Текст книги "Лето у моря (сборник)"

Глава пятнадцатая

Да, судьба в лице Бланш предоставила ему достаточно времени для раздумий. Это были тяжелые дни: он практически не спал, ел мало, много пил. С утра до поздней ночи бродил он по берегу моря, не расставаясь с бутылкой. Он думал о ней. О себе. О том, что теперь обратного пути нет, надо что-то решать, решать немедленно.

Он помнит, как сидел на песке, обхватив голову руками… Вернуться бы туда, в тот самый миг, когда он понял, что не может, не хочет больше обманывать ни ее, ни себя: да, с ней было хорошо, по-летнему просто, она дарила ему безумное наслаждение; она была неотъемлемой частью того, что окружало его тогда: частью лета, моря, солнца, потому он и брал ее так же естественно, не задумываясь ни о чем, как дышал этим воздухом или плавал в море. Но стоит ли продолжать это? Да и где? В Риме? Она переедет к ним? Или он бросит все и уедет в Неаполь? Жениться на ней? Нет, к этому он точно не готов! Да и любит ли он ее так же, как она его? Нет, наверное, нет…

…Вернуться бы туда, в этот самый миг – и все исправить! Не так должен был он думать, не к тому выводу прийти!..

Но он сделал заключение, что, наверное, еще не способен любить кого-то вот так, как она, всепрощающе и отдаваясь этому чувству без остатка. Да и как он введет ее в свой круг? Знакомьтесь, это моя кузина и одновременно любовница… Он представил косые взгляды однокурсников, знакомых, которые непременно будут обсуждать эту новость друг с другом, вероятно, сочтут его едва ли не извращенцем: мало ли вокруг обычных девушек? И где гарантия, что очарование их отношений и эта летняя страсть не кончатся после отъезда? Все с легкостью может поглотить быт, возвращение к реальности, да и занятия скоро, на носу переэкзаменовка… Нет, не место ей в его привычной жизни, как не место и ему рядом с ней.

Он то вскакивал на ноги, то снова падал на песок. Порой сам себе казался чудовищем: как же он мог переспать со своей сестрой, пусть даже двоюродной? Потом вдруг ясно осознавал, что больше не сможет без нее, без ее трепетного тела, так чутко отвечавшего всегда на его прикосновения, без ее теплых губ, бездонных глаз, в которых он тонул, запаха ее волос, в которые он так любил зарываться лицом… Что за наваждение! Ее образ преследовал его, не давал сосредоточиться…

Он взъерошил волосы руками. Как же сказать ей обо всем этом? Как предложить прервать их роман, хотя бы на время? А ведь это выход! Они разъедутся, начнутся занятия, не до любви уже будет… Потом посмотрим, время все расставит на свои места (где-то он уже слышал эту фразу), может, она кого-нибудь встретит, влюбится, забудет своего кузена и их безумный летний роман. Точно! Он предложит ей расстаться на неопределенный срок, якобы проверить, так сказать, их отношения на прочность, объяснит, что так будет лучше и правильнее для всех. Тогда и отцу ничего не нужно будет рассказывать. Зачем?.. Но вдруг она не согласится? Устроит сцену со слезами – то, чего он просто не выносит? Ладно, там видно будет, уж как-нибудь он ее уговорит. И попросит Бланш, чтобы молчала пока.

На душе сразу стало легко, как будто камень с плеч! Он был безмерно доволен собой: как же, подумал, поразмыслил, все взвесил и принял настоящее мужское решение – проверить их отношения временем! Жестокая мысль о том, что он собирается просто-напросто обмануть ее, в его голову тогда не пришла. И уж конечно он не казался себе бессердечным эгоистом.

Теперь ему оставалось только ждать их возвращения, но с принятым решением это было несложно. Пролетели день, ночь, в которую он спокойно спал, наступило утро. Он проснулся около девяти, позавтракал, искупался в море.

Около полудня к коттеджу подъехала машина кузины. Он вышел встретить их.

– Привет, сын! – обрадовался ему отец. – Как ты тут без нас?

– Соскучился, – он помогал отцу вытаскивать вещи из багажника, а сам поглядывал на нее. – Как отдохнули?

