Текст книги "#НЕДОМУЖИКАМ вход воспрещен. Как оставить нездоровые отношения в прошлом"

Прошло две недели со дня смерти мамы. На пороге дома стояла невысокая светловолосая возрастная женщина, она была старше мамы на двенадцать лет, с тяжелым и надменным взглядом, резкими и крупными чертами лица, натянутой и циничной улыбкой. Звали ее Настей – это была лучшая подруга покойной матери. С ней зашел отец и сразу представил ее: «С Настей вы уже знакомы, это моя новая жена, она будет теперь вашей мамой, девочки». Для Нади это был удар, которого она никак не ждала, и он оставил чувство гнусного предательства.

«Совсем недавно умерла мама, а отец уже привел в дом новую женщину, да еще и мамину подругу, просит ее называть мамой. Невыносимо больно, жестоко… Как он мог?» – подумала Надя. Это был конец счастливой беззаботной детской жизни. Дальше дорога пошла под уклон. Девочек она невзлюбила с первого дня, ее раздражало все: они плакали, она не пыталась их утешить, а запирала в сарае, они не помогали ей по дому – за отсутствие воды в доме, которую девочки должны были носить из колодца, она ставила их на горох и лишала ужина. Настя была женщиной раздражительной и озлобленной злорадствовала, хотела подчинить и властвовать. «Вашей матери больше нет, еще раз увижу, как вы ноете или убежите к ней на могилу, там и останетесь! Вас, сирот, никто искать не будет, никому вы не нужны!» – говорила девочкам Настя.

Последней каплей стало то, что она собрала все мамины вещи, отобрала у Нади куклу и сожгла все в печи. «Вашей матери больше нет! Пепел остался от ее вещей, видите, так же и от нее ничего не осталось, забудьте ее!» – сказала женщина. Надя до сих пор, уже будучи инвалидом на пенсии, вспоминает этот жуткий поступок, как мачеха сожгла всю память о матери и ее любимую куклу…

В этот вечер пришел отец и сообщил новость.

– Девочки, я хочу с вами поговорить. Подойдите ко мне, – тихо сказал он. – Вы знаете, что за последнее время я устал, очень устал… Настя тоже устала. Я хочу немного пожить для себя, это не мое – видеть ваши слезы и слушать пререкания, вы тоже не мое. Дети всегда принадлежат матери, а вашей больше нет. Мы с Настей решили отдать вас пожить в интернат. Мы хотим построить свою жизнь, свою семью, хотим родить детей и быть счастливыми… Понимаете? Как вы подрастете, мы обязательно вас заберем, а сейчас вам будет лучше там – будете играть с другими детьми. Надя, ты в школу пойдешь в следующем году, там о тебе позаботятся.

– Папа! – жалобно, надрывно зарыдала Надя. Дрожащие холодные ручки обняли отца и крепко сжали, нижняя губа тряслась от страха и боли, все его плечо стало мокрым от горьких беспомощных детских слез. Это были первые эмоции, которые она смогла проявить после смерти мамы. – Папа, не бросай, умоляю! Папа, мы не сможем без тебя, пожалуйста, не бросай! – вскрикивала Надя. Аня сидела на стуле, поджав ножки, и тихо плакала.

Это был последний вечер, когда они видели отца. В ту ночь Надя так и не смогла уснуть, она слышала, как ее мачеха собирала их вещи и упаковывла коробки. Утром на рассвете приехала серая машина, оттуда вышла пожилая женщина.

– Ну что, вы готовы? Поехали, впереди тяжелый день, а ехать нам очень далеко, – сказала она грубым низким голосом, зайдя в дом.

Отца в доме уже не было – он уехал на работу пораньше, чтобы не видеть детских слез. Их провожала мачеха. Надя подошла к кровати, на которой когда-то спала мама, дотронулась до перил. «Когда-то здесь спала моя мама, я хочу вдохнуть ее запах в последний раз», – подумала про себя Надя. Но маминого запаха там не было: все было такое чужое, даже постельное белье, на котором спала мама, мачеха выкинула. Надя посмотрела на стену – на часах было 8:30 утра, – взяла за руку сестру и вышла из дома.

