Текст книги "Квантовая теология"

Арабский нацизм

Хорошо известно, что сегодня арабы – самые благодарные читатели «Майн кампф», самые широкие пользователи нацистской антисемитской мифологии. Небольшой пример. В июне 1995 года в Египте была издана в арабском переводе книга Шимона Переса «Новый Ближний Восток». Она была снабжена следующим предисловием: «Когда сто лет назад были обнаружены и переведены на множество языков „Протоколы сионских мудрецов“, сионисты всячески отрицали факт наличия всемирного еврейского заговора. Они даже пытались скупить все экземпляры, чтобы не допустить распространения правды. Написанная Ш. Пересом книга убедительно свидетельствует, что все написанное в „Протоколах“ соответствует действительности, и „мирный процесс“, за который ратует израильское правительство, представляет собой очередной шаг в рамках еврейского плана захвата мирового господства» [49, 18.09.2003].

Между тем новейший арабский антисемитизм нацистского толка имеет глубокие корни в прошлом. В годы Второй мировой войны исламский мир оказывал Гитлеру неоценимую поддержку, а ислам весьма высоко котировался в нацистской среде. Фюрером арабского нацизма являлся Великий муфтий Иерусалима Хадж-Амин аль-Хусейни…

Он не только создал мусульманскую дивизию СС на Балканах, но и участвовал в создании множества мусульманских формирований на территории Польши и СССР. Как пишет О. В. Романенко: «Места формирования всех мусульманских легионов неоднократно посещал великий муфтий аль-Хусейни. Он превратился в своего рода „религиозного коммивояжера“ на службе у германского правительства. Большую часть времени между 1942 и 1945 годами муфтий занимался тем, что разъезжал по местам формирования мусульманских добровольческих частей и выступал там с призывами к священной войне против неверных в союзе с Германией»; «С уверенностью можно сказать, что за период с 1941-го по 1945 год в германских вооруженных силах прошли службу от 415 до 440 тысяч добровольцев-мусульман: арабов, индийцев, балканцев и граждан СССР» [50].

Но муфтий не ограничивался вербовкой добровольцев в ряды вермахта и СС, он имел самое прямое отношение к «окончательному решению еврейского вопроса».

На Нюрнбергском процессе и на процессе Эйхмана было представлено множество документов, свидетельствующих о том, что Хадж-Амин аль-Хусейни был в деталях осведомлен о процессе уничтожения европейских евреев. В частности, установлено, что он неоднократно посещал концлагерь Заксенхаузен. Когда дело касалось уничтожения евреев, аль-Хусейни боролся за каждую душу. Об этом, в частности, свидетельствует письмо, направленное муфтием министру иностранных дел Венгрии 28 июня 1943 года: «Недавно я узнал о непрекращающихся попытках Англии и евреев раздобыть разрешения на переселение в Палестину через Болгарию и Турцию евреев, проживающих в Вашей стране… Среди прочего Еврейское агентство утверждает, что уже получило некоторое количество иммиграционных сертификатов, которого достаточно для отправки из Венгрии девятисот еврейских детей и ста взрослых. Разрешить этим евреям покинуть Вашу страну таким образом и при таких обстоятельствах ни в коей мере не поможет решить еврейскую проблему и уж точно не поможет защитить Вашу страну от их злодейского влияния – и это еще мягко сказано» [51].

При этом важно отметить, что речь шла не о случайном переплетении интересов арабов и немцев, то есть не о стремлении муфтия воспрепятствовать созданию еврейского государства в Палестине. «Роман» между исламом и нацизмом имел гораздо более глубокие корни и носил весьма серьезный характер. Во всяком случае, невозможно пройти мимо того факта, что член СС не мог быть христианином, в то время как принадлежность к исламу таким препятствием ни в коей мере не являлась. Более того, известно, что Гитлер, планировавший ликвидацию даже совершенно выхолощенной и до мозга костей антисемитской «немецкой церкви», в то же время не раз с похвалой отзывался об исламе. В частности, в беседе с Александром Лером Гитлер заметил, что, будь его воля, он сделал бы ислам официальной религией СС.