– Замечательно! Правда, маленькая неприятность с машиной, но ничего, уже все в порядке: сегодня ее вернут. Моник очень обрадовалась моей племяннице, посетовала, что тебя не взяли, но я объяснил ей, какой ты у меня серьезный парень! Ладно, пойду прилягу…

– Надеюсь, что серьезный, – многозначительно вставила Бланш и вслед за отцом вошла в дом. Наконец-то он остался с кузиной наедине.

– Привет, – он обнял ее, – как ты?

– Привет, – выдохнула она, – мне до сих пор не по себе.

– Бланш тебя ничем не обидела?

– О, что ты! Она была очень милой, сказала, что понимает меня, хотя и не совсем одобряет. Ну, ты понимаешь…

– Да, конечно. А отец? Он…

– Знает ли он? Нет, Бланш ничего ему не говорила, это точно. Иначе, я думаю, он бы так не веселился.

– Это верно, – согласился он.

– Я хочу в море, – сказала она, – сегодня наш последний день, дядя говорил, что завтра утром мы уезжаем.

– Пойдем вместе, – он взял ее за руку.

– Я иду с вами, – раздался спокойный голос Бланш, внезапно появившейся на ступенях. – Что застыли? Одних я вас не оставлю, хватит. Сейчас быстренько окунемся, отдохнем с дороги и будем готовиться к прощальному ужину.

Она взяла кузину под руку, и они стали спускаться в бухту. Делать нечего, он пошел за ними. Бланш ни на минуту не отходила от нее, не давая никакой возможности остаться им наедине. В конце концов, он не выдержал:

– Слушай, – осторожно начал он, – ну что ты так беспокоишься? Дай мне с ней поговорить, просто поговорить, ладно? Или ты думаешь, что я маньяк? Накинусь на нее у тебя на глазах?

Кузина покраснела.

– Хорошо, маньяк, – усмехнулась Бланш, переворачиваясь на спину. – Можете поплавать у берега, но с двумя условиями: руками друг друга не трогать, далеко не заплывать.

– Детский сад, – буркнул он, поднимаясь на ноги.

Но когда они вошли в море, он сразу притянул ее к себе. Она уперлась в его грудь руками:

– Что ты делаешь? Я думала, ты правда хочешь поговорить, обманщик!

– Очень хочу, – поцеловал он ее в соленые губы, – ты даже представить себе не можешь, как сильно хочу! Но не сейчас, перед ужином, хорошо?

– Разве я могу отказать тебе хоть в чем-то? – тихо сказала она. – Целуй же меня, целуй сильнее!

Они целовались, как сумасшедшие подростки, и волны накрывали их с головой, а на берегу бесновалась Бланш:

– А ну-ка немедленно выходите! Как вам не стыдно! Хотя бы меня постеснялись!

Глава шестнадцатая

Он так и не смог сказать ей о своем решении расстаться – ни в море, ни во время послеобеденного отдыха: как только Бланш задремала, они сбежали в рощу, к тому самому раскидистому ореху, который уже неоднократно был безмолвным свидетелем их любви…

Чуть позже, никем не замеченные, они вернулись в коттедж и разошлись по своим комнатам. Потом проснулись отец и Бланш, и им пришлось выйти и готовиться к прощальному ужину. Решено было поставить жаровню на открытой площадке у террасы, а не разводить костер на пляже: вечерами уже было довольно прохладно. Они с отцом съездили в поселок за свежим мясом – машину отца как раз пригнали из автосервиса – и занялись приготовлением угля и дров. Кузина и Бланш колдовали у плиты в кухне.

И вроде бы все было хорошо на первый взгляд: отец веселился, он пытался отвечать на шутки, кузина и Бланш дружно накрывали на стол, погода стояла прекрасная, но… Все же ему было не по себе, и дело тут не только в вопросительных взглядах Бланш, напоминающих, что его время, отведенное ею до ужина, истекает. Надо все рассказать отцу, объявить торжественно, что он соблазнил свою кузину, и в это лето они стали любовниками. Здорово! Как обрадуется-то отец! Настроение у него сразу испортилось. И тут еще Бланш подошла к нему, не выдержав:

– Ты поговорил с ней? Вы все решили?

– Не успел, – раздраженно ответил он. – Времени не было.