Невыносимо горе детей, потерявших в один миг обоих родителей. Безгранично больно и жестоко… Это событие, которое меняет человека навсегда. Чувство покинутости, уязвимости, подавленности, безысходности и незащищенности – все это испытывала Надя. Слово «папа» никогда не имело для нее значения, какое должно быть от природы. «Я всегда боюсь, что меня оставят, и я прожила с этим всю жизнь», – говорит Надя спустя пятьдесят лет.

«Детство – это огромный край, откуда приходит каждый. Откуда я родом? Я родом из моего детства, словно из какой-то страны», – писал Антуан де Сент-Экзюпери. Когда вы забираете детство у детей, вы лишаете их будущего. События, которые переживает ребенок, продолжают оказывать на него влияние во взрослой жизни. Если действие одних переживаний является очевидным, то влияние других бывает непросто распознать.

Все в жизни возвращается – такие проступки повлекут расплату, отсрочить которую не получится. Мужчины, которые лишили беззащитное создание любви и опеки, хотя сами же и произвели его на свет, никогда не будут счастливыми. Рано или поздно наступает старость, и они начинают возвращаться мыслями в прошлое. Спрашивают себя, а могли ли судьбы их детей сложиться по-другому, если бы… Если, конечно, к тому времени еще есть какие-то мысли. Так и было с Адамом: расплата за содеянное пришла к нему, когда он уже состарился. Он закончил жизнь в страшных муках, умерев от тяжелой болезни в полном одиночестве в хосписе.

«Наверное, я очень плохая? Безобразная? Что-то не так сделала? Меня не за что любить? Почему это должно было произойти именно со мной? Чем я хуже других детей, у которых есть мама и папа? Другие дети сейчас играют с родителями в снежки и лепят вместе снеговиков, у них дома тепло, уют и любовь, а у меня на душе только злость и обида», – думала всю дорогу Надя.

Их с сестрой разъединили и отправили в разные интернаты – это был еще один страшный удар для Нади.

«Как там будет жить сестренка без меня? Кто о ней позаботиться, если не я? Ей будет очень страшно и холодно», – думала Надя. Аня вцепилась маленькими ручками в ее плечи. «Не отдавай меня им, Надя! Не отдавай!» – кричала младшая сестренка. Сотрудники приюта вырвали Аню из объятий Нади, после этого она не видела ее сорок пять лет. Жизнь их разъединила по разным континентам: Аня уехала в Америку, вышла там замуж за мужа-тирана, который в будущем запрещал ей общаться с сестрой, так как она «неблагополучная, сломанная и потерянная». Она и не общалась, пока не развелась с ним. У Нади же судьба сложилась еще более злосчастно.

– Приехали. Это твой новый дом, Надя, – хмуро сказала женщина, вытаскивая коробку с ее вещами.

Здание совсем не было похоже на дом – железная калитка на замке, внутренний двор, в котором одиноко стояла сломанная беседка, массивное трехэтажное здание желтого цвета. На двери висела надпись: «Центр для детей-сирот, оставшихся без опеки родителей». Каждый из детей, попадая сюда, пережил нечто такое, что сломает даже взрослого. Там были дети из асоциальных семей – наркоманов, алкоголиков, преступников, – или те, от кого отказались родители. У этих детей фактически нет шансов пробиться в жизни, за них все решили их родители, ведь вырасти в детском доме – это клеймо на всю жизнь. Искалеченные жизнью и родителями, многие из них были очень талантливы – пели, шили, рисовали, а главное, мечтали, что их заберут родители, что мама бросит пить, что папа слезет с иглы, что старший брат выйдет из тюрьмы и заберет домой. Каждая история – большая трагедия, которую пришлось пережить маленькому невинному человеку, прежде чем оказаться здесь.

