Электронная библиотека » Антон Платов » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Сказки о магах"


  • Текст добавлен: 2 июля 2015, 03:30


Автор книги: Антон Платов


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Антон Валерьевич Платов
Сказки о магах

© Платов, А., 2012

© ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2015

Книга Первая. Ничейные земли

Станция узловая
(Дневниковые обрывки)

Станцию эту я странным образом вспоминал. Переплетение железнодорожных путей с гравийной засыпкой между шпалами, серое небо, запах угольной пыли, низкий бетонный перрон и вокзальчик: маленький, серый, с десятком вытертых до блеска деревянных сидений. И безлюдье, какое сложно вообразить.

Бывают воспоминания, о происхождении которых невозможно даже строить предположения, – они словно приходят из какой-то загадочной части нашей жизни, полностью вычеркнутой из памяти. Воспоминания о местах, где ты, как кажется, никогда не был, о событиях, которые невозможно восстановить…

Станцию эту я вспоминал отчетливо, хотя каждый раз немного иначе. Наверное, впечатались в ее образ северные карельские полустанки, где пассажиры ночами топят станционную печь, чтобы не замерзнуть, а проходящие поезда останавливаются на одну минуту, и заспанные проводницы забывают открыть двери. И вокзальчики русской глубинки с размеренно неизменным ожиданием дизеля или «кукушки», с обязательным дедом в кирзовых сапогах и телогрейке и с наглухо закрытой кассой…

Но воспоминание о той станции было реальным; реальным настолько, что порою я мучительно искал в своей памяти поездки, о которых мог позабыть, и выпавшие из памяти промежутки времени. Каждый «заплеванный пустынный полустанок» напоминал мне о ней и чем-то был на нее похож. Но каждый раз я чувствовал: нет, не она.

Я помнил, что там, на той станции, было у меня ошеломляющей силы чувство, что нет никого вокруг, ни одного живого существа, и я жду…


…Название станции я вспомнил, оказавшись на одноименной с ней, но вполне достижимой. Узловая. Три часа езды с Павелецкого вокзала Москвы. Подмосковный буроугольный бассейн; шахты, товарные составы, подвыпившие местные геологи…

Станция Узловая…


И я вспомнил.


Был серый полдень. Далекие холмы поднимались за постройками станции. Никого не было вокруг. Я вошел в вокзал, опустился на деревянное сиденье у стены. Я ждал.

И вот появились люди, несколько человек. Неторопливо и молча расселись они у стен. Мягкой давней решимостью и древней светлой печалью были озарены их лица. Никто не знал друг друга, никто не сказал ни слова – в том не было нужды. Я знал, что я один из них.

Времени не стало, и я увидел всю его потрясающую бесконечность. Не стало пространства, и сквозь стены вокзала я видел самые дальние звезды, и бесконечно близкими были они.

И когда каждый почувствовал, что нельзя больше оставаться здесь, мы встали и вышли на перрон, и каждый ушел в беспредельность своей Дороги…


Москва, 1994

Ахтиар
1

Севастополь, как всегда, встретил меня ощущением изменения вероятностей.


Это сложно описать словами, но я почти уверен, что такое состояние доводилось испытывать многим, и потому не боюсь оказаться непонятым. В Севастополе это приходит ко мне, когда поезд покидает последний тоннель и расступаются инкерманские скалы, чтобы открыть взгляду Бухту, стоящие в ней корабли. В этот момент я не могу быть в купе, среди тетушек, суетливо упаковывающих яичную скорлупу и останки жареных куриц, я выхожу в прокуренный тамбур, чтобы там встретить последний тоннель и то, что откроется за ним. Стремительная, гудящая, наполненная перестуком колес темнота поглощает поезд, потом он вырывается из тоннеля, как из Врат, и мир, вновь открывающийся за окном, ощущается совсем иным. Остаются те же скалы и то же небо, даже тетушки со своими курицами, и все же здесь, за тоннелем, все совсем иначе.

Я перестаю быть уверенным. Я теряю уверенность в том, что сегодня, завтра, послезавтра не произойдет ничего чудесного. Порой мне кажется, что именно эта уверенность в удручающей простоте, в обыденности жизни и есть то, что заставляет нас жить обыденно и скучно.

