Текст книги "Квантовая теология"

Интересно и другое. Согласно Устной Торе, Амалек (пусть и растворившийся среди всех народов) – это именно народ, который следует истреблять только на этом основании, на основании происхождения. И тем не менее подход этот не расистский, так как отдельный амалекитянин вправе принять иудаизм и тем самым спасти свою жизнь. Существует мнение, что один из величайших мудрецов Израиля – рабби Акива – по происхождению был амалекитянин (комментарий р. Нисима Гаона на Брахот, 27. б). Однако собственное учение Амалека оказывается именно расистским. Скрывая свое собственное происхождение и ненавидя его, Амалек должен при этом сублимировать саму идею этого происхождения, сублимировать ее в собственно расистскую теорию, отрицающую возможность «обращения». Все эти структурные особенности мы обнаруживаем в гитлеровском антисемитизме.

Но как сам иудаизм предвосхитил такой антисемитизм?

Возможно, просто заглянув в собственное сердце. Еврейское призвание парадоксально, это призвание стать выше рода, выше происхождения, но… средствами самого этого происхождения! Причем это призвание настолько властно, что тот, кто испытывает на себе его мощь, вполне сознает, какой ненавистью оно может обернуться, если окажется непонятым.

Косвенным подтверждением этому служит еврейский антисемитизм, то есть та ненависть к еврейству которой проникаются некоторые евреи. Еврей, неспособный объяснить природу голоса, призывающего его сохранять «племенную солидарность», очень часто стремится его «переспорить», он шельмует свое таинственное национальное чувство как античеловеческое, как «расистское». Но тем самым он превращается в расиста относительно собственной нации, нигде не терпя ее присутствия.

Рахель Левин, чей салон был одним из очагов литературной жизни Германии XVIII–XIX веков, писала своему брату: «Никогда, ни на одну секунду я не забываю этот позор. Я пью его с водой, я пью его с вином, я пью его с воздухом, с каждым вздохом. Еврейство внутри нас должно быть уничтожено даже ценой нашей жизни, это святая истина» [44, с. 82].

Как бы то ни было, этот странный феномен еврейского антисемитизма косвенно подтверждает истинность иудейского прозрения, что предельным ненавистником евреев может быть только тот, кто экзистенциально восходит к тому же корню, что и сами евреи, но эссенциально оказывается неспособен обосновать смысл этого происхождения.

Ему действительно трудно. Ведь экзистенциальное определение человека предполагает, что никакое мировоззрение и никакое происхождение не может сделать человека больше или меньше человеком. «Больше или меньше» он становится сам, живым образом относясь к этому страшному и прекрасному миру.

В свете этой истины происхождение не обладает никакой экзистенциальной ценностью. Благодарность и преданность своим родителям никогда не должна застилать в человеке главного – достоинства его человеческой личности.

Но парадокс еврейского происхождения как раз в том и состоит, что оно пробуждает в человеке экзистенциальное сознание! Еврейское происхождение, то есть происхождение от предка, которого готов был принести в жертву Богу собственный отец, – это такое происхождение, которое помогает человеку раскрыть глаза на «сущность философской задачи».

Непонимание этой истины, непонимание того, что евреи являются не «сброшенной оболочкой» (Пастернак), а живым корнем человечества, «благословением всех народов», служит источником величайших ошибок и трагедий. Причем чем даровитей тот или иной народ, тем глубже он может в этом вопросе обманываться. Ибо, как справедливо отметил Хайдеггер, «тому, кто глубоко мыслит, суждено глубоко заблуждаться» [46, с. 56].

Германия, Германия превыше всего!

Когда-то Гегель оказался озадачен вопросом: почему это Мировой дух пожелал открыться в Германии? Почему именно Германия оказалась предназначена для раскрытия Универсума, почему Weltgeist избрал немецкий народ?

Многих веселили эти размышления. И в самом деле, прежде чем отвечать на вопрос, почему избрал, надо ответить на вопрос: а было ли избрание?

Классическая немецкая философия действительно оказалась как бы лежащей в основе европейского рационализма, но тем не менее были же и иные убедительные претенденты на роль форварда европейской культуры…

Как ни странно, но антисемитизм может явиться в этой ситуации определенным дополнительным тестом на культурное лидерство.

