Текст книги "Всё и ничто"

– Я эти обещания слышала раньше.

– Знаю, что слышала, но я теперь понимаю, что тогда я этого не подразумевал, то есть я думал, что подразумеваю, но по-настоящему этого не было. – Рут не ответила, и он прикинул, стоит ли говорить что-нибудь еще. – Сегодня я позвонил Саре и извинился за все, что ей говорил, и за то, что ввел ее в заблуждение и дал ей повод поверить во что-то, связанное со мной. Ответил ее отец, он обозвал меня абсолютным дерьмом и сказал, что очень надеется, что ты меня бросишь и я закончу свои дни одиноким и несчастным.

– Ты что, ждешь, что я тебя пожалею? – Кристиан почувствовал, что Рут старается не повышать голос.

– Конечно нет. То есть не знаю. Я только пытаюсь быть полностью честным. Показать тебе, что я больше никогда не буду ничего от тебя скрывать.

При этих словах Рут села и обняла руками колени, прижав их к груди, и Кристиан подумал, какой же хрупкой она выглядит, наверное, он мог бы переломить ее пополам одной рукой.

– Ты ведь не рассчитываешь, что я прощу тебя сегодня, не так ли?

– Нет, но, пожалуйста, не выгоняй меня, Рут. Я не вынесу, если не смогу приходить домой, к тебе и детям. Позволь мне остаться и доказать все это тебе.

Теперь она повернулась к нему, и он увидел, что она плачет. Ему ужасно хотелось обнять ее, но он не смел.

– Я так устала, Кристиан. Я чувствую себя опустошенной. Знаю, что часто это повторяю. И ты не единственный, кто много думал. – Она глубоко вздохнула. – Мне тоже очень жаль. Я знаю, не ты один виноват, но я не уверена, что смогу простить тебя во второй раз. Сейчас в моей голове каша, и не только из-за тебя…

– А что еще?

– Работа. Но главное – Хэл. И Эгги. Не могу сказать определенно почему, но мне она не нравится.

– Правда?

– Да, я думаю, что попрошу ее уйти. Понимаю, это звучит абсурдно, особенно сейчас, но мне некомфортно смотреть, как она общается с Хэлом и как он к ней липнет.

– Почему ты об этом со мной не поговорила?

– Я пробовала, но ты отмахнулся. Мне даже показалось, что я сошла с ума.

– Извини. – Кристиан понимал, что это законное обвинение, но все еще не мог понять, какой смысл именно сейчас избавляться от практически идеальной няни.

– Но конечно, нельзя, чтобы ты и Эгги ушли одновременно, дети тогда совсем запутаются.

– Мне кажется, нам следует подумать. Я не уверен, что мы правильно живем.

– Правильно живем? – Рут издала странный пустой звук. – Ты напоминаешь мне цитату из «Viva».

– Ты знаешь, что я имею в виду.

– Не совсем. Если ты знаешь, как правильно жить, то сможешь решить все наши проблемы.

– Ладно, но разве ты сама этого не чувствуешь?

– Ты же знаешь, что чувствую. Я уже сколько лет об этом толкую.

– Рут, пожалуйста, дай мне еще шанс. Давай разберемся с нашими жизнями вместе.

Рут легла на подушку тяжело, насколько этого можно ожидать от такого легкого тела, и атмосфера изменилась, из чего Кристиан заключил, что он неправильно оценил что-то в их разговоре.

– Господи, до чего же ты занудлив, – сказала она. – Мы же сейчас не какую-то телевизионную сделку заключаем. Ты не сможешь из этого выбраться на словах.

– Я ни из чего не пытаюсь выбраться, Рут. Я хочу, чтобы было лучше.

– Не думаешь, что уже немного поздно?

– Надеюсь, что нет.

– Я уже много лет, черт побери, плыла одна против течения. И тащила все за собой, в то время как ты сидел на берегу и развлекался, а теперь вдруг ты стал весь из себя серьезный, как будто знаешь ответы на все вопросы и ждешь, что я скажу: ладно, Кристиан, оставайся и помоги мне выбраться из этой дерьмовой ситуации. Сколько прошло с твоего чудесного пробуждения, несколько часов? И ты ждешь, что я тебе поверю, будто ты стал совсем другим.

