Текст книги "Кто такая Айн Рэнд?"

Но даже теперь отношения Рорка с женщинами оставались одной из наиболее проблемных частей книги. Зачастую, когда Рэнд изо всех сил пыталась изобразить вещи, замышляемые ею как нечто героическое, получалось описание персонажей, эмоционально холодных и состоящих друг с другом в отстраненных и деструктивных отношениях. Несмотря на то, что страсть, которую они питают друг к другу, является всепоглощающей, герои романа в некотором смысле по-настоящему друг с другом не связаны. Друзья лучше всего ощущают родство своих душ в тишине, поскольку им кажется, что в такие моменты они по-настоящему понимают друг друга. Любовники держат друг друга не за руки, а за запястья. И, наконец, в книге присутствует печально известная сцена изнасилования.

Как и в случае с пьесой «Ночью 16-го января», великая страсть в романе «Источник» начинается с насилия. Первые встречи Доминик и Рорка заряжены сексуальным напряжением. Они знакомятся во время работы Рорка в каньоне отца Доминик. Девушка просит, чтобы Рорк заменил мраморную плиту в ее спальне. Эту плиту она предварительно намеренно поцарапала. Заметив ее уловку, Рорк разбивает мрамор, после чего присылает для замены другого человека. В следующий раз она встречает Говарда, катаясь на лошади, и спрашивает, почему он сам не пришел устанавливать плиту. Возмущенная его ответом, Доминик бьет Рорка по лицу жокейским стеком. Спустя несколько дней архитектор влезает ночью в окно ее спальни и овладевает девушкой. Немного погодя автор подчеркивает: даже несмотря на то, что Доминик сопротивлялась, происходящее было для нее вещью желанной и приятной. Сама Рэнд давала противоречивые объяснения этой садомазохистской сцены. Это не было настоящим изнасилованием, настаивала она в разговоре с кем-то из своих почитателей, после чего назвала произошедшее между Рорком и Доминик «изнасилованием по приглашению». Рискованная для своего времени, сцена изнасилования стала одной из самых популярных и обсуждаемых частей книги.

Также Рэнд решила тщательно вычистить рукопись от остатков былого влияния философии Фридриха Ницше. В первой версии романа она предваряла каждую из четырех частей каким-нибудь афоризмом из его труда «По ту сторону добра и зла». Теперь она убрала эти эпиграфы, а также вымарала несколько прямых аллюзий на Ницше, присутствовавших в тексте романа. Но все же она не смогла удалить из «Источника» все то мстительное презрение, которым были пронизаны более ранние ее работы. Ее старый страх перед толпой особенно ярко проявляется в тех фрагментах романа, которые касаются Тайла Уинанда. Однажды ночью, обуреваемый отчаянием, он идет по улицам Нью-Йорка, и его горькие чувства обостряются, когда в ноздри газетного магната врываются запахи подземки, «множества людей, спрессованных, как сельди в бочке, так, что ни дохнуть, ни пошевелиться».

«Я тот, кто хотел власти, – размышляет Уинанд. – Но теперь я не властитель, я слуга безликих господ – этой женщины, стоящей, широко раздвинув жирные белые колени, на ступеньке старого дома, этого толстяка, с трудом вытаскивающего грузное пузатое тело из такси перед большим отелем, этого коротышки, потягивающего пиво перед стойкой бара, женщины, вытряхивающей запятнанный матрас из окна многоквартирного дома, таксиста, остановившегося на углу, дамы с орхидеями, напившейся в кафе на углу, беззубой женщины, торгующей жевательной резинкой, мужчины, прислонившегося к двери казино. Все они мои повелители». Его понимание собственного места в жизни идет рука об руку с отвращением по отношению к этим окружающим людям, которые «не могут ничего создать». Далее в тексте Рэнд пытается сбалансировать подобные описания путем позитивного изображения жюри присяжных – но ее презрительные проявления, все же, делают повествование более цветистым.

