Текст книги "Одиночество Григория Узлова: повесть суждений"

17

Но вернусь из края размышлений на балкон многоэтажки: я зашёл на него и испугал находящихся там школьников, да так, что двое мгновенно выбежали на лестницу от неожиданности моего появления, однако два влюблённых замерли в ожидании моих дальнейших действий: я испортил им тот романтический настрой, что удачно установился до вторжения внезапного гостя на их территорию, – они уже были готовы слиться в поцелуе, раствориться друг в друге, обретя мимолётное счастье случайной встречи двух точек в пространстве. Я недовольно насупил брови, будто хотел броситься на них, изукрасить лица ссадинами и синяками, – это произвело необходимый эффект, парочка, поджав хвосты, ретировалась. Балкон наконец был пуст – приятно соприкасаться с ночью в одиночестве на огромной высоте, глядя на ряды припаркованных машин, на грязно-белые сугробы, на закованные льдом воды и железнодорожный мост, по которому скорые поезда мчались из Питера и обратно.

Тот аромат, ту эйфорию, что я испытывал в тот момент, никак нельзя передать языком смертных – только вечность может описать подобный дух и восторг, настолько он велик и безмерен. Это как забраться на вершину мира и разглядывать маленькие фигурки людей и домов, это ощущение Бога, сознательного и творящего красоту своими незримыми руками. Хотелось обнять всю наблюдаемую землю, осязать, гладить в её твердости и холодности, однако всё-таки горячую и страстную внутри: там, под чёрными комьями, бушует огненное сердце, желающее любить, сжечь кого-то в своём порыве. Я хотел стать любовником ядра, потому что оно, в отличие от женщины, никогда не могло предать или бросить меня – вероятно, сердце Земли просто бы убило меня, и мне стало бы хорошо от такой гибели.

Мужчина в любви всегда более глуп и романтичен, нежели женщина, ведь последняя всегда по-потребительски, что ли, относится к привязанности и обожанию, принимая их как должное, в то время как мужчина страдает и переживает свои чувства. Редкой девушке достаётся способность быть эмоциональной и чувствительной – при таком стечении обстоятельств она становится поэтом или художником. Но, к сожалению, в истории не так много известно случаев, чтобы женщина являлась великим писателем или иным талантливым человеком, это не значит, что женщина НЕ МОЖЕТ писать, но она редко МОЖЕТ чувствовать то, что сокрыто за внешним балдахином бытия, женщине редко удаётся проникнуть к ложу истины, поэтому ей приходится чаще всего ходить вокруг да около, подобно жонглёру с шарами, играя лишь со словами. Со временем, то есть начиная с девятнадцатого века, число женщин-писательниц увеличивалось, но качество творений ухудшалось, особенно стоит сказать именно о периоде где-то со второй половины двадцатого века по сегодняшний день, когда редкая особа противоположного пола умудрялась зацепить за живое широкий круг читателей и ценителей литературы. Многие превращались в фабрики по штамповке сопливых книжек про бесконечные переживания кусков резины или дерева, кому как удобно называть, и выдавали такое за нечто новое и совершенное, сравнимое с классиками прошлого; целые батальоны продажных критиков заскрипят перьями, восхваляя талант и силу «авторессы», тем более что обычно их судят женщины. Им очень импонирует «феминистический» стиль, рассуждения о «муках» современной женщины, ежедневно страдающей от гнёта мужского пола. Это не литература, а чахлый бесплодный куст приторной мысли, пыжащийся дать хоть какие-то плоды, но нет и следа почек ни на одной из ветвей – лишь голая полумёртвая древесная кора.