Сразу, как Надя зашла, она почувствовала запах горелой каши. Одинаково одетые дети бегали по холлу, от их криков стоял такой невыносимый гул, что звенело в ушах. Высокие потолки, длинный коридор, вдоль которого расположены большие комнаты на десять девочек, кровати узкие, с пружинами, на каждой лежал тонкий матрас и верблюжье одеяло. Надя до сих пор вспоминает это место с дрожью, она там прожила одиннадцать лет, помнила, как постоянно хотелось есть, – порции были маленькие, и дети ими не наедались, после ужина они тайком набирали хлеб в карманы и ели его после отбоя.

Зимой в интернате было очень холодно: из окон постоянно дуло, дети спали в свитерах, штанах и носках, а сверху накрывались двумя одеялами. Ночью Надя всегда просыпалась от холода и не могла уснуть до утра. Кровать была очень неудобная, спина полностью проваливалась в пружины, от этого у нее развилась сильная сутулость. По утрам очень тяжело было вставать и умываться, потому что часто не было горячей воды, да еще и отопление отключали. Мылись они раз в неделю, давали всего пять минут на душ, а так хотелось подольше там постоять, погреться в горячей воде!

В интернате выживали те, кого покрывала «дедовщина». Как ни странно, но там она была: в комнате жили девочки разных возрастов, и было принято слушать и подчиняться старшим. С провинившимися младшими разбирались «старшаки»: воспитатели специально приводили малышей, чтобы те их проучили – били так, чтобы не было синяков, а если же они оставались, то надо было говорить, что где-то сам случайно ударился. Чтобы там не сломаться окончательно, нужен был характер и умение давать отпор. Тех, кто писался по ночам, жестоко наказывали – не давали пить и клали на холодную клеенку, а если вдруг это случалось, то высмеивали всей комнатой. За любые провинности – если вдруг узнавали, что хлеб из столовой берешь на ночь, крошки оставишь в кровати, плохо учишься, – сажали в чулан, там можно было просидеть сутки без еды. Было непросто. Очень. На нервной почве у Нади постоянно ныла нога, в девять лет она стала хуже расти, чем другие, и ее периодически клали в больницу на лечение – это были единственные времена, когда она могла спокойно поспать и отдохнуть. Там ее никто не обижал, было тепло, можно было мыться хоть каждый день и просить добавку на ужин.

Это была настоящая школа жизни: дети с малого возраста умели готовить, стирать, убирать, делать мелкий ремонт и шить. Надя шила лучше всех девочек в интернате – она отшивала костюмы для конкурсов, а в более старшем возрасте кроила пиджаки и брюки воспитателям. Учили выживать, но не жить: никто не объяснял, что будет за пределами учреждения, а для многих самый трудный этап в жизни начинался там – дети были одинокими: ни родителей, ни друзей, кроме тех, с кем вырос в приюте. Формировать новое окружение детдомовским детям было очень сложно – они были очень ранимы, сломлены жизнью, тяжело сходились с людьми, поэтому у многих даже после окончания интерната единственными друзьями были соседи по комнате. Самым трудным было признаться себе в том, что ты рожден в семье, которая не готова была нести ответственность за тебя, и перестать себя жалеть, чтобы начать новую жизнь.

Надя росла очень красивой девочкой: была похожа на свою маму – худощавая, длинноволосая, с большими голубыми глазами, стройными длинными ногами, грустным, обращенным внутрь взглядом. В ее глазах всегда был огонек надежды, что, когда она вырастет, ей обязательно повезет и встретится добрый и надежный мужчина, с которым она создаст семью. Она мечтала, что у нее будут красивые голубоглазые детки, которых она будет одевать в самые лучшие наряды. О семье мечтали многие девочки из интерната.

