Текст книги "Кубик"

– Так если доверяетесь, что не слушаетесь, когда я вас отговариваю? – Одус чувствовало окружающее напряжение, но оттягивало глупости всяческими ответвлениями, либо лишь раззадоривая их.

– Может быть, хочу п’ослыть победителем. В конечном счёте, вы же отк'оете правду о себе, а не я. Значит, я в любом случае в выиг'ыше.

– А будет ли стоить победа того, что вы за неё отдадите? Не пожалеете?

– В этом и секрет дове’ия. Осмелитесь ли вы мне, допустим, от'езать сейчас ногу, ну или ос’амить меня неважно каким об'азом, п’ринуждая там или… неважно. «Ади минутной забавы и моего… ой, нашего удовлетво'ения, п’итом понимая в каком я буду после положении пе’ед вами и этими т'усливыми головами, кото'ые никогда не отважились бы на подобное. Какого вам-то будет жить после со знанием, что вы возможно погубили душу молодую, не опытную?

– И как я после этого должно согласиться на то, что вы предлагаете?

– А откажитесь, значит, можно сказать, что выдадите силу своей ме'зости, подтве'дите г’язь свою. Но как бы однов'еменно ст'усите пе'ед нами её п'изнавать.

– Да я и не противлюсь… То есть, уже как бы неизбежно моё положение, да?

– Так точно, но вы можете его улучшить, сию минуту п’иступив. – Шрапур раздирало любопытство. – Думали п'оизвести впечатление своей ск'омностью и п'обивными идеями? Ещё скажите, что не нап'ашивались сюда и не знаете о нашем состоянии.

– Нравится да? – Одус обратилось к сидящим. – Смотреть на чужие пороки?

– Ни разу. Вы только языками чесать мастера, это слишком низко. Как те вещи, о которых вы вокруг да около всё рассуждаете. – Варвина взялось вновь наполнять бокалы. – Но я ужо не могу просить вас остановиться, во-первых, нас раскусили, а во-вторых… должно же это куда-то вылиться.

– Лично я не побоюсь, раз уж такое откровение пошло, признаться, что лично мне до безумия нравится! – Аулиа пересело на узкую софу к Варвина и нервно выхватило не до наполненный бокал. – Как бы стыдно мне и за вас, и за себя не было, но очень хочется посмотреть на это.

– О! Тогда я получу ещё одно удовольствие, от понимания насколько ме’зки смот’ящие, да ещё и желающие лицез’еть. В независимости, п’изнаёт оно это или нет – смот'ит, а само не «ешается. Как бы в сто'оне. Ну… – Шрапур вышло на широкое место. – Что ж мне делать? – Оно скинуло длинными пальцами с шеи ленточку и через вытянутую руку отпустило её в сторону. – «Аздеться?

– Да вы что взаправду что ли? – Варвина не поняло переменившееся настроение у Аулиа, надеясь, что то бросится останавливать.

– Вот т’усость и п'оснулась! Гово’ите, что делать! Только так же гово’ите и как делать, я много ещё не знаю… и не стыжусь этого! А го'жусь… Я п'ежде ещё не было с… – Голос у Шрапур сорвался, но оно превозмогало противное ему внутреннее негодование.

– Нет. – Одус всех успокаивало своими нотами. Оно не хотело, чтобы ошибки совершались спонтанно, так как после их можно оправдать горячностью. Одус смотрело на выпивающее Аулиа, неверющее происходящему Варвина и разошедшееся Шрапур и чувствовало свою силу над всеми. Главное верно её направить. – Этого не нужно.

– Нет нужно! Гово’ите, я готово!

– Нет. – Тепло произнесло Одус и Аулиа успокоилось. – Этого будет мало. – Все замерли. – Раздеться каждое может, больших различий у нас там не наблюдается. Вот за смущаем мы вас, возбудите вы нас. Осрамимся, всем неловко. Да и постыдность данного рода только социально навязанная. Давно пора нам…

– Не все ли постыдности социально навязаны?

– Может и все…

– Что же тогда, если факту’ой я неугодливо, вам, н’авится?

– Хотя бы, то отчаянье с которым вы хотите сейчас дойти до конца. – Одус наступило. – Так же та возможная правда которую я могу… Я же могу? Могу сейчас без проблем от вас узнать.