И пусть все дружно используют саженец под названием «молодая женщина-писатель», но вода же не живая – не воскреснет, не воспрянет талант, не расцветёт мысль, не развернётся чудными узорами персидских ковров, не воссияет золотым куполом храма православного, не заблагоухает цветком тропическим, только пополнит небо своим существованием сия писательница в плане художественном, насоздаёт талмуды о любви, о независимости и уйдёт в небытие – забудут её обожатели и почитатели, потому что на смену уже другая у порога топчется. А книжки? О них вытрут ноги, поплюют на них и забудут, они быстро перестанут быть актуальными, но как такие опусы вообще смеют появляться? Какая вражья сила руку бездарную заговаривает творить? Хотя без разницы мне, на ум пришла великая фраза Гоголя: «Ну, раз появилась на свет книжка сия, то и на неё свой читатель найдётся». Прав, безмерно прав Николай Васильевич, и поклонники соберутся глупой толпой вокруг романа какой-нибудь «классички», подрыгают радостно ножками и ручками и затихнут в ожидании продолжения «замечательной» деятельности объекта любви. Это очередной пункт своеобразия жизни, о который благополучно спотыкаюсь в рассуждениях, что развлекают меня в годину скуки или беды.

Голова моя встряхнулась собакой, после падения в воду вылезшей на сушу: отогнал видение, вызвавшее очередной прилив грусти и печали. Окинул напоследок окружающую природу и устремился обратно домой – час поздний, а хотелось как-то спать. Неожиданно подвернулась баночка для бычков, забитая доверху, да так, будто пуансоном заталкивали сгоревшие сигареты, лишь бы, сволочи, уместились. Больное любопытство заставило сесть на корточки и принюхаться к этим отходам. Здесь было не что иное, как запах инертности, апатии и бедности, настолько паршивы были окурки в прошлом своём существовании. А отчего их курили? На нервах или на радости, от тоски или от смеха? Не знаю, какой был процесс, но итог был неутешителен и плохо выглядел – стеклянная баночка из-под растворимого кофе, точно, очень похоже. А ещё, выкурил ли все сигареты один человек, или весь этаж их сюда запихивал? А может, и не запихивал, потому что баночка чужая, поэтому кидали бычки прямо вниз на прохожих, которые могли обжечься неожиданно свалившейся на голову сигаретой, но кому какое дело – не брат и не сосед, значит, можно и начхать.

На самом деле я бы тоже курил, если бы здоровье позволяло: сосуды ни к чёрту, даже затяжечка дурно скажется, а тут целая привычка – прямая дорога на погост. Я бы курил как раз в периоды особо серьёзных умственных нагрузок, кои случаются вполне часто, – слышал, что табак облегчает тяжесть раздумий и мозговых переутомлений, но утверждение никогда не мог и не смел проверить на практике – риск был велик, и я не самоубийца, это как взять и щёлочи с кислотой наглотаться, сравнимо по эффекту с курением для моего хилого и незащищённого организма. Мечты остаются мечтами: лишь в какие-то отрезки времени в погружении в самого себя закатаю в цигарку подвернувшуюся бумажку и буду мечтать, что пыхчу как старый морской волк, в красивой фуражке, в кителе. У меня пружинистая походка, и я слегка расставляю ноги, будто в качку, бородка-эспаньолка, от которой женщины, наверное, без ума, можно и повязку на глаз нацепить: хоть и по-пиратски выглядит, но очень харизматично.

Капитан Григорий Узлов – а звучит же, чёрт возьми, а если же капитан первого ранга военно-морского флота, а не мореход на баржах и сухогрузах, тех ещё посудинах, то намного лучше ощущается, нечто героическое проявляется, романтический ореол: участия в сражениях, победы, девы с лавровыми венками… Ах, жаль, что сейчас нет войны, хоть самой маленькой, – хочу, чтобы были морские баталии, как в Русско-японскую. Ну, к примеру, дайте миноносец крохотный под моё командование, и я столько бы японцев затопил, что можно было бы и войну выиграть, изменить ход истории… Но мечты есть мечты, тщеславные и подавно, поэтому и не видать мне связки крестов на груди. А даже если бы и оказался в 1904 году – не факт, что стал бы героем. Затонул бы в первый день, быстро и бесславно: как был Гришка Узлов, так и нет его на белом свете…

