Текст книги "Миссия «Демо-2020»"

– В подвале в самом деле стоит хитроумная машина, – сказала Сильвия, – но на нее могут взглянуть только твои глаза, Петр Алексеевич.

– Негоже такие хитрые механизмы разглядывать кому ни попадя, пьяным бражникам, – вдруг ляпнул Афанасьев, на этот раз без малейшего наущения со стороны Сребреника, – конструкция тонкая, а вдруг что сломают, потом твоему же государству убыль будет великая.

Сильвия вторично испепелила незадачливого болтуна взглядом. Нетрудно было догадаться по выражению ее лица, о чем она думала в данный момент: какого черта Добродеев (каламбурчик) навязал на ее голову вот этого недотепу, который толком язык за зубами держать не может и развязывает его в самый ненужный момент. А когда нужно говорить, то упомянутый вербальный орган напрочь прилипает к гортани и отказывается ворочаться.

– Желаю зрить чудную машину! – объявил Петр и, не дожидаясь ответа, огромными шагами двинулся к выходу. У самых дверей, обитых ситцевой материей и выглядящих жалко по сравнению с его громадной сутулой фигурой, молодой царь остановился и крикнул: – Алексашка! Со мной пойдешь!

– Сей секунд, мин херц! – Фигура Меншикова, как по волшебству, тотчас же выросла рядом с любознательным властелином России.

Сильвия Лу-Синевна сморщила свое массивное лицо, собрав сначала, горизонтальные складки на лбу, а потом вертикальные – на переносице. Эти тектонические сдвиги на коже продолжались до тех пор, пока Сильвия не решилась и не сказала:

– Государь, видите ли, Александр Данилович, конечно, близкое, доверенное лицо, правая рука и…

Петр нахмурился и перебил:

– От Данилыча у меня нет секретов, – сказал он. – Идем, показывайте свою машину!

2

– Сюда, государь.

Чудесная система DFGG-MT2020, конечный продукт малаховского проекта «Опрокинутое небо», стояла в полутемном углу, и остаточные сполохи бледно-зеленого пламени стекали прямо по корпусу и затухали у самого пола. Петр на некоторое время застыл, а потом кинулся к машине времени и стал ощупывать ее. Меншиков наблюдал за ним. Его техническая мысль была развита существенно меньше, нежели у его государя, и потому он ограничился восклицанием, в котором просквозило полувосхищение, замешанное на сомнениях:

– Серьезная штуковина, аммиак твою в бензол!

Сильвия подняла руку, и панель на боку машины бесшумно отошла в сторону, и показалась длинная металлическая игла, тускло отсвечивающая серебром. Слабый туман, поблескивающий редкими желтыми искрами, обвивал узкое длинное тело иглы.

– Что это? – тихо спросил Ковбасюк, возникнув за плечом Сильвии. – Неужели… – Тихо! – прошипела та. – Да, это агрегат для забора генетического материала, одна из главных составляющих прибора клонирования.

«Ага, – подал неслышимый для всех, кроме Афанасьева и Ковбасюка, голос бес Сребреник, – все понятно. Если Петр Алексеевич уколется об эту иглу или вообще как-то ее зацепит, хитрая машинка получит образец его ДНК. А дальше, э-хе-хе!.. дело техники, а за ней, как вы сами понимаете, не заржавеет! Ух, ядрешки-матрешки! Как бы это сказал многоуважаемый Александр Данилович: гидропирит твою в глицерин!»

– А что это за машина? – наконец спросил Петр.

– Машина голландской конструкции для фейерверков, кои так почитаются при всех наиболее передовых дворах Европы, – не моргнув глазом соврала коварная руководительница миссии.

– Ух ты! – восхитился самодержец. – Это где ж так ковалось? Так молотом не прокуешь! Тонкая работа! Ну, братцы, – выговорил он медленно, – ну, братцы! Видал чудеса, но чтоб так… Видал у немцев в Кукуйской слободе много диковин: в доме Монса Иоганна, тамошнего виноторговца, видал ящик музыкальный, на крышке коего по дюжине кавалеров и дам, фигурки тонкой резьбы, заводят танец, когда заводят сей ящик. Как будто и сам двигается, как вот твой кораблик, – царь указал пальцем на Буббера, – но истина в том, что там – хитрые законы механики, так говорят немцы. Видел я премудрую зрительную трубку, через которую можно видеть окрестности в большом увеличении. Глянешь – вроде букашка движется, а через зрительную трубку оком раскинешь, ан нет: не букашка, а целый мужик едет на возу, в армяке, борода нечесана… да и много можно увидеть через ту зрительную трубку. Но такого!.. – Петр развел руками. – Такого видывать не приходилось. Как называется сия хитрая машина, для огненных забав, сиречь фейерверков, назначенная?

