Текст книги "Всё и ничто"

Рут попыталась представить себе время, когда она сможет полежать около бассейна хотя бы час, не говоря уж о полном отпуске. Рут на отдыхе всегда ругалась с Кристианом, потому что дети болтались под ногами, умоляя разрешить в тридцатый раз залезть в воду, или отказываясь есть местную пищу, или не желая ложиться спать до десяти, а затем засыпая в ресторане. Обычно она возвращалась из отпуска более усталой, чем была до этого. Она начала рассматривать утомление как верного спутника своей жизни. Настало время для новой главы, как заявила бы статья в «Viva».

– Так, и где же наш новорожденный? – спросил отец. – Мы так долго ехали, а он прячется на кухне.

Рут знала, что они увидят, еще до того, как они открыли кухонную дверь, и все же от вида Хэла, обвившегося вокруг ног Эгги, у нее перехватило дыхание.

– Иди сюда, Тигр, – позвал отец Рут. – Иди и обними дедушку.

– Нет, – завопил Хэл. – Эгги, хочу Эгги.

Рут смотрела, как Эгги взяла его на руки и погладила по голове.

– Простите, он немного побаивается посторонних, – сказала та.

– Посторонних? Вряд ли дедушку с бабушкой можно назвать посторонними, – возмутился ее отец.

– Мам, пап, это Эгги, наша замечательная няня. Эгги, это мои мама и папа, Джордж и Элеонор. – Ей придется подумать обо всем этом позднее.

Мать Рут выступила вперед и протянула руку:

– Агата, я столько о вас слышала. – Эгги смутилась. – Вы печете? Пахнет изумительно.

– Да, печенье для дня рождения Хэла.

Мать Рут подняла брови. Рут поняла это как недоумение: мать считала, что печь должна была она.

– И я знаю, что вы уступили нам свою комнату.

– Пустяки, ничего особенного.

– Все равно, очень мило с вашей стороны.

Они безрадостно пообедали, сидя вокруг кухонного стола, причем Хэл сесть отказался. В конце концов Эгги унесла его тарелку в пластмассовый дом и сказала, что посидит с ним. Когда они вернулись, тарелка была пуста, но Агата отрицательно покачала головой в сторону Рут и сказала:

– Простите, но снова не повезло. Я доела, жалко же, что еда пропадает.

– Он все еще не ест? – спросила мать Рут.

Рут сегодня не чувствовала себя достаточно сильной для подобных обсуждений.

– Нет, пока никакого сдвига. Мы ходили к диетологу неделю назад, но без всякой пользы.

– Почему, что он сказал?

– То же самое, что и наш местный врач. Начать с чего угодно: печенья, шоколада, конфет, – а потом двигаться дальше.

– Мне кажется, это чертовски разумно, – сказал ее отец, отодвигая от себя тарелку.

– Нет, ничего подобного. – Рут постаралась сменить жалобный тон, который заставлял ее снова чувствовать себя четырнадцатилетней. – Все знают, что у детей крайне специфические вкусовые сосочки. Если они к чему-то привыкают, требуются годы, чтобы их от этого отучить. Он может подсесть на сладости, и мне никогда не удастся уговорить его съесть что-нибудь полезное.

– Не думаю, что такое может случиться, – заметила ее мать. – Дети, в конечном итоге, из всего вырастают. Вряд ли часто встретишь шестнадцатилетнего подростка, сосущего бутылочку, живущего только на шоколаде, нянчащего своего любимого медвежонка или сидящего на мамочкиных коленях.

Рут напряженно улыбнулась:

– Наверное. – Может быть, ее матери не пришлось сталкиваться с подобной проблемой. Может быть, та вообще не слишком хорошо понимает, что говорит. Она сменила тему: – Не хотелось бы вам погулять с Хэлом в парке? Мы можем заодно забрать Бетти из школы.

– Замечательно, – согласилась ее мать.

– Разве Хэлу не надо спать днем? – спросила Эгги.

– Полагаю, сегодня он может без этого обойтись.

– Но завтра праздник, нельзя же допустить, чтобы он слишком устал.

Рут встала. Она чувствовала, что еще минута – и она может не сдержаться.