Однако кто мешает мне фантазировать? Всё в голове – никто не осудит, да и мысли не нарушают какой-либо из кодексов Российской Федерации. И я, герой Порт-Артура, ещё каких-нибудь боёв, стою перед императором. Его овечьи глаза добры и пылают гордостью за верного сына Отечества – царь же как отец был каждому русскому – вешает на меня Георгиев, Владимиров и Анн всяко-разных по степени и достоинству, скажет покровительственно, по-менторски: «Ну, господин Узлов, Россия гордится вами – вы храбры и сильны, настоящий воин, богатырь!» Я снова весь сияющий: при народе, подстрижен, форма выглажена – нет ни одной предательской складочки. Затем отправлюсь на светский ужин, устраиваемый графом и графиней N-скими в честь окончания войны, ну или ещё чего-то крупного, охмурю пару-тройку юных княжон, при том одна обязательно мне отдастся – я же в зеркало лицо видел и себе вполне понравился – почему у какой-то девицы не может быть схожего с моим вкуса?

Я бы и далее предавался сладостным грёзам, но когда, даже мельком, зыркнул на придворных: тучных генералов, самовлюблённых министров, женоподобных князей (самый кошмар – старые дядьки, в которых сквозила гомосексуальность: один как-то подозрительно глядел на меня, из-за чего холодный пот проступил на лбу), похотливых аристократок и прочей богатой кодлы, то меня охватили гнев и презрение. Я наблюдал простых ребят матросов, что бесцельно взрывались и тонули в водах Японского моря, пытаясь удовлетворить интересы стоявших передо мной скотов. А сколько Иванов полегло на суше, оказавшись в ловушках Императорской армии, оснащённой лучшими пушками и винтовками, в отличие от нас, довольствовавшихся английским старьём. И зло, праведное зло возгорелось во мне, обида за погибших товарищей, желание хоть каким-то образом отомстить этим зазнавшимся подлецам.

В этот миг предо мной возник Николай Второй, со своей сладкой, пряничной рожей – даже щёки были сахарными! Как я хотел плюнуть в него, в его лизоблюдов штатных, в его прислугу. Царь просит бросить пару торжественных фраз, подходящих для момента. Я ненавижу врать и притворяться, почему взбеленился и накричал на императора: «Вот что скажу я вам: вы мразь и паскуда, из-за которой случилась Ходынка, Русско-японская война, Кровавое воскресенье. Вы тщедушный тиранчик, запершийся в тронном зале, мечтающий о самодержавных временах, окружённый льстецами и подхалимами, место для которых давно готово! Прощайте, негодяй! Вот вам оплеуха от меня самого и всего народа русского!»

С этими словами я замахнулся и всю пятерню пропечатал на щенячьей физиономии Николая Романова, причём так, что всё нагромождение царских и военных регалий заблестело, затряслось и застучало, сам же император неваляшкой закачался на месте, поскрипывая до сияния вычищенными чёрными сапогами. Он оторопел от моей наглости, косясь на меня сычом, отупевшим от обжирания грызунами: какой же смертный, холоп смердячий, нрав крутой предъявить захотел? Пузатый генерал со старинными бакенбардами вскричал петухом: «Стража!», и гренадёры тараканами повылазили из щелей зала, парочка кузнечиками наскочила на меня, но я отбился от них резко выхваченной из ножен саблей – она отпугнула великанов, и я помчался к ближайшему окну. Тело выбило стекло, и вот уже на улице, пока удивлённые гости, обмахиваясь веерами и обмениваясь пустопорожними фразами, глядели ослами на мой ещё не пропавший след.

