Текст книги "Магическая Прага"

Глава 29

Рудольф II всю жизнь читал латинских поэтов, он говорил на многих языках, лучше всего – на немецком и испанском, чуть хуже – на чешском. Он увлекался алхимией, науками, астрологией, магией. Он проводил свое время среди картин и сокровищ, а также тигелей, горнов для обжига глазури, всевозможных пробирок, армиллярных сфер и перегонных кубов, в компании алхимиков, художников, прорицателей, ему и самому нравилось писать картины, ткать, заниматься резьбой по дереву и чинить часовые механизмы[517]517
  Ср. Jan Bedřich Novák. Rudolf II, a jeho pád, cit., s. 19–20.


[Закрыть].

Он неохотно и нерегулярно участвовал в заседаниях дворцового совета и пренебрегал государственными делами, часто доверяя их окружающим его интриганам и подхалимам. Он прятался от незнакомцев, надолго скрываясь в самых укромных уголках Пражского Града, словно в Эскориале, отраженный в сотнях зеркал, при слабом свете свечей. Бледный, с грустным взглядом, обессиленный борьбой с депрессией, с обвисшими щеками – он, как заметил Макс Брод[518]518
  Max Brod. Tycho Brahes Weg zu Gott, cit., S. 375–378; Josef Jiří Kolár. Magelóna (1852), i, 2; Vítězslav Hálek. Král Rudolf (1862); Jiří Karásek ze Lvovic. Král Rudolf, cit., s. 15.


[Закрыть], был похож на “бога, нуждающегося в помощи”. “Он слушает мессу из укромной часовни, со всех сторон окруженной решетками, – говорит о нем камергер Румпф в драме “Король Рудольф” Карасека. – Он гуляет только по коридорам, в которых замурованы все окна, кроме одной узкой бойницы”[519]519
  Jiří Karásek ze Lvovic. Král Rudolf, cit., s. 59.


[Закрыть].

Невозможно было отвлечь его от колб и суеверных наблюдений[520]520
  Karel Pejml. Dějiny České Alchymie, cit., s. 43.


[Закрыть]. В своей замкнутости, случалось, он доверял глупой клевете сплетников, ignavum pecus (лат. “ленивое стадо”) придворных. Не желая давать аудиенции, он вынуждал иностранных послов месяцами ожидать в приемных покоях, где они сплетничали, словно в кресле цирюльника. Он окружил себя составителями гороскопов и изготовителями магических зеркал – жуликами и мошенниками, вроде Иеронима Скотта.

От его комнат, расположенных в самой укромной части замка, над Оленьим рвом, в ту пору начинался сад, где можно было любоваться тюльпанами, аллеями, засаженными акациями, теплицами для цитрусовых, оранжереями, фонтанами, статуями, перголами[521]521
  Пергола – архитектурное сооружение, навес, пристройка с вьющимися растениями для защиты прохода или террасы от палящего солнца. – Прим. ред.


[Закрыть], экзотическими птицами и даже африканским львом, смерть которого – согласно гороскопу – должна была стать предвестием его смерти[522]522
  Viz Josef Jiří Kolár. Pekla zplozenci. Praha, 1862, s. 16; Josef Svátek. Astrolog, cit., s. 66–70; Jan Dolenský. Praha ve své slávě I Utrpení, cit., s. 87–88; Max Brod. Tycho Brahes Weg zu Gott, S. 375–378; Augustin Vojtěch. Praha kamenný sen. Praha, 1941, s. 144; Karel Krejčí. Praha legend a skutečnosti, cit., s. 152.


[Закрыть].

Приступы меланхолии и тоски омрачали дух Рудольфа. Сторонясь государственных дел, он, однако, был весьма ревнив к собственной власти, постоянно выдумывал призрачных соперников, а в отношении тех, кто неожиданно вызывал в нем подозрения, был мстителен, как гадюка. Когда случались с ним приступы подозрительности, он становился почти безумен, совершая в гневе необъяснимые поступки, желая уничтожить воображаемых врагов, чтобы показать остальным, что его могущество не ослабло[523]523
  Ср. Jan Bedřich Novák. Rudolf II, a jeho pád, cit., s. 21.