Контраст с прочими современными Рэнд произведениями, провозглашавшими торжество индивидуализма наглядно демонстрирует, насколько инновационным был «Источник». Элитизму и популизму всегда было очень сложно сосуществовать в сфере защиты нерегулируемого капитализма. Например, «Мемуары лишнего человека» Альберта Нока пронизаны высокомерным презрением к простому человеку. В то же самое время, противники Нового курса настаивали, что люди, если их оставить в покое, смогут достойным образом выстроить собственную судьбу. Они прославляли «забытых людей», простых работяг, которые строили декорации своей жизни без всякого вмешательства со стороны правительства. Приверженцы политики невмешательства пели осанну как элитным привилегиям, так и простому, самостоятельно обеспечивающему себя человеку.

В «Источнике» Рэнд сумела ловко обойти это противоречие и избежать фатального либертарианского элитизма в своей нравственной теории. При всем своем бахвальстве, эта теория выглядела достаточно успокаивающей. Рорк говорит присяжным: «Степень способности может варьироваться, но основной принцип остается неизменным; степень независимости человека, его инициативности и личной любви к своей работе определяет его талант как работника и его ценность как человека». Таким образом, к «элите», о которой говорит Рэнд, может присоединиться каждый – просто любя свою работу. Вместо того, чтобы говорить о богатстве, она говорит о независимости, обходя таким образом вопрос о принадлежности к некоему конкретному социальному классу.

Но даже не связывая либертарианскую идею с традиционно присущим ей элитизмом, «Источник» делает схожее заявление: гуманизм является не более чем орудием сил, рвущихся к власти. Такая идея не была чем-то новым для времени, видевшего рождение двух новых тоталитарных режимов. В вышедшем в 1940 году фильм Альфреда Хичкока «Иностранный корреспондент» лидер британской Партии мира показан немецким агентом, скрывающим свои дьявольские планы под ширмой пацифизма. Изабель Патерсон также поднимает этот вопрос в одной из глав своей знаменитой книги «Бог из машины», метко озаглавленной «Гуманитарий с гильотиной». Позднее Рэнд заявляла, что идею этой главы подсказала своей подруге именно она, но Патерсон решительно отрицала это. Нет никаких поводов сомневаться в том, что Патерсон действительно верила в нравственность своекорыстия до того, как познакомилась с Рэнд – поскольку такие взгляды вовсе не были редки среди сторонников политики невмешательства. Патерсон могла просто перефразировать Уильяма Грэма Самнера (который был скептически настроен по отношению к гуманизму), когда писала, что «Большую часть вреда в этом мире причиняют хорошие люди – и вовсе не в силу случайности, оплошности или бездействия. Это – результат их долгих и упорных намеренных действий, которые они предпринимают, руководствуясь высокими идеалами и во имя благих целей». Рэнд была не первым мыслителем, критиковавшим альтруизм или предполагавшим, что благородные намерения являются не более чем маскировкой для основных мотивов.

Рэнд также обошла стороной традиционный либертарианский скептицизм по отношению к благотворительности, чтобы атаковать базовую концепцию альтруизма как таковую. Такие авторы, как Патерсон или Самнер, подчеркивали, что милосердие не должно навязываться государством – однако поддерживали частную благотворительность на добровольной основе. Рэнд вступала в полемику с такой позицией, говоря своей аудитории: «Единственное добро, которое люди могут сделать друг для друга, и единственная приемлемая форма отношений между ними – это держать свои руки при себе». Вновь обращаясь к противостоянию активного и пассивного начал, Рэнд теперь обозначала основополагающее различие между зависимостью и независимостью как выбор между самопожертвованием и эгоизмом. В отличие от прочих либертарианцев, она не позволила проникнуть в свою теорию индвидуализма ни малейшим намекам «социальной концепции».

Приближаясь к окончанию проекта, Рэнд работала, пребывая в состоянии высочайшего интеллектуального напряжения, что во многом стало возможным, благодаря препарату, который она использовала. Она была поражена тем, насколько долго могла работать под воздействием бензедрина. За несколько месяцев она уменьшила объем произведения, переформулировала его философский подтекст и наконец-то окончательно отполировала характеры персонажей, живших в ее сознании почти десять лет. И все это Айн проделала, продолжая выполнять свою работу для Paramount. Но у бензедрина был и обратный эффект. К тому моменту, как подошла к концу работа над книгой, Рэнд была близка к нервному срыву. Врач строго-настрого наказал ей взять двухнедельный отпуск и отдохнуть от любых нагрузок.