Сейчас Надя с грустью вспоминает, что, когда был Новый год, она не загадывала кукол, мягких игрушек и новых платьев. Она хотела лишь одного – чтобы папа передумал и забрал ее с сестрой домой. Обида на отца мешала Наде жить, память не сотрешь. Шли годы, отец так ни разу и не появился. Воспоминания о том, как жестоко он их бросил, предал и женился на лучшей подруге матери, каждый день всплывали в ее памяти. С годами обида закаменела, тысячи вопросов «Почему?» и «За что?» так и остались без ответов.

За время жизни в интернате у Нади появилась одна подруга, которая была младше ее на год, – Катя. Родителей она помнила плохо: ее мама умерла от передозировки героина, а папа умер от туберкулеза в тюрьме. Вместе с ней они мечтали переехать в Санкт-Петербург и вместе поступить в институт на модельеров, а потом открыть ателье.

Шли годы, скоро Наде исполнялось семнадцать лет, после выпуска она планировала уехать в Петербург поступать в институт. У нее осталась бабушка по материнской линии – она была инвалидом, плохо ходила. Иногда она навещала Надю: часто не получалось, так как детдом был далеко от деревни, а у бабушки были больные ноги и два перенесенных инфаркта… Надя решила перед отъездом навестить бабушку. Детство закончилось, не успев начаться, она понятия не имела как жить по ту сторону ворот: с кем дружить, на что жить, пока будет учиться. Но она решила уехать и забыть то место, которое причинило ей столько боли и разрушило ее детство, она хотела начать жизнь с чистого листа…

У бабушки она провела месяц. Бабушка отговаривала ее ехать, будто чувствовала, что должно что-то произойти… Она билась в слезах, говорила: «Наденька, оставайся здесь! Купим козу, свиней, заведем хозяйство, будем жить вдвоем. Я не дам тебя в обиду, сиротинушка моя!» Но Надя пообещала навещать бабушку и сказала: «Когда я открою свое ателье и куплю квартиру, то тебя заберу. Жди меня, я вернусь за тобой…» Бабушка вместе с соседкой поехали ее провожать – это был последний день, когда она видела ее живой.

Летним утром ее поезд пришел на станцию «Пушкинский вокзал». Петербург встретил Надю сумрачно и враждебно: облупленные стены домов, невыносимая духота и зловоние, суета, толкотня, воздух будто душил и давил. Город бедности, бесправия и безысходности – таким он предстал перед Надей. Она была девушкой доверчивой, скромной и очень стеснительной. Она вышла на вокзал, одетая в длинное голубое платье, сзади была длинная густая коса, сутулая, неуверенная в себе, и достала из сумочки бумажку, которую ей положила бабушка. На ней был адрес ее подруги, у которой Надя должна остановиться на время. Поскольку она была необщительной, ей было сложно обратиться за помощью к прохожим, чтобы узнать, как проехать по этому адресу. Она стояла уже полчаса, рассматривала карту, ища нужный адрес, и тут услышала низкий мужской голос. Высокий, прилично одетый вежливый мужчина предложил подвезти ее. Так как метро было еще закрыто, она согласилась.

Проехав минут пятнадцать, мужчина остановил машину, и на заднее сиденье подсел его друг, по крайней мере, он так сказал: по пути его нужно было подбросить на работу. Надя почувствовала неладное – инстинктивный страх окутал ее, она попросила выйти, сказала, что нехорошо себя чувствует и доберется сама… Большие мускулистые руки, отдающие тошнотворным запахом, стали душить ее… Водитель ударил ее по голове, очнулась она уже в лесу… Все было как в тумане… У нее были связаны руки, голое тело лежало на земле, лицо было забрызгано темно-красной кровью, страшная боль разливалась по всему телу… От извращенных форм издевательства над слабым, который не сможет дать отпор, от своей власти над беспомощной девушкой и унижением ее личности подонки получали удовольствие. Ужасное и бесчеловечное преступление произошло в ту ночь – ее жестоко избили, изнасиловали и бросили умирать в лесу…