[Закрыть].

Ох уж эти гороскопы! На портрете Рудольф изображен в напряженной и нерешительной позе, которая еще сильнее подчеркивает неистовство его поступков. В исступлении он доходил до крайностей. И длинные грозные тени, пугающие тени преследовали по коридорам короля, одетого в испанский черный бархатный камзол с белым воротником, отделанный золотыми кружевами[524]524
  Ср. Josef Jiří Kolár. Magelona, cit., Ii, 2; Jiří Karásek ze Lvovic. Král Rudolf, cit., s. 15.


[Закрыть]. Он влачил мрачное и безрадостное существование, словно все время постился. Но пост этот сопровождался ужасными масками гнева и двуличия!

Из зенита благосклонности Рудольф низводил своих приспешников в надир опалы. Ночью 26 сентября 1600 г. он набросился с кулаками на камергера Вольфганга Румпфа, которого подозревал в недоброжелательстве[525]525
  Ср. Jan Bedřich Novák. Rudolf II, a jeho pád, cit., s. 25.


[Закрыть]. Он заключил пожизненно в тюрьму другого придворного камергера, Иржи Попеля из Лобковиц, заподозрив в желании сместить его с трона, и даже энергичное вмешательство католических иерархов не помогло освободить несчастного[526]526
  Ср. там же, s. 22–23.


[Закрыть]. В весьма высокопарной трагедии “Король Рудольф” (1862) Витезслав Галек присочинил, что даже Еве из Лобковиц, которой Рудольф был очарован, не удалось добиться освобождения собственного отца.

Когда болезненные приступы отпускали Рудольфа, он впадал в апатию, все более замыкаясь в себе и забрасывая государственные дела, чтобы полностью посвятить себя алхимии, искусствам и звездам. Однако империю потрясали теологические споры, восстания князей Трансильвании и постоянные набеги турок. Все четырнадцать лет его правления (1592–1606) мусульмане и католики воевали между собой, что означало массовые убийства, грабежи, капитуляции и завоевания больших крепостей, о чем можно прочитать в уже процитированных мемуарах Микулаша Дачицкого.

В драме Иржи Карасека камергер Румпф так описывает Рудольфа: “…я знаком с Его Величеством с детства. Я сопровождал его к испанскому двору короля Филиппа. И потому я могу сказать, что нет на свете создания более печального и более одинокого. Мы подолгу оставались в мрачных храмах, порой до самой ночи. Я видел его страстно молящимся, и мне казалось, что небо должно было сдаться под таким напором. Но все его мольбы были напрасны. Едва мы покидали храм, как он снова погружался в печаль. Он сомневался в собственном спасении и страшился адских мук. Он искал укрытия здесь, в Праге, словно в монастыре. Боясь людей, выходил только ночью. Ни с кем не разговаривал, никто не видел его улыбающимся. Его душа столь же мрачна, как и его одеяние. И если бы не увлечение оккультными науками, что так его манили, астрологией и алхимией, если бы не искусство, статуи, картины, книги, драгоценности, ткани, которые он собирает с ненасытной алчностью, он так бы и жил в подобной пустоте и зачах бы, как никчемная тень…”[527]527
  Jiří Karásek ze Lvovic. Král Rudolf, cit., s. 10–11.


[Закрыть].

Наследственное сумасшествие было у него в роду, спесивую гордость он приобрел во времена своей испанской молодости, из-за перенесенных унижений, а еще – незаживающий свищ подозрений, комплекс оскорбленного величия, боязнь турок, амбициозный брат Матиаш и небесные силы – все эти факторы усугубляли меланхолию, что сгущалась и пылала в его крови.

