое, молоденькое, ещё ребёнок, лишь изредка поджимало сильнее губы при тяжёлых рывках.

Блюдо слегка покачалось слабым бризом и перепрыгнуло на другую руку, беззвучно отложив крышку. Вокруг стола расположился конвой бутылок с тонкими горлышками и худенькое существо всё так же плавно и мягко приземлилось носком на одну из них. Носок касался лишь самого пика горлышка бутылки, и всё тело над ним вытянулось в длинную струну. Такую же струну тянуло и музыкант у кулис. Существо плавно перешагивало, а иногда и перепрыгивало с бутылки на бутылку, переходя с ног на руки. Меж тем, музыкант подхватывало его резкими содроганиями музыкального инструмента. Зал весь, оцепенев, наблюдал за выступлением. В отличие от предыдущего номера, у зрителя сейчас не возникало опасений за исход того или другого трюка и саспенс их не тревожил. Они уверились в каждом действии этого маленького существа и впитывали историю, отрёкшись от невозможности реализации.

Само же существо, при каждом повороте головы, незаметно обращало свой взор за кулисы. Оно опускало и вскидывало кисти, прогибалось, ведя затылком по всем позвонкам, но ежесекундно держало во внимании взрослое существо за сценой. То существо, среди кулис, было родителем выступающего. Именно оно с самого детства таскало своего ребёнка по всем танцевальным и хореографическим студиям. Оно следило за диетой ребёнка и заставляло его заниматься. Оно знало, его ребёнок потом скажет спасибо, а для этого главное сейчас не упускать ни секунды и постоянно развивать дитё. Каждую смену, каждый час. Всегда.

Данное выступление было образцовым примером достижения результата долгих циклов тренировок. И стоящее рядом с родителем там же за кулисами ещё одно существо это подтверждало. Балетмейстера пригласили для оценки возможностей выступающего и последующего принятия его в балетную труппу Главного Снежного театра. Балетмейстер, иногда кивая головой, наблюдало за техникой и погрешностями. Однако рядом стоящее родитель не смотрело на своё старающееся чадо, оно наблюдало только за реакциями оценочного судьи, ради вердикта которого было всё предыдущее и от которого зависело грядущее. Однако само выступающее существо смотрело только на своего родителя. Остальное не важно. Оно не знало масштабов бюджета Снежного театра, не понимало ещё уровня той труппы. Для него важно слово родителя. Это не страх за выступление или желание сделать как можно лучше. Это единственный возможный способ его существования. Нужно сделать всё, чтобы родителю понравилось, чтобы ему хорошо было. Молоденькое существо не представляло иной жизни и не задавалось вопросами, почему именно так. Оно просто делало, потому что иного не знало.

Зал вскочил в аплодисментах, после того как молодое существо сложилось обратно в маленькую посуду, завершив свой танец несчастной креветки. Занавес не закрыли, а на сцену выбежало его родитель и достало своего ребёнка из посуды. Существо выпрямилось в нормальную форму, выдохнуло и стало ошарашено бегать по залу глазами. Оно не понимало почему занавес не закрыт и почему его родитель на сцене. Балетмейстер за кулисами так же особенно сильно хлопало маленькой звезде. Однако звёздочка не понимала, что родитель им в первые в жизни гордится, что свершилось ровно то, что оно и планировало. Как и родитель не знало, что его чадо на репетициях постоянно смотрит в окно на гуляющих сверстников. Или как оно смотрит на пирожные, поедаемые сейчас в зрительном зале. Или на существо, аплодирующее из-за сцены, хлопки которого диктуют всю последующую его судьбу, перечёркивая потаённые и сокровенные, ещё не ведомые желания.

Зритель бьёт ладонью об ладонь, чем сильнее он вложится в хлопок, тем больше и сильнее он поблагодарит существо за выступление. Он хочет выразить свою благодарность, радуется и восторгается за то, что есть такие существа в нашем мире, полностью преданные своему делу и добившиеся в этом высот. Зритель счастлив за маленькое существо. Родитель счастливо за него и балетмейстер туда же. Все, кроме этого маленького существа, потерявшего детство, пережившего все адские ступени мучений, приведшие его сюда и сейчас понимающего, что его в последствии ожидает. Но если родитель говорит, что всё хорошо, значит всё хорошо.