Надю случайно нашли грибники. Бабушке сообщили, что произошло с внучкой. Когда она приехала в Петербург и увидела ее синее обезображенное тело, у нее случился инфаркт, и она умерла. Надя не смогла похоронить бабушку – она пролежала в коме почти год, у нее были переломаны кости, проломлен череп, порваны связки и пропал голос на нервной почве. Еще несколько лет она не могла разговаривать. Она чудом выбралась с того света, чтобы жить, но радоваться жизни больше не могла – Надя стала инвалидом не только физически, но и душевно…

Выйдя из больницы, она впала в депрессию, начала бояться людей, жизни и смерти. Ощущение своей убогости, недостойности, запачканности, чувство вины и стыда ее не покидало. «Я виновата, что со мной такое произошло. С другими это не случилось, а со мной – да. Меня некому защитить, поэтому я привлекла эту ситуацию, от меня веет жертвой, слабостью и обидой на жизнь, именно поэтому со мной это произошло», – думала Надя. Беспомощность и бессилие окутали ее, она испытывала навязчивое желание найти возможность изменить и исправить прошлое – ее мысли снова и снова возвращались к анализу того, как можно было бы избежать нападения…

Чувство вины и стыда – это социальное чувство, навязанное обществом. В нашем социуме по сей день можно услышать абсурдное и бредовое выражение «Она виновата сама» – общество ищет, что жертва сделала не так, раз с ней это произошло. В основе этого лежит вера в «справедливый мир», где все подчиняется определенным «правилам и законам»: так человек себя успокаивает и защищается… Людям проще думать, что есть какие-то способы избежать насилия, что жертва сама виновата. В действительности, контроль над этим есть только у насильников, и виноваты всегда только они! И сколько в нашем обществе людей, ставших жертвами насилия, столько же тех, которые это насилие совершили… И цифры эти ужасающие, философию «сама виновата» придумали насильники для оправдания бесчеловечности и морального уродства.

Надя после этого происшествия потеряла себя, она не знала, зачем жила и жила ли вообще. Несколько лет она пыталась поступить в институт, работала уборщицей, жила в общежитии. Через два года она все-таки смогла поступить, а еще через шесть лет познакомилась с отцом Ани…

Глава 3
Она обреченная

Надя и Леша познакомились на собрании: Надя была девушкой верующей, каждое воскресенье ходила туда и находила ту опору и поддержку, которой так не хватало в жизни. Алексей попал туда случайно – его пригласил друг. После знакомства по воскресеньям они ходили туда вместе – Надя в силу религиозного чувства, а Леша под воздействием банального любопытства: ему было интересно, как происходили богослужения у представителей различных конфессий. Они были очень разными людьми, будто с разных планет. Леша, будучи человеком амбициозным по натуре, всегда стремился к саморазвитию. Он не был создан для семьи, его карьера и получение признания в науке были для него дороже всего, он тянулся к знаниям и всему «высокому» – любил ходить в театры и музеи, на балет и оперу, хорошо разбирался в музыке и искусстве. Думал, если когда-нибудь у него родится ребенок, то он обязательно станет великим художником, или музыкантом, или кем-нибудь, главное – великим! Надя же была девушкой куда более приземленной – светские увеселения никоим образом ее не волновали, более того, даже не были интересны. Истинное удовольствие ей доставляло общение «с братьями по вере», сосредоточием ее жизни была религия, смыслом существования она считала привить эту веру всем вокруг, открыть глаза окружающим на «истину». При этом ее никогда не интересовали экзистенциальные вопросы о смысле жизни, предназначении человека, поиске настоящей истины. Судьба – вещь непредсказуемая: несмотря на все явные различия между этими персонажами, жизнь свела их вместе и далее они шли по ней уже одной дорогой.

Отношения между ними отнюдь не напоминали отношения между возлюбленными. Надя жалела его, ей хотелось как-то подбодрить этого закомплексованного нелепо одетого чудного парнишку, ведь все остальные от него, откровенно говоря, шарахались. Леша же испытывал к Наде физиологический интерес и желание взять над ней шефство, научить ее видеть мир его глазами, взрастить ее, слепить из нее подобного себе «дружка», чтобы она стала для него собеседником, товарищем, единомышленником. Он искренне считал ее недалекой и свято верил в свои педагогические способности, ведь, как он считал, заполнить пустое намного легче, чем изменить содержимое.