– Странно, – насторожилась Бланш, – а чем это вы занимались после обеда?.. Хотя можешь не отвечать, догадываюсь. Так вот, иди немедленно и поговори с ней: я попросила ее нарезать роз в саду. И помни: в средние века у вас в Италии, если мужчина прилюдно только лишь поцеловал девушку, он уже был обязан на ней жениться. А у вас, насколько мне известно, зашло гораздо дальше поцелуев. Так что иди и будь мужчиной! Мы с отцом подождем вас.

– Сейчас не средние века, – грубо ответил он, но в сад пошел. На пороге оглянулся. Бланш смотрела ему вслед удивленно и даже немного разочарованно, как ему показалось.

Кузина склонилась над кустом белых роз и аккуратно срезала бутоны, складывая их в садовую корзинку. Легкий ветерок, долетавший с моря, развевал ее волосы, поднимал подол яркого коротенького платья. Картина, достойная пера художника. «Девушка, срезающая розы» – так бы он ее назвал, все-таки сын искусствоведа. Но тогда эта чарующая красота не вызвала у него радости, наоборот, он почувствовал бешеную ярость: как смеет она быть такой красивой?! Она отравила его собой, околдовала! Пора выпутываться из этих порочных уз.

– Необыкновенные, правда? – улыбнулась кузина, кивая на розы. И тут же встревожено спросила: – Что с тобой? У тебя такое лицо…

– Надо поговорить, – холодно сказал он.

Она поставила корзинку с розами на землю:

– Говори, я слушаю.

– Видишь ли, я думаю… и так будет правильно, – он старался найти нужные слова, – в общем, так больше не надо.

– Что ты имеешь в виду? Не понимаю…

– Все ты понимаешь, – вспылил он, как будто она была в чем-то виновата, вынуждая его вести этот нелегкий разговор. – Я принял решение: нам лучше расстаться. Буду честен с тобой: я не могу тебя любить. Давай подождем, сделаем, так сказать, перерывчик…

– Перерывчик?! – вскричала она. – Что ты такое несешь? Кому он нужен, твой перерывчик? Да что это с тобой?!

Внезапно он понял: ему нужно быть как можно грубее с нею. Так проще будет закончить этот неприятный разговор. Она обидится на него и уйдет сама. После ужина закроется в комнате и будет плакать. Ну и что? Утром они разъедутся и всё. Всё! А там видно будет. Если он поймет, что не может без нее даже дышать, приедет в Неаполь и вымолит прощение. В том, что она простит его, он тогда даже не сомневался.

– Короче говоря, сестренка, – начал он и увидел, как побледнело ее лицо, – мы чудесно провели лето, нам было хорошо вместе и все такое, хочу сказать тебе спасибо!

– Ты выпил? – словно не веря своим ушам, спросила она.

– Я трезв как стекло, – рассмеялся он, чувствуя себя последним мерзавцем.

– Зачем ты делаешь мне больно? – тихо спросила она. – Я же люблю тебя…

– Знаю. Премного тебе благодарен, ты скрасила мне это лето, но на этом всё. Пока всё. Может, через время мы увидимся? Ну, если нас так же будет тянуть друг к другу.

– Ты говорил, что любишь меня… – едва слышно прошептала она, и ее глаза стали наполняться слезами.

– Ну, дорогая, это была шутка. А что я еще мог сказать девушке, чтобы затащить ее в постель? Ну или сразу после, какая разница? Кстати, еще неизвестно, кто кого туда затащил… Это всегда и на всех действовало, и ты не исключение, – он специально старался побольнее задеть ее. – Ты весьма вовремя подвернулась под руку, хотя на твоем месте могла быть и любая другая симпатичная мордашка, приехавшая к нам погостить.

– Я тебе не верю, не верю, это не ты говоришь! – она схватила его за руку. – Признайся, ты что-то принял?

Он отшвырнул ее руку:

– Хватит, кузина, не стоит так унижаться. Я все сказал.

Она подошла поближе, не сводя с него взгляда, тревожно вглядываясь в его лицо, словно пытаясь понять, что происходит, почему он так жесток с нею. Он не мог выдержать вида этих глаз, в которых любовь к нему перемешалась с болью, и он ясно видел, как боль переполняет их, беря верх над чувством. Нет, не этих отвратительных слов ждала она от него. Не этих.