– Я не жду…

– И вообще заткнись. – Голос Рут вдруг стал злым. – Я устала, завтра день рождения нашего сына, мне надо выспаться.

Кристиан смотрел, как она отодвигается от него подальше. Он понимал, что больше спорить сегодня не следует. По крайней мере, он сказал часть того, что собирался.

На следующее утро Агата проснулась в шесть часов от волнения. Она провела большую часть ночи в крохотной каморке, перебирая в уме все, что ей нужно сделать завтра. Мысленно разобрала и снова сложила рюкзак, который был спрятан в кладовке и содержал все ее вещи плюс часть вещей Хэла и оба паспорта, ее и его. Она не была уверена, что ее план безукоризнен, и беспокоилась, как долго будет продолжаться шумиха в прессе. Она предвидела, что им месяцами придется прятаться. Целые месяцы не встречаться ни с кем взглядом, избегать любопытных глаз, немедленно переходить на другую сторону улицы, постоянно оглядываться через плечо, прежде чем войти туда, где они будут жить, убегать ночью, вздрагивать каждый раз, когда из-за угла выйдет полицейский. И при этом делать все, чтобы Хэл был счастлив.

Не надо было оставаться на праздник. Агата ругала себя за то, что неправильно оценила ситуацию. Она гордилась тем, что перестала принимать неправильные решения много лет назад и что умела разобраться в ситуации и удачно к ней приспособиться. Разумеется, такой образ жизни был связан с ограниченной временной продолжительностью, но менять местожительство и работу всегда было легко. Теперь Агата испытывала к Дональдсонам только презрение. Она с недоумением вспоминала, какими они ей представлялись, когда она начинала у них работать. Как она могла позволить себе поверить, что они не такие затраханные, как все остальные, как могла мечтать стать для них настолько незаменимой, что они оставят ее навсегда и она станет важным членом семьи, без кого никто из них не сможет обойтись. Но незаменимых нет, и это было для нее еще одним основанием думать, что нет ничего страшного в том, что она завтра заберет Хэла.

Приведя в порядок мысли, Агата немного успокоилась и смогла встать с кровати. Время уже близилось к семи, когда она вошла в кухню. Дом все еще был абсолютно неподвижным и тихим. Она планировала на следующее утро выскользнуть в шесть часов, сказав Хэлу, что они отправляются в путешествие в честь дня рождения. Тишина укрепила ее решимость: она может уйти раньше, чем они поднимутся и хватятся ее, по крайней мере на час, а то и больше. За это время вполне можно успеть на поезд, идущий на побережье. Может быть, даже успеть на паром до того, как известят полицию.

Агата села за кухонный стол и стала ждать, когда проснется дом. Ее бесило, что этим утром все будут болтаться под ногами, как будто не предстояло никакого важного события в три часа. Она знала, что Рут и Кристиан не станут останавливать детей и не давать им размазывать кашу по столу, а сами разроняют зерна кофе на пол и рассыплют крошки от тостов. Агата будет вынуждена сидеть и сдерживать злость, пока они походя будут портить ее чистоту, при этом даже не извиняясь. Имей она власть, она бы выгнала их всех из дома и впустила только за пять минут до начала праздника.

Первой появилась Бетти. Агате она больше всего нравилась по утрам, сонная и взлохмаченная. Она дала девочке тарелку с кашей и кружку с соком и налила себе чашку чаю, и так они сидели вместе, не разговаривая. Агата почувствовала, что будет скучать по Бетти, но, когда она будет вспоминать о ней, сердце ее не будет так болеть, как болит, когда она вспоминает о сестре Луизе. Уйти от родителей было просто, но из-за Луизы она едва не осталась. Нельзя сказать, чтобы сестра разделяла ее чувства. Она была на три года старше Агаты и большую часть того времени, что они были вместе, твердила Агате, какая она дура. Гарри как-то сказал ей, что выбрал ее, а не сестру, потому что та была чересчур вздорной. Она тогда не поняла, что значит это слово, но достаточно уже разбиралась в жизни, чтобы понять всю иронию того, что единственное, в чем она опередила Луизу, никак нельзя было посчитать удачей.