Леша был очень умным и начитанным парнем, с искрометным чувством юмора – этим он Надю и подкупил, – очень хотел стать известным ученым, чтобы доказать отцу, что он чего-то стоит. Про женщин же он думал, что они отбирают мужскую силу и энергию, которая так необходима для самореализации. Стоит ли говорить, что в сфере сексуальных отношений между мужчиной и женщиной у Алексея имелись особые предпочтения. Воспитываясь в семье староверов, мальчик с детства впитал нормы их пуританского воспитания, где любое проявление чувственной любви было предосудительным, страсть порицалась, а физическая любовь считалась греховной. Ни разу в жизни он не видел каких-либо проявлений чувств со стороны отца к жене – ни объятий, ни уж тем более поцелуев. С детства он считал подобные явления чем-то странным.

Уже во взрослом возрасте после секса с женой он испытывал чувство вины, о чем считал нужным каждый раз сообщить и ей, обвиняя в совращении и соблазнении. Помимо этого, он был человеком крайне тревожным и беспокойным – из совершенно пустой проблемы всегда раздувал настоящую трагедию, «накручивал» себя и всех вокруг и, вместо того чтобы решать трудности, всегда искал виноватого и перекладывал ответственность. Отвечать за что-то он не любил: «Мужчина никому ничего не должен», «Каждый сам за себя», «Это ты меня вынудила», «Это ты виновата», «Ты меня спровоцировала», «Моя жизнь не складывается из-за тебя» – эти фразы были ключевыми в его речи. Поведение жертвы в нем было развито сильнее всего. Он всегда себя жалел, мир казался ему несправедливым именно к нему. Считал, если у него чего-то не получается, то это потому, что ему не везет и он «не попал в волну», а не потому, что он что-то делает не так. Он был очень эмоциональным, что обычно не присуще сильному полу, вспыльчивым, а иногда даже жестоким. Причем жестокость эта проявлялась по отношению к слабым, например к Наде. Со своим начальством и с чужими людьми, разумеется, он всегда себя вел как душка, был максимально сдержан, любезен и рассудителен, поэтому Надины знакомые относились к нему очень тепло: «Он такой забавный, юморист, да еще и будущий ученый, как тебе с ним повезло», – говорили Наде подруги.

У Нади же из-за тяжелого детства было совершенно искаженное понятие о роли мужчины в семье, да и в принципе каким должен быть настоящий мужчина. Когда Леша в очередной раз жаловался на жизнь, она его жалела, жестокость и эмоциональную отстраненность принимала за силу, а во всех их проблемах в отношениях считала себя виноватой. Она работала на двух работах и помогала ему финансово, пока он писал диссертацию, и считала это нормой – хотела, чтобы ее любимый был счастлив и смог осуществить мечту. О своих мечтах в отношениях с ним она совсем позабыла. Ей было важно быть удобной, она боялась, что, если что-то будет делать не так, он ее бросит. Он всегда говорил ей: «Ты никому не нужна». Примерно через год таких отношений Надя узнала, что беременна. Не сказать, что Леша обрадовался этой новости, скорее, наоборот, но поскольку они ходили в церковь и исповедовались там, им было рекомендовано жениться и создать полноценную семью. Они так и сделали.

Через девять месяцев родилась Аня, а еще через несколько лет ее брат и сестра – Дима и Оля. Это было очень тяжелое время, 1990-е годы: в стране бардак, безработица, зарплату задерживали на несколько месяцев, нищета, голод и отсюда все вытекающие последствия – озлобленные люди, криминал, проституция и воровство процветали, развелось пьющих и наркоманов…

Семья Ани жила в четырехкомнатной коммунальной квартире в комнате 14 м на пять человек. Коммунальные квартиры – это драма и позор нашей страны! За одной дверью на одной жилплощади волею судеб и чиновников проживают ничем не связанные между собой чужие люди разных профессий, жизненных укладов и социального происхождения. Коммуналки – арена трагедии, развращения и преступления, убожество и нищета, жизнь, а точнее, существование в которых протекает по особым внутренним законам и правилам.