Надо сказать, что даже красноречивая Сильвия сразу не нашлась, что ответить, да и Евгений Афанасьев, как человек, который обычно за словом в карман не лез, проявил себя в этом смысле не с лучшей стороны. Выручил обычно молчаливый Ковбасюк. Он сказал, довольно ловко подделавшись под местную манеру изъясняться:

– Государь, сия машина запатентована аглицким ученым, и если мы будем раскрывать ее название без его дозволения, то будет большое неудовольствие и зело неприятно. Но если ты, государь, оценишь ее, то аглицкий ученый, быть может, станет торговать с Москвой для пущего развития ремесел и искусств. Петр хитро глянул на Ковбасюка и отозвался: – Аи, плутуешь! Ну да ладно. Подивили вы меня, к давно никто не удивлял! Ну что же! Ты, – он показал на Сильвию Кампанеллу Лу Синь фон Каучук, – будешь отправлена в Посольский приказ[7]7
  Посольский приказ – аналог Министерства иностранных дел до петровских реформ.


[Закрыть], дабы вести переговоры с иноземцами о делах торговых и военных. Ты, – он глянул на Пита Буббера, который усиленно щурился на русского царя, – отправишься в Прешпург, будешь обучать моих потешных военным ремеслам и кораблестроению. Тебе же, – сказал он Ковбасюку, – отправиться надлежит в зверинец князя-кесаря Ромодановского Федора Юрьевича, дабы учинить там науку зверям, кои могут быть полезны для наших дел и потех.

После этого он перевел взгляд на Афанасьева и что-то хотел добавить. В тот же момент его ладонь коснулась машины времени, и Петр, коротко вскрикнув, отдернул руку. На его ладони виднелась небольшая ранка, оплывавшая кровью. Сильвия выступила вперед и решительно заявила:

– Государь, я же предупреждала, что эта машина неведома тебе и твоим подданным, так что следует обращаться с ней со всей осторожностью, дабы не приключилось неприятностей. Петр махнул рукой:

– Да какая это неприятность? Так, пшик, ерунда. Вот на прошлой неделе один псарь напоролся на кол, насквозь прошило его тем колом, и ничего – выжил, что там трепать о какой-то царапине, которую даже слободская баба не заметила бы! А машина ваша дивна! Нельзя ли посмотреть, как устроена она?

– Боюсь, что это никак невозможно, – решительно вмешался Афанасьев, похолодев от одной мысли, что Петр может приказать влезть внутрь с помощью традиционных в России подручных средств, как-то лом или кувалда. Бесспорно, распотрошить систему было возможно, но последствия ее не ограничились бы тем, что вся миссия «Демократиза-тор-2020» во главе с хитроумной Сильвией фон Каучук не смогла бы попасть назад, в исходный 2020 год после Рождества Христова. Отнюдь нет!.. Потрошение машины высвободило бы такие силы, которые подняли на воздух всю Москву с городками и прилегающими слободами и деревеньками. Последствия исторического плана, вне всякого сомнения, были бы чудовищными.

Петр повернулся к нему:

– Это почему же?

– А очень просто, – с отчаянной решимостью ответил Афанасьев, припоминая, что то, что он сейчас скажет, уже звучало в одном известном (но никак не Петру) романе: – Конечно, эта машина очень любопытна, но если ты, государь, вздумаешь ее осматривать и проверять, что у нее внутри, все это может кончиться печально… Как если бы ты, государь, захотел посмотреть, что внутри у меня, и велел бы вот, скажем, Александру Даниловичу узнать мое устройство. Боюсь, что в таком случае это кончилось бы для меня очень грустно. И ему снова показалось, что Петр как клещами Охватит его за ухо и притянет к ответу, говоря, что такие доводы царю уже приводили[8]8
  Афанасьев имеет в виду сходный эпизод из романа Алексея Толстого «Петр » с участием Анны Монс и самого Петра.