В прошлом году Агата поискала Луизу в Интернете и удивилась, найдя сестру в Facebook. Это открытие как червь грызло ей мозг, потому что она могла видеть только фотографию сестры и несколько строчек текста. Агата никоим образом не могла попасть в Facebook, хотя это была для нее идеальная среда, единственный способ, с помощью которого она могла бы связаться с внешним миром и быть такой же, как все люди, сидящие у экранов, рассказывающие о своей жизни и делящиеся фантазиями. На фотографии Луиза стояла у стеклянных дверей, которые, по мнению Агаты, выглядели входом в солидный офис. На ней было розовое пальто, а волосы были достаточно длинными, чтобы ветер забрасывал их на лицо, заставляя ее улыбаться тому, кто держал камеру. Агата провела много времени, чтобы разгадать это фото, но было сложно представить сестру настолько вне привычной обстановки, по-видимому, счастливую и успешную.

Она до сих пор смотрела на Луизу, когда была возможность, только теперь фотография пугала ее, поскольку заставляла осознать, что после нее семья все эти годы продолжала жить. Она не думала, что они обитают где-то в лимбе, но, тем не менее, было неприятно видеть, что сестра явно радуется жизни. Когда-нибудь, через много лет, она возьмет Хэла и поедет их навестить. Вот будет сюрприз. Агата ради разнообразия сделала что-то полезное.

Когда Агата впервые приехала в Лондон семь лет назад, имея только ту одежду, что была на ней, и несколько сотен фунтов, которые она скопила или украла, она внимательно всматривалась во все объявления насчет пропавших людей, какие ей только встречались. И смотрела телевизионные передачи, в которых люди искали своих пропавших родственников, как будто те могли попасть в водоворот, унесший их от родных и близких. Ей так хотелось увидеть где-нибудь свое лицо, услышать голоса родителей, умоляющих ее дать о себе знать: мать слишком слабая, чтобы говорить, а отец с заплаканными глазами говорил бы за них обоих. Даже Луиза была бы там, обнимала бы мать и говорила, что жизнь очень изменилась после исчезновения сестры и что она сделает все от нее зависящее, чтобы ее вернуть. Что бы ты ни натворила, в какую бы ни попала беду, нам все равно, мы все утрясем, только возвращайся домой. Примерно так говорили в своих выступлениях другие родители. Но Агате было трудно представить своих родителей, говорящих такие слова. И еще, когда она смотрела на фото Луизы в Интернете, то сознавала, что все ее надежды – пустая трата времени, потому что, скорее всего, они никогда не пытались ее найти и даже не интересовались, куда она могла подеваться. Почему ты не можешь быть хорошей девочкой, Агата, орала ее мать. Никто не любит лжецов, ты должна это понять. Если уж быть совсем честной, они, вероятно, вздохнули с облегчением, когда она наконец сбежала.

Рут вошла в кухню с Хэлом на руках, и на секунду Агата не могла сообразить, где она находится. Как вышло, что она его не услышала? Бетти тут же начала подпрыгивать, распевая «С днем рождения!», но Хэл выглядел смущенным.

– Можно, мы сейчас развернем подарки? – кричала Бетти.

– Почему бы и нет? – ответила Рут. – Они все в гостиной. Пойди и позови папу.

Агата была очень довольна выбранным ею подарком. Она долго думала, что подарить, и пришедшая ей в голову идея казалась идеальной. Она пошла в Центр для обучения малолетних и купила надувную палатку. Это было то, что нужно, потому что теперь у Хэла будет собственное место, где он может укрыться, где бы они ни оказались. Эту черту Хэла Агата заметила прежде всего, и она была созвучна с ней самой. Иногда жизнь казалась Хэлу слишком назойливой, и именно по этой причине он столько времени проводил в своем пластмассовом домике. Рут и Кристиан считали, что это как-то связано с домом, но Агата могла бы им сказать, что дом тут ни при чем, мальчик просто нуждается в уединении. Поскольку она позволила ему самому руководить своей жизнью и начала ограждать его от чересчур громких и хаотичных ситуаций, он перестал так сильно нуждаться в домике. И это была еще одна из причин, почему им не следовало оставаться на праздник.