Часто обуреваемый любовным пылом, Рудольф искал утешения в сладострастных объятиях прекрасных толстушек[528]528
  Ср. Jan Bedřich Novák. Rudolf II, a jeho pád, cit., s. 21.


[Закрыть]. Он так и не вступил в брак из-за нерешительности[529]529
  Ср. там же, s. 24.


[Закрыть], а также потому, что, согласно гороскопу, его должен был свергнуть с трона законный наследник. Но он утешался с целой армией любовниц. Дольше других продержалась в его алькове Катаржина Страдова, дочь придворного антиквара Якопо Страда, родившая ему шестерых детей (трех сыновей и трех дочерей), одним из которых был дон Юлиус, что, прожив похотливую и бурную жизнь, погиб, как принято считать, в замке Крумлова, двадцати трех лет от роду[530]530
  Ср. Anton Gindely. Rudolf II und seine Zeit, cit., ii. Praha, 1865, S. 337.


[Закрыть].

Дона Юлиуса (на самом деле его звали дон Цезарь Австрийский, или маркиз Юлий) – этот сосуд греха, а следовательно лакомое блюдо для авторов романтических драм – вспоминают в связи со зверским убийством его последней любовницы, дочери цирюльника из Крумлова. После того как он зарезал любовницу и тщательно расчленил ее тело на кровати, словно исполняя некий ритуал, и разбросал куски его по всей комнате, он устроил торжественные похороны с погребальной процессией из клира и слуг в траурных одеждах, с факелами[531]531
  Ср. Anton Gindely. Rudolf II und seine Zeit, cit., ii, S. 338–343.


[Закрыть]. “В грязи омерзительных страстей плещется твоя душа, – кричит ему Рудольф в “Магелоне” Коларжа, – мрачный рой из ста гнусных пороков кишит в тебе, подобно ящерицам в черепе дьявола”[532]532
  Josef Jiří Kolár. Magelóna, cit., d., s. ii, 2.


[Закрыть].

Глава 30

С течением времени паранойя Рудольфа усугублялась. Его обуревали черные мысли и мрачные настроения. Не помогали травяные отвары, слабительные, настойки из винного камня, глаза речного рака и порошок из оленьих рогов. Он не доверял папскому нунцию и всей курии, но терпел их подстрекательства к наследованию трона. Его утомляли псалмодии и литании градчанских капуцинов, которых он считал секретными агентами своих преследователей[533]533
  Ср. Jan Bedřich Novák. Rudolf II, a jeho pád, cit., s. 25.


[Закрыть].

Он боялся иезуитов и членов любых орденов еще и потому, что другой гороскоп предрекал: он будет убит монахом, подобно французскому королю Генриху III Валуа. Рудольф плохо отзывался о папе римском, избегал месс и церковных обрядов, один вид креста вызывал у него истерические припадки[534]534
  Там же, s. 25–26.


[Закрыть]. Возможно, отсюда в чешской литературе и пражской культуре столь часто встречается мотив Страстей и тревожащей красоты Христа, пригвожденного на жесткое древо креста. Ходили слухи, что Рудольф одержим дьяволом, околдован любовными напитками. Вот почему в “Магелоне” он повторяет, словно экзорцизмы: “Patibulum, Patibulum” (лат. “виселица, виселица”).

Литература преувеличила и коварство придворных, что толпились вокруг Рудольфа. Недоброжелательные легенды особо ссосредоточиваются на бесстыжем Филиппе Ланге из Лангенфельса, обращенном еврее, бедняке по происхождению, который ради осуществления своих гнусных намерений не гнушался прибегать к помощи банды грабителей. Он даже имел собственную алхимическую лабораторию, хотя разбогател не на превращениях, а вымогая подарки у просителей и обкрадывая императорскую казну.

Но не вечно радоваться жене вора. 7 мая 1608 г. он был заключен в Белую башню, где погиб через год насильственной смертью[535]535
  Ср. Karel Pejml. Dějiny české alchymie, cit., s. 49.