[Закрыть]. Ну да, вспомнил, откуда это!..

К счастью, Петр никак не мог читать сочинений Алексея Николаевича Толстого о своей собственной персоне. Он повернул голову, по-собачьи склонив ее к плечу, и только тут Евгений окончательно убедился, что царь находится под весьма устойчивым влиянием Ивашки Хмельницкого. Петр потянул носом, развернулся и пошел к выходу. Впрочем, уже очутившись в дверном проеме, он дернул плечом и бросил:

– Завтра пошлю за вами, никуда не съезжайте от Боборыкина. Мое последнее слово!..

Через минуту голоса царя и бесшабашной свиты послышались уже снаружи, кто-то крикнул: «Гей, пошли, ледащие!» – а потом звонкий голос Алексашки Меншикова добавил, раскатившись на все близлежащие окрестности темной, глухой, пустынной по ночному времени московской улицы:

– Хрррррр, да-а-а-авай, гидрокарбонат хлора, дурень!

3

– Н-да, – протянул Афанасьев после того, как вопли веселой свиты стихли вдали, а сверху послышался сдавленный стон боярина Кузьмы Егоровича

Боборыкина: «Господи, отведи злобы и напасти от раба твоего!..» – Веселый царь. А что это вы там делаете, уважаемая Сильвия?

Та подняла глаза. Вид у нее был весьма довольный. Пит Буббер прямо-таки по-петровски склонял голову то к одному, то к другому плечу и коротко раздувал ноздри, глядя на удовлетворенное лицо руководительницы миссии. Наконец он присоединился к Афанасьеву:

– Нет, в самом деле, а что вы там такое делаете?

– А что, разве не видно? – отозвалась та, совершая какие-то хитрые манипуляции с одним из хитрых приборов системы. – Отправляю образец ДНК Петра, только что полученного непосредственно здесь, на анализ, обработку и клонирование полноценной особи, соответствующей образцу генотипа.

Воцарилось молчание. Потом Афанасьев кашлянул. Но первым задал свой вопрос бывший таксидермист Ковбасюк. Он сказал:

– Простите… вы хотите сказать, что, когда царь Петр поранил обо что-то руку и пошла кровь… это «что-то» оказалось…

– Совершенно верно, – невозмутимо ответила Сильвия, – он порезал руку о проекционную иглу лисбогенетического квадриллятора, проще говоря, аппарата, берущего материалы для последующего клонирования сообразно взятому образцу ДНК.

Афанасьев даже зажмурился, настолько он не ожидал услышать это. Хотя прекрасно отдавал отчет в том, ЗАЧЕМ они сюда прибыли. Просто у него пока что не уложилось в голове, что это будет прямо вот так сразу.

– Да, – повторила Сильвия, – нам необычайно повезло, и я не понимаю кислого выражения ваших лиц, уважаемые мужчины. По-моему, вы с самого начала знали, зачем мы сюда направлены, а теперь строите из себя невинных агнцев, что ли? Кажется, Астарот Вельзевулович достаточно разборчив, чтобы не останавливать свой выбор на первых встречных.

– То есть вы хотите сказать, – проговорил Евгений, – что в нашем распоряжении есть все, чтобы клонировать второго царя Петра и при известном везении или стечении обстоятельств заменить им ПЕРВОГО?!

– Рада, что вы верно оцениваете ситуацию, Евгений Владимирович, – холодно ответила та.

Афанасьев растерянно посмотрел на своих сотоварищей. Буббер улыбался с преувеличенной развязностью, но было видно, что он сам несколько огорошен всем происшедшим, включая сюда же проверку царем Петром их навыков и умений. Ковбасюк неопределенно улыбался, поводя левым плечом. Афанасьев спросил:

– И что же, Сильвия Лу-Синевна… сколько потребуется времени, чтобы получить… гм… двойника нынешнего царя Московии?

– По моим расчетам, все должно занять около трех суток, плюс-минус десять часов, – ответила фон Каучук.

– Трое суток… а что же дальше? В будущем?..