Последний тоннель срывает с меня эту уверенность, как ветхую, ставшую ненужной одежду, как старую мертвую кожу, и всеми обнаженными нервами я начинаю ощущать, как сминаются и рвутся законы, определяющие вероятность событий. Здесь возможно все: встретить человека, которого искал всю жизнь, увидеть, как Млечный Путь превращается в дорогу в звездное небо, найти Врата Перехода, о которых я столько писал там, в Москве, совсем в другом мире…

Когда-то давно, первый раз пробив барьер последнего перед Севастополем тоннеля, я подумал: теперь я знаю, что чувствовали люди, сумевшие найти Врата Перехода и уйти в Аваллон… С тех пор я часто возвращаюсь в Севастополь, каждый раз ощущая, как мощно бьется здесь сердце магии внутреннего круга, и каждый раз ожидая внезапного появления своего Несбывшегося. И мне кажется, что я понимаю тех людей, что побывали здесь раньше меня, и навсегда полюбили этот город, и не могли больше не писать о нем: Грина, Крапивина, многих других…


…Приближение последнего тоннеля я, как всегда, почувствовал заранее. Закрыв книгу, я убрал ее в сумку и вышел в тамбур. Он был пуст; в разбитое окно врывался прохладный еще утренний воздух, напоенный запахом выжженных солнцем трав и каменной пыли, с привкусом дыма вагонных «титанов». Я достал сигарету и закурил, подставив лицо крымскому ветру, и мысленно вернулся к книге, которую только что читал.

Книга была о Городе, и этот Город явно был отражением Севастополя, хотя автор ни разу не упомянул этого названия. Река, разделившая Город на две стороны, белый форт на мысу у впадения реки в море, и самое главное – ощущение изменения вероятностей – все это было отсюда, из мира по правильную – морскую – сторону последнего тоннеля.

Тоннель, налетев неожиданно, оглушил грохочущей темнотой. Я вздрогнул, выдохнул в окошко табачный дым, немедленно унесенный встречным ветром, затянулся снова. Нечто похожее на боль творилось внутри меня, выворачивая наизнанку нервы, подставляя самое сокровенное внешнему миру…

Отгрохотав, кончился тоннель; потянулись за окном какие-то заборы, сады Инкермана… Ахтиар – всплыло в памяти древнее имя этого места… Я выбросил окурок и достал новую сигарету…

Наконец открылась бухта, непривычно пустая после «раздела флота» между Россией и Украиной; показались городские уже дома…

На моих часах было начало восьмого, когда я сошел с поезда на перрон севастопольского вокзала.

2

Приезжая в Севастополь, я почти никогда не пользуюсь троллейбусом, чтобы сразу попасть туда, куда мне нужно. А в этот раз мне вообще не хотелось делать то, что было нужно, – являться в институт, подписывать командировку… Обогнув край Южной бухты, я неспешно пошел к центру вдоль причалов океанографических судов.

Здесь, в Южной, перемены, произошедшие со времен распада Союза, не так заметны, как в главной акватории Севастопольской бухты. Здесь почти не убавилось судов; так же, как раньше, стоят они борт к борту, и зеленая морская вода так же тихо плещется, стиснутая железными их бортами.

Было немного странно и грустно вот так, со стороны, смотреть на ставшие уже чужими суда. Вот «Горизонт» – сквозь белую краску на трубе еще проступает красный прямоугольник старого флага, поверх которого чуть кривовато нарисован синий украинский «трезубец». Это бывший «Московский университет». Чуть дальше стоит национализированный «Эксперимент» – совсем маленький пароходик, не один десяток лет честно работавший на черноморских исследовательских полигонах. Уже несколько лет он не покидает Севастопольской бухты, вероятно, у новых его хозяев нет ни средств, ни желания организовывать дорогостоящие морские экспедиции.