Как мы выяснили, «аттестат зрелости» был получен человечеством в XVIII веке, если точнее – в 1768–1769 годах, когда Кант приступил к созданию своей докторской диссертации, положившей начало критической философии.

Но тогда же, в тот же миг, был предрешен и Холокост. Ибо иудейский партикуляризм оказался камнем преткновения для этого созревшего европейского духа (получившего к тому же полное «алиби» от Спинозы). Автор критической философии Кант объявил иудаизм «подлежащим эвтаназии» (т. е. умерщвлению).

Если христианство представлялось немецким просветителям недофилософией, с которой можно и нужно было иметь дело, то иудаизм виделся им казусом, лежащим целиком за пределами разума и бросающим вызов Универсальности. Даже если тот или иной просветитель симпатизировал евреям, иудаизм оставался для него «сброшенной оболочкой».

«Пятикнижие Моисеево, – писал Гегель в „Философии религии“, – это только предсказание, всеобщее содержание которого не стало истиной израильского народа. Бог есть лишь Бог этого народа, а не всех людей» [47, с. 105].

«Мы можем излагать, – писал Кант в „Религии в пределах только разума“, – только историю той церкви, которая с самого начала заключала в себе зародыш и принципы объективного единства истинной и всеобщей религиозной веры… Тогда оказывается прежде всего, что иудейская вера с той церковной верой, историю которой мы хотим рассмотреть, в целом и по существу совершенно не имеет никаких точек соприкосновения, то есть не стоит ни в каком единстве по понятиям, хотя она ей непосредственно предшествовала и для основания этой (христианской) церкви дала физический повод» [48, с. 197].

В этом пункте система Канта опять же идеально совпала с системой Сведенборга, видевшего еврейский Иерусалим «оскверненным». В отношении иудаизма умное и духовное зрение европейца оказалось одинаково слепо.

Но именно на этом фоне здравомыслящего, убежденного в своей нравственной правоте антисемитизма подспудно развивался и антисемитизм собственно националистический. Преобразуя тупое недоумение перед парадоксом еврейского избрания в святую веру в его «злонамеренность», националист, кроме того, противопоставляет еврейству иную кровь, иную культурно-племенную природную избранность.

Многие европейские народы претендовали на культурную гегемонию, однако любопытно, что эти же народы так или иначе претендовали и окончательно решить еврейский вопрос! О черносотенной России и ее патентах в области новейшего антисемитизма достаточно хорошо известно. Поэтому рассмотрим с этой точки зрения трех других великих победителей нацистской Германии, вошедших на гребне своей победы в Совет Безопасности ООН в качестве его постоянных членов: Францию, Великобританию и США.

Еще в 1886 году Дрюмон опубликовал «Еврейскую Францию», в которой доказывал, что посредством своих капиталов евреи манипулируют жизнью народов. На протяжении десяти лет книга выдержала 140 изданий и настолько распалила французов, что в конце прошлого века Франция явно лидировала по антисемитским настроениям. И если дело Дрейфуса несколько разрядило юдофобскую атмосферу, то не изменило ситуацию в принципе. Как известно, Вишистская Франция активно сотрудничала с Гитлером в деле окончательного решения еврейского вопроса.

Англичане, казалось бы, никогда не верили в те сказки о евреях, которые пользовались огромным успехом на Европейском континенте. «Еврейская Франция» не получила в Англии широкого распространения, а вера во всемирный еврейский заговор была кратковременным увлечением.

Во всяком случае, англичане первые опровергли «Протоколы сионских мудрецов» как фальшивку.

Между тем антисемитизм британцев на поверку оказался ничуть не слабее немецкого. Получив мандат от Лиги Наций для того, чтобы содействовать созданию национального еврейского очага в Палестине, англичане сделали все от них зависящее, чтобы этому созданию воспрепятствовать. Они отказались впускать в Палестину миллионы еврейских беженцев из Европы, обрекая их на гибель.

Сражаясь с немцами, англичане фактически явились их главными союзниками в деле уничтожения евреев. Не запри Великобритания для евреев ворота Палестины, миллионы из них оказались бы в Эрец-Исраэль, а не в газовых камерах. Ведь еще в 1940 году Гитлер готов был ограничиться их изгнанием, а не уничтожением. А это значит, что без антисионистского вклада Великобритании вместо Холокоста еще в тридцатых годах возникло бы мощное еврейское государство, расположившееся на двух берегах Иордана.