Опустошенная, но счастливая, Рэнд отправилась в загородный дом Изабель Патерсон, прихватив с собой Фрэнка. Там она шокировала хозяйку, сообщив, что ждет продаж своего романа по меньшей мере стотысячным тиражом – иначе она будет считать, что затея провалилась. С ее стороны было несколько бестактно говорить такое Патерсон, автору восьми романов, продажи ни одного из которых не превысили нескольких тысяч. Несмотря на то, что Патерсон всегда оказывала поддержку творчеству Рэнд, она сильно сомневалась, что этот роман покажет хорошие результаты. «Источник» был не в ее вкусе – слишком много прилагательных, слишком много драмы. Изабель даже отказалась рецензировать эту книгу для Herald Tribune – от Рэнд такое решение она благоразумно скрыла.

Глава 16
«Источник» начинает бить

С New York Times Рэнд повезло больше – через месяц после выхода «Источника» это издание опубликовало на роман лучшую рецензию в ее карьере. В этой рецензии Рэнд назвали «автором великой силы». «Она обладает тонким и острым умом, а также способностью писать блестяще, прекрасно, проникновенно», – гласил текст обзора. Автор рецензии, Лорин Прюэтт, обратила внимание не только на стиль романа, она также хвалила его содержание, отмечая, что читателям придется освежить в памяти «несколько основных философских концепций нашего времени» и заявляя, что это «единственный написанный американской женщиной роман, наполненный идеями, который я могу вспомнить». Эти слова подхватил ряд изданий рангом поменьше. Рецензент из Питтсбурга написал, что «Источник», вероятно, сможет «изменить жизнь каждого, кто прочитает эту книгу», a Providence Journal написал, что «Всего с одной книгой Айн Рэнд заняла важную позицию среди американских романистов». Исключения составляли только более снобистские литературные издания, такие как Times Literary Supplement, где написали, что «мисс Рэнд может создавать только гаргулий, но не персонажей», и The Nation, где Диана Триллинг насмехалась над карикатурными, с ее точки зрения, характерами героев книги.

К лету «Источник» начал появляться в списках бестселлеров, куда его вывели как положительные рецензии в прессе, так и личные рекомендации, сделанные читателями в устном общении со своими знакомыми. Немалую роль в продвижении этой книги сыграла Изабель Патерсон. Даже несмотря на то, что она не стала писать на роман подруги развернутую рецензию, имя Рэнд нередко упоминалось в ее колонке. В те годы Патерсон находилась на вершине своей славы литературного критика, и даже такое ее внимание являлось для Рэнд весьма ценной поддержкой. Продажи продолжили расти и осенью, все больше приближаясь к ожиданиям Айн, но приводя в смятение всех остальных – включая даже ее издателя. Невзирая на рекомендацию Арчибальда Огдена, Bobbs-Merrill сперва выпустили лишь небольшой стартовый тираж, ожидая, что общий объем продаж составит не более десяти тысяч экземпляров. Но скоро им пришлось поднапрячься, чтобы предложение поспевало за спросом. К концу года было продано около пятидесяти тысяч экземпляров, а книга допечатывалась целых шесть раз. В принципе, то, что издатель не смог предвидеть такого успеха, легко понять. «Источник» – странная книга, длинная, мрачноватая, слегка сумбурная. Даже после осуществленной Рэнд финальной авторской правки в ней осталось порядка семисот страниц.

Что же нашли читатели на этих страницах? На самом базовом уровне «Источник» являет собой захватывающую историю, которая может прийтись по душе достаточно широкому кругу читателей. Заложенный автором в события книги символический подтекст делает архитектуру живой, волнующей и яркой. В одной из эффектных сцен романа Рэнд описывает бунтарский поступок Рорка, который помогает ему заполучить своего первого крупного клиента, Остина Хэллера. В тот момент, когда Хэллер рассматривает акварель с проектом заказанного им дома – который создан на основе идей Рорка, но с добавленными к ним предложениями других архитекторов – Рорк внезапно вмешивается, уничтожая акварель и демонстрируя, каким он изначально спроектировал этот дом.

