Текст книги "Ее настоящая жизнь"

Это и был доктор Дорн, ее доктор Дорн, человек, которого она любила и который упорно не желал делиться с ней тайной своего происхождения.

И говорить, из какого же литературного произведения он пришел.

Но от этого она доктора Дорна, своего доктора Дорна, любила не меньше, а, вероятно, даже больше. Раз не говорит, значит, у Жени на то свои причины, причем весомые.

И наверняка он не был доктором Дорном, Евгением Сергеевичем, а присвоил это имя, позаимствовав его у чеховского же персонажа из «Чайки».

Хотя таковым сам не являлся – Нина когда-то тайно от Жени побывала в «Чайке» и убедилась, что подлинный доктор Дорн – не ее, тот и выглядел иначе, и по характеру был совершенно другим человеком.

Этот вопрос довлел над их пусть и не самыми простыми, но сердечными отношениями, но в этот момент Нина была ужасно рада видеть доктора Дорна, ее доктора Дорна, или просто Женю (и пусть в реальности у него другое имя, хотя, спрашивается, в какой реальности?). После завершения этого утомительного, долгого, но такого классного путешествия Нина была крайне рада видеть своего любимого.

Но все равно не понимала, откуда он тут взялся – семь минут назад, когда она уходила в мир «Лолиты», его в «Книжном ковчеге» не было: доктор, подобно легендарному коту, гулял сам по себе, то исчезая, то появляясь, и Нина давно приучила себя не задавать вопросов.

Ответов все равно не было.

Ведь время он проводил не у другой женщины, а в других литературных вселенных.

Хотя ведь и там у него вполне могла иметься другая женщина, причем даже и не одна!

Нет, и о чем она только думает?

– Добрый вечер, Женя! – ответила она и, подойдя к доктору, своему доктору, поцеловала его.

Отметив, что ее любимый доктор выглядит усталым и встревоженным.

– Спасибо за чай! – произнесла она, прекрасно зная, что задавать вопросы не имеет смысла: доктор на них ответа не даст, и они только в очередной раз поссорятся.

Если захочет, сам ей все расскажет. А вот если нет…

Значит, у доктора, ее доктора, будет одной тайной больше.

– Я вот и пирожных тут прихватил, – произнес он, подавая ей на тарелочке замечательные кондитерские изделия, от которых у Нины тотчас слюнки потекли.

Откуда он их только принес – явно не из близлежащего супермаркета! А судя по всему, из литературной вселенной, откуда, как и она сама, вернулся обратно в «Книжный ковчег».

Прихватив при этом пирожные – для нее.

Интересно только, из какой?

Вообще-то все, что она пыталась принести с собой из литературного мира, за исключением одежды, которая была на ней, исчезало, как только она переступала порог портала.

Причем именно что своего портала – ведь это был ее «Книжный ковчег».

А вот у доктора Дорна, который отчего-то мог приносить с собой все, что ни пожелает, в Москве имелся собственный – она там бывала и убедилась, что выглядит он совершенно иначе, представляя собой огромный книжный магазин, где, однако, в подсобном помещении находилась неприметная дверь, за которой и располагался портал для путешествий в литературные вселенные – портал ее Жени.

Но так же как через этот портал входить и выходить мог только он, – или тот, кого портал пропускал еще, – через ее портал входить и выходить могла лишь она сама.

Ее саму портал Жени, к примеру, не пускал, хотя она пару раз и пыталась.

А вот он вполне себе мог шастать через ее – что за неравноправие такое, собственно?

Да и литературные персонажи вообще-то не могли проникать из своих миров в этот, а вот доктор Дорн, ее доктор Дорн, таковым, собственно, не являвшийся, вполне себе мог.

Как всегда, он от всех отличался. За что она его и любила, причем так сильно!

– Отлично, большое спасибо! – ответила Нина и, схватив одно из пирожных, тотчас отправила его в рот.

Изумительно! Принесенные из литературной вселенной пирожные-безе сохранили свой небывалый вкус. Там все было вкуснее, правда, также и калорийнее – не следовало бы ей объедаться сладким.