Всего один пример. Уже после того, как союзники знали о деталях окончательного решения еврейского вопроса, в апреле 1943 года при посредничестве Швеции была достигнута договоренность о переправке двадцати тысяч еврейских детей из немецких концлагерей в Палестину. Но Британия предпочла, чтобы эти дети погибли. «Даже судьбы двадцати тысяч детей не позволяют правительству Ее Величества отступить от политических принципов, одобренных парламентом», – заявил британский министр [45, с. 30].

Что же касается США, то эта страна (впрочем, как и все прочие союзники) отказывалась бомбить железные дороги, ведущие к фабрикам смерти, что, учитывая «производительность» одного Освенцима, могло бы спасти до миллиона жизней. Но этого мало, как утверждает Малколм Хэй: «И британскому министерству иностранных дел, и американскому госдепартаменту было хорошо известно, как можно спасти евреев. Они знали, что немцев можно подкупить и они охотно продадут евреев в обмен на деньги союзников. Однако союзники не были готовы заплатить даже сравнительно ничтожную сумму, на которую согласились бы немцы: от двух до десяти долларов за человеческую жизнь» [45, с. 392].

Как пишет профессор Еврейского университета Иегуда Бауэр в книге «Евреи на продажу» (1994), сделка о продаже евреев по такой цене была одобрена в 1942 году самим Гитлером, но ее не поддержал Рузвельт. По-видимому, Гитлер не мог не истолковать этот жест как предоставление ему Свободным миром «карт-бланша» на полное уничтожение еврейства.

К сказанному остается только добавить, что в предвоенное время все без исключения страны мира отказались принимать еврейских беженцев.

Итак, можно со всей определенностью сказать, что даже те европейские народы, которые сражались с фашистской Германией, не только никак не препятствовали Холокосту, но фактически содействовали ему. Союзникам, безусловно, хотелось поскорее разгромить Германию, но одновременно им явно хотелось, чтобы к этому моменту в их свободной Европе оставалось как можно меньше евреев.

«Явное нежелание союзников принимать какие бы то ни было меры по оказанию помощи евреям, пока почти все они не были уничтожены, укрепляло уверенность немцев в том, что все остальное человечество втайне сочувствует их методам решения еврейской проблемы», – пишет Малколм Хэй [45, с. 396].

Невольно создается впечатление, что немцы оказались всего лишь добросовестней других, что они совершили то злодеяние, которое лежало на сердце у всех просвещенных народов, но на которое те просто не решались. Все европейцы хотели «эвтаназии иудаизма», но только простодушные немцы взялись за дело засучив рукава.

Мандат Торы и мандат права

Но, быть может, самое печальное, что Холокост мало что изменил в сознании просвещенных народов и лишь вытеснил антисемитские настроения в область антисионизма. На рубеже тысячелетий не только в арабских, но и в европейских странах вошли в моду разговоры о том, что создание Государства Израиль явилось «ошибкой». О судьбе так называемых «оккупированных территорий» – то есть об Иудее и Самарии – и говорить не приходится: трудно найти страну, которая признавала бы права евреев селиться на этих землях и не поддерживала бы требования создания здесь «палестинского государства».

Сторонники сионизма обыкновенно приводят в его защиту два правовых аргумента. Во-первых, решение Лиги Наций 1920 года, позднее полностью подтвержденное уставом ООН (гл. 12, ст. 80), согласно которому сувереном Палестины является еврейский народ. Во-вторых, особый правовой статус Иудеи и Самарии: будучи оккупированными Иорданией в 1948 году, эти территории утрачивают статус «оккупированных», перейдя в 1967 году под контроль израильской армии.

Между тем никто не обращает внимания на религиозные права еврейского народа, а они ведь не менее значимы, чем национальные права.

18-я статья Всеобщей декларации прав человека гласит: «Каждый человек имеет право на свободу мысли, совести и религии; это право включает свободу менять свою религию или убеждения и свободу исповедовать свою религию или убеждения как единолично, так и сообща с другими, публичным или частным порядком в учении, богослужении и выполнении религиозных и ритуальных обрядов».

При этом главнейшей чертой иудаизма является не просто выполнение «религиозных и ритуальных обрядов», а их выполнение на территории Земли Израиля («Мне повелел Господь научить вас уставам и законам для исполнения их вами в стране, в которую вы переходите, чтобы владеть ею» (4:14); «Вот уставы и законы, которые вам надлежит бережно исполнять в земле, которую дал Господь, Бог отцов твоих» (Втор., 12:1).