«Рорк развернулся. Он оказался по другую сторону стола. Схватив рисунок, он стремительно выбросил вперед руку с карандашом, и тот зашелестел по бумаге, прочерчивая черные жирные линии поверх неприкосновенной акварели. Под этими линиями исчезли ионические колонны, исчезли фронтон, портик, шпиль, ставни, кирпичи. Выросли два каменных крыла, выплеснулись широкие окна, балкон разлетелся вдребезги, а над морем взмыла терраса.

Все это делалось, пока остальные соображали, что, собственно, происходит. Затем Снайт рванулся вперед, но Хэллер схватил его за руку и остановил. Рука Рорка продолжала сносить стены, расчленять, строить заново – яростными, размашистыми штрихами.

На долю секунды Рорк откинул голову и посмотрел через стол на Хэллера. Надобность представляться друг другу исчезла – взгляд, которым они обменялись, был равносилен рукопожатию. Рорк продолжал работать, а когда он отбросил карандаш, дом, в том виде, в каком он его спроектировал, предстал перед ними в паутине черных штрихов, как будто уже построенный. Все заняло не более пяти минут.

Снайт попытался вставить слово. Поскольку Хэллер молчал, Снайт решил наброситься на Рорка и закричал:

– Ты уволен! Черт тебя побери, убирайся отсюда! Ты уволен!

– Мы оба уволены, – сказал Остин Хэллер, подмигивая Рорку. – Пойдемте отсюда. Вы обедали? Сходим куда-нибудь. Я хочу с вами поговорить.

Рорк подошел к своему шкафчику и достал пальто и шляпу. Вся чертежная стала свидетелем беспрецедентного события, и работа прекратилась – все ждали, что будет дальше. Остин Хэллер взял рисунок, сложил его вчетверо, сгибая драгоценный ватман, и засунул в карман.

– Но, м-мистер Хэллер… – запинаясь, пролепетал Снайт, – позвольте, я все объясню… Если это то, что вам надо, то все прекрасно… мы переделаем рисунок… позвольте объяснить…

– В другой раз, – сказал Хэллер. – После. – Подойдя к дверям, он добавил: – Чек я вам пришлю».

Впечатленный этим честолюбивым поступком, Хэллер предлагает Рорку его первый крупный гонорар. Созданное Рэнд напряженное, драматичное описание ситуации оживляет этот момент, преподнося его во всей эмоциональной значимости. Как признавали даже задиры из Times Literary Supplement, роман обладал «удивительной читабельностью». За долгие годы, что она занималась литературным творчеством, Айн Рэнд сумела развить стремительный и захватывающий стиль, который постоянно подогревал читательский интерес.

Однако для множества читателей «Источник» был чем-то намного большим, нежели просто интересным чтивом. Книга породила множество восторженных отзывов, немалую часть которых Рэнд получила в виде писем от поклонников. В этих лихорадочных, на скорую руку написанных письмах читатели рассказывали о том, как книга повлияла на их жизни. Для многих «Источник» стал настоящим откровением. Как сказал Рэнд кто-то из читателей, «это было как проснуться в первый раз». Эта метафора пробуждения была одной из наиболее часто встречающихся в высказываниях читателей, желавших описать влияние творчества Рэнд на их мысли. Молодые люди были особенно благодарны ей за настоятельное утверждение, что к мечтам, стремлениям и голосу собственного «я» следует прислушиваться, невзирая на то, какими могут быть последствия. Некий восемнадцатилетний начинающий писатель вцепился в книгу как в спасательный круг: «Но теперь, когда я достигаю точки – а в последние дни я довольно часто ее достигаю – когда душевная боль просто не может стать еще сильнее… в такие моменты я перечитываю любой случайный фрагмент Вашего романа». Рэнд предвидела подобные отзывы и, конечно же, она всегда стремилась к тому, чтобы достучаться до самых потайных дверок в душах своих читателей. Вскоре после выхода романа она написала письмо своему другу Девитту Эмери, который в 1930-е годы возглавлял Американскую ассоциацию малого бизнеса. В этом послании она пишет: «Настало время понять – как это уже сделали красные – что распространение наших идей путем облечения их в художественную форму – великое оружие, потому что таким образом можно вызвать у публики эмоциональный и, что не менее важно, интеллектуальный отклик». Продажи «Источника» подтвердили ее правоту. Вместо того, чтобы начать продаваться хуже после того, как стихнет первый шквал рецензий, и постепенно стереться из памяти публики под напором более актуальных новинок, книга год от года набирала все большую популярность. Люди открывали роман, испытывали на себе его волшебную мощь, и настоятельно рекомендовали «Источник» всем своим друзьям.