Был чудесный вечер – какой я дурак, что проводил его в драном захламлённом дворце с пренеприятнейшими лицами. Я пытался понять, куда отправиться сейчас? За мной гонятся солдаты, дабы наказать за дерзость, отправить в Сибирь за эмоциональность и правдоискательство. Я за несколько минут обратился во врага государства номер один, но это обстоятельство не мучило меня, а подзадоривало, во мне расцветало геройство и желание совершать подвиги. Какой потрясающий душевный порыв обуревал меня, я мог бы летать, если бы отросли крылья, но, к большому сожалению, такого не произошло. Однако мне взбрело в голову отправиться в любое злачное место, криминальный район, кипящий бандитами и люмпенами. Что за ароматы там клубятся, вдохновляя на преступления и на порок! Разложение в высоком, поэтическом смысле, грязь художественного масштаба! Полутёмные притоны с проститутками, пьяницами и наркоманами, карты, самогон и куча денег – желанная обитель! Так с души моей свалился валун, и, насвистывая популярный мотивчик, я отправился в публичный дом, в объятия юной гетеры, чьи ласки, несмотря на внешнюю продажность, намного честнее и порядочнее всякого рода великосветских барышень, которых знавал на своём веку и привык от них частенько сплёвывать.

18

Я вышел с балкона и пошёл к квартире. Наконец никто и ничто не сможет отвлечь меня от входа в родные стены, ни одна живая душа не вспугнёт моих желаний и хотений, была уверенность в лучшем развитии каких-либо событий. Впереди лишь известность, ни более ни менее, поэтому ничто не могло потревожить мой дух даже мелким шевелением.

Но рано радовался: за моей спиной открылся лифт, и оттуда ввалился молодой дворник с огромным чёрным мусорным мешком, до отказа забитым неизвестно чем. От него (от мешка, или от дворника, или от обоих) дурно пахло, и я не понимал, зачем в помещение было тащить эту гадость, кучу разложившейся еды или чего-то иного? Чего добивался молодой дворник, какая выгода была ему за доставку мешка семье? Однако я мгновенно вспомнил – в этой квартире жили не семья, а несколько совершенно разноплановых людей, число которых было как минимум около десяти. Это рабочие из Средней Азии, с жёнами и (или) другими родственниками женского пола, жили в арендуемой однокомнатной квартире, где пребывание такого количества человек могло превратить её в ад.

Я всегда поражался тому, как группа человек могла разместиться в небольшом числе квадратных метров, есть, спать, жить, умирать. А по какому принципу существует такое общежитие: в тесноте, да не в обиде, или все скрипят зубами, глядя друг на друга? Почему хоть кто-то заслуживает такую долю? Справедливо ли это, что можно жить по-скотски в наше время, когда ракеты взлетают в космические дали, когда спутники кружатся по своим орбитам, огибая по несколько раз наш голубой шарик, когда смелыми мечтателями ставится вопрос о колонизации других планет, о будущем человечестве в целом? Почему сохраняются и держатся ужасающие обычаи и традиции, место которых в глубине чумного мрачного Средневековья, а не в эпоху компьютеров, термоядерного синтеза и искусственного интеллекта? Как допускается грязное и нищенское бытие мигрантов, да и вообще всех людей, кто раскидан по России? Не стыдно ли властьимущим и властьдержащим допускать сие положение? Пусть эти клопы вылезут из своих нор-кабинетов, ослепятся солнечным светом, прищурятся свиными глазками, приглядятся, всмотрятся в убожество, что сами и допустили, вспотеют, взопреют, взмокнут от потного ливня, барабанящего по всем участкам кожи, даже по тем, что сокрыты под слоями одежды. Они зажмут носы, заплачут от едких запахов и страданий человеческих, заткнут уши, чтобы не слышать плач и крик сотен глоток полуживых бедняков, скопившихся в затхлых берлогах, вздевающих руки к тем плотным фигурам, что трясутся от холода и зловония на порогах босяцких хибар, плюющих смачно в сытые рожи, хомячьи шмули[10]10
  Щёки.


[Закрыть] с трудом натянутых рубашек, не застёгивающихся на брюхе пиджаков и обтягивающих широкий зад брюк.

В позоре и страхе улепётывают чинуши и их подельники из катакомб нищеты, из живых склепов, только что увиденных ими. Они бегут из страны кошмаров и бредовых сновидений, родившихся благодаря им же, тем, кто испуганно дрожит зайцами при виде ужасающих галлюцинаций, возбуждённых дурными поступками и деяниями, сотворёнными кровопийцами и кошкоедами в далёком прошлом или в настоящую секунду, – всё отразится в коварном переплетении нитей Судьбы этих мерзавцев. Как я надеюсь, как я жду, что Норны[11]11
  В скандинавской мифологии это женские существа, которые управляют судьбой богов и мужчин.