Более того, само проживание еврея в Эрец-Исраэль является таким обрядом, такой заповедью.

«Да пребудет человек в Стране Израиля даже в городе, где большинство язычники, а не за ее пределами, даже в городе, где все жители – сыны Израиля. Это учит тому, что проживание в Стране Израиля равноценно всем заповедям Торы» (Тосефта. Авода Зара, 5.3).

Рабби Симлай, поднявшийся в Эрец-Исраэль из Вавилона, вложил в уста Всевышнего следующие слова: «Когда вы в стране Кнаан, Я Бог вам. Когда же вы не в стране Кнаан, Я как бы не Бог вам… Когда они на ней (на этой земле), они словно укоренились предо Мною поистине. Когда же они не на ней, их как бы нет предо Мною» (Берешит рабати, 28.23).

А рабби Шимон бен Элазар и вовсе сказал: «Сыны Израилевы за пределами страны – идолопоклонники» (Тосефта. Авода Зара, 4.6).

Совершение иудейских «ритуальных обрядов» вне Земли Израиля носит условный характер. По мнению многих законоучителей, заповеди исполняются на чужбине в первую очередь лишь для того, чтобы не быть позабытыми.

Итак, необходимым условием «исполнения обрядов» еврейской религии является их исполнение в пределах земли Израиля. Проживание в любой точке этой территории, точно указанной в Торе (Числа, 34.1–12)и занимающей всего 0,02 % земной суши, является таким же естественным и неотчуждаемым правом иудея, каким для христианина является чтение Библии, а для мусульманина – совершение намаза.

Иными словами, согласно духу и букве 18-й статьи Декларации прав человека, евреи имеют право селиться не только в Иудее и Самарии, не только на «территориях», освобожденных ЦАХАЛом в ходе Шестидневной войны, но и на территориях тех стран, где нога израильского солдата никогда не ступала, но которые определяются Торой как Эрец-Исраэль. Евреи не только не могут быть изгнаны из Иудеи и Самарии, они должны иметь возможность получать гражданство тех стран, которые располагаются на территории Эрец-Исраэль, и, разумеется, демократически влиять на их дальнейшее развитие.

Но если речь идет о правах религии, то долго ли это влияние будет носить демократический характер? Не возникнет ли на месте правового Государства Израиль противоправное «государство галахи»?!

Дай Бог, но так ли уж «государство галахи» «противоправно»?

Раввины, видящие в Сангедрине ультимативную альтернативу Кнессету, в принципе, встречаются, но они не составляют «мейнстрима». Технически «государство галахи» идеально уживается с секулярными правовыми нормами.

Согласно галахическому решению рабби Авраама-Йешаяу Карелицы (Хазон Иш, 1878–1953) – решению, признаваемому всеми ветвями ортодоксального иудаизма, – современные светские евреи квалифицируются как «украденные младенцы», от которых исполнения закона не ожидается и убеждения которых уважаются. Тем самым галаха признает демократические «правила игры» и опирается в общественной жизни на достигнутые между разными группами соглашения. Таким образом, общий демократический характер еврейского государства не изменится даже в том случае, если верующих окажется большинство и общее законодательство сдвинется в желаемую им сторону.

Взаимоотношения с неевреями, с арабскими гражданами, в сущности, подчиняются тому же принципу – принципу политических соглашений.

Бесспорно, что религия не вправе действовать вопреки демократически установленным законам, не вправе навязывать себя тем, кто ее не признает. Однако, когда ее базовые требования остаются неудовлетворенными, плоха оказывается уже не религия, а неспособная ее защитить демократия.

Противопоставление «мандата Торы» международному праву, равно как и «государства галахи» – западной демократии, ложно и основывается на демагогии и предрассудках.

Земля Израиля является Святой Землей, и, сколько бы инородцев в ней ни проживало, у евреев всегда будут иметься на эту землю дополнительные сакральные права.

Причем в поддержку этих прав выступает уже не только мандат Торы, но и мандат Разума, мандат естественного права. Ни от кого не требуется соглашаться с тем, что Всевышний действительно избрал потомков Иакова и навсегда заповедал им восточное побережье Средиземного моря. Можно считать это полным вздором. Но поскольку сами евреи в это верят, их право так верить должно быть им гарантировано.