– Пошли за стол, пора прощаться с летом, – сказал он как можно веселее, развернулся и направился к дому.

– А если я скажу тебе, что у нас будет ребенок? – обухом по голове прозвучали вслед ее слова. Ноги у него подкосились так, что пришлось ухватиться за стену коттеджа.

– Что?! – он обернулся и с нескрываемым ужасом посмотрел на нее. И тут кузина стала смеяться, она хохотала громко, истерично, он даже испугался, как бы отец и Бланш не выбежали из дома. На негнущихся ногах бросился к ней, схватил ее за плечи и затряс так сильно, что ее волосы разметались:

– Повтори, что ты сказала?!

– Ничего, братец, – смеялась она, а слезы градом катились по ее лицу. – Я пошутила, никакого ребенка у нас не будет, и слава Богу! Видел бы ты свое лицо! Как же ты жалок, любимый! Какой же ты трус! Какой же ты…

– Ненормальная! – кричал он, продолжая трясти ее. – Зачем я вообще связался с тобой?! Кто же так шутит?!

– Ты пошутил, что любишь меня, я пошутила, что жду ребенка – мы квиты. Не волнуйся, братец, если бы я и была беременна, от твоего ребенка избавилась бы, это точно! Кто захочет рожать от такого подонка?

Тут он и ударил ее. Замахнулся и ударил. По лицу. Попал по губам. Сильно. Не рассчитал.

Он плохо соображал в тот момент, если этим можно, конечно, оправдать его. Юристы, кажется, называют такое состояние аффектом?.. Словно в замедленной киносъемке, видел он, как от его удара она упала. Тут же встала, сама. Хотя он, вроде бы, попытался помочь ей подняться? или просто хотел попытаться?.. Встала, подошла к нему. Молча. Вместо лица – застывшая маска. Он видел это все как будто со стороны. Медленно, своим привычным жестом ласково коснулась она его щеки – пальцы у нее были ледяные – улыбнулась разбитыми губами и, пошатываясь, пошла к воротам. Он побрел за ней. У ворот она сбросила туфли и вдруг побежала. Проскользнула в калитку, открыла дверцу своей машины. Взревел двигатель, гравий фонтаном вылетел из-под колес. И всё.

Всё.

Она уехала.

Глава семнадцатая

Он не бросился за ней, не перегородил ей путь, не лег под колеса ее машины, в конце концов. Он не сделал ничего, чтобы помешать ей уехать тогда. Когда кузина скрылась за поворотом, он по-прежнему молча стоял у ворот. Что испытывал он в тот миг? Сейчас ему особенно гадко вспоминать это, потому что тогда в нем смешались самые разные чувства: раскаяние, стыд и, что самое отвратительное, – чувство облегчения, что, наконец, все закончилось, пусть так, пусть жестоко, пусть мерзко, пусть он трус, подлец, но она уже едет домой, и их безумный роман завершился.

Медленно он шел по саду к террасе, на пороге которой стояли отец и Бланш.

– Что случилось? – спросил отец. Вид у него был встревоженный. – Мы слышали крики, шум машины…

– Где она? – глядя прямо ему в глаза, спросила Бланш. Он не смог выдержать этот взгляд, отвернулся:

– Она уехала.

– Одна? В такой час? – отец был в замешательстве. – Что ты сделал? Почему позволил ей вот так уехать? А как же ужин?

– Оставьте меня! – внезапно он сорвался на крик. – Вы ничего не поймете! Может, я и сделал ошибку, но всё так сложно!

Отец подошел к нему вплотную и взял рукой за подбородок:

– Посмотри на меня, сын! Это не контрольная, это жизнь, сделал ошибку – живи с нею. Но что бы между вами не произошло, ты должен был оставаться мужчиной и поступить по-мужски. Только мужчина несет всю ответственность за поступки, причем не только за свои, надеюсь, ты меня понимаешь…

Он глянул на него и вдруг четко осознал: отец знает, знает все. Но как? Все-таки Бланш…

– Я рассказала ему, – будто прочитав его мысли, сказала Бланш, – хотела подготовить. Была уверена, что он поймет, и вскоре вы объявите о помолвке.

– А я и понял! – вскричал отец. – Что, не ожидал?! Правда, понял! И даже обрадовался, старый я дурень! Поэтому я и спрашиваю, что ты сделал? Почему она уехала? Отвечай немедленно!