Когда Агата спустилась вниз со своим подарком, вся семья уже собралась в гостиной, все еще в пижамах и ночных рубашках, и смотрели, как Бетти разворачивает подарки Хэла. Тот сидел на коленях у Рут, крепко к ней прижавшись, не умея правильно или вообще как-то отреагировать на подарки, которые Бетти совала ему прямо в лицо. Через год все будет совсем иначе. Агата попыталась поймать взгляд Хэла и сказать ему об этом, но он отказывался поднять голову.

После того как все семейные подарки были развернуты, Агата выступила вперед и протянула свой подарок.

– Ох, Эгги, вы так добры, – сказала Рут. – Не надо было тратиться.

Она ненавидела Рут. Как могла эта глупая женщина подумать, что она не купит Хэлу подарок? Ей хотелось крикнуть той прямо в лицо: я провожу с ним больше времени, чем кто-либо еще, я знаю его лучше, чем вы, и он меня любит больше всех.

Бетти выхватила сверток из рук Агаты и разорвала бумагу.

– Смотри, Хэл, – завопила она, – это палатка, надувная палатка, смотри!

– Она портативная, – объяснила Агата. Голос был слабым, и ей пришлось на мгновение приложить руку к голове, чтобы та перестала кружиться.

Отец Рут встал, чтобы всех сфотографировать, загородив ей обзор и нажав на вспышку, которая, как ей показалось, заметалась по комнате. Агата услышала хлопок и общий смех, когда палатка развернулась.

Бетти первой туда залезла и громко призывала Хэла. Отец Рут продолжал фотографировать, а Рут и ее мать громко обсуждали новые шторы, которые Рут повесила несколько недель назад. Тут Хэл начал плакать, но никто вроде бы не замечал. Для него слишком всего много, хотелось сказать Агате. Она сделала шаг вперед, но одновременно то же самое сделал Кристиан. Хэл поднял голову, увидел их обоих и протянул руки к отцу, который взял его на руки и вынес из комнаты.

Агата выскользнула за ними. Кристиан понес Хэла наверх, и тот уже несколько успокоился. Она повернулась и пошла на кухню, но ей показалось там тесно, да и голоса и шум из гостиной были прекрасно слышны. Агата отперла дверь черного хода и вышла в сад. Она прошла босиком по все еще влажной от росы траве и остановилась около огородной грядки. Овощи прекрасно плодоносили, их ели почти каждый день, и на вкус они напоминали солнце, которое помогало им расти. Агата смотрела на крепкие растения и вспоминала тот день, когда они сажали семена. День, когда она влюбилась в Хэла, да так, что все, касающееся его, стало важным и он заполнил все ее мысли. Она стояла, пока дыхание не пришло в норму, и на периферии глаз перестали мелькать белые огни. Все нормально, сказала она себе, еще один день, и нас здесь не будет, и мы сможем даже ничего этого не вспоминать, если нам не захочется.

Кристиану удалось побыть наедине с Рут всего несколько минут, в промежутке между тем, как проснулась перевозбужденная Бетти и первый гость позвонил в дверь в три часа. Он пошел в спальню, чтобы убрать туда свой ноутбук, и застал ее там – она переодевалась.

Она заставила его снова почувствовать себя пятнадцатилетним.

– Мне очень нравится это платье, – сказал он.

– Хорошая попытка.

– Нет, правда.

Рут смотрелась в зеркало, поглаживая пальцем кожу под глазами. Она часто так делала, и Кристиан только сейчас понял, что он представления не имел, зачем она это делает, никогда не удосуживался спросить. Ему отчаянно хотелось сказать что-нибудь веское, прежде чем она исчезнет в домашней суете и он потеряет ее на несколько часов.

– Я рад, что смог быть здесь сегодня.

Рут удивилась:

– В самом деле? А по мне, все эти праздники сущий кошмар.