Едва ли человечество что-то потеряло бы, если бы 0,02 % земной поверхности (включающие Иудею и Самарию) приобрели статус религиозного заповедника, в котором (независимо от числа проживающих в нем арабов) евреям были бы предоставлены их религиозные права.

Но в данный момент человечество предпочитает в большей мере считаться с законами шариата, чем с естественным правом.

Место ислама

Нет сомнения, что в XXI веке главной силой, противостоящей иудео-христианской цивилизации, оказался ислам, исламский фундаментализм. Война «неверным», объявленная целым букетом радикальных исламских организаций, возбуждает неизбежный вопрос: какова здесь роль самого ислама, инфернальна ли сама эта религия, или мы имеем дело с привнесенным временным элементом?

Вне всякой связи с терроризмом непредвзятый взгляд может выделить в исламе по меньшей мере три сомнительных пункта.

Первый и основной связан с отрицанием истинности предшествующего Корану источника (Торы) путем его замещения.

Второй – отношение к браку и вообще к женщине.

И третий – сакрализация насилия и связанное с этой сакрализацией извращенное понимание мученичества. Эта особенность, в свою очередь, тесно сопряжена с оценкой хитрости и лукавства как своеобразных добродетелей.

Первый пункт состоит в том, что в отличие от любой другой религии ислам основывается не на самостоятельном источнике, а на подмененном источнике другой религии. Если бы Коран относился к Торе так же, как к ней относится Евангелие, то есть как к предшествующему откровению, то никаких проблем не возникало бы. Но ислам представляет Тору искаженным текстом, а свой источник Коран – подлинником, предсуществующим миру. И это при всем том, что Коран появился позже Торы и, что самое удивительное, на треть состоит из полемики если не с ней самой, то с ее приверженцами как с иудейской, так и с христианской стороны! «О вы, которые уверовали! Не берите иудеев и христиан друзьями: они друзья – один другому. А если кто из вас берет их себе в друзья, тот и сам из них» (Сура, 5.56).

Сложность ситуации состоит в том, что признание равнозначности Торы Корану (которого требуют уже одни правила ведения диалога) невольно выдергивает коврик из-под ног ислама. Если текст Торы подлинен и первичен, то Коран неумолимо теряет то свое верховное значение, которое ему придает ислам.

Следующий пункт состоит в отношении к женщине и к браку. Ислам является почти единственной религией, практикующей многоженство. Но тем самым ислам отрицает смысл брака, основанного на парности, которую следует признать базисной религиозной действительностью. «Правоверным», то есть исполнителем религиозной задачи, в исламе считается именно мужчина, женщина в рамках этой религии – не полноценное существо, а лишь своеобразное средство для почкования «правоверных», равно как и источник их удовольствий. Достаточно сказать, что, согласно мусульманскому религиозному праву, муж имеет полное право избивать и насиловать свою жену.

И, наконец, третье – это «святость» насилия. Раввин Штайнзальц в одном интервью отметил: «Если я стану перебирать идеи, дабы выяснить, что нового дал миру ислам, чего не было в религиях-предшественницах, то выясню, что таких новшеств почти нет. Обязательность молитвы и необходимость пожертвований, существование иного мира, рая и ада – все это не принадлежит исламу. Насколько я знаю, последний предложил только одно новшество – джихад… Исламская доктрина допускает миссионерскую деятельность в любых ее видах, и в случае неуспеха пропаганды она дозволяет взять в руки меч.

Конечно, имеется масса интеллигентных и прогрессивных мусульман, которые говорят ныне о „большом джихаде“ и о „малом джихаде“. „Большой джихад“ происходит в душе человека, „малый“ подразумевает, что режут других. И вот, как выяснилось, проще заниматься „малым джихадом“, нежели „большим“. Эти корни невозможно выдернуть, ибо они глубоки и уходят в саму религию» [49, 21.02.2002].

С джихадом (как с легитимным, а по сути «сакральным» средством подавления инакомыслия) неразрывно связано и извращенное понимание мученичества – институт шахидов. На первый взгляд мы не усмотрим в нем ничего предосудительного: почетно умереть за веру. Однако это лишь на первый взгляд. Дело в том, что, хотя в наши дни «шахидом» может быть объявлен даже погибший от несчастного случая, исходно «шахид» – это именно воин. Иными словами, исходно в исламе культивируется прославление именно воинской, а не гражданской доблести. Гибель начинает цениться исламом лишь при исполнении боевого задания по выкорчевыванию неверных. Мало кто отдает себе отчет в том, что, восхваляя борющихся с неверными воинов-шахидов, ислам мало ценит «мирных» мучеников за веру.