[Закрыть]. В нашумевшем романе Йозефа Иржи Коларжа “Адское отродье” (“Pekla zplozenci”, 1862) Ланг изображен отчаянным злодеем (правда, в романе он фигурирует под именем Иоахим, а не Филипп). Стремясь завладеть сокровищами почившего алхимика Курцина, хранящимися в Праге в доме Фауста, Ланг затевает интригу с целью избавиться от Йошта и Вилема, двух детей-близнецов Курцина. Он подсылает наемных убийц, чтобы убить Йошта, а затем обвиняет Вилема в убийстве брата по подстрекательству флорентийки Сибиллы Редзоники. Поначалу его затея оканчивается ничем, потому что Йошт был спасен настоятелем Слованского монастыря[536]536
  Монастырь на Слованах, или Эммаусский монастырь (чеш. Emauzský klášter, или Klášter na Slovanech), – монастырь в Праге. Расположен на Слованах, в Новом Месте. Был заложен 21 сентября 1347 г. Карлом IV для ордена монахов-бенедиктинцев. Монастырь был католическим, но богослужения в нем совершались на церковнославянском языке хорватскими монахами, верными глаголической традиции. – Прим. пер.


[Закрыть], а у Вилема, приговоренного к повешению (ну это уж слишком!) обрывается веревка, он остается в живых и находит прибежище в доме того самого болвана Скотты, в сатанинских обрядах которого принимает участие сам Рудольф. В конце концов, Лангу удается расправиться с двумя молодыми Курцинами, “адским отродьем”, но тот, кто роет ров, сам в него и попадет – его ждут тайные ужасы Белой башни. Ярослав Врхлицкий в комедии “Раввинская мудрость” (“Rabínská moudrost›”, 1886) противопоставляет строгой науке рабби Лёва гнусность Ланга, развратника и взяточника, который с помощью посредников и сводников соблазняет чужих жен, подворовывает и растрачивает сокровища императора.

Но вернемся к Рудольфу. Меланхолия как жар поедает его тело. Любое слово его злит, любой намек раздражает. Он одержим беспокойством, строит замыслы мести, совершает несколько попыток самоубийства. Все мысли его только о смерти. “Он избегает любых отношений с людьми, – утверждает Румпф в комедии Карасека. – Он живет в своих комнатах в одиночестве. Не выходит в сад полюбоваться тюльпановыми клумбами. Не спускается даже проведать льва, им же самим прирученного. Золотая чаша, им же отчеканенная, покоится среди других заброшенных вещей… Его Величество безразлично глядит на столы, загроможденные нерассмотренными документами. По Праге уже ходят слухи, что Рудольф умер и что его смерть скрыли от народа. Это происходит оттого, что его давно никто не видел. Даже в часовне уже не витает его тень. Иные говорят, что он сошел с ума. Вспоминают, что он правнук сумасшедшей Иоанны Кастильской”[537]537
  Jiří Karásek ze Lvovic. Král Rudolf, cit., s. 10–11.


[Закрыть].

На исходе своих дней, изгнав немногих верных министров, он доверил государственные дела посудомойкам, конюшим, гвардейцам и прочим нахлебникам, которых не подозревал в желании узурпировать власть. Жил он милостью их семей, но даже их стеснялся – когда он раздевался, они должны были отводить взгляд. Все это крайне удручало и без того подавленный дух империи.

Однако существует неразрывная связь между меланхолией Рудольфа и тревожным Логосом, черной субстанцией Праги. В “Короле Рудольфе” Карасека Рудольф, выглядывая из окна, лелеет мысль, что Прагу, “подругу мистических душ”, в будущем окрестят “городом Рудольфа”[538]538
  Jiří Karásek ze Lvovic. Král Rudolf, cit., s. 39, 66.


[Закрыть]. В трагедии Витезслава Галека всеми покинутый, вынужденный уступить царство брату Матиашу (23 мая 1611 г.), Рудольф предает анафеме этот “неблагодарный город”[539]539
  Vítězslav Hálek. Král Rudolf, cit., s. 2.