[Закрыть] разрежут своими холодными стальными ножницами подгнившие куски веретена, обозначающие пресные и скучные жизни властных богачей! Но каким образом могущественные сёстры могут погубить зазнавшихся ублюдков, упивающихся властью и богатством? На свет рождаются вечные буревестники, бунтари, революционеры, мыслящие мировыми масштабами, о всемирном благе, всемирном счастье, всемирной справедливости для всего человечества, от мала до велика, от севера до юга, от запада до востока, что сойдутся под невиданной силой и харизмой новых героев, пришедших в наш мир из неизвестных глубин космоса, оттуда, где Господь смог установить гармонию и равновесие и назвал то место раем. Они поднимут людей из копоти и сажи, дадут им мысли и идеи. Такие люди честны и благородны, в их желаниях и устремлениях не найти и тени корысти или злого умысла, они смелы и мудры, напоминая тем самым Иисуса Христа: они не являются его копией или повторением, но есть что-то родственное и близкое, как между графитом и алмазом, в котором последнее обозначено абсолютом, а первое – вечным стремлением к абсолюту, несмотря на недостатки строения и даже содержания, но всё-таки неуловимо похожее на то наследие, что оставил нам Сын Божий на долгие тысячелетия.

Но хватит мусолить и так известную истину, понятную любому жителю Земли, а уж русскому человеку и подавно. Я наконец открыл дверь и зашёл в квартиру. Стоял лёгкий запах пыли и духоты непроветриваемого помещения – необходимо было срочно разуться, раздеться и открыть окна и балкон, дабы свежий воздух с канала ринул сминающей лавиной конницы, что затопчет копытами спёртость пространства в комнатах. С такой здравой мыслью я скинул куртку, повесил её на вешалку, стянул с уставших ног подыстоптанные ботинки, прошёл в комнатёнку, где снял штаны, свитер и другую одежду. Вымыв руки и тщательно умывшись после трудного дня и иных переживаний, я направился открывать окно. Как я совершил это, то недобриз рванул на меня своим дыханием, напоминавшим в своей свежести помесь мятной конфеты и автомобильной «ёлочки», поскольку город во всех своих проявлениях изрядно подпортил атмосферу, которой дышу, хотя я бы с удовольствием заткнул нос и рот, чтобы не травиться полуядовитыми парами, нависшими над порослью блочных зданий и бледно-зелёных трупов, которые когда-то назывались людьми.

Всё равно, хоть и ветер не был той отрадой, которую я жаждал почувствовать своими щеками, своим лицом, однако ощущение дешёвого, бормотушного вина свободы колыхало мои губы, пьянило сознание неожиданной лёгкостью. Воздух и был один и тот же, что на общем балконе, что в моём окне, но с моей стороны он был более гадок и противен в результате соседства с автодорожным кольцом, хоть чувство моё в итоге и сравнялось с ранее испытанным. Я возрадовался мимолётному счастью, прилившему ко мне скромной былинкой в круговерти. Закончив процедуру релаксации, я поспешил разогреть подготовленный ранее ужин, который предварительно был разложен в контейнерах: мясо отдельно, гарнир отдельно.