Он молчал. Просто не мог вымолвить ни слова. Такой реакции отца он точно не предвидел. Где-то ошибся в расчетах. Ошибся. Так страшно ошибся…

– Я звоню в Неаполь, – не дождавшись ответа, отец зашагал к дому.

– Родольфо, мы даже не уверены, поехала ли она домой, – сказала Бланш, едва поспевая за ним.

– Знаю. Но я должен предупредить моего брата и ее отца о том, что она возвращается, и попросить, чтобы она немедленно с нами связалась.

Отец и Бланш скрылись из виду. Он спустился в бухту и сел на песок. Так он просидел, не двигаясь, наверное, несколько часов. Никто к нему не подошел, никто больше ни о чем не спрашивал. День догорал: солнце опускалось за море, в небе зажигались первые вечерние звезды.

«Это она виновата! Она сама виновата!» – повторял он про себя как заклинание. Да как посмела она разрушить ту легкость, ту простоту их отношений?! На что она рассчитывала, в конце концов? Да, лето кончается, да, они действительно разъедутся по своим городам, оба вернутся к своим жизням. И он ничего ей не обещал. А ей что, уже слышался звон свадебных колоколов? Ну уж нет, они еще слишком молоды, по крайней мере, он. И вообще, подумала ли она обо всех последствиях их возможного союза? В конце концов, где гарантии, что и ее отец с радостью примет их отношения? А вдруг нет? А если и его отец одумается? Как и на что они тогда будут жить? Оба студенты, а не дай Бог у них действительно появятся дети… Он поежился, вспомнив ее прощальную «шутку». И еще неизвестно, с какими патологиями… Зачем же выставлять на всеобщее обозрение их отношения и лишать себя удовольствия просто быть вместе, просто наслаждаться друг другом, пока это возможно?! И пускай они встречались бы только летом, что с того? А она предпочла сбежать, не захотела трезво поразмыслить над тем, что он предлагал. Он же хотел как лучше: просто пауза в отношениях. Она вынудила его стать подонком, наговорить ей таких мерзостей! Он содрогнулся, вспомнив, что говорил ей, что кричала она. Особенно хороша была шутка про ребенка. «Надеюсь, это действительно шутка», – со страхом подумал он. Конечно, он не имел никакого права поднимать на нее руку, но после тех слов… Да он вообще не соображал, что делает! И вместо того чтобы успокоиться, поговорить, она уехала. Что ж, это ее выбор, ее решение. Ничего, приедет домой, остынет, а там видно будет…

Приблизительно так твердил он себе, пытаясь заглушить закипающее чувство невыносимого стыда и презрения к самому себе за совершенную подлость, за то, что он так легко и больно ранил ту, которая влюбилась в него в тринадцать лет, которая отдалась ему, не задумываясь ни о чем, дарившую невыразимое наслаждение в это лето, ту, которая безропотно прощала ему всю его трусость, принимала его эгоизм, ту, в чьих глазах он тонет и тонет, ту, которую до физической боли желает и сейчас… Слушая шум прибоя, он вдруг внезапно ощутил всю низость своего поступка, – мужского решения! – всю горечь своей утраты. Она обожгла его так сильно, что на миг он даже решил, что умирает: бешено забилось сердце, потом словно остановилось, странно перехватило дыхание. С чувством необъяснимой, дикой тревоги вскочил он на ноги и в этот же момент услышал автомобильный гудок. Тревога тут же сменилась радостью и облегчением: это же она вернулась! Она простила! Она любит его!.. Господи, да и он ее любит! Лю-бит! Гори все огнем! Они будут вместе всю жизнь, поженятся, родят детей, много детей, и их дети непременно будут здоровыми!

Как на крыльях, взлетел он по лестнице, предвкушая сладостный миг их примирения. Завернув за угол дома, он увидел отца, Бланш, незнакомого мужчину в форме и машину дорожной полиции с включенными проблесковыми маячками у ворот. Улыбка слетела с губ, ноги вдруг стали ватными. Пошатываясь, он подошел к отцу.

– Что случилось? – его собственный голос показался ему чужим. Полицейский смотрел сочувственно.

– Синьорина… – он назвал имя и фамилию кузины, – ваша родственница?