Многие из наиболее преданных поклонников использовали характеры, созданные Рэнд, в качестве шаблонов для самооценки и саморазвития. Обеспокоенные тем, как резко Рэнд осуждала «секонд-хендеров», они присматривались к самим себе, чтобы понять: а не попадают ли и они в эту категорию. Один армейский лейтенант признался Рэнд: «Несмотря на то, что я во всем согласен с Рорком и восхищаюсь им, не думаю, что я смог бы попытаться быть таким же человеком, как он. Думаю, что я, все же, ближе к Гайлу Уинанду».

Другие люди были благодарны автору «Источника» за книгу, которая помогла им не превратиться в конформистов и не сломаться под давлением обстоятельств. Один из читателей сообщил Рэнд, что «был полностью подавлен и запуган – но книга помогла ему с этим справиться». Молодая женщина по очереди сравнивала себя с каждым из персонажей книги, в конце концов приходя к выводу: «Я – это я, и я живу тем, чего по-настоящему хочу». Заставляя читателей задуматься о том, похожи они или нет на определенных героев ее романа, Рэнд тем самым вдохновила многих из них сделать в жизни правильный выбор. Для ряда других людей книга была, скорее, приключением интеллектуального толка. Отказ Рэнд от традиционной морали и ее противоречивая теория эгоизма заставили многих читателей романа думать, спорить и дискутировать. Ее книга была особенно популярна среди солдат, для которых этот увесистый том стал как спасением от скуки, так и ответом на вопросы относительно причин участия Америки в войне. Как выразился один военнослужащий, дислоцированный в Техасе: «Хоть я и не полностью согласен со всеми теми гипотезами, которые в этой книге, все-таки, должен признать, что этот материал заслуживает очень серьезного внимания. Он предлагает вполне логически обоснованную информацию о движущих силах, стоящих за нынешним глобальным кризисом». Авторы нескольких писем рассказывали Рэнд, что ее книга стала хитом сезона в их военных частях и постоянно переходит с рук на руки. Армейский рядовой писал: «Роман «Источник» дал моему мозгу очень нужное упражнение», а литературная обозревательница из Бостона рассказывала: «Мы с мужем жили в мире «Источника» несколько недель, обсуждали его так и этак, перетряхивали книгу сверху донизу и выворачивали наизнанку». Даже тем, кто был не согласен с Рэнд, понравилось размышлять над вопросами, которые она подняла. Этот интеллектуальный азарт был вызван к жизни тем, насколько умело Рэнд закодировала философские и социологические идеи в ткани художественного сюжета. Многие люди, никогда до этого не читавшие трактатов по философии, этике или политике, взяв в руки этот роман, быстро обнаружили себя погруженными в мир идей.

Рэнд с самого начала стремилась сделать эмоциональную и интеллектуальную составляющие романа зеркальными отражениями друг друга. В идеале, полагала она, читатели будут переживать сильные чувства, связанные как с ее персонажами, так и с ее политическими взглядами. Подарив экземпляр «Источника» Девитту Эмери, она сказала: «Когда ты прочтешь эту книгу, то увидишь, каким изобличением Нового курса она является, что она сделает с «гуманитариями», и какой эффект она окажет на следующие выборы – несмотря даже на то, что я ни разу не упоминаю здесь Новый курс». Вера Рэнд в то, что художественный вымысел может повлечь за собой важные политические последствия, проистекала из ее российского происхождения, а также ее наблюдений за нью-йоркскими левыми. Еще когда антикоммунистов выдавливали из Ленинградского государственного университета, Рэнд поняла, что даже самые невинные, на первый взгляд, литературные труды могут иметь политический подтекст. Памятуя об этом, в свои первые годы в Соединенных Штатах она посылала своей семье американские романы для перевода на русский. Эти книги были для Розенбаумов важным источником дохода – но они должны были пройти советскую цензуру. Рэнд стала настоящим экспертом в выборе такой литературы, которая могла бы получить одобрение со стороны коммунистов. Но те же самые произведения, полагала она, постепенно отравляли американскую систему и в том, что Уэнделл Уилки потерпел поражение на выборах, имелась также и доля их вины. «Пропаганда Нового курса так сильно заразила людей идеями коллективизма, что они не могут даже понять, за что стоит мистер Уилки», – писала она. «Источник» должен был указать американцам путь к ценностям и идеалам, которые поддерживали индивидуализм, а не коллективизм.