Неудивительно, что подобно тому, как Николай Бердяев болел за красных в их войне с нацистами, Ориана Фаллачи болела за них в их битве с моджахедами: «Каждый раз, когда бородатые воины приговаривали „Аллах акбар“ перед выстрелом из миномета, я, полная предчувствий, обращалась к миру: „Поддержим эту войну. Известно, что такое Советский Союз, но в данном случае давайте скажем ему спасибо“. Но меня распинали, особенно после того, как я рассказала о том, что они обычно делали с советскими пленными. Как они отпиливали советским руки и ноги. Такое же зверство, не забывайте, они проделали в конце XIX века с английскими дипломатами, послами королевы Виктории, и с другими европейскими дипломатами, находившимися в Кабуле. Жертвы не умирали сразу. Лишь через некоторое время жертву наконец обезглавливали и отрубленной головой играли в бускачи – афганскую разновидность поло. Что касается рук и ног, их продавали в качестве трофеев на базаре… Тогда меня тоже распяли, да. Им не понравился даже тот факт, что я плакала над безрукими и безногими украинскими солдатами, которых варвары бросили, не убив, которых подобрали товарищи. Они валялись в полевых госпиталях, умоляя о смерти. Но меня обзывали расисткой и за это тоже, помнишь? Они называли меня расисткой и в то же время одобряли американцев, обезумевших от страха перед Советским Союзом и поэтому дававших варварам поддержку и оружие, тренировавших юного суданца по имени Усама бен Ладен и кричавших: „Ура героическому афганскому народу! Долой Советский Союз! Советский Союз, вон из Афганистана!“. Ну что ж… Советский Союз ушел. Усама бен Ладен остался и послал своих камикадзе в Америку» [52].

И все же приравнивать Ишмаэля к Амалеку было бы преувеличением. Ни расистская, ни человеконенавистническая идеология никогда открыто исламом не культивировались. Зависнув по уровню инфернальности между нацизмом и коммунизмом, джихаддизм выглядит все же расположенным ближе к последнему. Мекка не в большей мере стремится выкрасить планету в зеленый цвет, чем Кремль стремился выкрасить ее в красный. Но если враг сдается («лучше быть крашеным, чем мертвым»), в газовую камеру его не отправляют.

Как и коммунизм, исламский фундаментализм в своей основе не отрицает «сущности философской задачи». Обе эти массовые тоталитарные идеологии содержат в себе достаточно выраженный «гуманистический» заряд, который – к счастью или к несчастью – никогда не позволит занести их в открытые враги человечества. В отличие от нацистов и представителей некоторых других маргинальных тоталитарных сект, коммунистов и исламистов невозможно запретить на основании закона. Всегда и везде они будут восприниматься как вполне легитимные и респектабельные «формы культуры».

Чтобы в этом убедиться, достаточно вспомнить историю попытки американских законодателей поставить коммунистическую партию вне закона. «Антитоталитарные» законопроекты Мунда – Никсона, а позже Вуда и Маккарена, легшие в основание Закона о внутренней безопасности 1950 года, так и не позволили запретить коммунистическую партию. Даже в самые тяжелые времена «холодной войны» в большинстве цивилизованных государств граждане, веровавшие в то, что изъятие средств производства из сферы частного владения осчастливит человечество, могли свою веру открыто исповедовать.

То же и ислам. Исламский фундаментализм так же, как и коммунизм (по крайней мере, в некоторых общих установках), исходит из доброй воли, не исключает идеи человеческой солидарности.

И уж, конечно, можно оставаться мусульманином и быть при этом не только врагом фундаментализма, но и другом Израиля; более того – обосновывать свое позитивное отношение к сионизму кораническими высказываниями.

В качестве таких мусульман можно назвать римского шейха Палацци и иорданского шейха Адвана.

Так, шейх Абдул Хади Палацци пишет: «В некоторых исламских богословско-философских кругах зарождается новое понимание ситуации. Многие из нас сейчас готовы допустить, что враждебное отношение к Израилю было большой ошибкой – быть может, самой большой ошибкой, которую мусульмане допустили за последние полвека». При этом он показывает, что, согласно Корану (5:23–24 и 17:104), земля Израиля предназначена именно евреям и что Иерусалим значит для евреев то же самое, что для мусульман – Мекка. Он пишет: «Поскольку никто не собирается отрицать полный суверенитет мусульман над Меккой, с точки зрения ислама нет никакой убедительной теологической причины лишать евреев аналогичных прав на Иерусалим» [49, 20.12.2001].

Шейх Палацци приводит в подтверждение своей сионистской позиции и другие исламские авторитеты. Например, в интервью газете Jewish Press, NY (04.03.2003) Палацци рассказал: «Когда в конце Первой мировой войны евреи стали прибывать в Палестину, Шариф Аль Хусейн, глава рода Хашимитов и мэр Мекки, заявил: „Мы наблюдаем то, что предсказано в Коране. Когда другие люди селились здесь, земля оставалась бесплодной. А теперь земля признала своих подлинных сыновей и приносит плоды“».