Похвально отдавать свою жизнь на войне, то есть убивая других, но умирать мусульманину за свою веру, когда он безоружен и сам убить уже никого не может, напротив, почти стыдно, по меньшей мере «неблагоразумно». В ситуации принуждения ислам полностью оправдывает отречение от веры, именуя это «такия», то есть «благоразумием».

На протяжении веков многие иудеи и христиане отрекались от своей веры. К ним можно было проявлять и жалость, и снисхождение, но видеть в отречении что-то исходно дозволенное и даже похвальное не приходило в голову никому.

Однако в исламе термин «такия» означает не просто уступку человеческой слабости, такия (в случае вынужденного отречения) является синонимом вменяемости, трезвости, своего рода человечности. Разработка этого принципа принадлежит шестому имаму, Джафару Асадику (VIII век). Ему приписываются следующие высказывания на этот счет: «Благоразумие – моя религия и моих отцов»; «У кого нет благоразумия, у того нет религии». Впрочем, уже самому Мухаммеду принадлежат слова: «Верующий без благоразумия подобен обезглавленному телу». Нет нужды говорить, что подобное «благоразумие» неразрывно связано с общей установкой на «хитрость» как на добродетель.

Три перечисленных пункта, возможно, не обращающие на себя особого внимания в благополучные периоды, невольно приобретают зловещий характер, когда исламская цивилизация вдруг противопоставляет себя цивилизации иудео-христианской. А суть происходящих ныне событий состоит в том, что ислам себя иудео-христианской цивилизации именно противопоставил.

Термин «война культур», или «война цивилизаций», предложенный в 1990 году Бернардом Левинсоном и поддержанный в 1993 году Сэмюэлом Хантингтоном в его полемике с Фрэнсисом Фукуямой, остается полулегальным даже и четверть века спустя. Политиками всячески подчеркивается, что «война ведется с террором, а не с исламом». Однако на деле провести разделительную черту между исламом и кровопролитием сегодня так же трудно, как некогда ее было трудно провести между большевизмом и ГУЛАГом.

Когда в 2014 году банды приверженцев чистоты шариата, круша памятники старины и рубя головы «неверным», покоряли города и веси Сирии и Ирака, в памяти у меня постоянно всплывала песня времен гражданской войны в России: «Этих дней не смолкнет слава, не померкнет никогда, партизанские отряды занимали города!».

Было ясно, что даже если со временем союзники покончат с ИГИЛом, покончить с возрожденной им идеей шариата так просто не удастся. Можно уничтожить мятежников, но нельзя убить мечту. Слава партизанских отрядов ИГИЛа надолго переживет их самих.

Идея шариата, то есть идея теократии, в упор не замечающей естественного права и не оставляющей места под солнцем никакому другому суверену, – базовая для ислама. Согласно этой идее, все прочие политические формы правления, когда-либо практиковавшиеся среди мусульман, являются оппортунистическими. К слову сказать, «государство галахи» претендует лишь на 0,02 % суши, а кто бы его идею ни озвучивал (включая рава Меире Кахане), не приемлют насилия над совестью и подавления инакомыслия.

После каждой бойни, устраиваемой в Европе исламистами, многие имамы в который раз терпеливо объясняют перепуганным аборигенам, что ислам – религия мира, и действия отдельных отщепенцев не должны бросать на нее тень. Между тем даже многочисленные умеренные мусульмане не скрывают того, что видят в исламизации Европы свою главную и вполне легитимную задачу.

Умеренные мусульмане осуждают кровопролитие, но нисколько не противятся тем последним целям, которые ставят перед собой их собратья-экстремисты – осчастливить весь мир «истинным монотеизмом», не допускающим никаких разговоров в строю, никаких метафизических вольностей.

Увы, но на том месте, где у иудео-христианской цивилизации покоится идея «прав человека», у ислама разместился «джихад».

В природе встречаются либеральные мусульмане, пытающиеся трактовать и Коран, и хадисы в духе западных ценностей, но погоды они, увы, пока не делают.