Дом, в котором жила Аня, был обшарпанный, по стенам его змеилась паутина трещин, ступеньки были протерты до дыр, всегда открытая парадная и никакого кода, наркоманы и бомжи в подвале. На двери квартиры висело четыре звонка и под каждым фамилии жильцов; длинный коридор, по периметру которого стояли коляски, санки, всякий хлам, у каждого жильца был свой кусок места коридора под личные вещи, которые не помещались в комнату; полы в квартире были деревянные и в некоторых местах проваливались.

В квартире проживало девять-десять человек, и туалет был один на всех. Он был грязный, сырой и с плесенью, каждый пользовался собственным стульчаком. В коридоре висел график дежурств по квартире, на холодильниках – замки. На кухне, в коридоре натянуты веревки, на них всегда сушилось белье. Плита была постоянно грязная, в раковине стояла чья-то немытая посуда, но так как раковина на кухне была одна, чтобы набрать воды для еды в «час пик» – вечером и утром, – надо было подождать. Один телефон на квартиру, график похода в душ. Тесная комната, в которой жила семья Ани, была разделена занавеской – в одной части жили дети, в другой родители. Двухъярусная кровать, диван, фортепиано, шкаф и маленький книжный стол – вся мебель, которая помещалась в комнате. Квартирное сообщество было прекрасно осведомлено о жизни каждого. В одной из комнат жила неадекватная и озлобленная бабка, которая постоянно стучала в комнату, потому что ей мешали дети, все ей было не так – то шумно, то свет кто-то не выключил, то долго в ванной купался, – она постоянно устраивала скандалы и доводила маму Ани до слез.

Во второй комнате жила асоциальная женщина. Она много пила и зарабатывала на жизнь проституцией. Это сказалось на ее внешности: в свои тридцать пять лет она выглядела на пятьдесят пять. В ее комнате периодически проживали разные подозрительные личности – ее подруги-проститутки, наркоманы, алкоголики. В третьей комнате жил бывший заключенный, который большую часть своей жизни провел в местах лишения свободы за серию тяжких преступлений. Он и женщина из соседней комнаты по-настоящему отравляли жизнь Аниной семье и бабке: они устраивали пьяные разборки по ночам, стучали по батареям, водили всякий сброд, курили прямо на кухне, пили горячительные напитки и там же громко слушали шансон. В ночные часы, когда квартира погружалась во мрак и тишину, из разных щелей выползали усатые хозяева ночи – здесь же они лакомились остатками еды и вольготно блуждали по немытой плите.

Тараканы были не единственной напастью: помимо них в квартире обитали мыши, а в кроватях домочадцев клопы. Бытие формирует сознание, каждый из людей этой квартиры был по-своему несчастен и сломан, поэтому они занимали, как правило, определенную социальную нишу, потому что на большее не способны. И даже если кому-то чудом удавалось вырваться из этой среды, под оболочкой успешного человека скрывалась осиротелая искалеченная бескрылая душа…