Никто не стал отвечать Евгению. Сложно ответить, что будет в будущем, даже если находишься в далеком и таком неясном, таком парадоксальном Прошлом своей собственной страны.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
«Слово и дело!»

1

На следующий день во двор дома боярина Боборыкина въехал возок, запряженный парой гнедых, и несколько конных всадников с саблями наголо в зеленых, немецкого покроя кафтанах и треугольных шляпах. Передний, спешившись, гаркнул во все горло:

– По повелению царрррря!.. Лица, именуемые Петр Буббер, Сильвия фон Каучук, немецкого звания и рода, Евгений Владимиров Афанасьев и еще тот, кто прозывается Ковбасюк, зело со зверями дружный и согласный, – живо за мной к государю! Видеть желает означенных сих лиц!

Показалась заспанная физиономия боярина Боборыкина. Кузьма Егорыч, путаясь в длинной, почти до пят, мятой ночной рубахе и одной рукой невольно придерживая бороду, спросил:

– А… мне?., это…

– И тебе, Кузьма Егоров Боборыкин, тоже велено явиться в Прешпург, а мне велено вас сопровождать.

– А кто ж ты таков?.. – нерешительно начал боярин, но был немедленно перебит на полуслове раскатами молодецкого баса:

– Государрррь ждет!

После этих грозных слов боярину ничего не оставалось, как покорно подчиниться, втиснуться в свою спальню и натянуть на себя платье, которое, как полагал сам боярин, приличествует надевать на прием к особам царской крови. То, что Кузьма Егорович находился во власти позорного заблуждения, выяснилось уже в ближайшее время и настолько наглядно, что боярин, верно, запомнил это на всю свою (не слишком, верно, затянувшуюся) жизнь. Но это для истории уже не важно, так что об этом более не будем.

Сильвию фон Каучук, хитрого Пита Буббера по прозвищу Крепкий, а также Афанасьева и Ковбасюка погрузили в возок и повезли то ли в Преображенское, то ли в Прешпург – пред очи царя.

Как оказалось, путь держали именно в Прешпург.

По пути Афанасьев спросил:

– А что там с клоном царя?

Сильвия строго взглянула на него и ответила:

– Процесс пошел, как говорил известный реформатор новейшей истории Михаил Горбачев. Пока что формируются основные признаки особи.

При слове «особь» Афанасьев содрогнулся и почему-то вспомнил своего давешнего начальника Серафима Ивановича Сорокина, которого его злобная супруга, Лариса Лаврентьевна, тоже в порядке семейной критики именовала «особью», а также иными терминами, не для печати. Даже страшно представить, думал Евгений, ЧТО может формироваться там, в нижней горнице боярского дома Боборыкиных.

Прешпург оказался не бог весть какой крепостью– невысокие стены, укрепленные сваями, на углах – башни с бойницами, крепость обнесена рвом, в котором не задержался бы и пятилетний ребенок. Сплетенные из гибкого ивняка фашины и мешки с песком ловко прикрывали ряды бронзовых пушек, единорогов и короткоствольных, надменно задравших стволы мортир. Над воротами, через которые следовало въезжать в крепость, виднелась главная башня, на которой играли куранты на колоколах.

Возок с туристами-миссионерами из демократического будущего, сопровождаемый всадниками, споро въехал в Прешпург. Со стен, кривляясь, извиваясь в бойницах и похотливо обнимая станы пушек, свесилось несколько асоциальных типов в немецком и голландском платье. Они кричали что-то вроде: «Халът, смирррна! Форвертс! Фф-ф-ф, глюпая сволошшь! Нихт клопфен!» Все были безобразно пьяны.

Посреди крепости стояло довольно неуклюжее громоздкое строение – так называемая столовая изба. Казавшаяся снаружи бревенчатым мешком, непригодным для обитания, внутри она, как выяснилось чуть позже, была весьма вместительна и даже уютна, вмещала человек пятьсот– шестьсот со всеми вытекающими – пьянством, блудодейством, драками и шутовством.

На входе стояли два немецких мушкетера, позади которых маячили вполне русские физиономии двух потешных из Преображенского полка царя Петра. Они осуществляли, выражаясь современным Афанасьеву языком, фейс-контроль.

Евгений, Сильвия и прочие вступили в столовую избу царя Петра.