Однако, не вытерпев, Нина тотчас взялась за второе пирожное.

– А как твое прошло? – спросила она, пытаясь вспомнить, как долго не видела Женю.

Ну да, несколько месяцев, причем не тех, которые она провела в «Лолите» (ведь в ее мире прошло всего семь минут!), а несколько месяцев в этом самом ее мире.

Он где-то пропадал, занимаясь тем, о чем упорно не хотел ей поведать, и Нина уже смирилась, что расспросами тут не поможешь.

Но все равно спросила – хотя бы из чистой вежливости.

Ну, и, конечно, из любопытства.

– Ты чай-то пей, а то остывает, – произнес доктор Дорн, посверкивая стеклами своего чеховского пенсне, и Нина, едва сдержав вздох, поняла: нет, и в этот раз он ей ничего не скажет, хотя сам пожелает узнать мельчайшие подробности ее литературного путешествия.

Неужели все мужики такие – даже из литературных миров?

– Тебе ведь тоже налить? – произнесла Нина, прекрасно зная, что доктор предпочитает кофе.

Но, слушая ее рассказы, обычно пьет заодно с ней чай.

– Нет, не надо, – ответствовал тот и нахмурился.

Нина, отказавшись от мысли взять еще одно пирожное, прошла к столу, села на табуретку и, помешивая чай заботливо предложенной доктором Дорном, ее доктором, ложечкой, не удержалась:

– Я же вижу, что что-то случилось, Женя! Только не говори, что все в порядке, все равно не поверю. И не переводи разговор на мое путешествие. Я о нем потом как-нибудь поведаю, потому что все прошло занятно, сумбурно, но вполне успешно. Даже, можно сказать, более чем. Гумберт Гумберт до Лолиты не доберется теперь никогда!

Некое подобие слабой улыбки возникло на лице доктора, и он сказал:

– Ну, там, куда ты попадаешь, Ниночка, всегда все в порядке. В отличие от моих вояжей…

Продолжая помешивать чай в чашке, девушка решительно произнесла:

– Женя, тебе нужна помощь, и не отказывайся ее принять. Или ты мне не доверяешь?

Звучало почти так же, как сакраментальное «Ты меня уважаешь?», да и суть, вероятно, была примерно та же.

Доктор, взяв с тарелочки пирожное (хотя обычно никогда себе такого не позволял, дозволяя Нине слопать все то, что принес из своего путешествия, в одиночку), надкусил его и тщательно прожевал, явно о чем-то размышляя.

Нина, отпив чай, не торопила его. Потому что это все равно ни к чему бы не привело.

Наконец, прожевав пирожное и посмотрев на нее так, что девушке стало не по себе, доктор, ее доктор, вдруг произнес:

– Мне нужна твоя помощь, Ниночка.

Девушка почувствовала, что начинает мелко дрожать. Если Женя решился-таки попросить ее о помощи, значит, дело плохо.

Не исключено, даже очень плохо.

Однако реагировать на эти его слова эмоциями явно не стоило, потому что беде это точно не поможет.

– Давай я сделаю тебе кофе, а ты садись, – велела девушка, и доктор, который обычно во время их бесед после ее очередного возвращения всегда стоял, согласно кивнул.

Это-то и озаботило Нину больше всего. Поэтому, снуя около кофеварки, она размышляла над тем, что же произошло.

И чем она может помочь Жене.

Наконец, подав ему чашку с дымящимся черным, обжигающе горячим (какой он только и пил) кофе, Нина поставила рядом тарелочку с его же пирожными.

Вообще-то предназначенными для нее самой, но в данной ситуации она была готова отдать их все Жене, лишь бы…

Лишь бы он только заговорил!

И доктор, ее доктор, отхлебнув кофе, сняв пенсне, отчего сразу стал выглядеть старше и беспомощнее, именно это и сделал.

– Кофе, как всегда, отличный, Ниночка. Намного лучше того, что подают в…

Он явно хотел назвать литературный мир, в котором кофе был не так хорош, однако удержался и взглянул на девушку.