– Сп’ашивайте, скажу всё и только п'авду. – Шрапур его раздразнивало, притягивая ближе.

– Вот… Видите же по глазам. Я могу. – Одус облизало губы. – Мне это уже нравится.

– Силы хотите… – Шрапур вывернулось и засмеялось. – Я и гово’ю, в п'езидента метите! – Оно оббежало вокруг кресел в припрыжку и прыгнуло на против пары. – Постыдились бы!

Шокированное Аулиа отставило бокал, а Варвина так же взорвалось смехом. Со всех спал груз облегчения, даже нагнетающие темнеющими тенями жёлтые фонари, вдруг засветили мягким светом. Но Одус всегда серьёзно. Оно подняло ленточку и повесило её на спинку кресла возле брошенного пончо.

– А оно может! Верьте иль нет, на ровном месте. – Варвина подбадривало Аулиа. – Ему, вроде завидуй, входит в такое положение, кажется, чему стыдится, а у него всё иначе. Как оно тебя, Оди? Скажи правду, стыдишься?

– Получается. – Одус вскинуло руки.

– Вот видите, как вы его, как! И чего ему, казалось…

– Самой возможности. – Шрапур улеглось на диван.

– Так, да… Я и говорю. Возможность не постыдна, это же сила, а оно! Да? – Варвина опять искало поддержки согласия у окружающих в нерушимых своих постулатах.

– Возможность не постыдна? – Одус / Шрапур усмехнулось. – Наличие силы не постыдно?

– Сила, это гордость и достояние. То, что можно выставлять на показ, то, к чему каждое стремится.

– Да, да, да, да, да! – Они потрясли указательным пальцем. – Вот именно поэтому и постыдна.

– Подождите. – Варвина не понимало образовавшуюся между ними связь. – Вы же хотели изначально удовольствий. Затем вывели, что получить их можете лишь через мерзости. В итоге подразнили друг друга и полно? Сойдёмся на общем интересе?

– Так и хорошо. – Аулиа хлопнуло в ладоши. – Может и не стоило?

– Допустим… подождите… вы же получили, что хотели? – Одус подсело на подлокотник к Шрапур. – Вас интересовала именно правда, или только физические, так сказать низкие, сексуальные потребности?

– Вп’авду! Что это я? А вы… ах вы! – Шрапур, хоть не имело волос, однако, опростоволосилось. – Важно и то, и то. – Оно вытянуло палец прямо в лицо Одус. – Вы зак’ылись своим п'иличием, якобы поставив всех нас на место своею ск'омностью. «Нет я не такое и мне стыдно за то, что я не такое» – так сказать любое может, а давайте-ка вы скажите то, за что вам стыдно и что п’исуще может быть всем нам.

– Как же, я смущено. – Одус ухмыльнулось.

– Смущены и довольны, да, да, да, но довольны и всё. Не больше. – Шрапур неуклюже вскочило. – Этого мало. Слабо, это не истина. Истинные желания, кото’ых мы стыдимся, так п’осто не выдают. – Оно пробралось за Одус и затрясло его за плечо. – Поэтому и не с’аботало п’едуп’еждение, так? Нет, вы не отшутитесь. – Шрапур толкнуло сильнее. – Гово’ите! И не п’идумывайте. На п’ямую. – Толкнуло ещё несколько раз, так что одежда съехала. – Не увиливайте, как есть! Чем бы это ни было. Гово’ите! – Одус стерпело тряску и возмущённо посмотрело на Шрапур и на помятый рукав. – Удовольствие! – Вскрикнуло раздельно в метре от него Шрапур. – От чего вы получаете удовольствие?

– Цветочек! Извините его… – Аулиа пошло останавливать Шрапур.

– Оно не обижается! – Варвина опять, но теперь неловко засмеялось. – Видите. Да оставь ты уже их, – Одус вновь потянулось к конфетам, – а то тебя в будущем обязательно разнесёт. ХА!

– Боль. – Ответило одус на пышущий жар из-за плеча. – Когда другое существо испытывает боль. – И закинуло в себя сладость. – Как мне кажется. Или уничтожение прекрасного. Но да, думаю это должно сопровождаться с болью. Причём выраженной. Слёзы, например, крик…

– И что же мне самостоятельно себе делать больно или вы будете? – Шрапур повелось за Аулиа.