– Нет, ты ведь знаешь, о чем я. Разумеется, праздники – сущий кошмар. Обычно я старался улизнуть. Или подсчитывал, сколько смогу выпить, чтобы не разозлить тебя. Но сегодня все иначе. Не знаю, но просто замечательно быть с тобой и детьми.

Она повернулась и сказала ядовитым тоном:

– Звучит как самоучитель.

– Извини, видно, мне не удалось выразить то, что я хотел сказать.

Он увидел, что при этих словах лицо Рут смягчилось, она даже подошла поближе:

– Знаю. И к тому же я знаю, что ты имел в виду.

Кристиан протянул руку и взял ладонь Рут. Ему хотелось притянуть ее к себе, но он не рискнул зайти так далеко:

– Рути, прости меня. Пожалуйста, пожалуйста, не прогоняй меня.

Рут опустила глаза:

– Кристиан, я тебя люблю. Но не уверена, что смогу снова тебе довериться. Я даже не знаю, могу ли тебе верить.

– Понимаю. Но можно я останусь и докажу это тебе? Дай мне полгода или что-то в этом роде, и если все, что я говорил, чушь собачья, тогда я уйду.

Рут отняла руку:

– Не знаю. Сейчас я не в состоянии четко думать. Давай проживем сегодняшний день, и только потом будем принимать серьезные решения. – И она вышла из комнаты.

Кристиан стоял у окна, одержимый эмоциями, каких не испытывал много лет. Все, что он говорил Рут, было реальностью, но, тем не менее, он отрицал значение этих слов тем, кто он есть или кем он был. Он был потрясен, обнаружив, что забыл, насколько сильно любит свою жену. Как ее присутствие внушило ему ложное ощущение безопасности. Журнал Рут постоянно разглагольствовал о совместном времяпрепровождении пар и общем опыте, о развитии взаимных интересов и посещении ресторана хотя бы раз в месяц, чтобы оживить отношения. Но разумеется, все, на что он купился, всего-навсего потребительское дерьмо, которое правит нашими жизнями. Любовь – не спектакль, на который вы сходили вместе, не музыка, которая нравится обоим, не тарелка спагетти на двоих. Кристиан теперь понимал, почему в полностью понятном мире человечеству так трудно разобраться в чувстве, у которого нет начала, конца и сущности.

Возможно ли измениться за один день? Он читал о людях, на которых нисходило прозрение. Но разве они не были главным образом религиозными? К тому же процесс отнюдь не был таким внезапным. То, что он сейчас ощущал, было словно сбросить слишком теплое пальто: освобождение от тяжести и жара, когда прохладный воздух начинает обвевать твою кожу. Тридцать девять – определенно многовато, чтобы все еще взрослеть, но именно так он себя чувствовал. Он знал с завидной уверенностью, что больше не станет тянуться к еще одной пинте после работы, во время вечерних вылазок с друзьями и даже при обмывании удачной сделки или повышения по службе. Он знал, что с удовольствием будет читать Бетти сказку на ночь, или чистить зубы вместе с Хэлом, или даже смотреть по телику какую-нибудь дрянную передачу вместе с Рут. Он понял, что все больше становится похожим на своих родителей. Что Бетти и Хэл, когда вырастут, станут считать его скучным и отставшим от жизни, как он считает своих родителей. Будут сидеть в своих спальнях, слушать скачанную с компьютера музыку и удивляться, как сумели выжить их предки, будучи такими одноклеточными. Мысль заставила его улыбнуться. Каким-то странным и незнакомым образом это казалось правильным.

Рут ненавидела устраивать праздники и вечеринки. Она нервничала, казалась себе неловкой и буржуазной, хотя наверняка смешно было бы даже надеяться, что она такой не была на самом деле. Сегодня было еще хуже, потому что каждый раз, когда она пыталась сделать что-нибудь полезное на кухне, она чувствовала, как Эгги выпускает колючки и атмосфера становится напряженной. В конечном итоге она предпочла уйти.

Она прошла в гостиную, уселась там с Хэлом и начала читать ему книги, которые подарили родители. Он устроился у нее на коленях, и она взяла его пальчик и принялась водить им по синим туфлям, красной футболке, желтым шортам.

– Синий, – сказала она мальчику. – Ты можешь сказать «синий»?