Почти сразу за «Экспериментом» начинаются причалы гидрографической службы ВМФ. Именно здесь несколько лет назад были самые большие проблемы с верностью судов той или иной державе, образовавшейся после распада СССР. На флагштоках большинства из них сразу после тех страшных событий поднялись к небу российские Андреевские флаги; на некоторых – жовто-блакитные украинские, и лишь немногие остались стоять под старым советским военно-морским флагом. Больше всего Севастополь того времени запомнился именно этой пестротой флагов над бухтой…

Еще немного дальше – зияющий провал в тесной стене кораблей – отсюда совсем недавно ушел старый «Фаддей Беллинсгаузен», чтобы превратиться в «Омегу» и возить в Стамбул и обратно челноков, туристов и дешевые турецкие джинсы…

Здесь, на бывшем причале «Беллинсгаузена», я немного задержался. Присел на чугунный кнехт, опустил на пыльный бетон сумку. Утро было удивительно свежее; кричали над мачтами чайки; где-то в глубине бухты тарахтел двигатель разъездного катера. Неподалеку двое пацанят делали вид, что ловят с причала рыбу, – они шумно веселились, не боясь ее распугать (если она вообще здесь водится), и похоже, что сам процесс интересовал их гораздо больше, чем возможный улов. Неожиданно один из них обернулся – быть может, почувствовав мой взгляд, – и, подумав, спросил:

– Дядь, а вы кого ждете?

– Никого, – ответил я. – А что?

– Ну мало ли… – он пожал плечами, – может, вам не здесь надо…

– А где? – я удивился.

– Ну, может, на Северной или еще где… – Тут приятель треснул его по спине, и мой собеседник вернулся к своим развлечениям.

Тоже пожав плечами, я поднялся и пошел к лестнице, круто поднимавшейся прямо от причалов на городской холм. Наверху снова остановился, оглянулся назад; Южная бухта, длинная и узкая, лежала как на ладони, яркие солнечные блики пробегали по воде.

По тихой, состоящей из одних лестниц – сначала вверх, потом вниз, – улице Сергеева-Ценского я прошел на Большую Морскую, свернул направо – к морю. Становилось жарко, и смертельно не хотелось идти в институт; поразмыслив и не придумав ничего лучшего, я заглянул в попавшееся на дороге знакомое маленькое кафе.

Здесь было полутемно и прохладно. Расположившись за столиком в углу, я выкурил пару сигарет и выпил рюмку «Бастардо», раздумывая о необходимости сегодня же подписать командировку, позвонить знакомым, найти жилье…

Когда я вышел на улицу, жара превратилась в настоящее пекло, и тени от деревьев лежали у самых корней. Это было странно – мне казалось, что я не просидел в кафе и получаса. Удивившись, я взглянул на часы – и удивился еще больше: мои любимые часы, которые не раз ударялись о камни, которые вместе со мной побывали в воде нескольких морей и десятков озер и ни разу не отказали, – мои часы стояли, стрелки на них указывали начало девятого. Но я поднес часы к уху и обнаружил, что они исправно тикают.

Тогда я расстроился и, плюнув на дела, пошел к морю.

Город почти не изменился за тот год, что я здесь не был. Стало чуть больше торговых киосков, еще реже стали встречаться военные моряки; здесь, на Большой Морской, появились какие-то новые магазины, рекламные щиты. «Клуб Деловых Женщин: у нас Вас ждет успех», «Голландия» – лучшие часовые мастерские и магазины города! Мы ждем Вас на Северной стороне, ул. Ковалева, 17». Эта последняя реклама возмутила меня так, как будто эти магазины на Северной насмехались над бедой моих свихнувшихся от жары часов.

Глядя по сторонам, я дошел до Артбухты, потом – вдоль набережной – до памятника Затопленным кораблям; постоял, глядя на море и белый Константиновский равелин на той стороне бухты и вдыхая морской воздух. Маленький обрывок листовки трепетал под ветром на столбе рядом со мной; я прижал его рукой, взглянул.