В его взгляде было столько муки и отчаяния!

Взяв его руку в свои ладони, девушка произнесла:

– Ну Женечка, не молчи!

Доктор, кивнув, осторожно высвободил свою руку, водрузил на нос пенсне и промолвил:

– Да, я все расскажу, тем более думаю, что у нас не так уж много времени. Они могут в любой момент нагрянуть сюда, разыскивая меня.

– Кто они, Женя? – требовательно спросила Нина. – Сюда никто просто так не может нагрянуть, это мой «Книжный ковчег»!

Доктор, вздохнув, ответил:

– Ну, «Книжный ковчег», положим, и твой, Ниночка, а ведь портал их!

Нина поняла, о ком идет речь – о смотрителях всех порталов, своего рода надзорном органе, который осуществлял контроль за всеми порталами в России и тесно сотрудничал с такими же структурами в других странах.

Личности то было малоприятные, без чувства юмора и крайне опасные.

Но только в том случае, если они без предупреждения заявлялись к хранителю того или иного портала, потому что их визит никогда хорошим не заканчивался.

Пощады они не ведали, и Нина на семинарах и курсах повышения квалификации для хранителей порталов слышала разнообразные жуткие истории о том, как они отобрали портал у одного хранителя, увели с собой другого (после чего его, разумеется, никто и никогда больше не видел, по крайней мере в нашем мире) или блокировали портал третьего – да, такое право у них было.

Не только право, но и возможности, в том числе технические.

В общем, литературная полиция – точнее, литературное КГБ. Ну, или, как их еще называли, со ссылкой на высасывающих энергию монстров из «Гарри Поттера»:  литературные дементоры.

– Ну, если ко мне литературные наши дементоры и пожалуют, то предложу им чая. Или кофе. Или, Женечка, и то и другое. Пирожные ведь у нас уже имеются – спасибо тебе! Хотя понимаю, что они предпочитают скорее кровь или жизненный эликсир!

Нина старалась приободрить доктора, но это у нее не получилось, потому что тот без малейшей тени улыбки произнес:

– Понимаешь, Ниночка, мне больше не к кому идти. Понимаю, что подвергаю тебя большой опасности, и вообще, это была глупая затея. Думаю, мне пора…

Он поднялся, явно желая удалиться – то ли через портал, то ли через дверь на первом этаже, но Нина едва ли не силой усадила его обратно на табуретку.

– Женя, ты ведь сам не любишь ненужного драматизма, так что будь добр придерживаться собственных правил. Никуда ты не пойдешь, пока не расскажешь, в чем дело. И мы обязательно что-нибудь придумаем. И никто, слышишь, никто не посмеет сюда заявиться!

Нина прекрасно знала, что если это литературное КГБ решит заявиться, то спрашивать у нее разрешения никто не будет – просто заявятся, устроят обыск и, чего доброго, отберут лицензию на использование портала или даже закроют его.

Но просто так она сдаваться не собиралась!

Да и не просто так, собственно, тоже.

Доктор, посмотрев на нее через стекла пенсне, вздохнул и, явно приняв решение, достал из кармана своего пиджака и выложил перед ней небольшую книжицу. Нина, взглянув на нее, поняла, что книжка на французском – этим языком она владела плохо, хотя и старалась пополнить свои знания, ведь они могли пригодиться для очередного литературного путешествия.

А вот свой английский она в походах по литературным мирам заметно улучшила.

– Тебе что-нибудь говорит это имя? – И доктор Дорн указал на обложку.

Нина, прочитав не только имя автора, но и броское название произведения, перевела взгляд на своего любимого.

– Это ведь парижский профессор, литературовед, кажется, который специализируется на том, что каждый год выдает на-гора очередной бестселлер, в котором разбирает то или иное знаменитое произведение, доказывая, что в нем на самом деле было все не так?

Доктор кивнул и, убрав книжку в карман, сказал:

– Не только литературовед, но также психотерапевт и криминалист.