Шейх Ахмад Адван высказывается еще более категорично. На своей странице в «Фейсбуке» он пишет: «Я говорю для тех, кто искажает книгу их Господа – Коран: откуда вы взяли название Палестина, лжецы проклятые, когда Аллах уже назвал ее Святой землей и завещал ее детям Израиля до Судного дня. Не существует такого понятия в Коране, как „Палестина“. Ваши притязания на землю Израиля есть ложь и представляют собой посягательство на Коран, на евреев и их земли. Поэтому вы ничего не добьетесь, и Аллах истощит вас и унизит, потому что Аллах является тем, кто будет защищать их (т. е. евреев)» [53].

Подобные свидетельства, несомненно, вселяют определенную надежду. Если же вспомнить, что Тора отводит общине «Ибрагима-ханифа» особое, подобающее ей место, а Коран нигде прямо не утверждает, что Тора была фальсифицирована (но лишь что иудеи и христиане «искривляют Писание своими языками»), вопрос примирения иудео-христианской цивилизации с исламской нельзя считать снятым с повестки дня.

Рыцарь веры

Но по большому счету диалогическая ветвь ислама в настоящее время остается неактивной. Даже ослабленный своей кровопролитной «весной», мусульманский мир и поныне стоит особняком от всего человечества, не оставляя надежды его себе подчинить.

Со своей стороны, все инфернальные тоталитарные секты неформально объединяются в движении New Age, воображающем, что в нем якобы примиряются все религии мира. Но неужели сами эти религии не в состоянии найти подлинный общий язык? Неужели они никогда не соберутся вместе для определения «сущности философской задачи»?

Выше я уже приводил высказывание Франкла: «На любом языке человек может прийти к истине, к единой истине, и на любом языке он может заблуждаться и даже лгать. Также посредством любой религии может он обрести Бога – единого Бога».

Это высказывание допустимо распространить и на многих идолослужителей.

Языческие религии не культивируют экзистенциального отношения, но при этом многие из них вовсе и не отрицают его. Внутри этих религий незаметно для себя самого человек может поддерживать свою первозданную свободу и открытость, а потому он способен и во всей полноте обрести ее при переходе в вечность.

Более того, основные из этих религий иудаизм традиционно включает в поле своей «психоаналитической теологии», возводя и их к семейству Авраама!

Выше я писал, что «три наиболее представительные религии, религии откровения, противопоставляющие себя всем прочим религиям, опираются на человека, который замыслил совершить человеческое жертвоприношение, задумал детоубийство». Однако и «прочие религии» – с этим жертвоприношением не связанные – учреждены им!

Мы читаем: «И взял Авраам еще жену, именем Ктура. И она родила ему Зимрана и Якшана, и Медана, и Мидьяна, и Ишбака, и Шуах. Якшан же родил Шву и Дедана, а сыновья Дедана были: Ашурим, Летушим и Леумим… И отдал Авраам всё, что у него, Ицхаку. А сынам наложниц, что у Авраама, дал Авраам подарки и отослал их от Ицхака, сына своего, еще при жизни своей на Восток, в землю Кедем» (Быт., 25.1–6).

В Талмуде (Сангедрин, 91. a )говорится, что Авраам передал своим сыновьям от Ктуры «имена от нечистых сил», то есть искусство повелевать духами. А по поводу имен Ашурим и Летушим в «Берешит Раба» (61)сказано, что это имена прародителей наций. Соответственно, распространено мнение, что именно одаренные Авраамом и отосланные им на Восток сыновья Ктуры и есть родоначальники восточных учений (что не противоречит данным исторической науки, согласно которым ведическая литература зародилась не ранее XIV века до н. э., то есть через три века после эпохи Авраама).

Знаменательно и само числовое совпадение: шесть посланных на Восток сыновей Авраама соответствуют шести восточным религиям, а именно: даосизму, буддизму, индуизму, зороастризму, синтоизму и конфуцианству.

Таким образом, авраамитическими оказываются, по существу, все мировые религии. Три из них – монотеистические – исповедуют веру в единого Творца мира и в воскресение из мертвых. К ним примыкает стоящий особняком зороастризм. Остальные пять религий, вроде бы также говорящие о «едином Боге», не видят в нем Творца. Они учат о вечном противостоянии материи и духа и стремятся не к воскресению, а к противоположной цели – к развоплощению. Монотеизм строится на откровении, на познании «сверхъестественной» воли, управляющей миром, восточная мудрость – на умозрении, на постижении всех тонкостей «естественного» кармического управления.