– Хороши бы оба варианта.

– Эх, как скакнуло! – Притихло Варвина.

– Какое же это может удовольствие приносить, когда существо жалко? – Аулиа увидело загоревшиеся глаза Шрапур.

– По’оки мы не «азби'аем, а п'изнаём и испытываем. Боль может быть внут’енней или физической, какую п’едпочтёте?

– Вот тут и возрастает дилемма. – Сложенный фантик упал на диван. – Как вы намерены испытать удовольствие от сего действия, если само удовольствие возможно при ощущении вами недовольства?

– Вы будете п’ичинять мне мо'альную боль или физическую?!

– Любая внутренняя будет пустым звуком, я не способно вам её нанести в должной мере, так как плохо вас знаю, и мы не зависим друг от друга.

– То-то ты одно и живёшь. – Ошалело Варвина.

– А как же я само себе внут’еннюю боль нанесу?

– Откровением. Подобной, может быть, правдой. – Говорило Одус, не поднимаясь. – Страхами, чувствами, обидами. Терзаниями.

– А вы в этот момент будете хлестать его? – Аулиа обратилось прямо к Одус.

– Нет, извините, на такое я смотреть не намеренно. – Варвина затрясло головой. – И вообще считаю подобную грязь недопустимой.

– Тогда пошли вон! Лицеме’ить они считают допустимо, в'ать – допустимо, ск’ываться, бояться себя и идти у всех на поводу допустимо, а п'изнать свою сущность – недопустимо?

– Признавать нечего, если этого нет. – Толковала возмущённая пара.

– Это есть у всех! От этого не избавиться, но можно это п’и'учить и выставлять на показ только тогда, когда тебе это нужно. А не бояться, не п'изнавая себя, и отв'ащаться, себе же п'отивясь. Невозможно избавиться, не п'изнав п'облемы. Вот мы сейчас и убедимся на наглядном п'име’е. – Оно встало между Аулиа и Одус. – Хватайте меня! – И, размахнувшись, дало по сосущей конфетку щеке пощёчину.

Аулиа и Варвина схватили Шрапур и с силой приложили его на кресло. Кто-то что-то закричало, но Шрапур забрыкалось и вырвалось, упав на пол, отползя и поднявшись. Одус на мгновение вспылило, но выразилась возникшая страсть только размеренными глубокими вдохами. Вода вокруг него, казалось закипала. Оно поднялось с подлокотника, потёрло щёку и уставилось на Шрапур. Пьяное существо, отряхнувшись и поправившись, пошло на приглашение. Аулиа что-то заговорило, Варвина его подхватывало, они вставали на пути, но Шрапур отмахиваясь и отбиваясь, пробиралось к заветной цели. Возмущённая пара не в силах отступила. Одус медленно протянуло руку и крепко обхватило Шрапур за шею под затылком. Кисти сжались, и хрупкая голова даже немного наклонилась. Оно было дёрнуло руку к голове, не для того чтобы ослабить её, а только чтобы поправить защемлённую кожу, но Одус тут же остановило эту руку и подтянуло тело на себя. Повелевание происходило плавно, дабы резкими движениями не спугнуть возмущающихся и не упустить ни единого момента. Шрапур вытянулось на носочки, слушаясь сжимаемую кисть. За возникшими возмущением и злостью протеста, у него родилась улыбка на лице. Свободной кистью оно приказывало остальным стоять в стороне.

– П’одолжайте.

Одус осмотрело изогнувшиеся в его пальцах складки бледной оттёкшей кожи, развернулось и силой толкнуло тело в стену. Наблюдавшая пара мигом подскочила, что-то закричав.

– Нет! – Рявкнуло Шрапур, поправляясь. – Что-то не н’авится, две’ь там. Не согласны смот'еть, уйдите!

– Оставим их. – Варвина придерживало Аулиа, но то уже не в силах было терпеть:

– Да оно же издевается над всеми нами, а над вами особенно! Как вы это не поняли ещё? Что же вы поддаётесь. Вы-то старше, умней. Что с вами?

– П’одолжайте.

– Извините, но я не могу, против чьей-то воли. – Одус расстегнуло рукава.