Нина вспомнила, что как-то просматривала одну из подобных книжиц, в которой речь шла о том, что Клавдий вовсе не убивал отца Гамлета, и сам принц Датский был вовсе не таким, каким его все представляют, и что… В общем, французский профессор, специалист по так называемому, им же самим и изобретенному, литературному деконструктивизму, брал тот или иной шедевр мировой литературы, выворачивал его наизнанку, используя малейшие зацепки в тексте, якобы разбросанные автором (или объявляя таковыми любую фразу и какое угодно предложение), представлял все действие, вроде бы абсолютно ясное и всем известное, в совершенно новом свете, шокирующем и полностью все меняющем.

Однако после прочтения этого одного, добротно написанного, но рассчитанного явно на эпатаж интеллектуалов, а также на большие продажи и, как следствие, солидный гонорар, литературоведческого исследования новых бестселлеров парижского профессора Нина не читала: зачем ей деконструировать шедевры, если она могла запросто проникнуть в любой из них – и сама изменить их ход.

Но в чем парижский профессор был прав, так это в том, что в литературной вселенной, базировавшейся на том или ином произведении, все было иначе: автор описывал одну из возможностей, а таковых было великое множество. И, как в настоящей жизни (а кто мог утверждать, что жизнь в литературной вселенной была менее настоящая, чем в том мире, откуда пришла Нина и где заумный парижанин настрочил литературоведческий трактат?), вариантов развития сюжета имелось множество – и даже то, что изначально казалось невероятным, было реальным.

– Он ведь тоже хранитель портала? – спросила Нина, уверенная, что это так. Ведь откуда еще профессор мог знать подноготную того или иного шедевра и презентовать его публике в этом мире, что вообще-то было строжайше запрещено и подвергалось всяческим карам со стороны литературного КГБ.

А в Париже было свое литературные КГБ – парижское. Но от этого не менее строгое и зловещее. Только называлось оно в среде тамошних хранителей порталов иначе, наверняка с учетом французской специфики. Как, собственно, именовалась главная французская спецслужба?

Вспомнить Нина не могла. МИ-6 – это Англия. Моссад – Израиль. ЦРУ – Соединенные Штаты. А вот Франция…

Впрочем, неважно. Суть-то одна.

Потому что если знаешь правду, то не болтай – враг ведь не дремлет. Пусть и литературный.

Доктор же, качнув головой, ответил:

– В этом-то и дело, Ниночка, что нет! Парижский профессор наверняка очень хотел стать хранителем и определенно имеет представление и о том, что они существуют, и как они работают, однако лицензии у него нет – и, по имеющимся у меня сведениям, он не совершил ни единого путешествия в литературные миры через портал, хотя страстно этого желает!

Нина, посмотрев на доктора Дорна, ответила:

– Тогда не понимаю, откуда он черпает информацию для своих новых книг, которые каждый год выдает. Или он просто выдумывает, не имея представления о том, как все обстоит в реальности – в литературной реальности, я хотела сказать…

Доктор Дорн, поднявшись с табуретки, прошелся по кухне и, взглянув за окно, в сгустившуюся августовскую тьму, произнес:

– Ты сразу добралась до сути проблемы, Ниночка. Если бы парижский профессор, как и прочие непосвященные, просто публиковал альтернативную версию того или иного известного литературного произведения, как это делают прочие исследователи, включая тех, у которых нет ни одного академического звания, то это было бы полбеды. Но дело в том, что он публикует не просто выдумки, своего рода умозрительные интеллектуальные прогулки по такому вот литературоведческому «Форту Боярд», а разглашает, по слухам, подлинные сведения из литературных миров – которые, как ты сама знаешь, разглашению не подлежат!

Попивая чай, Нина заметила:

– Ну, если это так, то французского профессора кто-то снабжает информацией, причем строго конфиденциальной. Тот, кто имеет доступ к литературному порталу и может путешествовать. Нет, Женя, скажу честно, не завидую я этому информатору! Потому что литературное КГБ ему жару задаст!