Однако кроме того Авраам… оказался также и провозвестником десятого мирового сознания – экзистенциализма. Кьеркегор видел в нем «рыцаря веры», верующего «силой абсурда», который «как индивид стал выше общего», который «своим деянием перешагнул через границы этического и имел вне его более высокую цель, опираясь на которую отстранил прежнюю» [27, с. 717].

Среди всех общин, которые наблюдал в своих прозрениях Сведенборг, могла уже быть одна (хотя в его время она лишь намечалась), которая строится на чистом экзистенциальном принципе. Но это та самая община, которая вхожа во все прочие и в которую вхожи все.

На что это похоже? Если мы согласимся с тем, что к истине «можно прийти на любом языке», и сравним любую религию и культуру с программистским языком и написанным на нем программным обеспечением, то экзистенциализм окажется в исключительном положении базисного «машинного языка». К нему восходит все, к нему все сводится. Экзистенциализм относится ко всем прочим религиям и мировоззрениям, как единый машинный язык относится к разного рода программным языкам «высокого уровня».

В Небеса в первую очередь входят те духовные явления, которые находят экзистенциальную интерпретацию, соприкасаются с «сущностью философской задачи», и через это осуществляется последняя связь. Соответственно, все, что связывается экзистенциальной мыслью здесь и теперь, оказывается связанным там и всегда.

Со своей стороны, Сведенборг признает, что в последнем пределе Небеса едины, и в следующих словах выражает это кредо экзистенциализма, кредо моноантропизма: «Когда я только думал, что два существа могут быть совершенно друг другу подобны или равны, ангелы приходят в ужас, говоря, что всякое единство образуется из согласного сочетания нескольких единиц, что качество единства зависит от этого согласия, что каким-то образом каждое небесное общество, а затем и все небесные общества вместе образуют одно целое и что все это совершается одним Господом и его любовью!» [25, с. 405].

Итак, множественность общин не только не отменяет их единства, но и предполагает его. Полагая новое единство в ином, внетрадиционном, центре, то есть сознательно полагая центр в каждой личности, экзистенциализм оказывается способен связать и примирить центры традиционные.

Но понятно, что эта задача достижения последнего экзистенциального единства не просто облегчается достижением какого-то межрелигиозного соглашения, но в пределе должна им завершиться.

Таким образом единство разномысленных и иноверных людей является насущной эсхатологической задачей, которая также прозревалась в сведенборгской «Божественной комедии» Нового мира: «Господь предусматривает постоянно, чтобы адское общество, находящееся под Небесным, не возымело над ним верх, а если оно начинает осиливаться, то оно разными средствами удерживается и приводится к должному равновесию. Эти средства многочисленны. Из них упомяну только о некоторых: они состоят или в более сильном присутствии Господа, или в более тесном сообщении и соединении одного или нескольких обществ с другими…» [25, с. 594].

Выработка соответствующей концепции, то есть теологии, позволяющей описать как единое целое по возможности большее число вер, – это иная сторона той же проблемы, то есть проблемы взаимоотношения индивидуальной и традиционной религиозности, проблема выработки наиболее адекватной экзистенциализму метафизики.

Можно сказать, что попытка построения такой теологии была сразу же предпринята в сам момент получения «аттестата зрелости», в XVIII–XIX веках. Так, Гегель, написавший «Философию религии», в действительности имел в виду именно это – создание единого взгляда на все существующие религии, а значит, на их примирение.

С его квалификацией и интерпретацией религий можно поспорить, но, по меньшей мере, одно ясно: приведение религий к некоему непротиворечивому единству мало что значит, когда оно производится чисто эссенциально, когда оно осуществляется лишь в теоретическом интеллекте. Такая задача продуктивна и осмысленна только в том случае, когда она решается экзистенциально, то есть средствами самих религий: во-первых, в той или иной индивидуальной религиозности и, во-вторых, в установлении союзов между отдельными конфессиональными группами, которые в последнем пределе являются личностями.

Прагматический либерализм, ценящий отношения между людьми выше, чем их мировоззрения, в определенном отношении близок одному из традиционных мировоззрений, а именно: иудаизму, учащему о «пшаре» – компромиссе и о «шаломе» – мире. Выделяя «шалом» в качестве отдельной духовной категории и ценя его в отношениях между людьми выше истины, выше объективной справедливости, иудаизм применяет этот принцип только в бытовой, но никак не в мировоззренческой сфере. Между тем в свете свидетельства Сведенборга, согласно которому общины – это отдельные личности, становится совершенно очевидно, что в своем пределе «мировоззренческий мир» так или иначе сопряжен с миром «бытовым».