[Закрыть]. В “Магелоне” Коларжа он сетует, что Прага стала концисторией непристойности и яслями гнусности, представляя ее загроможденной виселицами[540]540
  Josef Jiří Kolár. Magelóna, cit., ii, s. 2.


[Закрыть], словно его Прага есть не что иное, как пейзаж из “Триумфа смерти” Брейгеля, состоящий из одних эшафотов.

Глава 31

Рудольф собрал при своем дворе известнейших художников и скульпторов, которых он одаривал всяческими благами и подарками. Арчимбольдо, Бартоломеус Спрангер, Адриан де Врис, Иоганн Хоффман, Йозеф Хейнц, Йорис и Якоб Хофнагели, Питер Стивенс, Эгидий Саделер, Ханс фон Аахен, Даниэль Фрёшль, Рурант Саверей, Матеус Гунлелах и многие другие (в основном немцы и голландцы) создали вокруг императора что-то вроде космополитической École de Prague (Пражской школы), для которой был характерен маньеризм[541]541
  См. Karl Chytil. Kunst Und Künstler Am Hofe Rudolfs II. Praha, B. D. [1913]; Jaromír Neumann. Obrazárna Pražského Hradu. Praha, 1966.


[Закрыть]. Они основывали группы, соединенные дружбой и родством; новые мастера занимали место почивших или отправившихся в путешествие; Пражский Град полнился миниатюристами, медальерами, ювелирами, изготовителями подделок (чеш. “kontrfekty”), художниками, что специализировались на пейзажах, изображениях священных сцен или дичи. Занятно, что эта армия художников сгустилась вокруг монарха к 1600 г., когда его меланхолия усилилась и дни его близились к закату.

Стремление Рудольфа украсить двор большой толпой художников было вызвано его судорожной страстью к коллекционированию, собиранию всяческих раритетов и натуралий, желанием собирать и скрывать от любопытных глаз других людей накопленные им сокровища – ласкать предметы, ревностно лелеять их, наслаждаться ими подобно скупому.

Якуб де Страда (Якопо Страда), заведующий императорскими коллекциями в романе Йозефа Сватека “Астролог”, подтверждает: “Император считает эти собрания своей частной собственностью и поэтому хранит их как зеницу ока. Только некоторые коронованные особы, прибывшие сюда с визитом, и некоторые прославленные художники были допущены им в эти залы”; “…император считает пинакотеку своей исключительной собственностью, к которой никто не должен притрагиваться”[542]542
  Josef Svátek. Astrolog, cit., s. 72, 74.


[Закрыть]. И все же нельзя утверждать, как это делают некоторые ученые[543]543
  См. Jan Morávek. Dvůr Rudolfův: sbírky na pražském bradě, в: Co daly naše země Evropě a lidstvu / Под ред. Vilém Mathesius. Praha, 1940, s. 143–145.


[Закрыть], что живописные полотна, которыми был заполнен Пражский Град, совсем не оказали влияния на развитие богемского искусства, если верно то, что знаменитый живописец эпохи барокко Карел Шкрета смолоду был знаком с коллекцией императора[544]544
  Jaromír Neumann. Obrazárna Pražského Hradu, cit., s. 32.


[Закрыть].

Уже дед императора – Фердинанд I, отец Максимилиан II и дядя, Великий герцог Фердинанд Тирольской, были страстными коллекционерами и археологами. Но в одержимости этой страстью Рудольфу не было равных. Для своей Kunst-und-Wunderkammer он не скупился на расходы: посылал специальных посредников, а иногда и самих Hofmaler (нем. “придворный художник”), закупать для него по всей Европе картины, драгоценности, экзотические предметы обстановки. Он заказывал художникам копии полотен, которые ему не удавалось приобрести. Чтобы не повредить картину “Праздник венков из роз” (“Das Rosenkranzfest”) Дюрера, купленную в Венеции одним из его поверенных, он приказал перенести ее через Альпы на плечах четырех сильных мужчин[545]545
  Ср. Josef Svátek. Poslední dnové Rudolfových sbírek v Praze, в: Obrazy z kulturních dljin çeskych, cit., I. Praha, 1891, s. 50; F. X. Harlas. Rudolf II, Milovník umění a sběratel. Praha, B. D. [1916].


[Закрыть]. Его любимыми художниками были Питер Брейгель и Дюрер.

“Šacmistr”, или управителем собраний, был итальянский антиквар Якопо Страда, который ранее занимал аналогичную должность при Венском дворе. Тот факт, что прекрасная дочь Страды на долгое время пленила черное сердце императора, позволил антиквару и его семье занять в Пражском Граде важные должности (так что после смерти Страды, случившейся в 1588 г., управление коллекциями перешло его сыну Октавио).

Но в романе “Астролог” Йозеф Сватек утверждает, что Страда имел доступ к Кунсткамере (чеш. “šackomora”) – кабинету, в котором были собраны драгоценности и рудольфовы диковины, – только в присутствии императора или по его специальному разрешению[546]546
  Josef Svátek. Astrolog, cit., s. 49 и 71.


[Закрыть]. Это преувеличение, возможно, связано с той двусмысленной ролью, которую отвел Сватек старому антиквару, изобразив его как подставное лицо коварнейшего Скотта, этого короля Quacksalber (нем. “шарлатан”) и обманщиков.

Глава 32

В романе Макса Брода больной и во всем сомневающийся монарх, беседуя с Тихо Браге, признается, что он искал в камнях, металлах и картинах совершенство[547]547
  Max Brod. Tycho Brahes Weg zu Gott.


[Закрыть]. В действительности, все экспонаты его собрания – часы, ювелирные изделия и даже астрономические инструменты и природные диковины – были мастерски обработаны, так что они становились драгоценными произведениями искусства[548]548
  См. Jaromír Neumann. Obrazárna Pražského hradu, cit., s. 18.


[Закрыть]. Стремление к совершенству, перфекционизм сочетался в нем с необычайной любовью к раритетам, к чудным экзотическим, “индийским”, вещицам, броским безделушкам, от которых веяло приключениями или чудесами[549]549
  См. F. X. Harlas. Rudolf II, Milovník uminí a sbiratel. Praha, S. D. [1916], s. 49, 58, 60, 66–68.


[Закрыть].

Впрочем, эта любовь к удивительному вполне согласуется со вкусами той эпохи, тяготеющей к маньеризму. Коллекционеров воодушевляли товары, которые морские караваны привозили из Индий: мальдивские кокосы, ракушки, охотничьи рога из слоновой кости, экзотические плоды земли и моря, китайский фарфор, страусиные яйца, птичьи перья, японские картины на бумаге и шелке. Все это называлось по-немецки “indianische” (“индийский”).

Кунсткамеры (Schatz– und Wunderkammern) стремились заполучить миниатюрные предметы, созданные с микроскопической точностью, миниатюрные изделия, вырезанные из слоновой кости, на ореховой скорлупе, черешневых косточках, раковинах, тончайшие орнаменты на эмали. Эмблемой этой любви ко всему миниатюрному могла бы послужить одна великолепная картина из галерей Рудольфа, на которой Йорис Хофнагель[550]550
  Йорис Хофнагель (1542–1601) – миниатюрист, иллюстратор, тончайший виртуоз цветоживописи (альбомные акварели). – Прим. ред.


[Закрыть] нагромоздил цветы, плоды, бабочек, полевых мышей, жаб, улиток, саранчу и всякого рода насекомых, вокруг одной-единственной белой розы[551]551
  См. Jaromír Neumann. Obrazárna Pražskiho Hradu, cit., s. 156–158.


[Закрыть] – увядшей розы, словно из стихотворения Франтишека Галаса.

Золотых дел мастера, столь многочисленные при Пражском дворе, оправляли в золотые оправы акульи зубы и змеиные языки. Резчики придавали форму пейзажей или распятий грубым штуфам кристаллов (нем. “Handsteine”), считавшихся природными чудесами. Необычные, заморские вещицы становились талисманами по воле фантазии, предлогом для смелых аналогий. Поэтому в клыках нарвала фантазия усматривала рог единорога, что благоволит к девам, или кусок янтаря, или сгусток космического эфира, или экскременты таинственного животного. В кости какого-нибудь ископаемого зверя видели кость гиганта. В изогнутых рогах африканской антилопы – когти грифона.

Камни и растения уродливой формы или необычного цвета, в которых угадывались очертания невиданных зверей, Рудольф считал источником сверхъестественных сил, как хуака для инков[552]552
  Хуака – святой, полный тайн. В Перу во времена империи инков индейцы называли так “очень высокую гору, которая возвышалась над другими как высокая башня над обычными домами… и была такой же отвесной как стена” (Гарсиласо де ла Вега, 1539–1616). На этих скалистых пиках совершались жертвоприношения, а после миссионерского обращения империи инков на тех же местах испанцами были воздвигнуты кресты. – Прим. ред.


[Закрыть]. В его собрании было множество камей и литологических редкостей[553]553
  См. Karel Chytil. La Couronne de Rodolphe II. Praha, 1921.


[Закрыть], “Donnersteine” (нем. “доисторические кремневые молотки”), два болта от Ноева ковчега, двухголовые уродцы, крокодил и образцы безоара – известковых отложений из кишечников серн и горных козлов, желудочных камней с таинственными свойствами, которые ювелиры превращали в амулеты и ожерелья.

Из прочих странных экспонатов заслуживает упоминания нож, проглоченный одним крестьянином-обжорой и извлеченный спустя 9 месяцев в 1602 г. мастером Флорианом, цирюльником; железный стул-ловушка (нем. “fangstuhl”), бравший в плен каждого, кто на него садился; музыкальные часы с позолоченной крышкой, украшенные сценками охоты на ланей и оленей; механический орган, что сам по себе исполнял “ричеркары, мадригалы и канцоны”; чучела страусов, кубки из рогов носорога, в которых отравленные напитки закипали; обетный медальон с иерусалимской землей; кусок глины из долины Хеврона – той самой, из которой Яхве Элохим сотворил праотца Адама; а также крупные корни мандрагоры в форме маленьких человечков (альраунов), лежащие в шкатулочках с подкладкой из мягкого бархата, словно в кукольных кроватках. Колдовские силы этого растения семейства пасленовых считались сильнее, если корень находили под виселицей. Мандрагора – растительная кукла Пражского театра, из того же рода манекенов, к которому принадлежит Голем, роботы и одрадек.

Глава 33

Рудольф II хранил свою коллекцию ценностей без какой-либо системы – на столиках и консолях, в бесчисленных шкафах и сейфах[554]554
  См. F. X. Harlas. Rudolf II, milovník umění a sběratel, cit., s. 60.


[Закрыть]. Чтобы читатели этой книги составили представление, какие еще предметы находились в этом “verzauberter Raum” (нем. “заколдованное пространство”), попробуем перечислить некоторые экспонаты, не пытаясь навести порядок в этом неупорядоченном перечне, который, именно в силу своей беспорядочности, наилучшим образом отразит хаотичность коллекции.

Гипсовые слепки ящериц и серебряные копии разных животных, морские ракушки (“Meermuscheln”), черепаховые панцири, перламутр, кокосовые орехи, раскрашенные восковые куклы, египетские глиняные фигурки, тончайшие зеркала из стекла и стали, очки, кораллы, “индийские” шкатулки с яркими перьями, “индийские” или японские картины, “индийские” орехи из позолоченного чеканного серебра и другие экзотические предметы, которые большей частью привозили каравеллы из “Индий”, гипсовый женский торс телесного цвета из тех, что позднее приглянутся пражским сюрреалистам, доски для игры в кости из янтаря и слоновой кости, череп из желтого янтаря, янтарные кубки, волынки, “пейзажи” из богемской яшмы, серебряная столовая горка с эмалью, умывальники из агата, яшмы, топаза и хрусталя, серебряная картина в эбонитовой оправе, картина на восточном алебастре, расписанные камни, мозаики, серебряные складни, хрустальный кубок с серебряной крышкой, штоф из топаза, подаренный Рудольфу послом из Московии, ваза из “звездного камня” (астрофиллита[555]555
  Астрофиллит – ценный коллекционный минерал класса силикатов, содержащий ярко блестящие игольчатые и звездчатые включения. – Прим. ред.


[Закрыть]), чаша из богемского агата с золотыми ручками, топазовая чаша в виде львиной морды, золотые столовые приборы с рубинами, терракотовые сосуды (некоторые с подкладкой внутри из красного бархата), коралловый корабль с фигурками, корабль из позолоченного дерева, миниатюрный корабль из мальдивского кокоса с серебряной отделкой, ларец из горного хрусталя, перламутровая шкатулка, серебряная лютня, пластины лазурита, рога носорогов, охотничьи рога из слоновой кости, ножи с инкрустацией из золота и самоцветов, фарфор, отрезы дорогих тканей, глобусы самых разных размеров – один позолоченный, другой серебряный, с подставкой в виде гиппогрифа (полуконя – полугрифа), армиллярные сферы, измерительные инструменты, венецианское стекло, старинная голова Полифема, серебряная статуэтка “Деянира и кентавр”, медали, многоцветная майолика, анатомические препараты, упряжь, шпоры, уздечки, седла, купола палаток, жилеты и другие трофеи, захваченные у турок при отражении их набегов, охотничье снаряжение, знамена, намордники и ошейники, посуда, кубки из страусиных яиц, сабли, орудия казни, мушкеты, стилеты, кинжалы, мортиры, пистолеты, шпаги. А также всяческие автоматы и механизмы с мелодией. И часы, часы… В форме серебряной лодки, башни с трубачами…[556]556
  F. X. Harlas. Rudolf II, milovník umění a sběratel, cit., s. 60–68.


[Закрыть] Словно во сне героя Альфреда Кубина в Перле в романе “Другая сторона”: “…и тут же услышал вокруг себя многозвучное тиканье и увидел множество плоских часов самых разных размеров – от башенных до небольших кухонных, – которыми был занят целый луг. Подобно черепахам, на коротеньких ножках они беспорядочно ползали туда-сюда с возбужденным тиканьем”[557]557
  Альфред Кубин. Другая сторона / Пер. К. Белокурова. М.: Изд-во РГГУ, 2013. Вторая часть цитаты в русском переводе отсутствует, перевод наш. – Прим. пер.


[Закрыть]. В коллекции Рудольфа имелась и черепаха с часовым механизмом[558]558
  См. F. X. Harlas. Rudolf II, milovník umění a sběratel, cit., s. 64.


[Закрыть].

От богемских гранатов до пенсне, от ветвей кораллов до кубков из рога носорога, от коварных клинков с глазами-рубинами на рукоятях до фигурок “ушебти” и перьев колибри: бог мой, сколько стимулов для фантазии. Эта пестрая смесь, гостеприимно охватывающая различные царства природы и отдаленные географически места, это сосуществование всевозможных хитроумных приспособлений, этот перечень игрушек и артефактов, серебра, инструментов и безделушек был призван воссоздать “orbis pictus” (лат. “картина мира”), отразить книгу Бога. Кроме того, это смешение предметов различного назначения из самых разных стран соответствовало живописному кишению самых разнородных персонажей в городе эпохи Рудольфа. Ко всему этому следует добавить старинные и современные статуи, а также нумизматику и море картин. И не стоит забывать о лошадях, которых Рудольф коллекционировал пылко, возможно, только для того, чтобы с него писали портреты в полном вооружении и тяжелых рыцарских доспехах.