Посреди палаты, размалеванной неприличными сюжетами из греческой мифологии вперемешку с русским лубком, стоял здоровенный трон, на котором сидел сам Фридрихус, король прешпургский, в медной короне, криво сидящей на крупном выпуклом черепе, обсаженном редкими серыми волосами. На потешном короле была мантия на заячьем меху, надетая поверх белого кафтана. Он свирепо сверкал глазами, гремел здоровенными шпорами на ботфортах и перекидывал в зубах длинную глиняную трубку.

Афанасьев даже не сразу узнал в этом размалеванном, карнавально-свирепом властителе Федора Юрьевича Ромодановского, хозяина Москвы и главу Преображенского приказа. Тем не менее это был именно он. Рядом сидели бояре и окольничие, из которых многие приходились боярину Боборыкину дальней родней. Тут же торчала длинная фигура в простом капральском камзоле, и в этой нелепой фигуре угадывался сам царь Петр. Он стоял, преклонив одно колено перед потешным королем Фридрихусом и, чуть покачиваясь, ехидно ухмылялся. Заметив эту улыбку, Ромодановский гневно гаркнул, и Петр тотчас же отскочил, изображая испуг и покорность. Стоявший возле молодого царя карлик оскалил желто-черные лошадиные зубы и дернул Петра за рукав, тот отмахнулся, и карлик полетел куда-то в гущу чопорных бояр, поджимающих губы.. Кто-то задавленно ахнул, карлик заржал, а Ромодановский-Фридрихус заорал:

– И чтобы передо мною зело смирны были!..

И прибавил кое-что из пышных оборотов, характерных для речевой манеры благородного Александра Даниловича Меншикова.

«Дурдом, Владимирыч! – зашевелился Сребреник, когда вся четверка путешественников оказалась пред гневными очами Фридрихуса и любопытствующим взглядом Петра, тем временем вернувшегося к подножию трона. – У нас, конечно, тоже власти не сахар, взять хотя бы старину Нэви Буша-третьего или замечательного политического деятеля Ельцина Бориса Николаевича, дирижирующего оркестром… Но чтобы так – да-а-а-а! Таких затей не видывал, наверно, и мой давний предок, хе-хе, который вселился в Иоанна Васильевича».

– Да уж, – процедил сквозь зубы Афанасьев и тут же услышал голос потешного короля Фридрихуса, который обращался к ним со следующей занимательной речью:

– Понеже нам стало известно, что вы искусны в разных ремеслах и горазды выкидывать штуки, то рассудили мы взять вас на службу. Может, вы все и окажетесь ворами и бунтовщиками, сеять смуту способными, и тогда милости просим на дыбу. А на дыбе, как известно, все откровенны, аки дети. Подписан державный указ о назначении всех вас четверых на следующие должности. Читай! – сделал он знак пьяному дьяку, стоявшему чуть поодаль.

Под облачением чтеца ясно рисовались контуры бутыли, к тому же он был бос и перепачкан то ли в дегте, то ли в ином дурно пахнущем веществе, но это никого не смущало. Позже оказалось, что дьяком, читающим указ, прикинулся не кто иной, как Автоном Головин, воевода, произведенный в генералы и обучающий потешных Преображенского полка различным экзерцициям, проще говоря, строевой подготовке и обращению с оружием. С оружием генерал Автоном Головин обращаться умел, а вот с Ивашкою Хмельницким не совладал, отчего и был немилосердно подпоен, а теперь, пошатываясь и икая, читал «королевский» указ:

– «…повелеваю взять того Петра Буббера в потешный батальон Преображенского полка бомбардир-капитаном, отдав ему под начало роту пушкарей, и учинить ему оклад: денег по пятидесяти рублев… и на полное довольствие хлебом, вином и иными… ик!.. А как начнется закладка на корабельной верфи на Яузе, перечесть туда с окладом… ик!.. и прочая».

Далее речь пошла о Ковбасюке. Его назначили смотрителем в потешный зверинец, приписав к батальону Преображенского полка и дав оклад, близкий к капитанскому. Сильвия фон Каучук, как и полагается руководителю миссии, получила, как показалось первоначально, самое высокое назначение – должность в Посольском приказе, местном аналоге МИДа. Правда, денег ей полагалось меньше, ибо:

«…учитывая ее принадлежность… Ик!.. к женскому полу и понеже… ик!.. (Головин выпил еще немного и стал глотать уже не слова и слоги, а целые строчки) вдвое меньше противу мужеского оклада, а именно по пятнадцати рублев… а также платьем немецким и голландским, табаком и кофеем».