Во всяком случае, согласно иудаизму, все религиозные конфликты (являющиеся проявлениями «мировоззренческого конфликта») имеют также и чисто «бытовое» измерение. Но тем самым иудаизм невольно предлагает себя в качестве универсального поля религиозного примирения. Представляя собой одну из религий, иудаизм вместе с тем может оказаться общим религиозным пространством и для любых других вер.

Здесь важно понимать, что речь идет не столько о концепции самого иудаизма, сколько о том религиозном языке, на котором эта концепция излагается. Иудаизм предлагает себя в первую очередь в качестве общего языка, а не в качестве «общей идеи». «Общая идея» должна вырабатываться и корректироваться в ходе межрелигиозного диалога.

Но почему именно иудаизм, ведь на любом языке можно найти истину? Найти ее можно на любом языке, но обменяться этой истиной с другим можно только на языке общем. И иудейский язык психоаналитической теологии здесь идеально подходит.

Во-первых, нелепо ради диалога создавать какой-то отдельный искусственный язык, какое-либо экуменическое эсперанто, и, во-вторых, невозможно отрицать, что существуют языки, более-менее богатые ценными источниками, сравнительно распространенные и для разных сфер подходящие.

Причем это примирение и единение всех творений мыслится иудаизмом как его прямая задача и даже имеет собственное литургическое выражение. В этой связи достаточно упомянуть, что еврейские торжества, связанные с новогодним циклом, – не узконациональные, а прежде всего вселенские праздники. На Суккот в Иерусалимском Храме приносились жертвы за все человечество: семьдесят быков за семьдесят народов в течение недели праздника. А через пророка Захарию Всевышний провозгласил: «Будет каждый оставшийся из всех народов тех, приходивших на Иерусалим, подниматься из года в год, чтобы поклониться Царю, Господу Цаваоту, и праздновать праздник Суккот» (14:16).

В сам Новый год – Рош-Хашана, согласно вере иудеев, судится именно весь мир, а не только Израиль. В этот день евреи провозглашают: «Ты помнишь содеянное в мире и поминаешь всех, созданных издревле… Ты назначаешь пору памяти, чтобы был помянут всякий дух и душа, чтобы вспоминались деяния многие и бесчисленное множество творений. С начала бытия Ты оповестил об этом, издревле это открыл. Этот день – начало деяний Твоих, память о первом дне. Истинно это устав для Израиля, день суда у Бога Яакова. О державах в этот день оглашается: какой из них война, и какой – мир, какой из них – голод, а какой – изобилие. И творения в этот день отмечаются памятью, чтобы их помянуть к жизни или к смерти».

В другой молитве Новолетия, многократно повторяющейся также и десятью днями позже, – в Йом-Кипур (в благословении «освящение Имени»), звучит следующий гимн общечеловеческого единства: «Всемогущий наш Господь, Властелин наш! Как могущественно Имя Твое на всей земле! Господь станет Царем на всей земле, в тот день Бог будет один и Имя Его – одно!.. Итак, внуши страх пред Тобою, Господь, Бог наш, всем созданиям Твоим и трепет пред Тобою – всем Тобой сотворенным. И убоятся Тебя все создания, и падут ниц пред Тобою все сотворенные, и составят все единый союз („кулам агуда эхат“), чтобы исполнять волю Твою всем сердцем». Израиль молится не только за себя, но и за все творения, молится за единство всего человечества, за всю вселенную.

Итак, то единство человечества, которое уже достигнуто (обнаружено) в лице экзистенциальной философии, которое проявлено в поиске индивидуальной религиозности, в пределе может и даже должно быть дополнено тем или иным примирением самих религиозных традиций, совершаемым на традиционном поле.

Именно в осознании того, что ни одна из трех авраамитических религий не полна без двух других (а в пределе и без шести восточных), что именно их взаимоотношения создают ту священную историю, которая составляет содержание Торы, – именно в этом видится перспектива дальнейшего исторического движения.

Священная история началась до евреев и продолжается не только за счет них. И тем не менее именно еврейство задает основные исторические и религиозные координаты, в которых Иерусалимский Храм обещает наречься «домом молитвы для всех народов» (Ис, 56:7).