Но он спрятал личико под ее рукой, и сердце ее охватила безмерная любовь к нему. Она поразилась своей уверенности, что даже если с ним что-то не так, это не имеет значения: она будет любить его еще сильнее, защищать его от мира, в котором существуют не только добро, но и зло.

Вошла Бетти, пристроилась на подлокотнике кресла, в котором они сидели, и положила головку на плечо Рут.

– Привет, солнышко, – сказала Рут. – Я пытаюсь научить Хэла узнавать цвета.

И Бетти, ради разнообразия, не стала указывать, что Хэл не умеет говорить, потому что он глупый, или кричать на Рут. Она взяла руку брата и стала рассказывать ему, какие есть цвета в мире. Рут откинулась на спинку кресла, чувствуя, как трепещет сердце. Самое лучшее в замечательных моментах – это их непредсказуемость.

Когда она в следующий раз заглянула посмотреть, как идут дела у Эгги, у той не получилась глазурь на печеньях, и Эгги соскабливала ее и была вся пунцовая. Рут сказала, чтобы она не расстраивалась, но у Эгги был такой вид, будто она вот-вот расплачется, и Рут сочла за лучшее снова уйти.

Она отправилась в сад, чтобы посидеть с матерью и выпить бокал вина. Она была взвинчена всем происходящим, и алкоголь сразу ударил ей в голову. Кристиан был таким странным. Она не могла позволить себе поверить, что, если она разрешит ему остаться, жизнь станет другой. Она даже не была уверена, что другой – значило бы лучше. Она чувствовала, что ее взгляд на жизнь легко может оказаться прямо противоположным и она предлагает Кристиану фальшивую реальность. Она определенно не считала себя способной выдать истину в последней инстанции, к тому же прекрасно видела свою долю вины во всей этой чехарде. Но, тем не менее, они оба пытались избавиться от чего-то, и это было приятно.

Мысль была опьяняющей. Возможность удержать мужа, снова склеить семью, добиться прочных взаимоотношений, иметь возможность разделить груз, ложащийся на плечи, а не тащить его в одиночку, иметь кого-то, с кем можно поговорить. Вот только меняются ли люди на самом деле? Что, если он все это делает не всерьез, а только чтобы остаться? Тогда ничего не выйдет, а третий раз наверняка будет еще более болезненным, чем второй, который хуже первого, потому что на этот раз она в чем-то винила и себя. Но если он не всерьез, зачем он тогда вообще беспокоится? Она откроет ему дверь, и пусть себе идет в новую жизнь, с ночами по кабакам, молодыми женщинами и бесконечными вечеринками. Ей всегда представлялось, что именно этого ему хочется. Но тогда непонятно, отчего он не ухватился за подвернувшуюся возможность.

– У Эгги все под контролем? – спросила ее мать.

– Что ты о ней думаешь, мама?

– Я не из ее поклонниц. – Мать вытянулась в шезлонге, подставив лицо солнцу.

– Я тоже, – сказала Рут. – Вот только не могу определить почему.

– Ну, она чересчур идеальна и вежлива, черт побери. Таких людей не бывает. Не стоит доверять людям, которые никогда не обмишуриваются или не предлагают тебе пойти к такой-то матери.

Рут засмеялась:

– Мне стоит написать об этом в «Viva».

– Но это правда, милочка. Я наблюдала, как ты предлагала ей помочь в своей собственной кухне. Это же курам на смех. И видела, как она на тебя смотрела, когда отдавала Хэлу свой подарок. Если честно, мне кажется, что она с приветом.

– Думаю, я от нее избавлюсь, а когда у нас не будет няньки, я, скорее всего, потеряю работу, потому что следующая няня наверняка будет не лучше и мне постоянно придется отпрашиваться.

Мать Рут при этих словах дочери села прямо:

– Немедленно прекрати, Рут, ты как тот чертов поезд-беглец. Одна проблема, как снежный ком, цепляет на себя другую. Если бы я думала, как ты, я бы никогда ничего не сделала, столько бы сразу всего навалилось. Можно поискать решение этой проблемы, где-то оно есть. Мы с папой будем рады приехать на пару недель, если ты действительно больше не можешь отпрашиваться с работы.

– Правда?

Но тут зазвенел дверной звонок, и Рут пошла открывать, и минут через двадцать в доме уже набралось по меньшей мере тридцать человек гостей.

Подружка Тоби, как и предполагал Кристиан, оказалась сногсшибательной красоткой, и, как и следовало ожидать, он совершенно на нее не прореагировал.

– Просто любопытства ради, сколько ей лет? – спросил Кристиан у Тоби, наблюдая, как Габриэлла помогает его жене организовать игру в музыкальные салки.

– Двадцать семь.

– Выглядит моложе. Я думал, ты сейчас скажешь: семнадцать.

– Не глупи. Мне почти сорок. Наверняка это было бы незаконно или что-то в этом роде.

Кристиан рассмеялся.

– Что-то в этом роде.

В прошлом году он здорово набрался, и, когда гости разошлись, Рут накричала на него за то, что он не помогает ей убраться, а он заявил, что больше всего ненавидит ее во время их детских праздников. Почему? – спросила она. Потому что ты напоминаешь мне мою мать, всех гребаных матерей в истории. И она сказала: но ведь я мать. И его тогда переполнило безмерное сознание несправедливости, как будто кто-то забрал его жизнь, пока он отвернулся. Кем ты хочешь, чтобы я была, заплакала она. Я ведь не могу быть всем, сам понимаешь. Он тогда ушел, но ему хотелось схватить ее, встряхнуть и спросить: а почему бы и нет? Почему она не может быть всем, как ему хочется? Почему все не может быть только для него одного?

– Ты не пьешь? – Тоби показал бутылкой пива на стакан Кристиана с водой.

– Нет. Что-то не хочется.

– Как у тебя дела с Рут?

– Ничего. У нас пока не было случая как следует поговорить. Она очень обижена и зла.

– Думаешь, она позволит тебе остаться?

– Не знаю. Пока это кажется невозможным. Хотя мне действительно ужасно жаль. Я знаю, дело не только во мне, она во всем этом тоже роль сыграла. Похоже, даже если нам удастся договориться, сердце будет болеть еще много месяцев. Я стараюсь изо всех сил, но не думаю, что она мне верит.

Тоби сорвал листик с куста и рассеянно смял:

– Ты прав, дело не только в тебе. Ты знаешь, я люблю Рут, но она сильная женщина, у нее повышенные требования.

– Знаю. Думаю, мы оба такие. Полагаю, если мы останемся вместе, нам стоит во всем разобраться и двигаться дальше.

– Думаю, самое время для вас повзрослеть, – сказал Тоби. – Я подумываю предложить Габриэлле перебраться сюда, ко мне.

– Серьезно?

– Да, она не из тех, кто будет терпеть мои выкрутасы. Пора мне встретить женщину, которая сможет послать меня подальше, если я себе напозволяю.

– Как ты думаешь, это только мы такие уроды, – спросил Кристиан, – или все остальные мужики тоже?

Тоби улыбнулся:

– Ставлю на всех мужиков.

– Рут говорила мне это долгие годы, но до сего времени я не воспринимал это всерьез.

– Ну да, это вроде как бросить курить, верно? Знаешь, что вредно, но для того, чтобы бросить, надо как следует захотеть.

Кристиан уже было открыл рот, чтобы ответить, когда услышал звук. Звук был очень громким и настолько не похожим ни на что, слышанное им раньше, что он уронил стакан. Он огляделся и заметил, что все собравшиеся в саду гости прореагировали так же.

Даже дети замерли и перестали кричать впервые за этот день. Он поискал глазами своих детей и увидел Бетти, стоящую рядом с Рут. Но не мог найти Хэла. Он торопливо оглядывал сад, его охватывал животный страх.

Детские праздники сводили Рут с ума, доводили до того, что ей казалось – еще немного, и она рухнет на пол полной развалиной. Она руководила идиотской и утомительной игрой в музыкальные салки, когда услышала этот визг. Рут была немного навеселе, только в таком состоянии ей удавалось продержаться во время детских праздников, поэтому на мгновение подумала, что визг ей померещился. Но тут она взглянула на лицо Габриэллы и сообразила, что звук наверняка раздался, причем оглушительно, в реальном мире. Ее первая реакция была нелепой. Она почувствовала раздражение, что нечто подобное случилось именно тогда, когда она только что обнаружила, что Габриэлла вовсе не была кошмаром, как можно было предположить из-за ее невероятной красоты. Даже стыдно вспоминать, как они с Сэлли и ее подругой Дженни смеялись, что таких женщин, как Габриэлла, нельзя приглашать туда, где собираются женщины старше тридцати, особенно если ваши животы растянуты после нескольких беременностей. Можете мне поверить, заметила тогда Сэлли, мое тело чертовски недурно для моего возраста, у меня нет детей, и все равно рядом с ней я чувствую себя полным дерьмом. Это ты хорошо сказала, кивнула Дженни, особенно если учесть, что ты поместила ее на обложку номера «Viva», который выйдет завтра, а журнал рассчитан на таких, как я. Сэлли засмеялась:

– Привыкайте, девочки, так уж мир устроен.

Вторая мысль Рут была гораздо лучше. Она машинально ухватилась за Бетти, хотя девочка стояла рядом с ней. Она заметила, что большинство друзей переместились поближе к своим собственным детям. Рут быстро пересчитала присутствующих по головам и обнаружила, что нет Хэла. Она резко повернулась. Наверняка, этот звук не могло издать человеческое существо, но где же все-таки Хэл? Она увидела Кристиана, оглядывающего сад, и поняла, что он тоже ищет Хэла. Ее сердце сжалось, к горлу поднялась тошнота, и она попыталась уцепиться за мысль, которая уже появилась, но которую она полностью еще не осознала.

День для Агаты был просто ужасным. И ничто не могло это изменить, да и не сказать, чтобы кто-нибудь пытался что-то сделать, чтобы улучшить ее настроение. Никто из них даже не понял, что все пошло наперекосяк. Что, если подумать, и было историей ее жизни.

Для начала Рут и Кристиан вели себя точно так, как она и предполагала. Они устроили беспорядок в доме и абсолютно не отдавали себе отчета, какую работу она проделала. Затем, она слишком рано сделала бутерброды и потом постоянно нервничала, что они будут влажными. И еще эта гребаная мамаша Рут. Эта женщина не понимала никаких намеков и была такой же толстокожей, как и ее дочь. Агата несколько раз отказалась от ее помощи, но та продолжала предлагать и предлагать. И затем эта глупая баба приготовила Бетти ленч! Гребаный ленч за два часа до праздника! Ленч, после которого пришлось убирать, мыть посуду и мести пол. Но это все-таки лучше, чем Кристиан, который вздумал сделать себе бутерброд без четверти два. У этих людей совсем крыша поехала, к такой-то матери.

Агата не могла понять, каким образом она исхитрилась так запороть глазурь, но на вкус та напоминала дерьмо, а у нее не хватило ума попробовать, прежде чем покрыть ею почти все печенья. А это означало, что пришлось соскабливать глазурь с сорока печений и потом все переделывать. И еще пришла Рут и посоветовала ей не беспокоиться. Не беспокоиться! Эта женщина совершенно не годится в матери.

Когда начался праздник, все эти люди заполнили дом. Это было ужасно. Куда бы Агата ни посмотрела, эти люди лапали Хэла, дарили ему подарки, подбрасывали его в воздух и орали. Почему все они должны, черт побери, говорить так громко? Они пили бокалами шипучее вино и говорили обо всякой банальной ерунде поверх голов своих детей. В их словах не было ни смысла, ни содержательности. У Агаты был план праздника, но Рут, похоже, не собиралась ему следовать. Несколько раз Агата пыталась с ней поговорить, но та с трудом скрывала раздражение и просила не беспокоиться, играми она займется сама. Но когда игры начались, Рут не стала заниматься ими сама, а привлекла эту проклятую сучку, как там ее зовут, с длинными, развевающимися черными волосами и пухлыми губами, в обтягивающих задницу джинсах. Настоящая гребаная врунья, эта Рут, как и все остальные проклятые уроды, которые здесь собрались.