Семья Ани жила очень бедно. Алексей работал на двух работах, научным работником и подрабатывал по ночам сторожем, а Надя была модельером-конструктором и шила на дому, но денег все равно катастрофически не хватало – Леше задерживали зарплату, да и в научной среде платили очень мало. Места для жизни было немного, жили тесно – играть детям приходилось в комнате, мама Ани не разрешала им это делать в коридоре или кухне, да и сама старалась меньше выходить, так как дети мешали соседям, а вечно пьяный бывший зэк постоянно приставал. Ванную тоже нельзя было занимать – постоянно недовольная соседка-бабка, как зайдешь мыться, через пару минут начинала стучать и причитать: «Выходи из ванной, мне она нужна! Нарожали детей, и все должны слушать вопли ваших отпрысков. Ни помыться, ни поесть нормально, выходи, сказала!» Мыться получалось только ночью, когда она спала, – Надя будила детей по очереди и купала. Когда дети плакали, она их собирала и шла гулять, даже если на улице был дождь и холод, потому что бабке из соседней комнаты они мешали, она начинала ругаться и стучать в дверь. Проститутка и бывший уголовник тоже доставляли много хлопот: могли колотить в дверь ночью и просить денег на выпивку, пьяные разборки по ночам будили детей, они начинали плакать, и тут же прибегала бабка. Бабка боялась уголовника, поэтому всю злость она вымещала на Надю, с ним же была вежливой и покорной.

Прошло несколько лет, бабка умерла, и ее комнату отдали семье Ани. Туда поселился их отец: он не хотел жить с женой и детьми, так как они мешали заниматься наукой и развиваться. Да и к тому же он охладел к Наде, дети его доставали, весь этот быт, рутина, нищета, тревожная атмосфера – он жалел, что вообще женился и у него родилось трое детей, для него это было непосильной ношей. Уйти он не мог – некуда, ну и воспитанием особо заниматься не хотел, поэтому скинул все обязанности на жену, а сам работал над научными изобретениями. Когда в квартире накалялась атмосфера и сосед-уголовник буянил, отец уходил в свою комнату и предавался размышлениям о том, что ему не повезло с женой, детьми, соседями, судьбой, – сидел и жалел себя, он не пытался успокоить соседа, потому что боялся.

Обстановка в семье была очень нездоровой и напряженной. Каждое воскресенье утром в эту жуткую коммуналку подтягивались люди, которые собирались с целью «прославления небесного отца». Это были «братья» мамы Ани – так она их называла. Собрания эти очень отдаленно напоминали классическое богослужение в церкви: каждый член этого сообщества искренне верил, что экзальтированная молитва в окружении себе подобных способна зажечь в нем «факел веры». Они держались за руки, громко призывая имя Иешуа. Некоторые из них падали на колени, простирали руки к небу, слезы текли градом и с губ слетали фразы «О мой Иегова, зажги во мне свет Израиля», «Веди меня своей тропой, покажи мне свой путь». После того как каждый член этой секты впадал в транс, начиналась божественная вакханалия с громкими песнями религиозного характера, танцами, которые, как они считали, угодны Господу. Особенно впечатлительные члены этих собраний, находясь на пике эмоционального подъема, начинали общаться с «живым богом».

Уже тогда Аня понимала, что эти люди откровенно больны, что причина их неистового возбуждения далеко не бог, а глубокое повреждение рассудка. Однако мать Ани упорно пыталась внушить детям, что вот он, истинный путь, что подобные сборища ведут к очищению души, открывают глаза на жизнь, наполняют ее смыслом. Она заставляла детей принимать участие, хотела, чтобы во время их песнопений дети, кружась в танце, чувствовали такое же единение, какое чувствовала сама. По идеологии члены секты считали, что человек человеку брат и в случае нужды ближнего надо снять последнюю рубашку, предоставить ему кров и пищу, даже если такие действия ущемляют домашних. Так и делала мама Ани – жалела соседку-проститутку и отдавала ей последние деньги на выпивку. Когда друзьям этой женщины было негде спать, она могла их приютить. Дети, наблюдавшие за картиной этих богослужений, чувствовали страх, непонимание, смятение, и последние остатки надежды на то, что родители сильные, заботливые и надежные, покидали их. Было чувство отчуждения, они инстинктивно понимали, что все эти люди больны и им нельзя доверять, на них нельзя положиться. Все эти эмоции, ощущения одиночества, брошенности, тревожности и ненужности обострялись в детских сердцах, страх крепчал. Будучи ребенком, ты не в состоянии самостоятельно о себе позаботиться, а в случае Ани, Димы и Оли родители адекватно о них позаботиться не могли.