Многие читатели поняли и с радостью приняли глубинный подтекст, заложенный в этой книге. В письме, адресованном Рэнд, некая женщина подвергала нападкам Управление по регулированию цен, структуру федерального правительства, которая была создана с целью урегулировать цены на товары и услуги после того, как началась война: «Я полагаю, вы с нарастающим ужасом смотрите на отцовскую заботу нашего правительства о бедных и нуждающихся. Я тоже – потому, что пытаясь выменять нашу свободу на социальное обеспечение, мы теряем и то, и другое».

Другая признавалась: «Моя ненависть к Рузвельту порой становится настоящей манией. Он борется практически за все, что я ненавижу Достаточно очевидно, что ваши чувства на этот счет такие же, как у меня – или даже сильнее». Индивидуализм Рэнд выходил за рамки господствующих интеллектуальных течений ее времени, но он вторил общей викторианской идее о том, что зависимость порождает слабость или ведет к моральной деградации. «В Говарде Рорке я вновь открыл для себя понятие «личности», – сообщал пресвитерианский священник из Луизианы. – Той личности, которой я должен был быть, и в которую должен был верить – но которая потерялась где-то в тумане интеллектуальных, моральных и духовных заблуждений, порожденных в нездоровых джунглях проповедников, профессоров и нищеты Депрессии. Рэнд оказалась права, надеясь на то, что в Америке, все же, существует сильная антиправительственная традиция и почти инстинктивный страх перед бюрократизацией, государственным регулированием и централизацией власти. Даже несмотря на то, что ее роман продвигал в массы новую мораль, в политическом плане он апеллировал к мудрости старых традиций консерватизма.

Тем же, кто уже склонился к либертарианским ценностям, роман предлагал поразительный противовес традиционным идеям невмешательства. Ее намерение воплотилось в жизнь: «Источник» сделал индивидуализм живой и отчетливой целью, к которой следовало стремиться. То, как она подчеркивала творческую энергию, продуктивность и силу независимых личностей, оказало ободряющее воздействие на Джеймса Ингебритсена, который как раз демобилизовался из армии, когда прочитал «Источник» и «Воспоминания лишнего человека» Нока. Своему другу он объяснял концепцию «Источника» следующим образом: «Говард Рорк является ответом Ноку, он олицетворяет созидание, а не попытку сбежать, и это также является ответом на вызов того безумного мира, в котором мы живем». Вскоре после того, как он написал это письмо, Ингебритсен перебрался в Лос-Анджелес, где принял участие в создании организации Pamphleteers – одной из первых либертарианских групп, сформированных в послевоенную эпоху. Подобным образом журналист Джон Чемберлен нашел, что комбинация старого и нового помогает ему утвердиться в своих политических взглядах. Чемберлен читал книгу Рэнд параллельно с «Богом из машины» Изабель Патерсон и еще одной либертарианской книгой – «Открытие свободы» авторства Роуз Уайлдер Лейн (1943). Он отметил, что три этих автора «превратили ноковскую концепцию общественной власти в детализированную реальность»: «Эти книги дают понять, что если жизнь должна быть чем-то большим, нежели мышиная возня в борьбе за государственные подачки – то должна быть выработана новая форма отношения к человеку созидающему». В 1930-х Чемберлен был известен своими умеренными социалистскими взглядами – но после войны он стал одним из главных рупоров либертарианства, звучавшим со страниц Wall Street Journal, Life и Time.