– Моя племянница, – хрипло ответил отец.

– А-а… – полицейский взглянул в блокнот и назвал номер и марку машины кузины. – Это ее машина?

– Да. В чем дело? – отец с трудом произносил слова. Лицо Бланш стало белее стены.

– Мои соболезнования, синьор. Авария. Так жаль! Такая красивая синьорина, такая молодая…

– Какая авария? Где? – он снова не узнал свой голос. – Она… Что с ней? Она в больнице?

Полицейский перевел взгляд на него.

– Она не справилась с управлением, недалеко отсюда. Неожиданно выехала на встречную полосу, столкнулась лоб в лоб с грузовиком. Водитель грузовика жив, но в тяжелом состоянии, а ваша жена… Мне очень жаль. Она погибла на месте.

Он плохо понимал, что говорит этот человек в форме, почему-то назвавший кузину его женой и утверждавший, что она погибла на месте. На каком еще месте?! Как это – погибла? Почему погибла?! Это неправда, это не может быть правдой!

То, что было дальше, он помнит смутно: они ехали куда-то в полицейской машине, неровная дорога, прыгающий свет фар, застывший, заледенелый взгляд отца, белое пятно вместо лица Бланш…

Потом вдруг машина остановилась. Он вышел. Сквозь пелену увидел место аварии, все еще огороженное полицейской лентой: перевернутый на бок грузовик, разбитая, смятая кабина, какие-то вещи, разбросанные на дороге, и вдруг – страшная, сплющенная машина под грузовиком. Ее машина под грузовиком… А потом провал.

Кажется, он рвался туда, к машине, вернее, к тому, что от нее осталось, его держали какие-то люди, кого-то из них он ударил, ударил сильно, так как хватка немного ослабла, и он рванул снова, упал, его снова схватили. Кажется, он дико и страшно что-то кричал. Потом ему сказали, что он звал ее по имени…

Поселок. Двери больницы. Или морга… Боже, он же будущий врач! Конечно, это морг. Мысли путались, разбегались в разные стороны, и он никак не мог ухватиться ни за одну из них. Отец пошел на опознание, вернее, его повели, поддерживая под руки, человек в белом халате и тот же полицейский.

– Я ее не узнаю, – монотонно говорил отец, – я ее не узнаю.

Они ушли. Он сидел у двери. Кажется, ему что-то дали принять, наверное, какой-то успокоительный препарат… Он сидел и думал только об одном: все это просто кошмарный сон или чудовищная ошибка, сейчас выйдет отец и закричит, громко закричит, что это не она, потом они вернутся домой, а кузина ждет их на террасе…

Отец не возвращался.

Он так четко все это представил, даже будущие извинения полицейских, врачей, что почти убедил себя в том, что так оно и есть, и не было никакой аварии, и он не видел страшную, искореженную машину.

Но тут вышел отец. Он поднялся навстречу и увидел его глаза…

Отец так и не разрешил посмотреть на нее.

Они вернулись в коттедж. Вошли на террасу. Накрытый к ужину стол. К их ужину, который так и не состоялся. Отец смахнул со стола все, что там было: осколки посуды, хрусталя и фарфора перемешались с едой на полу. Бланш куда-то вышла, наверное, поднялась в спальню. Он сел в свое кресло. Потом слышал, как отец звонил в Неаполь, что-то говорил ее отцу, сбивчиво, срываясь на крик, а потом зарыдал прямо в трубку. Это было по-настоящему страшно: не по-мужски рыдающий отец, его слезы… Он так и не смог взять трубку и поговорить с дядей.

Поднялся наверх, в ее комнату. Шатаясь, как пьяный, открыл дверь, не включая свет, вошел. Там были ее книги, ее платья, запах ее духов… На кровати, освещенной лунным светом, лежала ее ночная рубашка. Холодный серебристый атлас под его пальцами, бретельки оборваны. Он вспомнил, как оборвал их в ту ночь, ночь их «примирения» в День Святого Варфоломея. Господи, когда это было? Неужели прошло всего несколько дней?..

А потом он выл. Сидел на полу в обнимку с ее рубашкой, раскачиваясь, как в молитве, и выл, громко, во весь голос, до хрипоты, не стыдясь никого и ничего.

Внизу, невидимое в темноте, все так же шумело море.