Знатная феминистка качнула своим могучим бюстом. Как!.. Какого-то Буббера, грозу одиноких американских старушек, назначили начальником над пушкарями, а потом обещали перевести на верфь, а ее, руководителя миссии, приткнули на какую-то секретарскую должность – подьячим в Посольский приказ, пыльные бумажки перекладывать да чернила изводить, сжирая казенные денежки. И ничего, что никто из участников «Демократизатор-2020» не собирался работать согласно зачитываемому указу.

Ничего! Порядок есть порядок, да и где справедливость?! Что это еще за урезание денежного довольствия вдвое по причине принадлежности к женскому полу? Это же чистейшая дискриминация, для борьбы с которой она, Сильвия, и прибыла сюда, и она не потерпит, чтобы…

Неизвестно, что еще наговорила бы желчная гостья из будущего, не схвати ее Афанасьев за руку и не одернув. И тут речь пошла о нем самом.

– Ик!.. «Афанасьева Евгения направить управителем фейерверков, приписав под начало Федора Зоммера и генерала Франца Лефорта, ведающего распре… ы-ык!.. велеть».

Окончательно скомкав финальную часть указа, Головин громко всхрапнул, махнул на всех рукой и тут же повалился спать прямо у подножия трона. Ромодановский досадливо отпихнул незадачливого пьяницу, поднял налитые кровью глаза на Афанасьева, Сильвию и сотоварищей и выговорил:

– Все поняли? С завтрева потребно начать несение службы, вменененной вам. А теперь шумству быть потребно! Э-эй там!

Сильвия Лу-Синевна снова хотела организовать акцию протеста, открыла с этой целью рот, но тут к ней подошел Алексашка Меншиков, уже навеселе, со сбившимся на бок рыжим париком и с громадной чашей в руках, подал ее новой служащей Посольского приказа со словами:

– Его величество жалует вас чашею венгерского! Э, нет, гидрид-ангидрид, так не п-пойдет! От царской чаши отказаться нельзя.

Окончательно запутавшись в русских царях, потешных королях и их дурацких подданных, Сильвия приняла чашу и принялась пить, наплевав на все свои правила, а Алексашка фамильярно хлопал ее по плечу, время от времени попадая по бюсту, и поздравлял с назначеньицем. В ушах Афанасьева и компании (тоже оделенных тарой для выпивки) звенели громоздкие химические термины.

2

В шпейзезале – столовой палате – дома Франца Лефорта дым стоял коромыслом. Сам хозяин, бойкий пухлый швейцарец, сидел во главе стола и отдавал разнообразные распоряжения по смене блюд и вин. Единственный из всех он выглядел трезвым, хотя, вероятно, таковым не являлся.

Гости из XX века торчали тут же, за столами, в натопленной двумя огромными каминами палате, и вели непринужденный разговор:

– Х-хороший такой домик.

– А потом у него еще лучше домик… еще лучше будет, говорю, – насмешливо сказал Афанасьев. – Я видел дворец Лефорта в нашей, современной Москве. Его начнут строить только через пять лет.

– Гы-де? – заинтересовался хмельной Ковбасюк.

– Тебе что, точный адрес назвать? В Немецкой слободе, конечно, на Кукуе, как они тут говорят. Между Садовым и Третьим транспортным кольцом по Спартаковской улице и Гаврикову переулку.

– Это где была железная дорога, а теперь построили голографические аттракционы? – сонно простонал Ковбасюк.

– БЫЛА? Она только будет лет через черт знает сколько… А аттракционы построят в две тысячи десятом году, по-моему. Пока мы тут на отдых разместились, так сказать.

– Отдых… – вымолвил Ковбасюк и упал под стол, составив компанию уже находящимся там неизменному попу Бульке и еще двум каким-то чрезвычайно утомленным людям.