«Источник» дал либертарианству новую энергию – и очень вовремя. В течение многих лет пребывавшие в состоянии полудремы группы противодействия Новому курсу в начале сороковых начали постепенно просыпаться. Эти организации мгновенно распознали в Рэнд родственную душу. Осенью 1943 она приняла участие в публичных дебатах, организованных одной из таких групп, Американской научно-экономической организацией. Ее оппонентом стал бывший редактор The Nation Освальд Гаррисон Уиллард, а на повестке дня стоял вопрос о том, что поможет стране обеспечить послевоенный прогресс – коллективизм или индивидуализм. Еще более широкое распространение идеи Рэнд получили после того, как сжатая версия ее «Манифеста» была опубликована в Reader’s Digest под заголовком «Единственный путь в завтрашний день». Вскоре ставшее рупором набравшего популярность антикоммунистического движения, это издание помогло Рэнд обрести известность откровенно политизированного автора.

Тем не менее, она опасалась, что все еще не нашла «своего» читателя. Ее в особенности раздражала реклама «Источника», представлявшая роман в качестве эпической любовной истории, а не серьезной пищи для ума. Она отправила гневное письмо Арчибальду Огдену, в котором подробно описала причины своей неудовлетворенности. Незадолго до этого она предприняла самостоятельные действия, направленные на продвижение книги в качестве политического заявления. Как Рэнд объяснила Эмери, она хотела стать праворадикальным эквивалентом Джона Стейнбека: «Пускай теперь наши сторонники сделают мне «имя» – я должна посещать встречи, возглавлять движения и представлять собрания. Я могу стать настоящей находкой для наших так называемых реакционеров». Ключом к этому должно было стать продвижение «Источника» в качестве идеологического и политического произведения – продвижения, которым не стало заниматься издательство Bobbs-Merrill.

Для Рэнд было особенно важно подчеркнуть, что эти ее амбиции не носят личного характера. Проблема, объясняла она Эмери и нескольким другим адресатам, состояла в том, что на интеллектуальном поле в Америке выросла баррикада из идей «розовых», коллективистов и сторонников Нового курса, через которую другие точки зрения попросту не были слышны. Вот почему были столь важны такие книги, как «Источник»: если она станет «очень известной, это проложит путь другим авторам наших взглядов». Рэнд была убеждена, что люди их поддержат, и только интеллектуалы левого толка стояли на пути.

Необходимый толчок «Источнику», в конце концов, придал Голливуд. Идея создания фильма по этой книге была для Рэнд особенно соблазнительной. Роман продавался хорошо, но она все еще беспокоилась, что его может постичь такое же бесчестие, как «Мы – живые». Кинокартина могла бы сделать ее имя известным более широкой аудитории и обеспечить долгую жизнь своему литературному первоисточнику. Но первое предложение об экранизации, поступившее всего через три недели после публикации, она отвергла, полагая, что со временем ее книга приобретет большую ценность. Осенью 1943 ее новый агент сообщил о более выгодном предложении от Warner Brothers. Рэнд принялась торговаться. За почти двадцать лет в индустрии, она многому научилась. «Красная пешка», первый сценарий, который ей удалось продать, вскоре после этого удвоился в цене, принеся студии хорошую прибыль, от которой автору не перепало ни цента. Теперь Рэнд была настроена получить никак не меньше пятидесяти тысяч долларов – сказочную сумму, если учесть, что за два года до этого она танцевала от радости, получив жалкий аванс в одну тысячу. Warner Brothers пытались сбить цену, но Рэнд была непреклонна.

В ноябре сделка состоялась. Ничуть не меньше, чем деньги, радовала Айн заинтересованность студии в том, чтобы сценарий был написан ею самой. Впрочем, это означало, что ей и Фрэнку придется вернуться в Голливуд – а такая перспектива ее пугала.

Но все же, она понимала, что только личное присутствие на съемочной площадке может дать ей уверенность, что полнота ее замысла и суть содержащихся в книге идей будут реализованы на экране должным образом. Warner Brothers даже пообещали ей возможность консультировать съемочную группу фильма в процессе производства. После того, как контракт был подписан, Фрэнк и Изабель Патерсон посадили Рэнд в такси и отвезли в знаменитый магазин дизайнерской моды Saks Fifth Avenue. Там Фрэнк сказал своей жене: «Можешь купить себе любую шубу, но при условии, что это будет норка». Рэнд хотела спрятать деньги в кубышку и экономить каждый цент – такова уж была ее привычка. Но Фрэнк и Изабель лучше нее самой понимали, что теперь все будет по-другому. После стольких лет напряженной работы Рэнд наконец-то сделала себе имя.