– Не беспокойтесь, Эгги. Если он слишком устанет, я об этом позабочусь. – На этот раз ей никто не ответил.

Кристиан никак не мог сосредоточиться на работе. Все время отвлекался и был не уверен во всем, что делал. Постепенно мысли так разгулялись, что он начал сомневаться во всей своей жизни. Он сообразил, что Рут твердила ему то же самое уже несколько лет. И постоянно спрашивала, не думает ли он, что они все делают неправильно, а он смеялся над тем, что она имела в виду. Теперь он понял и оценил ее терпение. Наверное, это было равносильно попыткам достучаться до туземца с Амазонки. Трудно поверить, что она так долго терпела его.

Он попытался позвонить ей в половине одиннадцатого, но она не ответила. Через час сделал еще одну попытку и, когда она снова не ответила, оставил путаное послание:

Прости меня, Рут. Не за историю с Сарой, хотя я и здесь здорово провинился. Но за то, что я не был рядом постоянно. За то, что не понимал, что ты говоришь и что тебе нужно. Возможно, ты была права. Может быть, мы ошибались. Пожалуйста, позвони мне, как получишь это послание. Я хочу слышать твой голос. У меня странное ощущение.

И верно, его что-то мучило. Он не был уверен в себе, плыл по течению. Голова казалась слишком большой для тела, а мозг, похоже, потерял способность контролировать его действия. Если бы он был уверен, что его хорошо встретят, он бы поехал домой, сказавшись больным. Но вместо этого он позвонил Тоби и удивился, когда тот ответил:

– Только что с самолета. Вернулся с Ибицы. Хотел позвонить тебе насчет завтрашнего дня. Во сколько нам приходить?

– Не знаю. Думаю, в три. А кому это – нам?

– О, черт. Я хотел спросить. Ничего, если я возьму с собой Габриэллу? Девушку, с которой я познакомился на Ибице. Она замечательная.

Кристиан представил себе модель-подростка, которая будет сопровождать его друга, и впервые в жизни не захотел оказаться на месте другого человека.

– Да кого хочешь. Слушай, у тебя есть минута? Мне надо тебя кое о чем спросить.

– Выкладывай.

– Я был идиотом.

– Это не вопрос.

– Я несколько раз встречался с Сарой. Не так. Ничего не было, но ей что-то втемяшилось в голову, и она встретилась с Рут и заявила ей, что я ее бросаю.

– Черт!

– Да уж.

– Когда это произошло?

– Вчера. Надо же, а кажется, уже неделя прошла.

– И как Рут это восприняла?

– Как ты и ожидал.

– Ты в настоящей заднице, парень.

– Знаю.

– Думаешь, еще можно спасти ситуацию?

– Не знаю. Возможно. Не представляю, что я буду без нее делать. – Кристиан сам удивился, когда у него перехватило голос. Он уже сто лет не плакал. С последнего раза.

– Слушай, не стану читать тебе лекцию, потому что, похоже, тебе и так тяжело, но, черт, о чем ты думал?

– Ни о чем я не думал. Тоби, я самый настоящий мудак?

– Ты позвонил, чтобы задать этот вопрос?

– Ну да. Я действительно эгоист и сволочь? Я тут свою жизнь перебирал, и некоторые поступки привели меня в изумление. Я сам себя не узнавал. Я омерзительно относился к Рут. И я имею в виду не только эту историю с Сарой. Я ее совсем не уважал, не прислушивался к ней, не помогал. Не знаю, почему она меня терпит.

– Она тебя любит, а ты, мать твою, везучий мерзавец.

– Откуда ты знаешь?

– Я провел с тобой достаточно много времени. Ты тоже ее любишь. – Кристиан в трубке услышал, как Тоби прикуривает сигарету. – И ты не эгоист и сволочь и не настоящий мудак. Но тебе порой недостает, как бы это правильнее выразиться, сопереживания. Я иногда даже думал, не болен ли ты слегка аутизмом.

– Что?

– Слушай, не пойми меня неправильно. Но Хэл так сильно мне тебя напоминает. Порой вы оба не улавливаете жизненные нюансы. Когда мы с тобой встретились после того, как Сара в первый раз тебе позвонила, я знал, что ты обязательно начнешь с ней видеться. А еще я знал, что ты не в состоянии понять, что в этом плохого.

– Да, но сейчас понимаю.

– Готов поспорить, ты сказал это Рут. Готов поспорить, что ты, как попугай, твердил, что ничего не было, как будто это все меняет.

– Да, так оно и было.

– И она сорвалась, так?

– Да. Слушай, я теперь все понял, правда.

– Хорошо. Если хочешь услышать мой совет, то ты должен ей без конца это повторять. Должен заставить ее поверить, что на этот раз до тебя действительно дошло и ты не просто говоришь то, что ей хотелось бы слышать. Она ведь тебя пока не выгнала, так?

– Только из-за дня рождения Хэла. На следующей неделе я должен убраться.

– Хочешь, чтобы я ей позвонил?

– Нет, она сейчас с родителями.

– Ладно. Может быть, я завтра выберу минутку, чтобы с ней поговорить. Приходи с работы домой без задержки и веди себя лучшим образом.

– Ладно. Слушай, спасибо, ты всегда был хорошим другом, ты…

Тоби рассмеялся:

– Хватит. Нечего меня умасливать. Все будет тип-топ. Каким-то странным образом вы с Рут созданы друг для друга.

Агате вовсе не требовалось, чтобы ее оставляли одну. Неужели Рут думает, будто она в своих планах не учла, что ей надо присматривать за Бетти и Хэлом? И теперь Рут ушла и все испортила. Не ждите нас, заявила она, уходя, возможно, мы с детьми зайдем в пиццерию или куда-нибудь еще. Почему бы вам куда-нибудь не сходить, не отдохнуть от нас?

«Отдохнуть от нас»? Эта женщина что, умом тронулась? Все тело Агаты, каждый дюйм ее кожи чесался от воображаемых насекомых, когда Хэл уходил из дому с матерью. Та была такой беспечной, что Агата легко допускала, как она потеряет его из виду в парке или не будет держать крепко за руку, когда они будут переходить дорогу. Желудок у нее ухал вниз, как в бешено мчащейся машине. Не говоря уже о дополнительной опасности: Хэл мог выдать ее. К счастью, она еще не давала ему пиццу, так что можно было надеяться, что он от нее откажется. Но он может снова назвать ее мамой или проситься к ней или что-нибудь еще.

Наверное, она ошиблась, оставшись на праздник. Агата позволила себе так думать, отдраивая туалет на нижнем этаже во второй раз за день. Она сделала это ради Хэла, не хотела лишать его праздника, но теперь думала, что задержка может ему навредить. Праздник может запомниться ему, она не сумеет стереть эту память, и это натолкнет его на правду через несколько лет.

Агата попыталась проверить эту теорию, вспоминая свои собственные дни рождения. Вспоминалось одинаково то, что она нафантазировала, и то, что действительно помнила. Она помнила беспорядочные сборища с тортами и воздушными шариками, хаос, приветственные крики – и Гарри, очень часто Гарри где-то в тени; но она не могла вспомнить, сколько же ей исполнялось лет. Вечеринки с друзьями, но куда они все теперь подевались? Ее действительно возил бойфренд в Монако, как она сказала Лауре в то лето в агентстве? Была ли тонкая серебряная цепочка с миниатюрным четырехлистным клевером, висящая на ее шее, действительно подарком ее умершей бабушки?

Агате стало жарко. Она встала и постаралась не смотреть на себя в зеркало. Потрясла головой, но образы не хотели уходить. Мысли перепутались. Ей нужен был Хэл. Она пошла на кухню, проглотила таблетку нурофена и легла на кровать в кладовке под лестницей. И положила подушку на голову, чтобы заглушить все звуки.

Сэлли позвонила Рут, когда они шли в парк, что позволило ей немного отстать и не говорить с матерью.

– Прости, Рут, – сказала Сэлли, – я знаю, что ты неважно себя чувствуешь. Кстати, в чем дело?

Никто на самом деле не хочет слышать ответ на этот вопрос, так что Рут ответила как положено:

– Да ничего особенного, просто голова болит и отказывается проходить.

– Ладно. Я уже хотела сегодня покончить с новым выпуском, но получила странный звонок от адвоката Марго Лэндсфорд…

– Адвоката? Ты шутишь?

– Я знаю, и тем не менее. Короче, он говорит, что она желает одобрить статью. По-видимому, мыльный бизнес в критическом состоянии. Я только хотела убедиться, что ты ей не говорила, будто она может просмотреть все, что ты написала, до того, как это пойдет в печать.

– Разумеется, нет. Поверить не могу, что она велела адвокату звонить. Ее муж признался Кристиану, что бизнес не приносит ни пенса и что ее отец богат. Он за все и платил в основном.

– Какой сюрприз.

– Если честно, Сэлли, это полная фальшивка. Она из тех баб, кто стремится заставить тебя чувствовать себя неуютно, изображая из себя гребаный идеал. Производит впечатление, что у нее есть все – дети, муж, работа, мечты.

– А ты считаешь, что все это вранье?

– Да. Кристиан сказал, что ее муж сильно затюкан и что он не сказал о своей жене ни одного доброго слова.

– В твоей статье это не отразилось.

Рут задел тон Сэлли:

– Ну нет. Я не думала, что это то, что тебе нужно. Это не в духе журнала.

Когда Сэлли снова заговорила, тон ее уже стал нормальным.

– Да, разумеется. Ты права. Кстати, мне очень понравилась статья. Позвоню ее идиоту адвокату и скажу, чтобы отваливал.

– Там все равно ничего нет такого, что бы ее разозлило. – Обе, Рут и Сэлли, сопротивлялись желанию развить эту мысль.

– Конечно, я знаю, просто много шума из ничего.

– Ладно. Надеюсь увидеть тебя завтра на празднике Хэла.

– Обязательно. Кстати, что ему подарить?

– Господи, я не знаю. Он обожает детскую железную дорогу, мы купили ему поезд из этой серии.

– Он все еще любит сидеть в своем пластмассовом домике? – Рут всегда удивлялась, сколько всего другие люди помнят. – Я думала, не купить ли ему для домика чайный сервиз или что-то в этом роде?

– Ему понравится. До завтра.

Они уже дошли до парка, когда Рут отключилась.

– Я бы не отказалась от чашки кофе, – сказала мать Рут. – Почему бы вам, мальчики, не пойти на детскую площадку, а мы бы с Рут купили кофе на вынос.

– Годится, – согласился отец, целеустремленно двигая коляску вперед. – Не забудь про сахар.

Рут почувствовала, что стоит возразить – она всегда могла различить, когда ею пытаются манипулировать, – но что-то ее остановило.

– Что-то на работе? – спросила мать, когда они направились к кафе.

– Да, сегодня неудачный день, чтобы отпрашиваться. Номер сдаем.

– Ты не сказала, что у тебя болит голова. Я думала, ты взяла отгул.

– Ничего страшного.

– Так, значит, на работе все в порядке?

– Думаю, да.

Мать вздохнула, и Рут поняла, что ей не удалось изобразить привычный энтузиазм.

– Если тебе там не нравится, Рут, зачем же ты работаешь?

– Я не говорила, что мне не нравится. И к тому же по счетам-то надо платить.

– Всегда есть выбор, сама знаешь. Уверена, вы смогли бы прожить на заработки Кристиана.

Они уже дошли до кафе, но обеим почему-то не хотелось туда входить.

– Тебе всегда было не по душе, что я пошла работать, – заметила Рут, сама не понимая, зачем она это говорит. – Наверное, вы с папой полагали, что, выйдя замуж, я должна все бросить и быть примерной женой.

– Не мели ерунду, Рут. Мне глубоко наплевать, работаешь ты или нет, я не думаю, что можно чего-нибудь добиться, оставшись дома и чувствуя себя несчастной. Я горжусь тем, чего тебе удалось достичь. Жаль, что у меня самой не было таких возможностей. Но я хочу, чтобы ты была счастлива. А ты не кажешься счастливой. Ты просто мешок с костями, не говоря уж об остальном.

Рут надо было принять решение в доли секунды. В другой раз она бы все отрицала и поспешила войти в кафе. Но сегодняшнему дню предшествовал тот самый вчерашний вечер, и она не знала, как бы поправдивее соврать. Она тяжело села на деревянную скамью, мать устроилась рядом.

– Я слегка растерялась, мама.

– Растерялась?

– Я знаю, ты не поймешь. Знаю, ты никогда не позволяла себе растеряться даже на секунду. Но некоторые из нас, обычных женщин, видишь ли, тяжело это переживают.

Ее мать немного помолчала, что само по себе было для нее нехарактерно.

– Разумеется, я понимаю. Знаешь, что я сказала твоему отцу, когда он в первый раз навестил меня после родов?

– Нет.

– Я сказала, что, по-моему, мы совершили чудовищную ошибку. Но папа только рассмеялся и сказал: ну, назад мы ее запихнуть не сможем, – и тогда я поняла, что не смогу с ним впредь ни о чем разговаривать.

Рут взглянула на мать. Она никогда не слышала, чтобы та так говорила. Она казалась значительно мягче.

– И что он сделал?

– А ничего. Я вернулась домой и принялась за дело, поскольку выбора у меня не было. Но это не значило, что ощущение исчезло. Я каждый день возила тебя в парк, повинуясь идиотскому мнению, что детям нужен свежий воздух, я катила тебя вверх на холм и чувствовала, что становлюсь все меньше и меньше и в конце совсем исчезну, и некому будет толкать коляску.

Рут не знала, как реагировать, ей казалось, что они с матерью на незнакомой территории и ей не дано знать, как далеко та может ее впустить. Наверняка ее мать не чувствовала того, что чувствовала она, вряд ли она может рассказать матери, как ей страшно, что ее кости могут превратиться в желе.

– Я ничего подобного не чувствовала.

– Ты не первая женщина, Рут, которая тяжело воспринимает материнство. Знаешь, мы все такие. Но ваше поколение обманули, внушили, что вы можете иметь все, тогда как это чушь собачья. Нам всем приходится делать выбор, и тебе тоже надо сделать выбор.

– В смысле, выбрать между детьми и карьерой?

– Не так буквально. Просто вам с Кристианом кажется, что вы можете успеть все, но это не так. Вы легко проживете на одну зарплату, если кое от чего откажетесь. Люди моего поколения никогда никуда не ездили в отпуск, не заводили новые машины и не ели деликатесы. Вот так мы и выживали.

Рут знала, что в этом аргументе есть своя логика, но не хотела с ней смириться. Теперь, пожалуй, было самое время сказать матери насчет ее сомнений относительно Эгги, а возможно, и насчет того, что происходит у нее с Кристианом, но ей не хотелось перегружать мать информацией. Вместо этого она сказала глупость:

– У некоторых женщин есть все.

– Например?

– Не знаю. Может, у чертовой Найджеллы Лоусон.

Мать рассмеялась:

– Ох, Рут, ты, должно быть, шутишь. Неужели ты думаешь, что у нее такая же жизнь, как в этих идиотских сериалах? А если и так, то кто, по-твоему, присматривает за ее детишками, пока она на телевидении печет свои чертовы блинчики? Это все нереально, сама знаешь, абсолютно все.

– Я не очень тебя понимаю, мама.

– Я хочу сказать, что ты ждешь слишком многого. Ты всегда была такой, а мир, в котором мы живем, тут помочь не может. Не дай себя всему этому засосать. Отпусти немного вожжи. Отвлекись на секунду и оглядись вокруг, может, и найдешь что-нибудь, что сделает тебя счастливой. И пока ты еще не успела обвинить меня в женофобии, добавлю, что я говорю о тебе и Кристиане.

Рут откинулась на спинку скамейки. Ей казалось, что кожа на лице натянулась.

– Ты обо мне беспокоишься, мама?

– Не слишком. Но мы с папой думаем, что ты очень устаешь и, похоже, живешь безрадостно. Знаешь, жизнь ведь надо не просто прожить. Это же не тест на выносливость.

Рут почувствовала, что может заплакать, а ей бы не хотелось.

– В самом деле?

Голос матери стал настойчивым:

– В самом деле, Рут. Не бойся от чего-то отказаться, если не получается.

– Даже если это касается моего брака? – Рут тут же пожалела, что произнесла эту фразу.

Но ответ матери был вполне оптимистичен:

– Что бы то ни было, ласточка. Только не принимай поспешных решений. То, что вначале кажется проблемой, оказывается иногда сущим пустяком. У нас с папой тоже не всегда все было тишь да гладь да божья благодать. Но мы справились, и я этому рада. Не хочу сказать, что рецепт годится для всех, но я думаю, что в нынешнее время нужно научиться от многого отказываться. Ваше поколение ищет замену всему, даже целым вещам. Вам чего-то хочется, вы идете и покупаете. Это касается и ваших взаимоотношений. Мы же ставили заплаты и обходились тем, что есть. Я знаю, звучит глупо, но в этом было нечто позитивное. Новизна порой может быть чуть-чуть пугающей, и уж точно она не ощущается привычной.

– «Привычной». Звучит как пара тапочек.

– Я обожаю свои тапочки.

Рут улыбнулась матери. У нее на все был ответ, но мать помогла ей почувствовать себя легче, если можно так выразиться.

– Пошли, мам, купим этот кофе, пока не утонули в клише.

Они действительно не появились до половины седьмого. Половины седьмого! Агата выглядывала из окна на улицу столько раз, что уже перестала видеть, что там происходит. Все казалось ей лишь отражением реальности, и пока Хэл не появится, так оно и будет. Она бесчисленное число раз хватала трубку, чтобы позвонить Рут, но не решалась, боясь, что та рассердится. Она даже не была уверена, что ей позвонят, если что-то случится. Естественно, в конечном итоге ее поставят в известность, но, если будет нужда как можно скорее добраться до больницы, позвонить Агате никому не придет в голову, в списке она будет последней. Это одна из многих причин, почему на следующее утро они должны уйти. Ей не нравилось быть на последнем месте в списке.

Агата заметила: когда чего-то ждешь, ты достигаешь такого момента, когда перестаешь верить, что то, чего ты ждешь, когда-нибудь произойдет. Чайник, за которым следят, никогда не закипает, часто говорила ее мать, но Агата всегда считала, что это глупая поговорка, потому что чайник закипает в любом случае, следишь ты за ним или нет. С другой стороны, люди приходят, уходят и ведут себя совершенно непредсказуемо, и не имеет значения, внимательно ты за ними следишь или изо всех сил стараешься их игнорировать.

Уснуть ей не удалось, но нурофен, подушка или, возможно, лежание на кровати немного помогли: голова остыла, шум в ушах стих, и у нее хватило сил подняться. Она разложила по коробкам остывшее печенье, испекла торт и убрала игрушки Бетти. У нее даже хватило времени, чтобы подмести в своей комнате, разобрать вещи Хэла и спрятать рюкзак в стенном шкафу с кондиционером, рядом с чердачной комнатой. Даже письмо написала. Точное и аккуратное. Теперь не хватало только Хэла.

Агата была на кухне, когда наконец услышала, как поворачивается ключ в замке, а затем возбужденную болтовню Бетти, первой ворвавшейся в дом. Она вышла в холл, не в состоянии сдержать свое желание увидеть мальчика, который завоевал ее сердце. Он почти спал в коляске, рожица грязная.

– Только подумайте, Эгги, – возбужденно сообщила Рут, – он съел немного шоколадного мороженого.

Агата спокойно улыбнулась:

– В самом деле? Замечательно!

– Ему понравилось, – сообщила Бетти.

Агата посмотрела на Рут, но та, похоже, увлеклась ситуацией.

– Сегодня мороженое, завтра овощи, – говорила она родителям, и все смеялись, потому что были идиотами. Как же Агата их всех ненавидела.

– Мне их вымыть? Похоже, они устали.

– Да, пожалуйста, Эгги. Все-таки завтра праздник, – сказала Рут.

Да, глупая женщина, думала Агата, тогда зачем ты сегодня его куда-то таскала, ведь он мог перевозбудиться. Она наклонилась, чтобы отстегнуть Хэла и вынуть его из коляски, и он улыбнулся ей. Она подняла усталое тельце, и он привалился к ней, окружив ее всеми своими запахами. Положил голову ей на плечо, и она впервые с того времени, как его увезли, почувствовала, как спало напряжение и стало легче дышать. Становилось все яснее и яснее, что между ними, ей и Хэлом, существует взаимопонимание, что они предназначены друг другу.

На душе у Рут было легко. Вроде бы настроение у нее должно было быть ужасным, но она каким-то хитрым образом чувствовала себя оживленной и никак не могла понять почему. Может быть, дело в мороженом, съеденном Хэлом, или в том, как рада была Бетти приезду бабушки и дедушки, или в весьма необычном разговоре с матерью в парке. Или в послании Кристиана, которое он оставил утром. Она не прослушивала, пока Бетти не запросилась в туалет в ресторане, и она проверила телефон, пока ждала у двери кабинки. И увидела, что сигнал все мигает.

Она начала слушать с обреченным видом, ожидая снова услышать извинения и его коронное «я сам себя не узнаю». Но то, что она услышала, было удивительным и внушало надежду. Ей пришлось прослушать запись дважды. Он сожалел, что не понимал достаточно хорошо, что она говорила насчет того, что, возможно, они все делали не так. Даже его голос звучал по-другому, слегка приглушенно. Можно ли допустить, что он наконец осознал, что за штука жизнь? Или хотя бы жизнь, как она ее себе представляет? Что не обязательно верно, но хотя бы более верно, чем его вариант.

Рут пришлось повернуться и взглянуть в зеркало, пока она слушала мужа во второй раз. Лицо было серым, но высоко на скулах краснели два пятна. Она взлохматила волосы и попробовала выглядеть сильной. Она уже приняла решение насчет Кристиана и почти не хотела, чтобы он прокрался назад. Рут подозревала, что есть странное удовлетворение в том, чтобы делать все самой. Держать все в чистоте и порядке, чтобы все смотрели на тебя и удивлялись, как это ты исхитряешься. Но в финале Рут предположила, что все может закончиться нервным расстройством, поскольку избыток самопожертвования не идет на пользу душе.

Кристиан еще не вернулся домой, и Рут впервые за несколько лет ждала его появления с нетерпением. Ей хотелось проверить, было ли это послание заблуждением или ее муж действительно резко изменился. Но даже если так, она не знала, может ли ему доверять, перестать сомневаться, не вернется ли он через год-два к себе такому, каким был раньше.

Рут отправилась на кухню, чтобы начать готовить ужин, раз Эгги повела детей мыться, а родители благополучно уселись в кресла в саду с большими бокалами вина. Она умела хорошо готовить, но в последнее время редко занималась стряпней всерьез. Она варганила соус для пасты и заправку для салата, но это было проще простого. Так как появилась Эгги, она и в этом почти не принимала участия, ведь готовка чем-то напоминает уход за детьми – очень легко отвыкаешь. Теперь же, нарезая травы и втирая их в семгу, она поняла, что скучала по кухне. Что все эти незначительные ритуалы и привычки идут тебе на пользу, помогают не отрываться от земли, не терять рассудка и занимать свое место в мире. Мысль билась в ее мозгу, как птица о стекло: неужели все то, что призвано облегчить жизнь, на самом деле делает ее тяжелее?

Хлопнула дверь, она повернулась и увидела Кристиана. Он вошел в кухню, выглядя таким же понурым, как и его голос по телефону. Он был бледен, под глазами заметные темные мешки.

– Привет, – сказал он, и, услышав его голос, она поняла, что он нервничает и сильно напуган, наверное, впервые в жизни.

Первым ее желанием было успокоить его, но она остановила себя.

– Привет.

Прежнее возбуждение все еще трепыхалось в груди, но что-то, смахивающее на смущение, мешало ей заговорить. Если они оба поняли сегодня что-то новое, сделало ли это их обоих другими людьми?

– Как день прошел?

Рут попыталась ответить, но щеки пылали, и она отвернулась, чтобы не смотреть на него.

– Я поднимусь, пожелаю детям спокойной ночи, потом присоединюсь к твоим родителям.

Рут смотрела, как он выходит из кухни, и пыталась осознать, что происходит.

Кристиан ехал домой, но не имел ни малейшего представления, чего ждать. Рут не перезвонила. Что, с его точки зрения, было вполне закономерно, но он все равно обиделся. Это было еще одним подтверждением, что жена, скорее всего, его разлюбила, и от этой мысли ему казалось, будто он проглотил большой камень. По дороге домой он прорепетировал несколько речей, но даже когда он их мысленно повторял, то осознавал, что ни одну из этих речей ему произнести не доведется. Он с ужасом представлял себе, как будет сидеть за столом вместе с родителями Рут, будто ничего не случилось. Он подумал, что было бы еще хуже, если бы Рут рассказала им все, но он знал свою жену достаточно хорошо, чтобы понимать, что вряд ли такое произойдет.

Кристиан открыл дверь в комнату дочери и увидел, что Бетти уже спит. Она выглядела такой прелестной, безмятежно раскинувшись в своей кроватке, что он улыбнулся. Ему хотелось поцеловать ее, но он боялся ее разбудить, поэтому закрыл дверь и заглянул к Хэлу, который тоже спал. Тогда он пошел в свою спальню, чтобы переодеться.

Странная все-таки у него жизнь. Зачем она вообще, если даже собственных детей видишь только раз в день? Если бываешь с ними целый день всего лишь раз в году, когда вы уезжаете в какую-нибудь чересчур дорогую европейскую страну и можно снова с ними как следует познакомиться.

Сменив один комплект одежды на другой, он засмотрелся на величественное дерево, которое поднималось у их дома и постоянно шелестело листвой. Его прекрасно было видно из окна спальни. Одно из деревьев, высаженных вдоль дороги и стоящих на страже, подобно солдатам. Огромное, старое, наверное, лет сто или двести. Кристиан, почувствовав холод в желудке, сел на кровать. Дерево будет продолжать расти еще долго после того, как его не станет, оно может пережить даже детей, а может, и сам дом. Впервые он ощутил тех, кто жил в этих стенах до него, призраки прошедших жизней. Он почувствовал себя таким же незначительным, как лужа, испаряющаяся с земли. Он падал, и не было вокруг никого, кто мог бы поймать его.

Наконец Кристиан спустился вниз, чтобы поздороваться с тестем и тещей. Рут сидела с ними на лужайке. Они с удовольствием его приветствовали, и он понял, что Рут им точно ничего не сказала.

– Садись, – сказал тесть, – и позволь налить тебе бокал этого славного красного вина, которое мне повезло купить.

– Нет, спасибо, Джордж, я ограничусь соком.

Рут повернулась к нему.

– Соком? – повторила она. И его обидело ее удивление. – Ты не заболел?

– Нет, просто пить не хочется.

Это было еще одно решение из принятых Кристианом за этот день – сократиться в выпивке, может быть, даже вообще бросить пить. И обязательно бросить курить. Он был практически уверен, что у него в этом плане никаких проблем не будет, хотя он явно прибегал к сигаретам, чтобы взять себя в руки. Но возможно, все было наоборот: он прибегал к выпивке, чтобы получить законное объяснение потере контроля над собой. Это соотносилось с тем, что говорила Рут накануне вечером. Похоже, это еще одно, насчет чего она была права.

Ужин был бы приятным, если бы не петля палача вокруг его шеи, чувствовавшаяся весь вечер. Рут выглядела вполне спокойной и выпила больше, чем свои привычные два бокала, так что даже ее плечи слегка опустились. Но она явно казалась усталой, и Кристиан обрадовался, когда она заявила, что ляжет спать в десять, таким образом отпустив их всех. Он еще немного пообщался с родственниками и через двадцать минут улегся рядом с женой, которая вроде бы уже спала. Он вытянулся на спине, заложив руки за голову, отчаянно желая что-нибудь сказать, но не был уверен что именно.

Рут, лежавшая к нему спиной, заговорила первой:

– Ты оставил мне странное послание.

– Я и чувствую себя странно.

– В смысле?

– Я имею в виду то, что я говорил. – Он смотрел в синеватую, подвижную темноту, ожидая, когда к ней привыкнут глаза. – Мне так жаль, Рути, что я все это наговорил. Знаю, это глупость извиняться насчет Сары, хотя мне на самом деле очень жаль. И я понял, почему не имеет значения, имел ли я с ней физическую связь или нет. Если ты дашь мне еще один шанс, я никогда ничего подобного не повторю. Я стану другим человеком, лучше, обещаю.