Насколько замечательна была подлива, мною лично приготовленная! Какие специи я добавил, как я размешал ингредиенты, как вообще чудесно всё было сделано – я душу вложил в сей маленький гастрономический шедевр, поэтому так хотелось его заглотить. Поставив всё на разогрев, я решился включить телевизор, но это было большой ошибкой. На меня хлынул поток какого-то мусора: на одном канале глупый сериал повествовал о разбитом сердце малолетней профурсетки, вокруг которой так и скакали кавалеры, на другом – лощённый диктор со взглядом кролика зачитывал сообщения о произошедших за день событиях в мире и в России, где всё сводилось к постоянным угрозам нашей Родине со стороны Запада или другого супостата, а мы героически противостоим ему, бряцая новыми ракетами и сохранёнными ценностями и историей в отличие от европейцев, её потерявших. Много бреда я пересмотрел за время прокручивания каналов, и нет особой нужды марать такую чудную повесть подробными пересказами увиденного по причине бессмысленности и вторичности, испытанными в ходе не особенно тщательного просмотра. Чтобы успокоиться, остыть, сдержать негодование, я остановился на спортивном канале, где шла трансляция матча английской футбольной лиги – какая игра, какие спортсмены, было бы рядом пиво, сразу бы открыл и засел наслаждаться состязанием в хорошей компании. Хотя на самом деле мне не хватало бы ещё собутыльника, потому что у меня никогда не было привычки пить в одиночестве: чувствовался в определённой степени алкоголизм, который есть вещь нехорошая в силу иного дурного влияния на организм, однако после пива или водки всегда рождается эйфория.

Но вот ужин готов – горяч и приятно пахнущ, он просился прямо в желудок, настолько он выглядел замечательно. Вилка с ножом порхали над дымящейся тарелкой под гул стадиона, где «Арсенал» стойко отбивался от атак «Челси», угроза которых являлась очень даже существенной, – мне представилось, как бы наша команда смогла бы сыграть против такого грамотного, профессионального нападения, как бы смогли противостоять англичанам. Как люди могут смотреть отечественный чемпионат, где не бегают, а ходят по полю, как по Невскому проспекту, настолько неинтересны российские матчи, что даже не знаешь, какие причины следует подобрать, чтобы объяснить некую топорность и деревянистость играющих составов, без влияния принадлежности: «коней» ли, «мяса»[12]12
  «Кони» – ЦСКА, «мясо» – Спартак (жарг.).


[Закрыть] ли и иных команд, все одинаково плохи, почему я и передумал смотреть наш футбол, ходить, как мой дедушка, болеть за ЦСКА, но после того, как я увидел другую игру, европейскую, моё желание стать фанатом, болельщиком и орать на стадионе «Армейцы, вперёд!» резко отпало. Даже покупка легионеров не скрашивает, но усугубляет ситуацию: что это за народ, русские, что своих ребят не имеют, а те крохи, что имеются, бестолковы, как свежевылупившиеся цыплята, только что разломившие скорлупу и хлопающие улыбающимися бусинками на свет.

Мясо с гарниром достаточно быстро исчезло в моём рту, как вдруг «ГОООЛ!». Мои глаза поднялись к экрану, где уже повторялся решающий момент схватки: красиво закрученный мяч пролетал высоко над головами, вратарь лягушко й бросился вверх, чтобы изловить опасный для команды в тот момент шар, но тот будто интуицией, шестым чувством, ощутил угрозу со стороны ловкого игрока и немного сменил траекторию – именно так это и выглядело со стороны! Невероятным образом, уйдя от столкновения с вратарём, мяч оказался в воротах, и затем уже все последующие события: клокот многоголосого стадиона, крики в рубке, восхищение, комментарии, объяснения… Вот она, сила спорта, олимпийский дух древней Эллады в современном проявлении. Синтез мастерства и удачи, физической подготовки и хитрости, то, о чём мечтал Пьер де Кубертен, когда в конце девятнадцатого века возрождал легендарные состязания в мировом масштабе. Какое удовольствие, отчасти эстетическое, доставляет мне хороший футбол. Даст Бог, вдруг и у нас хорошо в него заиграют, да так хорошо, что будут сражать и испанцев, и англичан, и немцев, авось и бразильцев с аргентинцами как орешки расколем. В общем, будем надеяться.

Так незаметно подошёл к концу отличный матч и замечательный ужин – тарелка вычищена дочиста, настолько подлива удачно вписалась в рецепт блюда, обязательно надо запомнить, как я её приготовил. С улыбкой довольства и сытости, в приподнятом настроении я вылез из-за стола, выключил телевизор и отправился мыть руки, в общем, приводить себя в порядок ближе ко сну.