– Я не п’отив.

– Я против! – Аулиа не знало, как их остановить.

– Это должно быть добровольно. – Одус отступило, освободив между сиблингами прямую линию.

– Ты опять мне будешь п’иказывать?

– Если от этого зависит твоя сохранность. – Аулиа напало на Одус. – Какого это, получать удовольствие, от насилия?

– Что вы… – Искренне испугалось Одус. – Я призираю насилие.

– Что ты несёшь?

– Оди, действительно, всё слишком далеко зашло. – Варвина подошло, расставив руки. – Всем необходимо успокоиться.

– Пр’екр’ати его тир’анить! – Крикнули сиблинги.

– Извините, но я ничего не делаю. У взрослого, аккредитованного существа всегда есть выбор, что ему делать, а чего не делать.

– Что мне дальше делать? – Шрапур растянуло руки по тумбе.

– Замолчи! – Крикнуло Аулиа и вновь обратилось к Одус. – Ты не видишь оно напилось и смеётся над всеми нами? Завтра уже будет жалеть обо всём…

– Завт’а – не буду.

– Вы же в своём уме, а оно не понимает, что делает…

– Оно полностью всё понимает!

– Если бы ты всё понимало, то видело бы, какого это нам. Какого это мне. Изначально вульгарная тема, переросла в какое-то безумие. Посмеялись и хватит. Довольно. Уже не смешно. Интерес был, я не отрицаю, но он был ко влечению. Картинкам всяческим, мыслям, желаниям постыдным. Хотите, я про себя всё расскажу, тогда вы успокоитесь? Ты хочешь показаться таким сильным или таким взрослым, самостоятельным? Каким ты хочешь сейчас выглядеть? Эта ленточка, по-твоему, что-то даёт? Как ты думаешь это смотрится? Я не вижу в этом ничего ни сокровенного, ни аморального, ни постыдного. Это просто тупо и глупо.

– Что мне делать? – Шрапур само не знало, сможет ли оно дойти до конца.

– Да заткнись ты!

– Больно. – Одус отшагнуло, остерегаясь разъярённое существо.

– И ты молчи! – Аулиа вскинуло руки, но Варвина их перехватило. – Что ты делаешь? – Шрапур не нашло острых предметов на тумбе, а бьющееся стекло лишь в другом углу кабинета. Над тумбой из стены выгибалась труба канделябра, над которой вращался энергошар. Шрапур пробежалось тонкими пальцами по абажуру и запустило кисть под шар. Проходящая энергия концентрировалась внутри шара, извергая остывающую плазму на стенки, но вода вокруг всё равно нагревалась. Закипающие пузырьки набухали на шаре, объединяясь в капли и улетали вверх. Но рука пока терпела. – Нет! – Ты издеваешься? Ты меня не слышишь? Не слышишь, что я тебе говорю? Голову туда суй, цветок, что мелочиться? Я же тебя всему учило, пока ростители работали. Я на эту руку тебе пластырь наклеивало, когда ты ползало ещё. А теперь оно выросло. Взрослым стало! Ты о себе, допустим не думаешь, а обо мне подумало? – Тепло мигом разошлось, по телу, выступая потом. – Я ведь не вижу в тебе это стройное существо со спортивными ногами, с такими утончёнными линиями и броским характером. Это видят всё они, отребье это, что использовать тебя хочет в своих целях. А ты перед ними красуешься, как будто их мнение что-то для тебя значит. – Сосуды расширились и кисть за изгибалась. – Я вижу всё тоже мелкое существо, шныряющее где-то под ногами. С твоими кривыми зубами и вечно выплёвывающее пластинку. С огромными глазами, которые азартно смотрят на меня, ожидая, когда я с тобой поиграюсь. Ты же для меня всем было. – Рука сама захотела вылезти, но тут же пальцы крепко уцепились за другой край. – Ты смотрело на меня, как на божество. Маленький детский идол, ты восторгалось мной и я не могу тебя подвести. Что ты сейчас делаешь? Вынь руку дурище, что ты делаешь? – Шрапур, сдавливая зубы, посмотрело сожалеющим взглядом на Аулиа, но тут же перевело его на Одус. – Скажите ему вынуть руку! Вы видите, оно играется, думает, что в вашей власти. Думает, что если делает это осознанно, то на самом деле само имеет власть над вами.