Нина рассмеялась, а доктор только нахмурился еще больше. И тут ложка выпала из рук девушки, с бряканьем приземлившись на полу кухни.

– Женечка, только не говори…

Она в ужасе взглянула на доктора Дорна, ее доктора, и завершила страшную фразу, от которой у нее побежали мурашки по телу:

– Только не говори, что этот информатор – ты!

Доктор, строго сверкая стеклами чеховского пенсне, отчеканил:

– Ниночка, я и не говорю. Потому что это не я. Ты ведь мне веришь?

Конечно же она верила – разве она могла иначе?

– Женя, это я просто пошутила! Извини меня, прошу тебя…

Он прервал ее излияния:

– Нет, ты снова затронула центральную проблему, Ниночка. Потому что парижского профессора кто-то снабжает конфиденциальной информацией, не подлежащей разглашению. Этот кто-то знает, что так поступать нельзя, но все равно это делает, принимая в расчет преследования со страны литературных дементоров. И этот кто-то не только очень умен, но и очень подл! Потому что…

Он снова снял пенсне и взглянул на оторопевшую девушку.

– Потому что он все представил так, как будто этим информатором являюсь я. Имеется масса электронных сообщений, направленных парижскому профессору и перехваченных хранителями, подписанных доктором Дорном на скверном английском. Причем отправленных с электронного ящика с моим именем, о существовании которого я даже и не подозревал!

Нина заявила:

– Женечка, тебя подставили! Они ведь никак не могут смириться, что…

Она прикусила язык, потому что об этом они предпочитали не говорить, – но этот момент был краеугольным в их отношениях.

Доктор же, усмехнувшись, взял с тарелочки пирожное, откусил сразу половину и, жуя, произнес:

– Ну, говори же, Ниночка! Ты ведь снова права. Меня подставили не потому, что кто-то ненавидит меня. А потому, что я идеальная жертва. Ведь я – пришелец, чужак, изгой, «другой». Я ведь в отличие от всех вас обитатель не этого мира – реального, а беженец из мира литературного! При этом не менее реального, чем ваш. Ведь я, как и ты, и все другие, из крови и плоти…

Он с наслаждением отправил в рот вторую половину сочного пирожного.

Нина, вскочив с табуретки и обняв доктора, ее доктора, ее любимого доктора, пусть и в самом деле пришельца из литературной вселенной, причем из какой именно, он упорно молчал, поцеловала его в редеющую макушку.

– Женечка, ну что ты такое говоришь! Я так тебя люблю, и для меня это не имеет никакого значения…

Доктор, отстранив ее, с легкой, но такой странной улыбкой заметил:

– То, что ты меня любишь, причем любишь по-настоящему, Ниночка, сомнению не подлежит. Как и то, что я тоже люблю тебя. И это в самом деле не имеет значения. А вот все остальное…

Нина с размаху села обратно на табуретку, понимая, что доктор прав. Ее доктор.

Или все же не ее?

Ведь что она, в сущности, знала о нем? Ровным счетом ничего!

Словно читая ее мысли, доктор сказал:

– Ведь что, Ниночка, ты знаешь обо мне? Ровным счетом ничего! Но то, что знают все, так это то, что я единственный известный обитатель литературной вселенной, который перешел в этот мир…

Нина возразила:

– Ну, это, положим, не так. Помнишь, во время той кутерьмы, когда мы познакомились, имелся еще один литературный пришелец, окопавшийся в нашем мире и желавший убить меня…

Доктор же продолжал:

– Исключение только подтверждает правило. Тот преступник понес наказание по всей строгости литературного закона. Литературное КГБ, которое забрало его с собой, уж точно не стало с ним церемониться. И не только по причине того, что он пересек границу портала, а из-за тех ужасных преступлений, которые он натворил в разных мирах, в том числе и в нашем.

И тотчас поправился:

– В твоем, Ниночка. Я хотел сказать – в твоем!

Девушка порывисто возразила:

– Женечка, и в твоем тоже. Этот мир ведь стал и твоим!

Доктор упрямо качнул головой:

– Так думают далеко не все, Ниночка. Точнее, за исключением тебя, наверное, только я сам. Да и я, вероятно, тоже не считаю этот мир своим…

Он смолк, и Нина слышала, как в полной тишине тикают часы – тик-так, тик-так, тик-так…

Словно отсчитывая последние секунды их отношений, которые переживали, судя по всему, самый сильный кризис с момента их знакомства.

– Женечка, но какое это имеет значение? – вскричала Нина, а доктор ответил:

– Для тебя – никакого. А для всех остальных – огромное.

И тихо добавил:

– Хотя ведь и для тебя наверняка тоже огромное, не так ли, Ниночка?

И снова это невыносимое: тик-так, тик-так, тик-так…

Девушка, чувствуя, что у нее на глазах слезы, заявила:

– Ну почему мы сейчас говорим об этом, Женечка? Кстати, может, тебе просто поведать всем правду и рассказать, откуда ты пришел?

Тот упрямо качнул головой, и Нина взмолилась:

– Ну почему нет? Почему ты скрываешь?

Может, потому, что в литературном мире, откуда он бежал, он совершил преступление? И, не исключено, даже и не одно?

– Нет, Ниночка, мы об этом уже много раз говорили, и я ничего никому говорить не буду. На то есть свои причины. И вообще, я не обязан ни перед кем оправдываться, доказывая свою невиновность. Но тут, у вас, меня изначально считают потенциально способным на любую пакость только по той причине, что я, хоть и такой же, как ты, все же иной!

Нина закричала:

– Я так не считаю, Женечка!

Правда не считала?

Он, вздохнув, произнес:

– Увы, Ниночка, и ты тоже считаешь. Правда, не так, как другие, но все равно, постоянно расспрашивая меня о моем прошлом, доказываешь мне: принять меня таким, какой я есть, ты не можешь. Вернее даже, не хочешь!

Он опять поднялся с явным намерением уходить, и Нина, вскочив с табуретки и перегородив дверной проход, безапелляционно заявила:

– Пусть и считаю, на это у меня, как и у тебя, Женечка, есть причины. Но это не значит, что я такая же, как и все. Я ведь готова тебе помочь здесь и сейчас. В отличие от всех остальных. Весь вопрос в том, готов ли ты принять мою помощь?

Доктор, стоявший уже напротив нее, смотрел Нине в глаза, и девушка не отводила взгляд. Да, в их взаимоотношениях было много недосказанностей, обид и разочарований, но от этого она любила доктора Дорна, своего доктора, только сильнее.

А вот он ее?

Тот же, вдруг широко улыбнувшись, подошел к Нине и поцеловал ее. Причем так страстно, как уже давно не целовал.

Ну да, они ведь были каждый в своем литературном мире и виделись урывками.

Может, зря?

– Значит, поможешь? – спросил он. И Нина, в ответ целуя его не менее страстно, после долгой паузы, во время которой для них не существовало ни единого иного мира, кроме этого, в котором не было никого, кроме них самих, с готовности подтвердила:

– Помогу!

И, подтолкнув доктора Дорна обратно к табуретке, сказала:

– Ну а теперь продолжай свой рассказ! Ты ведь знаешь, кто подлинный информатор, который сливает конфиденциальные сведения парижскому профессору?

Доктор Дорн, уже не хмурясь, а улыбаясь, с аппетитом прикончил принесенные им для Нины пирожные и ответил:

– В этом-то и суть, что нет. Хотя есть у меня пара зацепок, которые я в последнее время и прорабатывал.

Ага, вот чем объяснилось его долгое и частое отсутствие!

Отсутствие, которое явно не пошло на пользу их отношениям.

– А парижский профессор? – спросила Нина. – Он знает?

Доктор повел плечами.

– Он знает, что информацию ему поставляет доктор Дорн. А кто для всех доктор Дорн? Это я!

У Нины на языке вертелась фраза о том, что, если бы доктор, ее доктор, сообщил всем, и ей тоже, кем является на самом деле, это, возможно, все упростило бы и даже сняло с него обвинения… Но она так и не решилась сказать это вслух.

– И вообще, Ниночка, моя подлинная сущность не имеет отношения к сливу информации!

Не имеет, с этим Нина была согласна, но заставляет всех думать, что ему есть что скрывать – и что он способен на любое преступление.

Всех, кроме нее самой.

Кроме нее самой?

– Но тогда кто? – спросила Нина, не желая снова вступать в бесплодную и столь опасную для их отношений дискуссию.

И доктор Дорн усмехнулся:

– Если бы я знал, то сам бы вывел на чистую воду информатора, который использует мое имя, подставляя меня под удар наших литературных дементоров. А они ведь ведут меня, Ниночка, и рано или поздно схватят…

Нина резко заявила:

– Как схватят, так и отпустят! Я не допущу, чтобы с тобой что-то случилось, Женечка!

Хотя сама понимала, насколько наивно звучали ее слова. Тех, кто оказывался в руках литературных хранителей, никогда больше не видели.

Ни живыми, ни мертвыми.

О том, что происходило с несчастными, ходили разнообразные жуткие слухи. И все сходились в том, что в лучшем случае их отправляли в своего рода ссылку в какой-то кошмарный литературный мир (коих было великое множество, взять того же Стивена Кинга!) – без возможности выбраться оттуда.

В лучшем случае.

А в худшем? Думать об этом не хотелось.

Нина знала, что не допустит ничего подобного в отношении доктора, ее доктора. Однако тут стенаниями и пустым сотрясанием воздуха помочь было нельзя, требовалось действовать.

И она была к этому готова.

– Дело в том, что они работают над тем, чтобы лишить меня возможности переходить через портал, Ниночка. И у них это получается. В последний раз я едва сумел открыть дверь, и дело вовсе не в том, что я не завершил свою миссию, а в том, что они используют свои технические возможности, чтобы запереть меня там, как в тюрьме.

– Но это же незаконно! – заявила девушка.

И доктор усмехнулся:

– Ну, для них я и сам вне закона. Ты же знаешь, как обо мне многие думают, в особенности среди власть предержащих в сфере литературных порталов: выскочка, шпион, предатель.

Нина знала. И доктор привел еще самые невинные выражения.

– Ты не можешь ходить, Женя, а я могу. Итак, что ты сумел выяснить?

Доктор, снова достав из кармана пиджака книжку парижского профессора, хлопнул ею о кухонный стол.

– Это – его первая, и, думаю, искать надо именно в этом литературном мире. Я пытался, но к однозначному результату не пришел…

Нина снова посмотрела на название произведения и сказала:

– Значит, Женечка, эстафету приму я. Тем более что тебе уже опасно перемещаться через портал.

– А тебе не опасно? – резонно спросил он.

И Нина заявила, прочитав французское название книжицы парижского профессора:

– Не опаснее, чем всегда. Итак, с чем мы тут имеем дело? Ага, «Так кто же все-таки убил Роджера Экройда?».

И сама же дала на это ответ:

– Ну ничего себе вопрос! Имеется в виду знаменитый детектив Агаты Кристи? Ну, тот, что в одночасье сделал ее звездой детектива в середине двадцатых годов прошлого века? И все потому, что она использовала запрещенный и до нее никем из авторов детективов не применявшийся литературный прием – убийцей является рассказчик, который ведет повествование от первого лица, и в случае с миллионером Роджером Экройдом это провинциальный английский доктор Джеймс Шеппард. Так в чем же проблема?

И сама же дала ответ:

– Нет, подумать только, получается, что убийцей Роджера Экройда был все же не рассказчик доктор Шеппард? Тот самый, которого в сенсационном финале романа разоблачил мудрый сыщик Эркюль Пуаро. Но как такое возможно?

Доктор – ее доктор, а не какой-то там убийца доктор Шеппард – ответил:

– Похоже, в этом-то все дело. И парижский профессор, которому я якобы сливаю конфиденциальную информацию из литературных миров, приходит в своей книжке к совершенно однозначному выводу – нет, доктор Шеппард вовсе не убийца, хотя в романе его не только разоблачает Эркюль Пуаро, доктор и сам сообщает об этом шокированному читателю.

Нина, глубоко вздохнув, хотела задать вполне логичный вопрос: если не доктор Шеппард, который вел повествование в романе (точнее, конечно, по сюжету в своих записях, отосланных потом в качестве признания Пуаро), то кто же тогда, и посмотрела на доктора Дорна, который понял, какая мысль ее занимает.

– Ниночка, думаю, тебе даже не придется путешествовать в мир детектива Агаты Кристи, чтобы узнать, к каким выводам пришел парижский профессор. Потому как его логика остра, блестяща и безупречна – на мой взгляд, уж слишком безупречна. Создается впечатление, что кто-то использует его в своих целях, спрашивается только, в каких?

И, постучав пальцем по обложке книги, добавил:

– Ну, ты готова не сходя с места разгадать интригу книги-разоблачения парижского профессора? Просто подумай хорошо – и ты придешь к единственно возможному выводу касательно того, кто же на самом деле убил Роджера Экройда. Только, боюсь, к выводу хоть и сенсационному, но глубоко ложному…

Нина, обожавшая детективы, отлично помнила содержание «Убийства Роджера Экройда», хотя не читала его уже много лет.

– Женечка, извини, но почему надо исходить из того, что убийство совершил не рассказчик-доктор? Какие для этого имеются основания, кроме этого, рассчитанного на сенсацию литературного разоблачения?

Доктор, ее доктор, заявил:

– Правильно, что сомневаешься. Здоровый скепсис еще никому не повредил. Итак, ты ведь помнишь, как в романе доктор-рассказчик обеспечил себе алиби?

Нина кивнула:

– Ну да, он убил ударом кинжала в горло Роджера Экройда, который в его же присутствии получил письмо от своей любимой женщины, покончившей накануне с собой, потому что тот же самый доктор Шеппард шантажировал ее фактом отравления мужа и перегнул палку, а потом включил принесенный с собой диктофон, на котором был записан голос покойного, спрятав его в кресле, и просто ушел. Домашние слышали из-за двери голос покойника и считали, что он все еще жив, тем самым обеспечив алиби доктору, который ну никак не мог его убить, потому что покинул особняк, когда тот был жив, по крайней мере в представлении всех прочих. Доктор же, выйдя из особняка Экройда, совершил очередную пакость: натянул сапоги, украденные у пасынка покойного, с которым тот был на ножах и поссорился в день убийства, и проник через им же самим оставленное открытым окно кабинета Экройда, намеренно оставляя следы обуви этого самого пасынка, чтобы все решили – он и прикончил отчима из-за финансовых разногласий. Осталось только одно – после обнаружения тела, но до прибытия полиции получить возможность забрать диктофон из кабинета жертвы. И доктор совершил гениальный ход: зная уже утром, что он прикончит Экройда вечером, попросил находившегося у него на приеме стюарда трансатлантического парохода занести записку какому-то пациенту, а потом, перед отъездом в Ливерпуль с железнодорожной станции, отзвониться доктору и сказать, что ответа на эту, ненужную, в сущности, записку не будет. Речь ведь шла не о записке и ее содержании, а о факте звонка. Потому что доктор, обитавший в коттедже со своей старшей, крайне любопытной, сестрой Каролиной, своего рода местной мисс Марпл, заявил во всеуслышание, что ему только что звонил дворецкий из особняка Экройдов, обнаруживший тело своего хозяина и просивший его прийти. Доктор со своим неизменным вместительным чемоданчиком понесся сломя голову в особняк, где, конечно, перепуганный и сбитый с толку дворецкий, никуда, естественно, не звонивший, под давлением доктора выбил дверь в кабинет хозяина, увидел тело и побежал звонить в полицию. А тем временем доктор преспокойно спрятал диктофон, единственную улику против него самого, в специально прихваченный чемоданчик и принялся радостно ждать полицию.