– Вот, результат хорошей работы! – Село в своё кресло Десинэ, восторгаясь увиденным. – И плоды правильного воспитания.

– Главное – усердие и любая цель будет достигнута. – Поймало нужную ноту Сагас. – Так вот, по поводу моей, но, надеюсь, в будущем нашей цели… и я не смогу опять сказать, потому что вас вновь сейчас отвлекут…

– Извините… – Наклонилось над столиком, подошедшее со спины Десинэ, администратор в бардовом, специализированном данному месту, костюме. – Можно побеспокоить?

– А если нет?! – Нервно вырвалось у Сагас, чем оно обратило на себя внимание обоих оппонентов и по выражению их лиц обязано проясниться. – Очень интересный просто вопрос, который сам же себя и создаёт… На подобии: можно задать вопрос?

– Задавайте. – Автоматически ответило Десинэ, пытаясь понять.

– Нет, – Сагас поняло, что его никто не поняло, – это пример. Так, что вам?

– Извините. – Статно повторило администратор, как бы принуждая к этому действию. – К вам, – оно обращалось к Десинэ, – посетитель.

– Я чего, принимаю? – Возмутилось Десинэ. – Почему не в офисе?

– Сообщили, что его направили сюда.

– Откуда?

– Из офиса. – Администратор поясняло очевидное.

– А почему не в часы приёма?

– В часы приёма вы в офисе.

– Но сейчас-то я не в офисе!

– Но сейчас и не часы приёма. – Сдержало ухмылку администратор.

– Да! – Вспылило Десинэ, смотря то в стол, то в сцену, то на напряжённое Сагас, не оборачиваясь на собеседника. – Так и какого я это выслушиваю?!

– У него карта. – Администратор никуда не торопилось.

– Семёрка бубей! – Резко крикнуло Десинэ, и само себя осекло. – Какая карта, контурная?

– Пропускная. – Чем больше раздражались сидящие, тем интересней становилось администратору.

– Тогда почему оно само мне это всё не говорит, вы на что?

– Мы не можем его пропустить. – Опечалилось оно. – У него нет кода при идентификаторе.

– Как нет? А карта кем подписана?

– Судя по всему, Вами! – Торжественно засияло администратор.

– Я не подписывало карты уже наверно циклов десять.

– Как раз карта выпуска тысяча сто двадцать второго цикла.

– Да? – Десинэ задумалось, перебирая в голове, кто это могло быть, при условии, что все штатные работники, которым оно лично торжественно подписывало карты, давно их поменяли на коды при идентификаторе. – Извините. – Обратилось оно к обоим и обернулось ко входу, пытаясь разглядеть посетителя. Через мгновение, по поручению ему разрешили пройти, пренебрежительно оценивая внешний вид. Сагас как раз подхватило стул с соседнего столика, но пожалело, когда гость пришло.

– Извините, вижу. – Машина со сцены щёлкнула, пошла музыка и начался новый номер. – Я являюсь равноправным директором нашей компании и имею одинаковое право голоса, как о распоряжениях плановых проектов, так и, тем более, касающихся возглавляемого мной подразделения. – Заготовленный текст шёл быстро и машинально. Все варианты ответов оно прогадало. – Со сменой внутренней документации, не была переписана в должной мере вся предыдущая база и не были оповещены все сотрудники о имеющемся руководстве. В результате…

– Да ты присаживайся. – Не могло поверить Десинэ в происходящее. – Небось пешком сюда шло вдоль путей.

– Спасибо. – Гость уселось, обняв свой рюкзак на коленях. – В результате руководитель отдела научных исследований не может в срочном порядке приступить к работе. Необходимо ваше подтверждение моих полномочий.

Десинэ широко кивнуло, оценивая представление. Оно обернулось на Сагас, ожидая его реакции, но то растерянно выдохнуло.