– Может это и так. – Одус наблюдало как дрожь охватывает всё тело Шрапур.

– Не всё ли равно кто над кем имеет власть? На что оно вам? Почему забавляетесь вы, а больно мне? Я ведь не соглашалось. – Аулиа вырвалось от Варвина и подбежало, но Шрапур тут же оттолкнуло его ногой на пол. – Ну, вытащи пожалуйста. Я умоляю тебя. Хватит! Прошу, я вас умоляю, скажите ему. Скажите, чего вы хотите, сделайте это со мной. Что угодно! Давайте туже боль, хотите – сильнее. Оно же дитя, глупое ещё. Что же вы за чудовище? Да простите вы его, меня простите. Только не молчите, пожалуйста.

Аулиа захлёбывалось на полу. Шокированное Варвина не знало куда деваться. Кисть в это время проедалась миллионами игл, ракрасневшаяся кожа начинала сворачиваться. Одус и Шрапур смотрели то друг на друга, то на Аулиа.

– И что пр’икажите делать? – Спросило одно из них у другого.

– В этом заключалось моральное страдание? – Просияло Аулиа. – Так? Я разгадало его игру. Через меня, оно думает, что пробьётся до тебя. Ну, всё, цветочек, получилось! Хватит. Посмотрите на него, оно не знает, что сказать, оно растеряно и само загнало себя в угол. Посмотрите, да у него слёзы уже наворачиваются. Ну, поймите же пожалуйста. – Оно поползло к его ногам. – Сколько вы ещё это будете делать? Остановитесь!

– Оно ничего не делает, я всё само. – Шрапур нервно затрясло головой.

– И тебе надо чтобы кожа сходила? Руки лишиться хочешь? Скажи ему вытащить руку! – Завопило в ярости оно.

– Нет! Ещё шаг и я схвачусь за ша»! Если ты, хоть что-то…

– Что? – Аулиа искала помощи. – Как ты потом набирать буквы на клавиатуре будешь? Ты на что так долго училось? Вытащи руку!

– Всё в по’я-дке. – Шрапур постаралось улыбнуться. – Ухо-ди. – Рука его уже не заботила, оно не хотело, чтобы Аулиа продолжало на это смотреть. – П’о-сти ме-ня.

Аулиа дёргалось между существами, но, не найдя спасения, выбежало в коридор. Варвина проглотило ком и, пошатываясь, вышло следом. Боль проедала нервы, вкрадываясь в сухожилья и запекая вены. Рука горела, кожа растягивалась, обнажая связки, но пальцы до сих пор дрожали. Изогнутое Шрапур сдерживало здоровой рукой трясущееся предплечье, пережимая все артерии и ожидая продолжение. Бледное лицо налило глаза кровью, вздувшаяся шея горела, губы выдавливали друг друга, а челюсти не останавливаясь тёрлись. Оно смотрело на распаханную дверь в коридор, по которому только что убежало самое родное ему существо и не заметило приближения Одус. «Для кого это было всё? Уж явно не для себя и…»

– …не для вас. – Сбитым голосом, сдерживая крик, выговорило оно. – Вам… это… п’и-ятно?

Одус подплыло, долго и не спеша приблизилось в плотную, рассматривая в глазах истинность набежавших слёз. Оно прижало хрупкое тело к стене и забросило одну ногу на тумбу. Прижало в замок над головой жертвы руку, и зажало ладонью рот, не отрываясь от испуганных глаз.

– Можете вытаскивать руку. – Шрапур мигом выдернуло ладонь, но боль не прекратилась. Крик не вырвался, сквозь перекрытую челюсть. Накопившиеся пузырьки слёз перевалили через брови и просочившись по лбу, полетели вверх. Неловкими движениями Одус сорвало бельё с обоих и притянуло тело ближе. Обхватились ногами. Таз располагался неудобно и они поправились. Одно вошло в другое. Боль всё перекрывала, не позволяя ощущать чего-либо ещё. Тогда Одус стало брать его сильней, притягивая и отдаляясь. Оно опустило руку по челюсти к шее и вцепилось в открывшиеся губы. Бешенный пульс пробивался к голове, пережимаясь мёртвой хваткой. Приглушённое дыхание усиливалось. Трясущаяся тумба повалила с себя сувениры. Картины на стенах болтались. Туфли скользили по полу, а одежда дорывалась под натиском. Больная рука прижалась к спине и когти впились в кожу. Двигалось уже не одно существо, второе подключилось, забирая инициативу. Одус отклонило голову осматривая дикое лицо. Яростно растянувшиеся губы, обнажённые клыки, искривлённые скулы, расширенные ноздри, без возможности вдохнуть и горящие ослепительные глаза. Пламя вырвалось из них и обожгло его. Спалило кабинет, поместье и целый район. Эта энергия завладела им, подняла его и несла все эти циклы. Однажды постигшее подобную силу, больше не способно вернуться в прежнее.

Энергия подпитывала его в моменты отчаянья, энергия заставляла находить в себе силы, идти до конца, проявлять жёсткость, забывать про усталость. Одус было двигателем, снабжаемым термоядерным топливом, но и двигатель должен иметь подходящие параметры. Если двигатель неспособен выдерживать топливо, то оно вольётся в другой двигатель. Власть была не гласной, обоюдной, повелительной. Кто над кем? Дающее или позволяющее давать. Накапливающее или вырывающее. Насыщающее и поглощающее. Обоюдный контроль постоянно сдерживаемого взрыва. Одус не думало, что когда-нибудь постигнет подобную энергию, что станет от неё зависимо. Главное, оно боялось когда-нибудь потерять эту энергию. Либо источник иссякнет, исчерпает себя, либо перегорит, потеряв направление. Энергию нужно подчинить, давно нужно было, но у него не хватало сил. Больше невозможно терпеть. Энергия сильнее. Я буду ни кем, если она не будет питать меня. Дороги наши не могут разойтись. Само я неспособно её контролировать, но вместе мы справимся. Я насыщаюсь сполна. Я исполню истинное её предназначение. Чтобы светоч не иссяк, а преобразовался. Переродился в большее. Оно всегда требовало от меня большего, оно этого получит. Мы идём до конца, любимое. Как мы и хотели.

Одус многие циклы сдавливало эту шею в разных кабинетах, машинах, коридорах. Прижимало тело и сливалось с ним. Оно больше не получало нужного уровня боли от Шрапур. Получало от других, но своё удовольствие выражало на нём. Шрапур было слишком прекрасно даже для него. В не ушедшей с циклами стройности, в обретённой стойкости бывшей хрупкости, оно видело свои возможности. Но возможности всегда были ограничены этим телом. Они во всём советовались, молча сговаривались и указывали друг другу. Свобода была в вариациях. Пора избавиться от оков счастья. Освободиться от них.

– Станешь ты им, а… – Спустя много циклов в том же кабинете на том же месте Одус сдавливало известное ему досконально горло.

Шрапур было больно. Больно из-за ответственности за погибающих рабочих, из-за планируемого признания с последствиями и от вмятого кадыка. Давление в голове повысилось и глаза вновь налились пузырями слёз. Оно попыталось вырваться, но Одус больше не хрупкий аспирант, одна рука его способна удержать всю имеющуюся у Шрапур силу. Оно било пощёчины и пиналось. Оно не боялось, ему было неприятно, что Одус опять за своё, что нужно вновь тратить время. Ему было не важно, снимет Одус штаны или нет и оно прекратило борьбу ожидая конца. Одус не вытерпит, не осмелится, оно лишь строит из себя сильное существо. Даже если Шрапур и потеряет сознание, как это часто бывало, Одус в страхе начнёт будить его, растрясывая. Тело набухло и размякло. Закатанные глаза помутнели. Темень напала и Шрапур потерялось.

Но Одус держало. Сначала сквозь страх, затем сквозь желание отпустить. После ещё сильней вложилось в руку, так что пальцы занемели. Оно высасывало силу из растёкшегося тела, сбрасывая кокон и расправляя крылья. Оно будет плакать, будет жалеть и не верить случившемуся, но этого не изменить. Оно свободно.

Разобравшись с данной проблемой, Одус вышло из кабинета, поправляя на ходу одежду. Возбуждение в нём только усиливалось. Село в машину, приказало трогать. До трёх ещё времени предостаточно. Нужно продолжать волноваться на счёт обрушения и следить за действиями остальных, но всё по прядку. Из прибывших трёх машин одна осталась. Через пару часов прибыла ещё одна. Существа зашли внутрь, натягивая перчатки и завязывая резиновые фартуки. Через ещё час вышли с мешками. Акулы не плавают над районами, их отпугивают сонары по периметру границы, но вдали от городской суеты об этом забываешь. Когда на горизонте лишь поля, ощущается близость к девственной, дикой природе. Так что существа инстинктивно подняли головы, погружая мешки в багажник. Химия опрыскала помещения. Вентиляторы продули комнаты. Двери заперлись, ворота перекрылись, следы растворились.

Дорога от поместья тянулась через лес, встречая перекрёстки к другим имениям, затем выходила на шоссе до района и присоединялась к вечно несущейся магистрали. Какие-то машины шли лишь по одной полосе на протяжении всего пути. Другие изредка обгоняли. Некоторые то ускорялись, то петляли, пытаясь выгодней пристроиться. Кому-то нравилось с силой задирать нос дельфину и перепрыгивать через грузовики, другие, имея одноместные вытянутые байки-пули, шли неспеша, наслаждаясь урчанием дороги. Каждое управляющее существо – водитель. У всех водителей есть права. Этот навык – незначительный аспект и если написать его на надгробной плите, то знаний об усопшем не прибавится. Но вот какой он водитель, могло бы многое о нём сказать. Вроде бы движения предельно механические: поворот руля, натяжение строп, отклонение педали. Но количество, качество, частота повторений и углы отклонений диктуют индивидуальность.

Шахматы на доске всегда двигаются, сохраняя один и тот же принцип, подчиняясь единым правилам. 64 клетки. По 16 фигур у каждой стороны. После трёх ходов образуется более девяти миллионов вариантов развития игры. Многие начинают игру со стандартных дебютов. Многие сначала садятся в транспортное средство, затем заводят его. С детства мы учимся ползать, ходить, говорить. Затем каждая новая партия идёт по своему пути. Для машин есть дороги, есть колёса, определённый объём двигателя и навык водителя. Живут существа в домах, квартирах, юртах, ямах, палатках. Спят в разных позах и разных местах, но спят. Едят разную пищу, в разное время и разных количествах, но едят. Одно существо всегда прикрывает пешки, другое ставит их вперёд, как жертв. Кто-то бережёт слонов, не разглядывая дальние комбинации на конях, другие нарочно их скармливают ради удачного гамбита. Не у всех от рождения есть ноги и руки. Не все имеют семью, дом, крышу над головой. Большинство даже не делает первого вздоха. Партия может закончиться за два хода. Может и не начаться, если правил не знать. Машина может взорваться, а может ехать, удачно перестраиваясь в свободные полосы, постоянно минуя пробки и заторы.

Иногда шахматисты не видят друг друга и не слышат. Это может быть условия соревнований, игра по переписке или особенность инвалидности. Но они могут играть с друг другом сотни партий. На дороге по утру можно заметить, как тот белый джип опять всех подрезает и пытается обогнать, но кто за рулём останется загадкой. Шахматисты за циклы, проведённые за одной доской, выучат поведение друг друга досконально. Игра уже не будет обычной аналитической головоломкой, а превратится в диалог. Важна будет и скорость ответа, и импульсивность азарта в движении фигурами. Если фигуры двигаются за игроком, то настроение соперника можно считывать по его отчаянью, по риску, по защите или излишней осмотрительности. Если он пропускает очевидные риски, то он может быть печален или озадачен. Если отдаёт свои фигуры и, не смотря на проигрыш, хочет играть ещё, он может быть влюблён. Сопернику уже известно, когда он испугается размена или на сколько далеко он продумывает своё наступление. Соперник может поддаться, чтобы не расстроить его. Победа уже не важна в таких партиях, игра идёт по другим причинам.

Водитель заболевает и умирает. Машина передаётся по наследству или перепродаётся. По утру существо уже не видит её на дороге. Его никто не обгоняет и не подрезает. Другие автомобили на подъезде в город, может и сигналят, но уже по-другому. Либо резче, либо продолжительней, но уже ни так. В шахматы можно играть с кем угодно. Но все играют иначе. Больше не будет тех самых обманных выводов фигур, бросков отчаянья и смеха до слёз, от того, что пешка не походила уже как пять ходов подряд. Игра игрой, победа, проигрыш, но всё не то.

Пройдут циклы и дорожные пробки сменятся. Дороги снесут, возведут магистрали в иные направления. Шахматы наскучат, сменятся на го, теннис, закрытые двери, карты, нарды. Может будет это велосипед, может самокат, может существо будет бежать, плыть или идти, оно может и не играть вовсе, а читать газету, ожидая очереди. Но вдруг кто-то где-то сбоку, совсем неизвестное существо, вдруг споткнётся или обернётся, на миг замешкавшись, затем растеряется ровно на две секунды, захочет пойти, но осмотрится на одну секунду и уже после быстрее продолжит свой путь. И станет теплее. Знакомая, индивидуальная комбинация. Это не оно, это не то существо, того нет, были похороны и отпевание, и это существо пойдёт уже иначе, как-то переваливаясь, но в тот миг, в момент его мешканья, в мгновение затора, тебе станет теплей. На мгновение оно вновь было здесь. Хотя бы на мгновение.

Пройдут циклы и дорожные пробки сменятся. Дороги снесут, возведут магистрали в иные направления. Шахматы наскучат, сменятся на го, теннис, закрытые двери, карты, нарды. Может будет это велосипед, может самокат, может существо будет бежать, плыть или идти, оно может и не играть вовсе, а читать газету, ожидая очереди. Но вдруг кто-то где-то сбоку, совсем неизвестное существо, вдруг споткнётся или обернётся, на миг замешкавшись, затем растеряется ровно на две секунды, захочет пойти, но осмотрится на одну секунду и уже после быстрее продолжит свой путь. И станет теплее. Знакомая, индивидуальная комбинация. Это не оно, это не то существо, того нет, были похороны и отпевание, и это существо пойдёт уже иначе, как-то переваливаясь, но в тот миг, в момент его мешканья, в мгновение затора, тебе станет теплей. На мгновение оно вновь было здесь. Хотя бы на мгновение.

Магистраль тянулась ниже у первого района, а пневмотруба огибала гору на высотных опорах. Существа обратились к левой стороне, стараясь высмотреть место крушения, но извилистые склоны всё скрыли. От шахт стояла только пыль густым туманом, да техника шумела. Капсула прошла над стройкой средней реки, пролетела между недостроенными зданиями, проектируемыми районами и выглянула на сверкающую платформу малой реки. Округляющаяся гора в дали обрывалась каньонами и крутыми склонами. Энергия с вершин выплёскивалась, в падении кристаллизуясь, застывая и вновь расплавляясь у подножья водопада. Река не доходила до жилых деревень, просачиваясь в рыхлую почву. Под платформой, далеко в сторону холодного завода тянулись высохшие трубы. От вырывающейся в пространство реки вылетали смертоносные лучи, сжигая всех рыб, случайно проплывающих над платформой. Над самыми верхними крышами начиналась запретная зона для всех транспортных средств. Лишь одна платформа нашла для себя идеальное место.

Последние деревни заканчивались в километре перед платформой, и капсула залетала под бетонную шляпу. В то время, как в городе первого района при выходе в первую очередь ощущалась лёгкость, то, выходя на станцию платформы, Дей всё сильнее сковывала невыносимая духота. Лёгкость оставалась прежней, но от повышающейся температуры, тело размякало, дышать становилось невозможно и голова шаталась. Здесь внизу, в тени, всё равно ощущалась тряска вечно пляшущих толп, доносилась не умолкающая музыка и азартные туристы, предвкушали скорейший подъём. Платформа разделялась на отсеки, придерживаемые каждый своей бетонной опорой. Через опору можно подняться наверх, но чтобы не толкаться всем сверху через целый район, под платформой протягивались металлические мостики. По ним импортировались продукты и экспортировался мусор, по дорожкам летала скорая, торопились артисты, уборщики, курьеры, интересующиеся туристы, продавцы и прочие, а уже под дорожками висели бараки. Все рабочие, выживающие на платформе мелкой работой, могли спать прямо на улице – тело не замёрзнет, но укрыться от суеты и уединиться возможно лишь в своём подвесном доме.