Утомиться было отчего. Гулять по ночам во дворце Лефорта, что на Кукуе, в Немецкой слободе, умели и делали это на широкую ногу и по полной, а то и расширенной программе. Неотъемлемой частью этой программы являлось, разумеется, потребление вина и водки в неограниченных количествах, пляски у столов, на столах, а порой и под столами, а также шутовской ритуал, посвященный эллинскому богу Вакху, или римскому Бахусу. Последний, как известно, тоже был не дурак выпить.

Пит Буббер, уже в новом зеленом кафтане Преображенского полка, наклонился к Афанасьеву и произнес:

– Сдается мне, что заменить вашего царя Петра нашим клоном будет не так уж и сложно, если учесть, как они тут все напиваются, а? Это ж уму непостижимо! Наверно, наутро себя и в зеркало никто не узнает! И вот этого царя потом назвали Петром Великим, да?

– А вот прикрой-ка рот! – обиделся Афанасьев. – Ваши деятели, которых возвели в великие, тоже не отличались примерным поведением, что Джордж Вашингтон, что Франклин.

«Да ладно тебе, у-ух!.. Владимирыч, – затрепыхался неврастеничный бес Сребреник, – даже я в ужасе. Нет, ты посмотри, ты только посмотри на эту процессию!»

Посмотреть и в самом деле было на что. Появившаяся в дверях палаты процессия медленно шла вдоль столов. Возглавлял шествие патриарх Всешутейшего и Всепьянейшего собора Никита Зотов. На нем было шутовское подобие патриаршей ризы с нашитыми на ней игральными костями и картами, а на трясущейся голове красовалась жестяная митра, увенчанная голым Вакхом. В одной руке всешутейший держал посох, украшенный голой Венерой, а в другой – два скрещенных чубука, которыми он, икая, благословлял всех собравшихся. За «патриархом» валила пестрая толпа завзятых пьяниц и обжор – это был так называемый конклав из двенадцати архимандритов и кардиналов, все вперемешку, шатаясь и перехватывая друг у друга «священные сосуды», коими служили кружки с вином, фляги с медом и пивом; вместо Евангелия же волокли погребец, открывающийся наподобие книги. В нем дребезжали склянки с водкой. Вместо ладана курился табак. Здоровенный «архимандрит», детина с красной рожей и вдребезги пьяный, нес кадило и, угрожающе им размахивая, во всю глотку орал «гимн»:

Как в поповском саду, ууух, ууух,

Потерял я дуду, у-у-ух, у-у-ух!!

Искупался в пруду, ухх, ухх,

И нашел там… —

и так далее, непечатным меншиковским слогом.

Прочие подпевали, подтягивали гнусавыми, блеющими и фальшивыми голосами, каждый в меру своих музыкальных способностей.

– Думается, что такими темпами они быстро повалятся под столы, – заявил Буббер, который, впрочем, сам вряд ли мог похвастаться трезвостью, а от окончательного падения спасался тем, что примерно две трети оказывающегося перед ним бухла выливал под стол, прямо в пасть какому-то кутейнику, который забавлялся тем, что ползал под столами на четвереньках и кусал всех за щиколотки и колени. Верно, делал он это не в первый раз, потому что примерно половины передних зубов у него не было.

– Мне, честно говоря, не по себе, – сказал Евгений. – По-хорошему, нам ждать еще два дня, пока завершится процесс клонирования, а уже первые сутки… бррр! Нет, я тоже иногда люблю выпить и подурачиться, но чтобы так! Черт знает что!

«Попрошу без кивков в мой адрес», – отозвался бес Сребреник.

Захмелевшая и потому утратившая большую часть своей профессиональной спеси Сильвия фон Каучук тем временем расположилась в знатной компании: слева от нее сидел сам Петр, бледный, сильно навеселе, а напротив торчал Алексашка Меншиков. У эюго рожа была красная и лоснящаяся, под цвет ярко-рыжего парика, в котором традиционно красовался Александр Данилович. Здесь шла дискуссия, которая должна была определить судьбы мира. Не хватало разве что Брюса Уиллиса, штатного спасателя этого самого мира.