Листовка, скорее всего, осталась на столбе с каких-нибудь последних выборов; я не стал ее читать – лишь бросились в глаза большие черные буквы: ЕСЛИ НЕ ТЫ… Дальше листок был оборван, и никак нельзя было узнать, что же будет, «если не ты». Странным образом эта фраза перевернулась у меня в голове и прозвучала немножко иначе, с интонацией предупреждения и угрозы:

ЕСЛИ ТЫ НЕ…

Я усмехнулся – это была фраза из книги, которую я читал утром в поезде. Оторвав листок от столба, я положил его на парапет, разгладил, собираясь посмотреть, что там еще написано. Но не успел: налетевший внезапно ветерок выхватил обрывок листовки из-под моей руки и понес его через бухту.

– Ну и фиг с тобой, – улыбнувшись, сказал я не то упорхнувшей листовке, не то ветерку, и, проводив их взглядом, отправился в «Зурбаган».

«Зурбаганом» именуется странное место рядом с Графской пристанью, на мысу при впадении Южной бухты в Главную. Здесь, в тени раскидистых старых платанов, прямо на нешумной набережной, примостились столики летнего кафе и обычные городские скамейки. Именно кафе, представляющее собой всего лишь маленькую будку, и дало название всему месту, где собирается самый разный народ: от студентов, проходящих морскую практику на стоящих неподалеку гидрофизических судах, до матросов и офицеров с тех же «гидрографов». Иногда здесь бывает по-гриновски шумно, но чаще – по-гриновски же спокойно и тихо.

На сей раз я не встретил в «Зурбагане» ни одного знакомого; впрочем, это было неудивительно – разномастный веселый народ начнет собираться здесь ближе к вечеру. Пока же единственный доступный взгляду сотрудник кафе деловито скучал в окошке под вывеской с названием своего заведения, изредка посматривая на немногочисленных прохожих.

Обедать было рано (собственно говоря, по моим часам еще и для ланча время не подошло); я взял полстакана портвейна, выбрав самое приличное, что здесь было, и уселся на скамейку под деревом лицом к морю.

Сейчас мне будет сложно сказать, сколько времени я провел на этой скамейке, просто радуясь тому, что я снова здесь и снова дышу морским воздухом, но, когда налетевший ветер оторвал меня от этого занятия, жара уже спала и тени от деревьев удлинились настолько, что весь «Зурбаган» оказался закрыт от солнца.

Ветерок появился с моря, пробежал по набережной, взметнув в воздух пыль и мелкие сухие веточки, в шаге от моих ног закружил этот мусор в маленькое подобие смерча…

…Незадолго до отъезда из Москвы мне пришлось работать с этнографическими сборниками конца прошлого века, и там я наткнулся на известное с детства поверье: если в такой вот смерчик метнуть нож, на лезвии появятся капельки крови. Почему-то вспомнилось сейчас это поверье из сборников. Или это не оттуда оно вспомнилось, а из книги, что я в десятый, наверное, раз перечитывал по дороге в Крым?

Проревела отходная сирена городского катера на Графской. Я быстро поднялся, охваченный внезапной неясной тревогой. Где-то глубоко внутри зазвенело магическое ощущение изменения вероятностей. Что-то нужно было сделать – сейчас, немедленно. Что?

Замелькали в голове какие-то обрывки из книг – своих и чужих… Беги, малыш, пока светит Луна… Это откуда? Я поднял взгляд к небу, и мне показалось, что я вижу, как стремительно движется к горизонту солнце… Нашедшие Монсальват возвращались оттуда преображенными… Это что-то мое, не важно, что именно… Перейти реку… Это… ЕСЛИ ТЫ НЕ…

Я резко повернулся к сидевшим неподалеку офицерам.

– Извините, куда этот катер? – Кажется, я совсем невежливо встрял в их разговор; они удивились, конечно, но один из них тем не менее глянул на часы, что-то прикинул…

– Кажется, на Северную должен быть.

– Спасибо! – я перешагнул через скамейку и бросился на пристань.

Я успел. В самый последний момент, когда матрос уже убрал сходни, я перепрыгнул, ухватившись за поручни, на борт катера.

Матрос выругался. Я извинился, сияя счастливой улыбкой. Он потребовал оплатить проезд. Я отсчитал ему нужное количество украинских «купонов» и отправился на корму.

…Катер уже отошел от берега и теперь разворачивался носом поперек бухты. Облокотившись на край фальшборта, я стал смотреть на оставшийся на той стороне уютный «Зурбаган», отделенный от меня все увеличивавшейся полосой темной воды. Тут настроение мое снова – который уже раз за этот день – неожиданно изменилось. Я словно бы вспомнил, что я степенный научный сотрудник, приехавший сюда в командировку, и прошлындавший по городу целый день, вместо того чтобы заниматься делом. Сразу накатило на меня тоскливое ощущение беспросветного одиночества, как бывает иногда, когда оказываешься совсем один в каком-нибудь незнакомом и неприятном месте.

Сумасшедшее дело, подумалось мне. Что я здесь делаю, куда еду? Мальчишки на причале сказали что-то про Северную сторону, попалась на глаза дурацкая реклама часовых мастерских, ветер с моря закружил пыль на набережной… И сорвался невесть куда на поиски чего-то магического, вычитанного в книжке, – пусть любимой, но ведь написанной другим человеком, придуманной, ненастоящей…

Хотя книжка-то как раз была самая что ни на есть настоящая. Я расстегнул сумку, запустил в нее руку. Вот она, книжка, лежит на самом верху – там, куда я положил ее, выходя в тамбур перед последним тоннелем…

Я встрепенулся: ведь это было самое большее два-три часа назад! Посмотрел на часы: все верно, начало одиннадцатого, а поезд пришел в семь с чем-то. Но почему тогда так по-вечернему прохладен воздух, почему солнце стоит над выходом из бухты – на западе? Я оглянулся на сидящего рядом старичка в потертом пиджачке, в очках, с авоськой на коленях. Спросил у него, который час.

– Начало восьмого.

– Спасибо. А не подскажете… э… – я замялся, – не подскажете, утра или вечера?

Старичок взглянул на меня с явным укором.

– Вы что, молодой человек, издеваетесь? Или проснулись только что?

– Да я, похоже, вообще не проснулся, – пробурчал я, хмурясь и отворачиваясь.

Было странно. Ни плохо, ни хорошо, но странно. И немного тоскливо. И очень жаль сказку, в которую я успел так искренне поверить…

А катер шел уже на середине бухты. Часто стучал мотор, пенилась за кормой вода.

– Молодой человек! – это был голос старичка.

– Да, – я снова повернулся к нему.

– Если хотите знать, сейчас вечер.

– Да, спасибо, – я улыбнулся, – до меня уже дошло: солнце-то с моря.

Он покивал головой.

– С вами что-то случилось? Может, я могу помочь?

– Еще раз спасибо, я постараюсь сам справиться.

Он снова кивнул, отворачиваясь. Солнце отразилось в стеклах его очков; яркие желтые блики пробежали по палубе и фальшборту. Вспомнился почему-то Лукьяненко:

 
В мутном зеркала овале
Я ловлю твое движенье.
В рамке треснутой поймали
Нас с тобою отраженья…
 

И все же… Если бы здесь, сейчас, появился на палубе маленький смерчик, я смог бы снова поверить в начавшуюся было сказку. Ведь здесь, несмотря ни на что, был Севастополь, и здесь я не верил в ту, обычную, обыденную жизнь, оставшуюся за последним тоннелем…

Но ничего не было.

…Я дождался, когда матрос закрепит швартов на кнехте причала и положит сходни, и сошел на берег той стороны. Ничего не произошло. Все было как всегда, все было обыденно – так, как я не люблю.

Я потолкался на площади у пристани, съел пирожок с картошкой и пошел в город: не хотелось возвращаться, не оправдав поездку хотя бы для себя самого.

Минут через двадцать, когда я забрел в какие-то совсем уже незнакомые места, повстречалась мне стайка мальчишек – совсем мелких, не старше лет десяти. Опустившись на коленки, они увлеченно разрисовывали асфальт цветными мелками.

Один из них поднял мне навстречу лицо, глянул из-под светлых бровей весело и смешливо. Спросил, склонив голову набок:

– Дядь, сколько времени?

Я даже остановился от неожиданности вопроса. Сколько времени?

– Знаешь, дружище, боюсь, я тебе не помогу. Мне бы самому узнать…

Пацаненок кивнул, как будто я сказал ему именно то, что он хотел узнать; кивнул и вернулся к своему рисунку. Я улыбнулся и собрался было продолжить свой путь, когда увидел, что именно он рисует.

Это был большой равносторонний крест со стрелками на каждом из четырех концов, похожий на указатель сторон света на старинных флюгерах. Но из центра выходила еще одна стрелка, словно указывавшая еще одно направление в каком-то сложном многомерном пространстве.

Я знал, что это за направление. Истинный полдень.

Это был рисунок из книги, которая лежала у меня в сумке.

И тогда я поверил. Сразу и насовсем.

3

Подчиняясь правилам этой игры, я взглянул в том направлении, куда указывала пятая стрелка.

То был переулок, криво уходящий в сторону от улицы, по которой я шел раньше. Солнце, опустившееся уже к самым крышам, почти не заглядывало сюда; лишь редкие косые полосы густого предзакатного света лежали на асфальте, рассекая глубокие синие тени. Я шагнул в сторону этого переулка, искренне веря – нет, зная! – что делаю шаг на Истинный полдень.

И снова были вокруг меня незнакомые дома; и редкие прохожие, не останавливаясь, спешили мимо меня по своим делам.

Над городом собиралась ночь. Понемногу в домах зажигались окна, и их свет падал сквозь разноцветные занавески на асфальт улицы. Впрочем, это был уже не совсем асфальт: не останавливаясь, я разглядел в одной из полос желтого оконного света темные плитки, которыми была вымощена улица.

…Стало совсем темно. Засверкали на небе яркие южные звезды, один за другим погасли в окнах огни. Я шел, слушая, как в пустоте стучат мои подошвы по каменной мостовой…

С тихим шелестом разгоняя крыльями воздух, пролетела над моей головой сова – словно метнулось на фоне звездного неба темное пятно. Бесшумно зависло над улицей НЛО – огромный чуть вытянутый черный треугольник, заслонивший собою звезды, с тремя яркими огнями по углам. Пробежал мимо белый пес, похожий на сеттера, с большими вислыми ушами – остановился на миг впереди меня, обернулся, взглянул в глаза.

Я шел…

Начал светлеть край неба в стороне от моего пути…

Неожиданно расступились стоящие тесно – как корабли в бухте – дома. И одновременно я услышал далекий шум прибоя.

Здесь была небольшая площадь; с одной ее стороны линия домов обрывалась, отсюда тянулась широкая лестница, уходящая в окружении тополей и платанов куда-то вниз – к морю. С другой стороны спящие двухэтажные каменные дома выстроились полукругом, и лишь одно здание – приземистое и асимметричное, со странным куполом наверху – выдавалось вперед, на площадь. Окна его были распахнуты и ярко освещены; негромкий шум доносился из них сквозь шторы, перечеркнутые разноцветными полосами и раскрашенные яркими квадратами.

Недолго думая, я направился к этому странному дому и, потянув на себя оказавшуюся незапертой дверь, вошел.

Это была таверна. Именно таверна – не кафе, не бар, не столовая. Я остановился у входа, разглядывая помещение.

Было накурено и немного шумно. Несколько ввернутых под потолком электрических лампочек бросали неяркий свет; однако то тут, то там горели в разнообразных канделябрах высокие свечи. Висел на одной из стен огромный грубо вытканный гобелен с изображением зеленого холма и трех растущих на нем дубов. Другая стена была увешана колесами – от огромных белазовских до тонких велосипедных. На тонких черных цепях чуть покачивалась под потолком огромная модель парусника, баркентины. А занавеси на окнах оказались большими флагами морского сигнального свода… Хмыкнув, я направился к стойке, лавируя между столиками.

Хозяин, как полагается, был толст, лыс и весел. Невероятным образом он сочетал в себе все самое, казалось бы, несочетаемое: хитроватый взгляд русского трактирщика, широкую белозубую улыбку итальянца, аккуратность немецкого бюргера и, разумеется, элегантную вальяжность сабатиньевского пирата.

– Ва! – сказал он. – Новый человек на нашей дороге!

– Добрый день, – я улыбнулся.

– Какой день? У нас скоро утро. Ты откуда такой? Впрочем, нет: куда?

– Вперед, разумеется, – я попытался попасть ему в тон.

Хозяин махнул рукой:

– Ай, не важно. Кушать будешь?

– Ага.

– Баранье рагу, а?

– Идет.

– И еще к рагу?..

– Э… – я задумался, разглядывая полки у него за спиной, заставленные бутылками самых разнообразных форм и расцветок. Лишь на некоторых из них были этикетки с надписями на русском или других понятных мне языках, да и то сплошь незнакомыми; однако, пробежав глазами по бутылочным рядам, я вдруг заметил в самом углу запыленную бутылку со знакомой этикеткой. Это был массандровский «Бастардо» – великолепный портвейн, столь любимый мною не только за удивительные качества, но и просто за то, что я открыл его для себя именно в Севастополе, вернувшись из первого своего рейса.

Вероятно, я широко улыбнулся, заметив на полке старого приятеля из массандровских подвалов, поскольку хозяин проследил направление моего взгляда и с довольным видом достал бутылку и поставил ее на стойку.

– И к рагу стакан «Бастардо», ага? – спросил он.

Я кивнул. И снова обрадовался, увидев на полках еще одного знакомца.

– И пачку «Ligeros», – эти крепкие, с настоящим черным кубинским табаком сигареты я не видел со времен начала перестройки.

Хозяин усмехнулся:

– Все будет. Садись куда хочешь, я принесу.

Я поблагодарил его и отошел, нашел свободный столик, уселся. Подошел хозяин, небрежно – но ловко! – составил с обшарпанного подноса на стол высокий стакан с «Бастардо», сбросил пачку сигарет.

Закурив и пригубив портвейн, я почувствовал, как расслабляются мои стянутые в жгут нервы, как отступает усталость… В ожидании рагу я продолжал рассматривать таверну.

Она была… как старый знакомый. Почти не вглядываясь, я мог угадывать детали обстановки; так, увидев незамеченную раньше крашеную деревянную русалку в нише возле стойки, я сразу понял, что это носовая фигура из-под бушприта отслужившего свое парусного судна. Я узнавал эту таверну – пусть не всю сразу, а лишь по частям. Было здесь что-то из «Лунных эскадронов», из «Стеклянных парусов», из «Якорного поля», что-то – из «Кораблей в Лиссе» и «Золотой цепи», что-то – из моего «Замка Транквилль» и ненаписанной «Руны Райд»…


Когда я вышел из дверей таверны, было позднее утро. Солнечные лучи ласково огладили мое лицо, ветер с моря растрепал волосы, принес запах соли и выброшенных на берег водорослей. Чуть шумели деревья возле лестницы напротив таверны; с площади не было видно, куда уводят широкие ступени, но я знал – море именно там, и не мог не откликнуться на его зов.

Лестница повела меня прямо на шум прибоя. Старые тополя так плотно обступали ее, что их кроны сливались, и казалось, будто в зеленом полумраке идешь по длинному ступенчатому тоннелю. Это было хорошо: белый мрамор ступеней и прохладная зелень тополей.

Я спускался долго, не пытаясь даже гадать, куда попаду. Но странно было, что прибой, звук которого я различал столь ясно, оставался по-прежнему где-то там, далеко. Потом мне показалось, что он даже стал тише; я остановился, прислушался. Нет, звук вовсе не стих, но изменил тональность – по-прежнему это был шум прибоя, но… то был уже не морской прибой.

И воздух… запах вольного ветра и огромных открытых водных пространств еще оставался в нем, но не было уже в воздухе морской соли…

Я обернулся. Не оказалось за моей спиной широкой, обсаженной тополями лестницы; асфальтовая дорожка, прихотливо извиваясь, уходила куда-то в заросли орешника и рябины. Глянул под ноги: кирпичная вымостка, пробившиеся сквозь щели травинки. Я пожал плечами и пошел вперед. Заросли расступились через десяток шагов.

Передо мной был широкий залив; длинный низкий мыс ограничивал его слева, уходя далеко в открытые воды; несколько маленьких островков были разбросаны по заливу там, где кончался мыс.

Не было никакой набережной. Невысокие волны с шумом набегали на чистый песок берега, откатывались обратно, оставляя пену и светлые стебли прошлогоднего камыша. Я дождался волны, подставил ей ладони, зачерпнул воды и попробовал ее на вкус. Вода оказалась холодная, чистая и – пресная.

Ни малейшего понятия не имел я, где нахожусь, но уже чувствовал, что это очень хорошее, ласковое место.

Еще раз взглянув на залив, я пошел вдоль берега. Сама подвернулась под ноги тропка – вначале совсем узенькая, а потом как-то незаметно превратившаяся в асфальтированную дорожку. Теперь я уже видел над деревьями высокую колокольню, показавшуюся знакомой.

Дорожка привела меня в город и стала улицей, тянувшейся вдоль озерного берега. Поднялись по обе стороны двухэтажные деревянные дома. Появились прохожие: прошли две женщины с большими хозяйственными сумками, пробежали по своим делам десятилетние мальчишки, лихо прокатила мимо на велосипеде девчонка с двумя жиденькими косичками, прошагал, задумавшись о чем-то, крепкий дед в кирзачах и телогрейке с веслами на плече. Людей становилось все больше, деревянные дома стали уступать место кирпичным…

Ратуша! Я узнал ее сразу – массивное каменное здание с высоким мезонином; светло-розовые, почти желтые стены, белые каменные же наличники окон… Это был Осташков – еще один удивительный и любимый мною город.

Я остановился, чтобы вволю поулыбаться, порадоваться этой новой встрече. Закурил сигарету.

Все-таки морские города похожи друг на друга, даже если они далеки от морского побережья. Севастополь, Осташков, Питер… Быть может, похожи они тем, что равно открыты ветрам и… ищущим Дорогу; и архитектурой, конечно, и историей; внешней молодостью и внутренней древностью. Мне показалось очень логичным выйти в путь из Севастополя, заглянуть в такую таверну и по лестнице спуститься затем на берег Селигера.

Налетевший с озера ветерок бросил мне в лицо желтый кленовый лист. Осень, подумал я, здесь уже скоро осень.

А ветерок не исчез, не растворился в ровном береговом ветре. Наоборот, свился в маленький смерчик, метнулся по дороге. Я посмеялся над ним, шагнул вслед. Задумался было, куда он может меня привести, и сразу сообразил – в старую осташковскую гавань парусного флота.

Озеро там – у гавани – открывается взгляду прохожего в конце короткого переулка. Недлинный мол из валунов как бы продолжает улицу в озеро. Рыбачьи баркасы, «Казанки» и «Прогрессы» в несколько рядов стоят там под защитой мола и берега…

Ветерок убежал куда-то по своим ветерковским делам, но я и так уже знал, куда мне идти. Почему-то вдруг взволновавшись, я быстро зашагал к старой парусной гавани. Оставил в стороне Дом Шкипера с его парусниками и секстанами на стенах и увидел наконец озеро.

Кажется, город снова менялся. Маленький полуразмытый волнами мол выглядел сейчас и шире, и длиннее: я точно знаю, что к старому молу эта шхуна подойти и пришвартоваться не смогла бы.

А сейчас она стояла у самого конца мола. Не отдавая якорей, на одном только швартовочном конце. Двухмачтовая, с далеко вперед вынесенным бушпритом с небольшой надстройкой посередине и похожим на балюстраду ограждением на высоком юте. Грот и бизань уложены на гики, стаксель и кливера – прямо на палубу; весь вид шхуны говорил о том, что она только что подошла и вот-вот снова уйдет прочь от берега.

А на краю мола, облокотившись на фальшборт шхуны, стоял человек. Он ждал.

Почему-то вздохнув, я пошел к молу, разглядывая на ходу того, кто стоял у шхуны.

Я знал, что, желая так, поступаю, наверное, неправильно, быть может, даже не совсем честно. Но ведь моя Дорога уже привела меня сюда…


Страницы книги >> 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации