Текст книги "Испанский садовник. Древо Иуды"

Глава 20

Наступила душная среда, до краев заполненная переливчатым молочным светом. С матового стекла небес тихо струились невидимые волны мягкого тепла, которым не под силу было расшевелить даже тонкие листья мимозы. Длинные ветви тамарисков, окаймлявших дорожку, свисали безвольно, как языки страдающих от жажды зверей. Доносящиеся издалека звуки вибрировали, будто кто-то перебирал струны гигантской арфы. Гул далекого города долетал до Каса Бреза неестественно отчетливым, хотя и странно приглушенным. И только треск цикад нарушал безысходное затишье, ненасытное, нескончаемое.

Этот беспросветный день вполне соответствовал мрачному настроению консула. Уже две ночи прошло с момента, как он, приняв решение, не позволял себе оглядываться назад и непрестанно думал лишь о неизбежном. Тем не менее подавленность не отпускала его.

После завтрака, перед тем как отправиться в офис, он отвел Николаса в оконную нишу и там, с какой-то тягостной аргументацией, объяснил ему, что он вынужден сделать. Его задачу облегчала покорность, с которой мальчик его слушал, – консул опасался вспышки, скандала. И только в самом конце, когда он уже сходил с крыльца к машине, Николас наконец поднял голову.

– Папа, не надо ехать, – с дрожащими губами тихо произнес он.

– Я должен, Николас.

Тут мальчик не выдержал и, рванувшись вперед, закричал:

– Папа, я прошу тебя не ехать! Это не обязательно. Пусть они отвезут Хосе без тебя!

Но Брэнд уже сидел в машине. Он предостерегающе поднял руку и, укоризненно покачав головой, уехал.

Все утро в офисе он старательно гнал от себя мысли о предстоящей поездке. Нужно было побеседовать с несколькими потенциальными иммигрантами и заверить их документы, после этого его внимания потребовали таможенные свидетельства, а когда с этим было покончено, он сел составлять письмо в парижское издательство «Ресту и Ко.», рекомендованное ему профессором Галеви как наиболее способное оценить по достоинству его труд о Мальбранше. Но перу консула недоставало привычной беглости, и сам он почему-то тоже был вялым и заторможенным. Лишь одна мысль о том, что его рукопись наконец-то завершена и лежит в его спальне, упакованная и готовая к отправке, доставила ему мимолетную радость.

В час дня, не желая идти в людное кафе «Эль Чантако», он попросил, чтобы ему принесли в кабинет кофе и сэндвич, а минут через двадцать отправился на вокзал. Крупные и теплые капли разбрызгивали пыль на тротуаре, оставляя круглые отметины, но, не обращая внимания на начавшийся дождь, консул шел медленно. Он так неистово ждал этого момента, этого торжества справедливости, что был зол на себя за вялость и апатию, не покидавшие его. Да, он снова провел бессонную ночь, проспав урывками в общей сложности не больше часа. Но одним этим нельзя было объяснить перемену в нем. Невероятно, но он все еще не отделался от воспоминания о своей неосмотрительности – слово было его собственным – в тот жаркий полдень два дня назад. И подозрения в адрес Гарсиа тоже не покидали его. Вопреки всем стараниям, сомнения грызли его, расшатывая безупречно честную позицию и вселяя невыносимую тоску.

Добравшись до вокзала, консул увидел, что Педро, Хосе и полицейский уже там, спрятались от дождя под навесом билетной кассы. Мрачно взглянув на них, он с удивлением отметил, как осунулся и побледнел Хосе, какой у него неопрятный вид, как тесно он прикован наручниками к полицейскому. Брэнд не видел Хосе неделю, но не ощутил новой вспышки ненависти, а лишь странное отталкивание, усилившееся, когда, купив билет, он направился к юноше. Брэнд действовал как автомат, подчиняющийся силам, которые сам же привел в движение и теперь утратил над ними контроль.

Брэнд приблизился к их небольшой компании. Педро и Хосе старались не встречаться с ним взглядом, полицейский же энергично приветствовал его свободной рукой.

– Сыро сегодня, – помолчав, заметил Брэнд.

– Очень сыро, сеньор, – кратко, но почтительно ответил полицейский.

Наступило долгое молчание, во время которого глаза консула то и дело возвращались к сверкающим наручникам. Почему-то они его сильно раздражали. Он заметил рубец от стального браслета на запястье полицейского и неожиданно для себя раздраженным, но не утратившим надменности голосом воскликнул:

– Эти штуки необходимы?

– Только до посадки в поезд, сеньор.

И снова воцарилось гнетущее молчание, нарушаемое стуком дождя по рифленой крыше и доносящимися из-за стены голосами. Брэнд живо представил себе скопившуюся у окошка кассы толпу, свирепые взгляды и грубую брань и отвернулся, сохраняя достоинство. Педро вышел купить газету. Вернувшись, он вполголоса сказал Хосе что-то, касающееся погоды. Хосе не ответил. Консул беспокойно отодвинулся. Где же поезд? Ожидание становилось невыносимым.

Наконец воздух пронзил резкий свисток, застучали, заскрежетали колеса. Короткий состав, дернувшись, остановился, и Брэнд, опережая своих спутников, с облегчением направился в вагон. Пассажиров было не очень много – в основном деревенские жители, двое коммивояжеров и несколько старух с корзинами. Он собирался занять место напротив Хосе, но что-то его удержало. Вместо этого он уселся поодаль, в передней части вагона, лицом к заляпанному зеркалу с рекламой какой-то жидкости для чистки зубов. Таким образом, даже сидя спиной к группе, консул мог видеть мутное отражение того, что там происходило. Устраиваясь на ребристой деревянной скамье, он приготовился к обычной задержке, вызванной сменой паровоза.

В конце концов все было готово, поезд дернулся и, набирая скорость, загрохотал по рельсам. Брэнду в зеркало было видно, как полицейский вынул из кармана ключ и отстегнул наручники. Хосе тихо поблагодарил его и стал растирать запястье, восстанавливая кровообращение. Сидя напротив него, Педро вслух читал газету, видимо стараясь привлечь внимание остальных к новостям спорта. Но никто его не слушал. Полицейский сидел прямо, сохраняя служебную выправку, а Хосе, отвернувшись к проходу, не сводил глаз с проносящегося за окном залитого дождем пейзажа.

Его неподвижный, лишенный всякой радости задумчивый профиль, отмеченный печатью зрелости и собственного достоинства, начал мало-помалу угнетающе действовать на консула. Брэнду следовало бы порадоваться справедливому возмездию за причиненный ему вред. Но он не смог. Победа вдруг рассыпалась в прах, утратив всякий смысл. Незаметно наблюдая в зеркале за Хосе, консул ощутил внезапно накатившую слабость. Ему вдруг захотелось подойти к юноше, дружески с ним заговорить, пообещать снисхождение. Но как, скажите на милость, он мог сделать это сейчас? Какая все-таки чепуха приходит в голову! Невероятным усилием консул отвел глаза от зеркала и, сняв шляпу, вытер платком вспотевший лоб.

Жара в вагоне была невыносимой. Открытая прямо перед Брэндом дверь напоминала скорее жерло доменной печи – так горяч был врывающийся сквозь нее влажный воздух. Да к тому же он обнаружил, что сидит рядом с туалетом, состояние которого на этой линии всегда оставляло желать лучшего.

Пересесть он не мог или не хотел и сидел, глубоко погрузившись в себя в этом мерзком поезде, который с грохотом трясся по неровной колее. Мимо него по узкому проходу кто-нибудь то и дело проходил, направляясь в уборную. Мощный стук колес пулеметными очередями рвал его барабанные перепонки, отдаваясь эхом в голове. Уж не заболел ли он? Но нет, несмотря на все признаки лихорадки, он знал, что его недомогание не физическое. Недуг, если таковой имел место, поразил его дух, тревожное предчувствие, названия которому он не знал, навалилось из ниоткуда и повисло на нем с роковой неотвратимостью.

Береговая линия, вдоль которой они ехали, стала ломаться, рассекаемая множеством бухточек, и железная дорога, резко повернув, обходила ее по подножию гор. Здесь дымка зноя сгущалась, и деревья, виноградники и маленькие белые подворья мелькали перед взглядом консула неясными очертаниями, будто во сне. Скверно проложенная колея даже не пыталась держаться на одном уровне – паровоз то несся вниз по головокружительному склону, то, постепенно теряя обороты и задыхаясь, медленно преодолевал подъем.

Консул заторможенно посмотрел на часы. Еще не было трех. Они проехали от Сан-Хорхе не больше пятнадцати километров. Он застонал, поняв, как долго еще предстоит терпеть эту муку, и украдкой взглянул в зеркало. Да, там ничего не изменилось, они так же сидели и молчали. Продолжая исподлобья смотреть в зеленоватое пятнистое зеркало, консул увидел, что Хосе повернулся к охраннику и что-то сказал. Тот, помедлив, кивнул и отодвинулся, выпуская Хосе в проход.

Сердце консула гулко стукнуло. Он, конечно, видел, что Хосе попросил разрешения выйти в уборную, но внезапного осознания, что юноша вот-вот пройдет рядом с ним, было достаточно, чтобы натянутые нервы Брэнда задрожали. Каждой клеточкой тела он ощущал приближение Хосе. Он все сильнее сжимался, будто в предчувствии удара. Несмотря на такую реакцию собственной плоти, он знал, что боится не этого. В темных глубинах его сознания медленно формировалось и всплывало смутное, но пугающее ощущение, что приближающийся момент неким трагическим образом станет переломным в его судьбе.

Хосе уже прошел мимо консула и остановился в конце вагона, держась за поручень и пережидая, пока утихнет тряска. Темные глаза на его бледном лице посмотрели на консула испытующе и непроницаемо, но без злобы. Потом он спокойно отвернулся.

Яростно прогремев вниз по склону, поезд достиг крутого подъема и замедлил ход. Хосе не спеша шагнул вперед.

И тут внезапно консула пронзила догадка. Он понял, что Хосе идет не в уборную, он только воспользовался этим предлогом, чтобы выпрыгнуть в открытую дверь вагона. Брэнда точно молнией поразило. Апатии как не бывало, горло свело удушье. Нет, он не должен, не может позволить Хосе сбежать! Да и опасно выпрыгивать на ходу. Которая из этих мыслей была главнее, ни тогда, ни позже консул так и не узнал. В ту секунду, когда Хосе прыгнул, он подался вперед, нечленораздельно крича, и попытался его схватить. Его рука отчаянно вцепилась в край куртки парня. Ветхая ткань сразу же порвалась, но эта, хотя и небольшая, задержка ослабила мощь прыжка. Лишенный ожидаемого толчка, Хосе потерял равновесие и не смог хорошо приземлиться. Когда тело его устремилось вперед, он по какому-то роковому предопределению крепко застрял ногой между подножкой и стенкой вагона и упал вниз головой, резко и сильно ударившись об острый край рельса.

Консул снова закричал что-то невнятное. Вскочив на ноги, он, спотыкаясь, бросился вперед, крича, чтобы остановили поезд. Сразу же поднялась суматоха, чьи-то руки рванули стоп-кран. Превозмогая тошноту, Брэнд услышал отчаянный визг тормозов, вагон сильно тряхнуло и понесло юзом. Паровоз с шипением выпустил последний пар, и поезд встал как вкопанный. Толпа, вырвавшись из вагона, побежала вдоль состава назад. Оставшись в пустом вагоне совсем один, консул с усилием выпрямился. Он должен идти, должен. Пошатываясь, он двинулся к выходу.

Они вытащили Хосе. Его обмякшее тело лежало, вытянувшись на зеленой насыпи. Одежду привели в порядок. Кто-то прикрыл изуродованное лицо чистым платком. В мягкой зеленой горной траве звездочками сверкали желтые цветы. До слуха доносилось приятное журчание воды. Здесь совсем недалеко была река, которую он так любил, и укрытие, которого стремился достичь.

Старик Педро стоял вместе со всеми. Не глядя на консула, он тихо, прерывисто прошептал:

– Он не пойдет в тюрьму, сеньор.

Глава 21

Было уже почти десять часов вечера, когда консул, обессиленный и потерявший лоск, свернул на песчаную дорожку, ведущую к Каса Бреза. Совершенно подавленный, он не нашел в себе силы вернуться в Сан-Хорхе на поезде и пошел прочь от железной дороги, шагая вслепую через поля, канавы, низкие каменные ограды, не думая о цели своего пути, а лишь стремясь уйти подальше от того рокового места. Около пяти часов он наткнулся на деревушку Офферино. Оттуда, из маленького почтового отделения, разместившегося в жалком подобии универмага, он позвонил в консульство. Но никто ему не ответил – рабочий день закончился, и все ушли. Тогда он попытался дозвониться домой и попросить Гарсиа приехать за ним на машине. И вновь неудача: сначала номер не отвечал, потом было занято, и наконец сквозь назойливое жужжание ему сообщили о неисправности.

Местная система связи неизменно служила для консула источником раздражения. Но только не сегодня. Темный магазинчик он покинул без единого слова. Ему сказали, что автобус на Сан-Хорхе будет в восемь вечера. Отклонив любезное приглашение хозяина таверны перекусить, он сел на скамейку у побеленной стены и стал покорно ждать, молча понурив голову и ссутулившись, не замечая любопытных взглядов простых деревенских жителей – здешних постояльцев, закусывающих на свежем воздухе рядом с телегами и скотом.

Окончательно лишившись сил, консул легко смог позволить своим усталым конечностям расслабиться. Мозг же его, увы, не находил успокоения, он бешено пульсировал, разламывая череп и опутывая его бесконечной паутиной мучительных раздумий. Хосе мертв, он уничтожен, его молодая жизнь погашена… Это казалось невероятным, но факт оставался фактом, и возврата назад не было. Сдерживая беспорядочно скачущие мысли, Брэнд пытался убедить себя, что это был несчастный случай… Весьма прискорбный, но тем не менее неизбежный несчастный случай, и он сделал все от него зависящее, чтобы это предотвратить.

Впрочем, минуточку… Не стоит торопиться с этим утешительным заключением. Не он ли испытывал к Хосе жестокую, злобную ненависть, доведя его до края своими притеснениями и преследованиями? Беззвучный стон вырвался из уст консула, крик невыразимой боли, выплеснувшейся с самого дна его души. Прибытие автобуса лишь на минуту прервало его мучения, слегка рассеяв затянувший глаза Брэнда туман. Он неуклюже влез в почти пустой узкий автобус и с тяжелым вздохом уселся в углу. Начинало темнеть. Когда они подъехали к Сан-Хорхе, сердце консула забилось сильнее.

Сейчас, выйдя из автобуса у поворота к вилле, он пребывал в таком смятении, что с трудом заставил себя двинуться в сторону дома. Сумерки поглотили туман, и они же выпустили на волю ветер. Слышно было, как под его порывами скрипят и потрескивают невысокие кедры над обрывом. Казалось, само небо вибрирует, отзываясь эхом на звон гигантского колокола. Дорога потерялась в кромешной темноте. Консул шел медленно, но все равно задыхался и должен был сильно сжать кулаки, принуждая себя идти дальше.

Внезапно расплывчатую темную мглу рассеял свет луны, вынырнувшей из моря небес, и перед консулом замаячили белесые очертания виллы. Злобно ревущий ветер больно хлестнул его. В задних помещениях громко стучала задвижка. Согнувшись и прижав руки к бокам, он воспользовался затишьем между двумя порывами ветра, чтобы повернуть за угол дома. В резком лунном свете на гравийной дорожке плясали яркие тени кустов мимозы, чья листва была словно иссечена серебряными лезвиями. Потом луна пропала так же внезапно, как появилась, и наступившая тьма стала еще глубже, плотнее, чем раньше. Задыхаясь, консул добрался до спасительного крыльца и остановился, склонив голову и вслушиваясь в тишину, затем он с отчаянной решимостью распахнул дверь.

Холл тонул в темноте, и этот огромный беззвучный омут заполнили гулкие удары его сердца. Странный запах, а точнее, едкий дым обжег его ноздри и выбил из глаз слезы. Растерянность окончательно лишила консула сил, что-то происходило вокруг него, сам же он не мог пошевелиться. Оцепенение длилось всего несколько секунд, показавшихся ему вечностью. Новый лязг задвижки испугал его, приведя в чувство. Ступор прошел, и, пошатываясь, он зажег спичку. Огонек замигал в его дрожащих пальцах, зашипел и погас.

В этот момент сквозь завывания ветра до него донесся плач. Резко повернувшись, консул попытался хоть что-то разглядеть во тьме. Он ощупью подошел к кухонной двери и, открыв ее, с трудом поднял веки. За столом, монотонно раскачиваясь, сидела Магдалина.

– Магдалина… – Его голос был едва слышен.

Она посмотрела в его сторону, и он увидел ее обуянное ужасом и до неузнаваемости постаревшее лицо, обезображенное большим фиолетовым рубцом.

– Что… – начал он и осекся, плечи его дрожали.

Глядя на него, как на привидение, она стянула на груди разорванное платье.

К нему вернулся голос.

– Бога ради… что происходит?

Тишина, заполненная лишь шумом ветра…

– Он ушел, – простонала она.

– Кто ушел?

– Гарсиа… после всего, что я для него сделала!.. – глухо вскрикнула она и зашлась в приступе кашля.

Мрачное предчувствие заставило консула содрогнуться. Он подошел к Магдалине и встряхнул ее:

– Быстро говори! Куда он ушел?

В отчаянии сжав голову руками, она, казалось, силилась что-то вспомнить.

– Он ушел туда, где ни вы и ни кто другой никогда его не найдет. Ваш роскошный автомобиль ездит быстро. Его вы тоже больше не увидите. – Брэнд непроизвольно вздрогнул, и она подняла на него глаза, в которых сверкнула обида. – А чего вы ожидали, дорогой хозяин? Что Родриго будет ждать, пока за ним приедет полиция? Да, да, его зовут Родриго Эспантаго. Он вор, преступник, маньяк – все вместе. Классно он вас обдурил, да и меня тоже, он всех дурит. Он мне не муж. Я просто его женщина. Сошлась с ним в Мадриде. Он обещал, что будет хорошо со мной обращаться. Он обманул меня, я делала всю работу, он превратил меня в рабыню, этот ленивый грязный дьявол… А теперь он ушел! – выкрикнула она с болью в голосе. – Зачем вы сказали ему, что его ищут? Слышали бы вы, как он над вами потешался. Над вами и вашим маленьким профессором. «Чучело трески и креветка под соусом» – вот как он вас называл. Он все свалил на Хосе. Разве вы этого не поняли? Он ненавидел Хосе и поклялся засадить его в тюрьму. Он и Николаса ненавидел. Он забрал все ваши драгоценности, неплохо поживился. А теперь… – Она забилась в истерике, душераздирающе хохоча сквозь слезы. – Теперь он забрал и все остальное. Он вас здорово надул, он всегда грозился. Вот погодите, вы еще не видели…

Совершенно разбитая, она раскачивалась взад-вперед, обхватив себя руками и тихо постанывая, по искаженному страданием лицу струились слезы.

Отчаявшись привести ее в чувство, Брэнд подошел к буфету, зажег свечу и, освещая себе путь ее мерцающим огоньком, вышел из кухни. В холле он опасливо огляделся, прикрывая пламя от сквозняка. Все было в порядке. Медленным, размеренным, как у лунатика, шагом он начал подниматься по лестнице. Возле своей комнаты Брэнд остановился. Прохладный воздух, кроме зловония, исходящего от сальной свечи, был наполнен еще и тем запахом дыма, который он почувствовал раньше. Сделав над собой усилие и словно преодолев невидимое препятствие, он вошел в комнату и зажег газовую лампу.

Беспорядок в спальне потряс его. Все ящики были выдвинуты, одежда разбросана по полу, а из шкафа исчезли его лучшие костюмы. С туалетного столика пропали все серебряные туалетные принадлежности, тяжелые гребни слоновой кости, резная коробка для сигар. Методично, не оставляя в комнате живого места, ее очистили от всего ценного. Но это лишь слегка затронуло онемевшие чувства консула, не причинив страданий. Как охотник, озирался он вокруг, пока его взгляд не упал на камин и обугленную, рассыпавшуюся массу в нем. Сначала он не понял, что это, и наклонился с болезненным вздохом. Да, это была сожженная дотла рукопись.

Он задохнулся и, издав жуткий стон, выпрямился, стряхивая с пальцев пепел. Невероятное усилие, которое потребовалось ему, чтобы взять себя в руки, придало его движениям механическую точность. Вот она – заслуженная кара: утрата труда всей его жизни! Его рот искривился, словно глотая горючие слезы. Со стороны могло показаться, что он погружен в глубокие раздумья, на самом же деле им овладела полная прострация. Постояв так немного, он, будто ищущий утешения ребенок, взял свечу и вошел в комнату сына.

Там он застыл на месте, уставившись на аккуратно застеленную пустую кровать. Порыв холодного воздуха заставил его обернуться. Окно было распахнуто. Сердце консула сильно забилось. Он едва устоял на ослабевших ногах. Он прижал пальцы к глазам и резко отпустил. Комната по-прежнему была пуста, а окно распахнуто в черноту ночи. Сдерживаемые весь вечер рыдания вырвались из горла консула. Охваченный ужасом, он выбрался из комнаты и спустился в кухню.

– Мой сын… – прохрипел он. – Где Николас?

Магдалина, уже немного успокоившаяся, при его появлении снова переполнилась злобой, брызнувшей на консула из ее страдальческих, заплывших от побоев глаз.

– И правда, где? – язвительно сказала она. – Неужели вы надеялись найти его мирно спящим после того, что учинил в доме этот дьявол?

Консул приблизился к ней вплотную. Слегка клонясь набок, он изо всех сил старался сохранить равновесие.

– Говори! – крикнул он.

Экономка угрюмо встрепенулась, но, увидев на его свинцовом лице неприкрытое страдание, опустила глаза.

– Гарсиа его не тронул… – Она запнулась. – Он бы и тронул, да Николас убежал. После обеда он собрал узелок и убежал.

Брэнд облизнул пересохший рот:

– Куда?..

– Откуда я знаю! – зло выпалила Магдалина, но потом смягчилась. – Я увидела, как он бежал по дорожке, и окликнула его из окна кухни. Но он не остановился. «Я очень спешу, Магдалина», – крикнул он в ответ. Потом, как ненормальный, добавил: «Я иду на рыбалку». Он был до ужаса бледный.

Сначала консул подумал, что она сошла с ума, но внезапно его осенило. Из отчета Галеви он знал об экскурсии Николаса на Торриду и о том глубоком впечатлении, которое она произвела на мальчика. Намерения Хосе были, следовательно, вполне предсказуемы. Совершенно очевидно, что Николас был предупрежден и направился к горной речке на встречу с другом.

Брэнда охватило такое же ощущение, что и в тот роковой момент в поезде: он мысленно увидел сына, блуждающего в черноте ночи среди высоких холмов, его подхватил бурный поток, ревущая вода смыкается над ним…

Словно подкрепляя это видение, под порывом ветра сильнее прежнего громыхнула задвижка, и капли дождя зацокали по стеклу, как гвозди. Мышцы консула ослабели, он почувствовал жжение в горле, стеснение в груди. Невероятным усилием преодолев слабость, он вернулся в холл.

Никогда еще он не чувствовал себя таким одиноким. К кому ему обратиться в эту страшную минуту? Лишь одно имя слабо забрезжило в его мозгу – имя ничтожного, униженного Деккера, чьим советом он так надменно пренебрег всего несколько дней назад. Теперь же он ухватился за эту единственную надежду. Нащупав телефонную трубку, он назвал номер и облегченно вздохнул, услышав голос Элвина; сразу же обрушив на помощника поток слов, консул умолял немедленно приехать.

Стоя с непокрытой головой на заливаемом дождем крыльце, он потерял счет времени. Впрочем, довольно скоро сквозь завывания ветра прорвался рев мотора, и такси на большой скорости с визгом затормозило на подъездной дорожке. Брэнд сразу же, оступаясь, шагнул к машине, распахнул дверцу и неуклюже плюхнулся на сиденье.

– Скажите ему, – промычал он, – скажите ему ехать на Торриду.

Такси подъехало к конюшне, с шумом развернулось и понеслось по дороге. В тесной темноте машины, укачиваемый невидимым прибоем, консул откинулся на спинку сиденья под гнетом боли, свинцово давившей на затылок. Он чувствовал, что Деккер знает о смерти Хосе, но не решается заговорить об этом. Казалось, Элвин не находит слов, чтобы нарушить молчание. Наконец он все же заговорил:

– Мне повезло поймать такси на станции. – (Пауза.) – Надеюсь, с вами все в порядке?

Брэнд не ответил. Втиснутый в узкое сиденье, он только махнул рукой, требуя ехать быстрее, еще быстрее. Потом хрипло пробормотал:

– Быстрее… быстрее… – и после продолжительной паузы добавил, будто разговаривая сам с собой: – Я ищу сына.

– Николаса?! – изумился Элвин. – Он на Торриде?

– Он ушел туда сегодня после обеда. Но там ли он… Я не знаю.

– Мы найдем его, сэр! – утешил его Элвин. – Не волнуйтесь, пожалуйста.

От этой поддержки щека консула мелко затряслась, а сердце чуть не разорвалось. Он повернулся к Элвину и сжал его руку, стремясь оправдать себя:

– Я не хотел этого, Деккер… Богом клянусь, не хотел!

Молодой человек непонимающе и испуганно посмотрел на него, тогда Брэнд наклонился вперед, почти касаясь колен подбородком, и уставился на дорогу сквозь залитое дождем окно машины.

Они уже съехали с прибрежного шоссе на проселочную дорогу и начали долгий извилистый подъем в горы. При каждом повороте автомобиль терял управляемость на осклизлой поверхности, бросая в дрожь пассажиров, пока колеса снова не обретали прочного сцепления с дорогой. Работая на самой низкой передаче, машина издавала непрерывный гул, а фары едва освещали унылый и пустынный путь впереди бледно-желтым светом.

Они все ехали и ехали. Один раз Элвин вскрикнул, и сердце Брэнда радостно забилось, когда впереди замаячила движущаяся тень. Но это был всего лишь припозднившийся батрак, возвращающийся в долину на ферму. Если не считать этой одинокой фигуры, могло показаться, что они едут по вымершему краю.

Наконец сквозь завесу дождя на вершине, как маяки в тумане моря, слабо засверкали огоньки.

– Торрида, – сказал водитель.

Еще через пять минут он с облегченным вздохом вырулил на пустую площадь.

– Почему вы остановились? – закричал консул.

– Сеньор хотел в Торриду, – ответил водитель. – Мы приехали.

– Дальше! – потребовал Брэнд.

– Не лучше ли нам порасспросить людей здесь? – дипломатично предложил Элвин. Он посмотрел на светящийся циферблат своих часов, которые показывали пять минут двенадцатого. – Уже очень поздно.

– Дальше, – не поддающимся описанию тоном повторил Брэнд.

Недовольно пожав плечами, водитель дернул рычаг, и машина, с ревом миновав деревушку, выбралась на темное плато.

Узкую дорогу местами размыло, сделав ее совершенно непроходимой, и они проползли черепашьим шагом еще с полкилометра. По-прежнему никого не было видно. Оглянувшись на Деккера, водитель хотел было заявить окончательный протест, когда внезапно колеблющиеся лучи света, прорезав мертвую темноту, выхватили, больше уже не теряя, маленькую фигурку, плетущуюся далеко впереди по дороге.

– Боже мой! – воскликнул Элвин. – Это же Николас!

Консул вглядывался в окно, как лунатик. Он уже почти убедил себя, что никогда больше не увидит сына, и от шока чуть не лишился разума. Сильный озноб пробрал его, зубы застучали, глаза вылезли из орбит. Нет, нет… это не галлюцинация… это его любимое дитя идет навстречу машине, щурясь под неумолимым светом фар, у него на плече рюкзак, мокрый и растерзанный, как, наверное, и он сам, но целый… слава Богу… целый и невредимый.

Из груди консула вырвался крик, надтреснутый и бессвязный, жалкий, торжествующий, дикий, нечеловеческий крик. Рывком распахнув дверь, он вывалился из машины.

– Николас, – всхлипывал он, спотыкаясь, идя вперед. – Мой сын… мой сын.