– Петр Алексеевич, – говорила Сильвия, – ваше государство велико и обильно, но порядка в нем нету…

– Где-то я это уже слышал, мин херц, – влез Алексашка и, секунду подумав, прибавил: – Едри твою в двуокись углерода…

– Прежде всего, я считаю, что ваше государство нуждается в смягчении нравов, а это прежде всего характеризуется отношением к женщине. Русские не считают женщину за человека, я слышала, что своих жен вы бьете кнутом, палками, всячески оскорбляете и понукаете ими. Да что простая женщина!.. – продолжала Сильвия, украдкой заглянув в конспект речи, подготовленный ею еще в 2020 году. – Даже высшая знать, даже женщины из царского дома принуждены подвергаться дискриминации…

– Чему-чему?

– Дис-кри-ми-на-ции, – по слогам выговорила Сильвия, не для лучшего усвоения этого слова, а оттого, что она сама нетвердо его произносила по причине выпивки, – это слово латинского происхождения, dscrmnato – «различение, умаление». Это все очень просто. Вот, к примеру, вы дали мне денежный оклад вдвое меньше против того, какой был бы, будь я мужчиной. Отчего так? Ведь я знаю и умею ничуть не меньше любого мужчины, а то и много больше.

Петр слушал не перебивая.

– А почему? – поставила вопрос ребром Сильвия.

– Потому что баба, – брякнул Алексашка.

– Вот именно!!!

– Все, что говорит эта фрау, не лишено целесообразия, – заявил хмельной Лефорт, поправляя парик. – Между прочим, мин кениг Петер, я и сам подавал вам идеи, сходные с теми, что излагает фрау фон Каучук. Положение женщин в России в самом деле ужасающее.

– Если я буду думать о бабах, – заявил Петр, – то когда же думать об армии, о казне, которая пуста, о торговле и о том, что лес, пенька, конопля, прочие товары, которые могли бы принесть великий достаток России, гниют на архангельских складах, потому что купцы не хотят торговать с иноземцами? Нет, Франц, не об этом должны мы думать!

– Правильно, мин херц, – сказал Меншиков, – бабе дай волю, она тебя самого сожрет с потрохами, это как пить дать. Бей бабу молотом, будет баба золотом, как говорил один мой знакомый дьячок, пока его не отправили на поселение в Сибирь.

– А вот скажите, Франц Яковлевич, – обратилась к Лефорту Сильвия Лу-Синевна, – в вашей родной стороне к женщинам такое же отношение?

Лефорт поморгал, поправляя парик.

– Видите ли, – наконец сказал он, – Петер прав в том, что не об этом сейчас потребно говорить, не это устранять. Дойдут руки – будем делать, будем ставить хорошие законы промеж плохих, а потом и вовсе их заменим!

– А то я слыхал, мин херц, аглицкие купцы сказывали, – встрял Алексашка, – что у них на троне много лет назад сиживала самая натуральная баба, аглицкая королева. Так и что же? Та королева поссорилась по своим, по бабьим, делам с другой королевой, правившей по соседству, а потом взяла эту, другую, правительницу под стражу и велела отрубить ей башку[9]9
  Просвещенный Александр Данилович имеет в виду английскую королеву Елизавету и шотландскую королеву Марию Стюарт.


[Закрыть]. Допрыгались, значитца!..

– Так это же обусловлено историческими факторами!.. – заколыхалась от негодования Сильвия. – А сколько злодеяний было совершено, когда на троне сидели мужчины!!!

«Исторические факторы» Алексашку не проняли. С его стороны летели восклицания:

– …триманганат калия!.. А потом это бабское правление закончилось тем, что следующему аглицкому королю тоже отрубили голову в отместку за выходки его мамаши!

Эрудированная Сильвия, конечно, могла сказать Меншикову, что Карл Первый, которого обезглавили во время Английской буржуазной революции, не имел никакого отношения к Елизавете Первой, напротив, он был внуком Марии Стюарт, однако Алексашка уже зарвался и понес такую околесицу, что прерывать его казалось делом бесполезным. Кончилось тем, что Петр треснул его кубком по голове, и тот немного угомонился. Только когда Сильвия снова взялась за свои феминистские штучки, в разговор вступил Лефорт, Петр с интересом слушал, а очухавшийся Алексашка снова вовсю сыпал «химическими» словечками. Усугубил ситуацию подскочивший сбоку пьяный карлик-шут в громаднейшей турецкой чалме из рогожи с пришитым спереди свиным ухом и заоравший: