Текст книги "Сказки о магах"

Домой Андрей добирался уже за полночь. Вышел из метро на пустынный ночной проспект окраины Москвы. Ждать автобуса не хотелось, да и бесполезно было, скорее всего. Андрей поднял воротник плаща и зашагал…

Вот и его дом. Перейти улицу, подняться на девятый этаж… Хорошо, если лифт не отключили…

Машину он заметил, дойдя до разделительной полосы. Черный «мерс» с тонированными стеклами. Андрей остановился на полосе, пропуская его.

«Мерседес» вдруг выключил фары и притормозил, и Андрей сразу понял, в чем дело, – слышал про такие развлечения. Стало жутко, как в кошмарном сне…

Он метнулся назад, к тротуару, под защиту редких деревьев. И сразу понял – не успеть. «Мерседес» вильнул в сторону, подрезая его. Андрей рванул, уже не надеясь убежать, обратно.

«Мерседес» зацепил его на самой середине шоссе. Андрей упал, откатился, теряя сознание…

…Кто-то громко звал его по имени, и это почему-то было важно. И еще было очень важно найти что-то ценное, выпавшее из его руки… Андрей не понимал, что…

Пересиливая боль и с трудом удерживая ускользающее сознание, он приоткрыл глаза. Грязная мостовая Гамельна была перед его лицом.

Скрутив руки за спиной, двое стражников выбросили его из здания ратуши, когда он пришел за обещанным золотом. Лишь час назад крысы покинули город, повинуясь волшебному напеву его дудочки. Теперь он лежал лицом в гамельнской грязи. Бургомистр и его люди хохотали где-то очень далеко, у парадного подъезда, с которого его только что сбросили.

Перед глазами плыло. Волшебная дудочка, подаренная владыками Дивных, выпала из-за пазухи и откатилась, и не было сил дотянуться, сберечь подарок от грязи и смеха…

– Мастер… Мастер!

Он приподнял голову. Вилли.

– Мастер… – мальчик плачет.

Я не люблю, когда плачут дети.

Я – Мастер.

Он приподнялся. Встал на четвереньки. Подобрал дудочку.

Вилли бросился поддержать его, обнял за плечи, помог встать на ноги.

Я не могу бороться с городом. Я не смог даже просто убить его. Но я – Мастер. Я могу иное.

Он поднес дудочку к губам.

Он заиграл.

У ратуши засмеялись: они не поняли. Эта музыка не для них. Но вот скрипнула дверь в доме напротив. Маленькая девочка услышала – город еще не пожрал ее сердце. Хлопнули ставни в другом доме, и мальчишка постарше спрыгнул из окна на мостовую…

Плачь, Гамельн.

Плачь, Гамельн, ибо я – Мастер. Я знаю, как превратить в Дорогу даже твою грязную улицу. Я уведу твоих детей – тех, кто еще жив…

– Мастер!

Андрей снова открыл сомкнувшиеся было глаза. Вилли? Нет, Борис.

Он приподнялся на локтях. Борис бросился поддержать его.

– Ты… что здесь… делаешь?.. Ночью…

– Я чувствовал плохое… Я звонил, никто не отвечал… Андрей, я боялся…

– Не надо, Борис. Не бойся, – он перевернулся на бок, потом исхитрился сесть. – Помоги мне встать, и пойдем домой. У нас много работы, ты же знаешь. Надо научиться превращать улицы в Дорогу…

Что-то было зажато в его кулаке. Он оторвал руку от асфальта и поднес к лицу.

Дудочка.

Он рассмеялся.

Я не могу победить тебя, город. Но я – Мастер. Я могу иное.

– Пойдем, Борис.

– Да, Мастер.

Что же…

Плачь, Гамельн.

Москва, 1999

Замок в ничейных землях

Осень только еще начиналась.

После ленивого обложного дождя днем вечер оказался неожиданно тихим и солнечным, каким-то по-осеннему чистым. Густой предзакатный свет заливал лес на противоположном берегу реки, и на фоне зеленой еще листвы большинства деревьев багровели кусты бересклета и светились мягким золотом кроны лип. Тень большого граба, под которым я сидел, перегораживала реку поперек; за пределами этой тени солнце просвечивало воду до самого дна, и было видно, как чуть колышутся прилепившиеся к валунам зеленые бороды водорослей. Почему-то перед закатом почти всегда смолкают птицы; и сейчас лишь вода тихо-тихо звенела по камням…

Да, осень только еще начиналась, но лето – лето уже кончилось, и это означало, что до холодов и снега я никак не успею добраться до Лотабери, посетить Бастиана Лотаберийского и вернуться домой. Путь оказался дольше, чем рассчитал отец, и виноват в этом один я. Наверное, меня можно понять, но простить – вряд ли. По крайней мере, в глазах отца мои объяснения лишь увеличили бы мою вину: сам он всегда думал сначала об интересах клана и лишь потом о себе. Он и меня научил думать так же, но, увы, только думать, а не поступать…

Конечно, я не должен был задерживаться из-за всяких пустяков (так сказал бы отец), но сыну вождя клана не так уж часто доводится встретить человека, который мог бы стать его настоящим другом: слишком велика разница между наследником клана и всеми остальными, даже когда «остальные» и не спешат при встрече стянуть с головы берет…

…Ярран лежал у меня на коленях, освобожденный от ножен, – меч, уведший меня в этот путь. Матово поблескивала сталь, древняя у рукояти и совсем юная у острия; змеился по клинку едва видный узор харалужной «витой» ковки. Бронза прямой гарды, отполированная до блеска оружейниками клана, успела уже потускнеть, и только серебряная обмотка рукояти по-прежнему посверкивала на солнце тонкой сканью.

Я нашел этот меч полтора года назад, ранней весной своего двадцатилетия, пробираясь по скованному еще льдом Нидамскому болоту. Тогда я впервые ощутил… Я до сих пор не придумал этому названия и потому скажу так: тогда я впервые ощутил это. Гораздо позднее я нашел описание чего-то похожего в одной из старых книг у нас в замке; там это называлось Силой. Но, по-моему, это вовсе не сила, это – просто когда начинаешь чувствовать вдруг что-то одно правильным, верным, настоящим, а что-то другое – нет. Впрочем, может быть, «Сила» и правда подходящее определение: мне кажется, это действительно помогает делать первое и мешает делать второе…

Тогда я ощутил это, стоя по колено в мокром, подтаявшем уже снегу и раздумывая, не пора ли сворачивать к востоку, чтобы обойти стороной теплое, замерзающее лишь в самые ярые морозы сердце Нидама – унылую, непроходимую ни зимой, ни летом топь. И я еще размышлял, достаточно ли прошел на юг, когда уже понял, что путь мой лежит сейчас к невысокому холму, видневшемуся на западе меж голых черных стволов деревьев. Мог ли я тогда не послушаться этого ощущения и уйти своей дорогой? Конечно. Но… уйти можно было только как бы исподтишка, «бочком», что ли, – немного похоже на то, как в детстве воруешь на замковой кухне липкие мягкие кубики кленового сахара, и ощущение, что поступаешь неправильно, неверно, убивает даже радость от сладкого…

И я пошел к тому холму, и поднялся на его плоскую вершину, и там, полускрытую снегом и жухлой прошлогодней травой, увидел рукоять меча. Меч, словно из камня, торчал из какого-то кома смерзшейся земли, травяного сора и снега; стащив зачем-то перчатку, я взялся за рукоять и потянул. Меч вышел из земли, не встречая никакого сопротивления. И он был сломан – неровным щербатым сколом обрывался клинок в пяди от гарды. Я даже не стал проверять – я знал уже, что обломка клинка нет ни на этом холме, ни вообще в Нидамских топях: он остался где-то очень далеко, на том поле боя, откуда принесли сюда обломок с рукоятью, чтобы предать его земле на болотах Нидама.

Бронзовая гарда была изрядно испорчена временем и покрыта зеленью; сканая серебряная проволока, стягивавшая рукоять, лопнула в нескольких местах; но сам клинок оставался чист, и лишь несколько маленьких пятнышек ржи было на нем – да и те исчезли, когда я протер клинок о полу плаща. Это была удивительная древняя сталь, темная, с едва заметным голубоватым отливом, покрытая затейливыми узорными разводами – харалужная сталь, которую на далеком Востоке, как говорят, называют «булат».

Я сразу полюбил этот древний меч и принес его с собой в замок. Отец, которому я показал свою находку, долго рассматривал клинок, но, в конце концов, пожал плечами – он не видел в обломке никакой ценности. Я показывал обломок лучшим оружейникам клана, и те спорили о его возрасте и о том, как мастер древности сумел защитить сталь от ржавчины. Одни вспоминали старый способ получения лучшей стали, когда закапывали откованную крицу на десятилетия в землю, потом доставали и заново перековывали то, что выстояло перед ржавчиной, снова закапывали и снова ковали, пока не получали металл, которому почти не было цены. Другие говорили, что для этого клинка использовали железо, упавшее с неба, прошедшее сквозь звездный огонь и потому неподвластное рже… Это мне понравилось, и я уже тогда про себя дал этому мечу имя Ярран – «Звездный Огонь».

А потом Конн, самый старый из наших оружейников, долго баюкавший в руках мой Ярран, сказал вдруг, что может снова сделать меч целым. Мало кто удивился – Конн знал многие древние секреты харалужной стали. Он честно сказал, что его харалуга будет хуже этой, древней, но лучшей из всего, что он когда-нибудь делал. «Новый клинок приживется к старому, – сказал он, – потому что у меня тоже есть частица железа, капнувшего со звезд, и для твоего меча, наследник клана, я отдам ее». И никто тогда – даже зеленые подмастерья – не попросил у него показать это железо. Настоящие Мастера не доверяют чужим глазам…

И Конн перековал древний меч. Возрожденный Ярран был нешироким и не очень длинным, и довольно легким – четыре фунта. Не было на нем границы между старой и новой сталью, клинок лишь немного светлел к острию и темнел к рукояти. Снова блестела свежей бронзой прямая гарда, и рукоять вновь была обмотана витым серебром.

И я поклонился Конну, принимая меч из его рук.

А старый мастер умер, словно бы закончив все свои дела на земле, летом того же года. И Ярран был последним его мечом…

…Рату, колдун моего отца, говорил следующей весной, что именно находка древнего меча – причина всего того странного, что было потом. Но, я думаю, он неправ – появление Яррана было просто первым из тех событий. Впрочем, не знаю.

Еще был жив старый Конн, когда в селениях клана стало твориться необычное: кто-то видел призраков, появляющихся с Нидамских трясин, кто-то говорил о собаках Аннуна, выходящих из-под земли, – огромных гончих со шкурой цвета первого чистого снега и огненно-алыми ушами… Отец волновался, он не любил таких вещей. А летом мной самим вдруг овладело странное нетерпение, похожее на зов в дорогу, на стремление отправиться в путь; нетерпение, в котором смешивались непонятная печаль и ожидание чего-то неизвестного. Кажется, я мучился слишком явно, и отец, конечно, заметил это – он всегда прекрасно чувствовал людей. Когда он спросил меня прямо, я ничего не смог объяснить ему, только вдруг ни с того ни с сего посоветовал ему ждать нападения со стороны западных кланов. То есть «вдруг» – это было для него, а я тогда снова ощутил это и понял, что быть войне. Отец покачал головой и оставил меня.

Война действительно случилась – осенью, когда был уже собран урожай, – и это была первая большая война в моей жизни. Я был тогда ранен, но не серьезно. Мы отогнали западных на их земли, и тогда отец спросил меня, откуда я узнал о войне еще летом. И снова я ничего не смог ему объяснить.

А когда выпал первый снег, над замком явилась Дикая Охота – ее видели все. Десятка два всадников пронеслись над башнями, и копыта их огромных коней выбивали искры из самого воздуха. Белоснежные псы с алыми ушами мчались по сторонам от них, и сам Владыка Павших верхом на диком восьминогом коне скакал во главе Охоты, и рога украшали его шлем, и глаза пылали огнем сквозь прорези лицевой пластины…

И тогда отец испугался. Конечно, не за себя – за клан. Он верил во Владыку Павших и, как и все мы, почитал Его старшим среди богов, но вовсе не хотел встречаться с Ним раньше времени. На совете зимнего солнцеворота отец спросил старейшин семей, что означает все то, что происходит. Колдун Рату сказал тогда, что Владыка чувствует возрождение меча, выкованного в древности Его Силой. Еще Рату сказал, что это необязательно плохо, а скорее даже хорошо, просто надо знать, что с этим делать: может быть, надо освятить меч, или устроить в Его честь праздник, или, быть может, что-то еще… «Ты знаешь?» – спросил отец. «Нет, – ответил Рату. – Я не знаю. Я всего лишь твой колдун, но не знаю высокой магии».

На том совете и было названо имя Бастиана Лотаберийского, великого мага и книжника, обретавшегося где-то к югу от великой реки Аверн, за Страной Лета. А весной, когда из вод озера Ванвах поднялась Дева Глубин и пророчила оказавшемуся на берегу крестьянину из нашего клана, отец и Рату решили отправить меня за советом к Бастиану в Лотабери. Отец не спрашивал, хочу ли я совершить эту поездку, а, когда мы расставались в конце июня, проводил меня такими словами: «Помни, Арадар, ты должен вернуться живым, и вернуться как можно скорее: клану нужен совет Бастиана и клану нужен ты». Я долго гадал потом, помнил ли отец, говоря эти слова, что я его сын, или он думал только о том, что клан без наследника – это слабый клан?..

К началу августа я забрался довольно далеко на юг, а потом потерял коня и подверг опасности обе ценности, о которых говорил отец: и совет Бастиана Лотаберийского, еще не полученный мною, и жизнь наследника клана.

И, наверное, можно понять меня, но оправдать – нельзя.

Дэн, Дэни… Я встретил его на большой дороге дерущимся в одиночку против троих устрашающего вида бродяг… Впрочем, это было потом, а сначала я встретил сэра Логи, Черного Рыцаря.

Он был верхом на крупном каурой масти коне, в тяжелой боевой кольчуге и кольчужном же капюшоне, без шлема; его плечи и круп коня покрывал, несмотря на летнее тепло, широкий черный плащ. Такой же – весь черный – щит висел за его спиной. Мы встретились на лесной тропе, по которой я срезал широкую петлю дороги. Придерживая своего коня, чтобы спокойно разъехаться, я приветствовал рыцаря: мы были ровней, хотя я и странствовал без доспехов, – таскать на себе пуд боевого железа, просто путешествуя к ученому мужу в далекую страну, не принято в наших землях. Впрочем, возможно, что по местному счету титулов я и превосходил его благородством крови, кто знает.

Он натянул поводья, останавливая своего коня, и долго смотрел мне в глаза, прежде чем произнести приветствие. Я тоже остановился, с удивлением разглядывая его лицо.

Оно усмехалось. Оно усмехалось все целиком: глаза, губы, морщинки на лбу – каждая черточка его лица светилась злым весельем. Я почти вздрогнул – это было лицо шута, а не рыцаря. Злого шута.

– Мое имя – Логи из Свартбери, но многие знают меня просто как Черного Рыцаря, – сказал он. – А ты, сэр рыцарь, кто ты таков?

– Арадар из Каэр-на-Вран, – отвечал я без всякого на то желания.

Черный Рыцарь кивнул.

– Ты выглядишь чужестранцем, сэр Арадар, да и название твоих земель звучит непривычно для моего слуха. Скажи, куда держишь ты путь по тропе средь темного леса?

– Далеко на юг, сэр Логи, за Аверн. Я ищу Бастиана Лотаберийского, чтобы просить у него совета и помощи в одном деле. Скажи, не слышал ли ты о том, где сейчас пребывает этот мудрый человек?

Он удивленно поднял брови, не преминув усмехнуться – очень тонко, не переходя грань явной насмешки.

– Да, Лотабери – это действительно далеко. И я давно ничего не слыхал о Бастиане, хотя, конечно, знаю это имя. Впрочем, это не важно – все равно никто не сможет сказать, куда, когда и надолго ли отправится этот человек.

Я кивнул и тронул поводья, давая понять, что продолжать беседу у меня нет желания. Сэр Логи заметил мое движение и заставил своего коня посторониться, чтобы дать мне проехать.

– Прости, если я покажусь тебе навязчивым, сэр Арадар. Но не откажешься ли ты принять несколько советов от рыцаря, что вдвое старше тебя и лучше знает места, по которым лежит твой путь?

– Охотно приму, сэр Логи, и буду тебе благодарен, – ответил я.

– Прекрасно, друг мой. Так вот первый совет. Большая Дорога (он произнес это именно так – Большая Дорога) – странная штука. Не отказывайся от того, что встретишь на ней. Совет второй: если сложится так, что ты не найдешь Бастиана Лотаберийского, посети город короля Этельберта – там живет белый маг Гюндебальд. Быть может, он и не так знаменит, как Бастиан, но, думаю, тоже сможет оказать тебе помощь в твоем деле.

– Благодарю, сэр Логи, – сказал я, полагая, что он закончил свою речь.

Мы разъехались, и тогда рыцарь, оказавшись уже почти у меня за спиной, вдруг продолжил:

– И еще один совет – последний. Никому не верь на своем пути, сэр Арадар из Каэр-на-Вран, – он вдруг расхохотался и пустил коня вскачь.

И я собрался было пожать плечами и забыть его странные советы, но это вдруг снова посетило меня, и я понял, что чувствую в его советах Силу…

И через день я уже последовал первому из советов Логи, Черного Рыцаря.

…Все случилось внезапно и быстро закончилось. Я следовал по тракту, Большой Дороге – она делала крутой поворот в том месте, огибая склон высокого холма. Еще шагов за сто я услышал дальний звон клинков, а за поворотом открылась мне следующая картина: трое нападали на четвертого, прижавшегося спиной к дереву у обочины. Мне показалось сначала, что это мальчишка, – у него был тонкий стан и чистое безбородое лицо. Я толчком выдавил из груди глухое боевое «Хэй!», помогающее собрать силы перед дракой, и пустил коня в галоп, осадив его только перед этими людьми.

Трое верзил опустили мечи и чуть отступили от защищавшегося, встав, однако, таким образом, чтобы тому нельзя было удрать. Теперь я разглядел его лучше – нет, это был не мальчишка, но почти мой ровесник, быть может, года на два или на три моложе. У него было усталое лицо, которого уже коснулось отчаяние, – это от отца досталась мне способность читать людей по их лицам. Но сейчас на лице юноши появилась еще и надежда…

– Эй, странник, большая дорога – место, где каждый идет своим путем. Проезжай мимо! – воскликнул один из нападавших, и слог его подходил больше для рыцаря, чем для разбойника с тракта.

– Воистину так, – сказал я, – и мой путь привел меня сюда. Что за нужда у вас втроем бросаться на одного?

– Уйдешь ты?

– Нет, пока и вы не уйдете своим путем по большой дороге.

Видно, он – тот, что говорил, – был опытным бойцом. Он бросился ко мне, не произнеся больше ни слова и не пытаясь достать меня самого, – он хотел перерубить ногу моему коню и лишить меня преимущества всадника над пешим. Но он не знал, конечно, что подо мной был обученный для боя северный конь, поднявшийся на дыбы, когда разбойник бросился к нему. Мне пришлось встать в стременах, а конь мой опустил копыта на голову и грудь нападавшего, втаптывая его в тракт.

Но мне самому стоило бы тогда быть осторожней – другой разбойник успел глубоко всадить меч в бок моему коню. Тот горько, удивленно заржал и, еще пытаясь подняться на дыбы для удара по новому врагу, начал валиться, оседая на задние ноги…

Но не один я был неосторожен в этой драке. Третий разбойник, словно удивленный гибелью товарища, смотрел на то, что творилось на тракте, позабыв про юношу, стоявшего у дерева с мечом в руке. Вскрикнув, словно вкладывая в этот рывок последние силы, парень прыгнул вперед и коротко, но сильно ударил отвернувшегося разбойника в спину. Тот сдавленно хакнул и повалился на землю.

Оставшийся – тот, что вонзил меч в бок моего коня, – бросился прочь, посчитав, что распределение сил не в его пользу.

…Больше всего мне не хотелось тогда, чтобы юноша, которого я нечаянно спас, скрылся сейчас, воспользовавшись внезапной свободой. Почему? Кто знает, чем, какими силами определяется тяга одного человека к другому… Возникает ли она только после многого перенесенного вместе или может рождаться вот так, сразу… Он не убежал. Он подошел ко мне и помог выбраться из-под умирающего коня.

Конь мой тихо стонал, то и дело приподнимая от земли голову и снова роняя ее на дорогу. Мы молча стояли рядом с ним. Потом я присел у его головы, погладил морду. Он уже не пытался больше оторвать голову от земли.

– Он не будет жить, – негромко сказал юноша. – Прости, это из-за меня.

Я не ответил, потом поднялся и, став чуть в стороне, чтобы не быть залитым кровью, рассек ему артерию на шее. Конь вздрогнул и закрыл глаза.

– Прости меня, – снова сказал тот, кого я спас. – И спасибо тебе за помощь.

Я кивнул и отошел к обочине, вытер клинок Яррана о землю и траву, вложил в ножны. Юноша сделал то же со своим клинком, и мы оба вернулись на дорогу.

Было странно. Я не знал, кто он и куда лежит его путь; он не знал моего пути. Что мы должны были тогда сделать? Разойтись в разные стороны, чтобы никогда более не встречаться? Я молчал, не зная, что сказать. Я был бы рад, если бы мы могли идти вместе, но как можно предложить это встреченному на дороге незнакомцу…

– Меня зовут Дэн, – вдруг сказал он, делая шаг ко мне и протягивая руку.

– Меня – Арадар, – я взял его руку в свою ладонь; мы смотрели друг другу в глаза, и вдруг оба улыбнулись.

Чему?

Не знаю.