Текст книги "NEXT-3: Венок для Лавра"

– Неужели непонятно? Меня нашла!… Все, диспут на тему о любви и дружбе считаю завершенным. Давайте сейфовые ключи! Болтать попусту нет времени.

– Куда торопишься? – недовольно пробурчал Санчо. – Посидели бы, пообедали, после – почаевничали. Утром бы вместе и поехали. Я – по своим делам, ты – по своим.

– Вместе не получится. Я должен заглянуть в отцовскую квартиру, проверить, как она выглядит. А то возвратится человек, а там – неизвестно что творится…

Глава 3

Вспоминая первое пребывание в следственном изоляторе, а после суда – на зоне, Лавр невольно вздрагивал. Будто видел кошмарный сон. Переполненную камеру, дощатые нары, озлобленных сидельцев, готовых за одно только обидное для них слово перерезать горло иди исполосовать бритвенным лезвием лицо, баланду, от одного запаха которой тошнит, звероподобные морды охранников, холодина – зимой, невыносимая духота – летом. И – постоянное чувство голода. К унижениям можно привыкнуть, к сосущему голоду – никогда!

Сейчас – довольно светлая комната, назвать которую камерой не поворачивается язык. Вместо запомнившихся нар – солдатские кровати. Параша отделена от «спального» помещения невысокой перегородкой. Кормят на удивление хорошо, иногда даже дают на закуску винегрет или салат. Грех жаловаться.

Народ в камере подобрался приличный – говорят на русском языке, ботать по фене категорически запрещено. Без голосования и обсуждения. Брякнет кто-нибудь матерщину – неодобрительные взгляды, осуждающее молчание. Библиотекарша приносит «умные» книги: исторические романы, философские эссе, детективы Агаты Кристи. Охранники не орут, не размахивают дубинками, ведут себя спокойно и доброжелательно. Через день арестантов навещает священник…

Не тюрьма – мужской монастырь!

Наверно, командование изолятором специально создало такую атмосферу: подобрало лучшую камеру, обставило ее приличной мебелью, заселило либо невинно осужденными, либо совершившими небольшие правонарушения. Как там не говори, недавний депутат имеет право на уважение.

Во время первой отсидки Лавр был молодым, одиноким волком, теперь у него есть любимый сын и любимая женщина. Это мешает отчаиваться и тосковать. Федечка навещает его через день, Оленька ежедневно. Следователь охотно дает согласие на частые свидания. Еще одно послабление жестких тюремных правил.

Узника просто закормили деликатесами. Сокамерники с удовольствием поглощали холодец с хреном, нахваливали пирожки с картошкой и с капустой, чаевничали с рулетами и печеньями, лакомились фруктами и дорогостоящими сырами. Все это доставлялось с наглаженными салфетками, приправами и сладостями. Клавдия старалась, не покладая рук, понимая, как важно для узника ощутить домашнее тепло.

Вчера Оленька сказала, что тюремный режим благотворно сказывается на женихе – лицо округлилось, морщины на лбу разгладились, на щеках появился сытый румянец. А все, что говорит Оленька – истина в последней инстанции, аксиома, не терпящая обсуждения.

Лавр полюбил дышать свежим воздухом в прогулочном дворике под частой сеткой. Опять же, по причине недавнего депутатства, время прогулок не ограничивается – гуляй, сиди, спи, хоть с утра до вечера. Жаль, в дворике нет ни кушетки, ни табурета.

Остальное время сокамерники под руководством «дирижера» пели. Русские народные песни, частушки, даже отрывки из опер. Общаясь с ними, Лавр забывал об опасном увлечении сына, о зловещем Маме. Во время прогулок наваливались нелегкие мысли, царапали душу – впору завыть по волчьи…

На этот раз следак не вызвал подследственного в комнату для допросов – сам пришел в прогулочный дворик. Судя по его поведению, для доверительной беседы. Благожелательно улыбается, поправляет прическу. Знакомые симптомы! Лавр не доверял этим обезьяним ужимкам, старался разгадать намерения следователя. Расслабить, заставить раскрыться? Не получится, хреновый хитрец, не откроюсь!

Внешне нормальный человек, не в милицейской униформе – в штатском костюме и одноцветном галстуке. Но это – внешне, а что таится в душе? Разгадаешь – на коне, ошибешься – под ним. Что-то было в следователе неприятное, заставляющее настораживаться. Неизменная, приклеенная к губам улыбочка или манера поправлять аккуратную прическу?

А вдруг произошло что-нибудь полезное? Санчо с Федечкой нашли деньги для залога? Или надуманные факты обвинения оказались ложными и задуманный процесс развалился, не начавшись?

Следак не пожал руку арестанта – для тюремного «этикета» это было бы уже слишком демократично – протянул открытую пачку «Президента».

– Закуривайте, Федор Павлович. Думаю, завтра у вас не будет проблем с сигаретами.

Явный перебор! Клавдия переслала столько блоков «Галуаза» – на весь следственный изолятор хватит и еще останется для других московских тюрем. Очередная ментовская хитрость? Может быть и такое, у ментов в арсенале – множество ухищрений, предназначенных для воздействия на несчастных, бесправных узников.

Лавр сначала решил ограничиться понимающей гримасой. Дескать, ценю ваш тонкий юмор, вам бы – на сцену к Петросяну. Потом передумал – съязвил.

– Круглосуточная торговая палатка откроется в изоляторе? Круто! Настоящая забота о подопечных! Огромное спасибо!

Следак разгадал плохо скрытую иронию. Не обиделся, ответил серьезно.

– Не отгадали, Федор Павлович. Скорей всего, следующую ночь вы проведете дома.

Сердце у Лавра вздрогнуло и застучало сильно и быстро. Как у любого арестанта, услышавшего желанную весть об освобождении…

А вдруг очередная хитрость?

– Так быстро муссон сменился пассатом?

Следователь охотно принял шутку – благожелательно улыбнулся. Обычно строгий, неулыбчивый, сейчас он так и светился добротой, кажется, вот-вот обнимет и облобызает подследственного. Лавр насторожился. Жизнь научила его никому не доверять, во всем видеть подвох.

– Вроде того… Только что мне позвонил адвокат, господин Резников. Ваши близкие готовы внести залог.

Значит, дело еще не развалилось? Жаль. Мама с подельниками не перестали торжествовать. А Федечка ради отца лишился всего своего состояния, с жалостью и благодарностью подумал Лавр. И не только состояния – мечты об окимовской «консерве». Как он переживет это?

– Они на самом деле близкие, а не далекие, – тихо проговорил он. Не следователю – себе. Приказал пальцам не дрожать, взял из пачки очередную сигарету, закурил. По сравнению с привычным «беломором», горькая кислятина. – Не курево – слабенькая показуха.

– Такие теперь носят, – не понял следователь. Подумал, что замечание относится к его костюму или – к галстуку. – Решение суда состоится только утром. Сами понимаете, пока то да се. Поэтому ориентируйтесь на середину дня.

Лавр огорченно вздохнул. До чего же хотелось сейчас, немедленно распрощаться с сокамерниками и покинуть осточертевший изолятор. Схватить такси или частника, помчаться в коттедж Кирсановых, посмотреть в лучистые глаза обрадованной Оленьки. Потом, вместе с ней – в деревенскую избу к Санчо и Клавдии.

Господи, какое это счастье!

– Ага. Считай, весь день пропал, – недовольно пробурчал он.

– Изволите шутить?

Интересно, а как бы отреагировал ты, посмеялся или погоревал, раздраженно подумал Лавр.

– Какие там шутки-прибаутки – просто иронизирую… Как-то не солидно получается. Только-только акклиматизировался, с коллективом камерным познакомился, начал учить господ подследственных хоровому пению, и – нате вам! Гуд бай, милые, май вам, уважаемые! И не только сокамерникам – охранникам, разносчикам баланды, библиотекарем, вам, конечно… Выражаясь по фене, западло это!

Он не притворялся и не кокетничал, действительно было жалко расставаться с «хористами» и с доброй немолодой женщиной, которая разносила по камерам заказанную литературу. Об остальных упомянул, чтобы не обидеть. Не умел он обижать, не дано!

Странное состояние единства противоположностей, чудовищный коктейль, сбитый из «хочу-не хочу», «в цвет-не в цвет». Только что мечтал поскорей покинуть надоевший изолятор и тут же – жалко расставаться. Кажется, пришла пора навестить психиатра.

Лавр огорченно вздохнул и виновато посмотрел на собеседника. Заметил ли тот некоторые отклонения в психике или не обратил внимания.

Кажется, не обратил. Самолюбивый глупец внимательно выслушал исповедь собеседника и выделил из нее, конечно, упоминание о своей персоне.

– Ну, наше с вами общение на этом не закончится. Следствие не завершено, точка не поставлена. Еще не раз встретимся.

Приподняв очки, Лавр насмешливо поглядел на следака. На что он рассчитывает? На признание или на появление серии доказательных фактов совершенного «преступления»? Признаваться он не собирается, алиби заранее продумано вместе с Санчо, каких-нибудь улик не найдут.

– Ой ли! Сами знаете – дохлый номер. Непроходной балл для возвращения в ваш монастырь.

Следователь поморщился. Будто ему подсунули что-то протухшее.

– Кому как… Лично мне дальнейшее развитие событий, связанных с вами, по человечески интересно. Безотносительно к результату расследования. Не только с профессиональной, но и с научной точки зрения.

Исследователь дерьмовый! Режет людей-образцов по живому, изучает душу, тело, делает глубокомысленные замечания, заносит их в школьную тетрадку. С тем, чтобы перенести их в диссертацию. Судьба «образца» его не интересует, она – не по его «линии».

Лавра охватила холодная ярость. Слава Богу, у него не было оружия, иначе «исследователь» и двух минут бы не прожил.

– И по человечески, и с научной точки зрения вот что я вам скажу, Александр Маркович. Нельзя пугать выборочно и по заказу, нельзя ковыряться в душах своих беззащитных жертв. Западло это! Противно, унизительно, но не страшно. Или пугайте всех сразу и надолго, или карайте мерзавцев, которые вокруг вас жируют. Иначе, как говорил товарищ Верещагин, за державу обидно.

Следователь обиделся. Исчез радостный румянец, на скулах обозначились желваки.

– Отповедь – не по адресу. Я просто выполняю свои обязанности. Руководят, нацеливают, инструктируют другие.

– Значит, с боку припеку? Тогда понятно… Это, Александр Маркович, не нотация и не отповедь. Скромная рекомендация рядового гражданина снизу. И – без адреса. До востребования, – уже более спокойно, даже с участием, промолвил Лавр. Возможно, следак не так уж и виновен, его выпестовала система, она же вручила беспредельную власть над преступниками, которые зачастую не совершали ничего преступного. Что касается научных изысканий, то без них не обойтись, не реклама – двигатель прогресса, как круглосуточно твердят и по телевизору и в газетах, а именно реформы. Вот только проводить их нужно максимально безболезненно и осторожно. – Так что, извините за резкость.

Щеки снова порозовели, желваки на скулах исчезли.

– Ничего. Я понимаю…

Вот и слава Богу, что понимает, про себя обрадовался Лавр. Можно надеяться, что допрашивая очередных подследственных, он станет обращаться с ними более бережно, а не по живодерски.

– Я могу идти заранее собирать вещички? А то вдруг забуду мыльницу или зубную щетку. Знаете ли, недобрая примета.

– Да, конечно… Особенно, не забудьте зубную щетку, – рассмеялся следователь. – По себе знаю, они чаще всего теряются… И – до встречи. При необходимости – приглашу. Не повесткой, не пугайтесь – по телефону…

А он не такой уж плохой парень, размышлял Лавр шагая впереди вертухая с заложенными за спину руками. С малость поврежденным сознанием, но это не беда – еще пара таких же бесед – выправится. Он забыл, что завтра покинет изолятор, что исправительных бесед уже не будет. При последующих возможных допросах следователь может забыть о напряженном разговоре в прогулочном дворике…

В камере уже знали о завтрашнем освобождении Маэстро. Его так и называли «наш Маэстро», уважительно и со значением. Дескать, в других камерах таких нет и не может быть. Потому что «хоровая» камера – особенная.

Нигде так быстро не распространяются слухи, как в тюрьме. Не успеет начальник изолятора созвать очередное, сверхсекретное совещание, все знают: намечен грандиозный щмон. Мигом исчезают недозволенные предметы, испаряется наркота, обитатели камер походят на первоклашек, еще не познавших мерзостей жизни. Появятся в полном боевом омоновцы, забегают вертухаи, заволнуются следователи – верная примета: кто-то свалил.

А уж весть об освобождении, когда еще нет решения суда, протеста либо согласия прокурора, беспрепятственно проникает в зарешеченные окна, протискивается в замочные скважины, выплескивается из миски с остывшей баландой, падает с потолка, подмигивает из параши.

Рассказывают: однажды изолятор обходил важный чиновник из прокуратуры. Интересовался условиями содержания подследственных, их настроением и намерениями на будущее. Нужно ему это, как петуху коровье вымя, но порядок есть порядок, инструкции положено выполнять. В одной из камер один узник пожелал ему здоровья. Я вполне здоров. – удивился посланец прокуратуры. Вы сейчас чхнете, – уверенно возразил парень. И чхнул же! Так сладко и громко – уши заложило.

Анекдот, конечно, но байка со значением. Дескать, не скрывайтесь, не таитесь, мы все о вас знаем! И о прошлом, и о настоящем, и о будущем.

Проводы Лавра растянулись на сутки. До самого ужина – концерт с исполнением всего наработанного под руководством Маэстро репертуара. В соседних камерах поддержали. Казалось, пел весь изолятор. Даже вертухаи подпевали – не громко, опасаясь втыка со стороны начальства, шевелили губами.

После ужина пришла пора всяческих просьб и наставлений.

Обязательно навестить супругу, передать ей привет и наилучшие пожелания… Попросить мать переслать несколько пачек отечественных сигарет, от зарубежных никакого удовольствия – только кашель и тошнота… Передать любимой подруге, что если она, шалава, не перестанет ложиться под парней, возвращусь – надвое раздеру!… Посоветовать рецензенту не особенно торопиться с отзывом на пока не состоявшуюся диссертацию… Узнать о состоянии здоровья отца… Родила ли беременная телка или все еще на сносях?… Пусть дружан перепрячет волыну, как бы не засветиться…

Блокнот Лавра распух от адресов, номеров телефонов, добрых и не очень добрых пожеланий, требований, угроз расправы.

В эту ночь дежурил немолодой, предпенсионого возраста охранник со странной кликухой Жлоб. Понимая состояние своих подопечных, он не требовал выполнения правил тюремного режима, не угрожал вызвать «успокоительную» команду с дубинками, только просил говорить потише.

Утром «хоровики» накрыли праздничный стол. Не поскупились – выставили на него всю заначку, в основном, Клавкины деликатесы. Горячительное не выставлено, спиртяга спрятан под койкой в резиновой грелке. Шмон не предвидится, но береженного и Бог бережет.

От алкоголя Лавр решительно отказался. Он и в молодости не был поклонником Бахуса, сейчас – тем более. Чокался стаканом с ягодным морсом. Главное не содержимое посуды – настрой души. А она, душа немолодого авторитета, буквально пела.

В начале двенадцатого пришла со стопкой заказанных книг библиотекарша. Пришлось возобновить застолье. С новыми тостами и пожеланиями.

Сменивший Жлоба амбал, ростом под два метра с тупой физиономией дегенерата, тоже отнесся к событиям, происходящим в «хоровой» камере с пониманием. Старался проходить мимо, не открывая глазок, не интересуясь причиной шума.

Лавр с удивлением и недоверием смотрел на веселящихся «хористов». Он отвык общаться с «дружанами» и подельниками, в дни ушедшей молодости окружающими видного авторитета. Разве это преступники? Обычные люди, по недоразумению оказавшиеся за решеткой!

Конечно, в изоляторе сидят и другие: убийцы, рекетиры, насильники, грабители. Их ему не жалко, они заслужили наказание, как бы сурово оно не было. Но сидящие с ним за столом, чем они провинились перед законом?…

В три часа дня заскрипел замок. В дверях появился угрюмый охранник.

– Лавриков, на выход! С вещами, – приказал он. Будто приготовился повести осужденного преступника на эшафот. Лавр подчинился – взял небольшой саквояж и покинул камеру. – С освобождением вас, Федор Павлович, – улыбнувшись, тихо поздравил вертухай.

Он шел не позади, как положено, – впереди освобожденного зека, одетого уже не в арестанскую робу – в новый костюм. Предупредительно открывая и закрывая двери, угодливо улыбался. А из камеры доносилось хоровое пение… «Не печалься, любимая…». Песню, которая стала своеобразным гимном следственного изолятора, подхватили и в других камерах.

Большего почета для недавнего подследственного трудно себе представить…

Возле выхода из следственного изолятора в салоне «жигулей» дремал оруженосец. Оленька почему-то не приехала. Впрочем, это не имеет значения, сейчас он сам поедет к ней…

Клавдия любила спать и засыпала мгновенно. Положит голову на плечо мужа, уткнется носиком в его шею, пару раз удовлетворенно вздохнет и – отключается. Сначала дышит спокойно, ровно, потом, будто вспомнив что-то приятное или, наоборот, неприятное, начинает выводить рулады, постепенно переходящие в храп.

Если она переутомилась на кухне или на участке, этот храп звучит несколько раздраженно, вот, дескать, жизнь пошла взбалмошная, даже всласть похрапеть не удается. Если засыпает после жарких супружеских об»ятий, звучит совсем другая «мелодия» – сладкая, благодарная.

Женщина уверена: в проблемах секса, как и в остальной жизненной сфере, должен быть определенный порядок, высокопарно выражаясь, протокол. Время, когда этот «протокол» предусматривал прогулки под луной, объяснения в вечной любви и несокрушимой верности для них с Санчо уже миновало. Жаль, конечно, но от правды не уйти.

Что же осталось? Не собачья же случка – пусть не узаконенная ни на земле, ни на небесах, семейная жизнь.

Прежде всего необходим душевный настрой. Желательно, предельно нежный, без шуточек и подначивания, так любимых супругом. Это – первый этап «протокола». Второй – физическая подготовка. Нет, нет, не сжимание до боли мужской груди или призывное царапанье бедер – боль в сексе противопоказана, она вызывает раздражение. Точно так же противопоказано кусать губы и плечи. Ласковые поцелуи нежные поглаживания.

Мужчину нужно готовить, на подобии вкусного блюда, старательно и предельно аккуратно. С тем, чтобы доведенный до нужной кондиции, он в свою очередь подготовил партнершу.

Господи, до чего же умело и сладко делает это Санчик! Кажется, что раздвигается потолок и над ней – звездопад. Мечутся хвостатые кометы, рождаются и умирают звезды, на сознание наплывает розовый туман.

Только после того, как душевная и физическая подготовка объединенными усилиями достигнет намеченной цели, наступают желанное «соединение».

Нет, Клавдия по натуре не фригидна, но она старается не торопиться, растянуть блаженство, как можно дольше. Как костерок в осеннем мокром лесу – трудно разжигается, то и дело гаснет, требуя дополнительной охапки сухого хвороста, но войдя в силу, азартно потрескивает, разбрасывает искры, горит долго и бездымно.

В последнее время Санчо редко греется у жаркого пламени. Приходится отказываться от «протокола», прятать под подушку женское достоинство. При необходимости использовать извечное оружие – слезы. Как правило, наивный дурачек начинает успокаивать, ласкать. И сам возбуждается.

Ничего зазорного – обычные супружеские отношения. Не на людях, Боже избавь, под ночным покровом, тет-а-тет, вдвоём. Правда, в смысле «обычных» Санчо сомневается, по его убеждению, таких пар, как он и Кдавдия, просто не существует. Они удивительно подходят друг другу.

Вот и вчера вечером Клавдия, нарядившись в ночную рубашку и убрав растрепанные волосы, улеглась рядом с о чем-то размышляющим супругом. Беспокоится о Лавре, подумала она, не знает, чем ему помочь. Она тоже не знает. Как бы душевные переживания не отразились на здоровье благоверного? Слава Богу, на аппетите не отразились, а с остальным женщина справится.

И справлялась же!

Костер разгорался без подбрасывания сухих веток, как бы сам собой. После долгих совместных поисков цель была достигнута…

Разнеженная, удовлетворенная Клавдия мгновенно уснула. Санчо долго не спал – возвратился к нелегким раздумьям.

Утром супругов разбудил мобильник. – требовательно запищал по комариному. Шесть утра? Самое настоящее неприкрытое нахальство – беспокоить людей в такую рань! Клавдия что-то недовольно пробормотала, поудобней устроилась на плече мужа и снова отключилась.

Трубка по прежнему вопила не переставая. Пришлось бережно высвободиться из Клавкиных объятий, переложить ее растрепанную голову на подушку, и включить аппарат.

Звонил Федечка.

Не извинившись и не поздоровавшись, он по обыкновению торопливо, глотая слова, проинформировал о крайней своей занятости, которая не позволяет встретиться с адвокатом, попросил заменить его. Ровно в десять утра, без опоздания, возле здания суда..

Муж и жена – одна сатана, думал Санчо, торопливо одеваясь, а как быть с отцом и сыном? Один дьявол, что ли? Работают в Федьке папашины гены, трудятся, блин, в полную силу. Поезжай! Без опоздания! Сделай то, выполни другое! А он что для них – робот или подневольный раб?

Одевшись, оруженосец потоптался возле тайника с оружием. С одной стороны, свидание с адвокатом не чревато какими-либо неприятностями, можно не рисковать, вдруг ментовская проверка? Тогда загремишь за незаконное хранение оружия в камеру по соседству с Лавром. Но, с другой – без ствола как-то не привычно, неудобно, мало ли что случается…

Решившись, Санчо заткнул за ремень волыну, на цыпочках вышел из избы. Клавдия, вжав голову в подушку, по прежнему сладко посапывала…

На выезде с проселка, на обочине дремлет красный «опель-кадет». Неужели, нарисовался очередной пастух? Пуганая ворона куста боится, попытался успокоиться Санчо. Вдруг у мужика отказал двигатель? Или он пошел в лесок опростаться? Остановиться, проверить? В другой обстановке, он так бы и сделал – остановился бы, пошарил среди деревьев и в салоне автомобиля, но сейчас нельзя, время подпирает, адвокат не будет ожидать, он мужик неплохой, но с гонором.

Санчо перестал думать о странном «кадете» и погнал свой «жигуль» к Москве.

Шоссе пустынно, добрые люди спят, недобрые возвращаются с грабительского промысла. Солнце зацепилось за горизонт и медленно, с одышкой карабкается по небосклону. Небольшой ветерок шепчется с кронами деревьев. Хорошо-то как! Мысленно Санчо сам себе пообещал впредь не залеживаться – подниматься вместе с солнцем, обливаться колодезной водой и бегать по участку рысцой. Обещать – это у него получается, а вот исполнять задуманное – никак.

Привиделась мягкая теплая постель, пышущее жаром тело Клавдии, ее реакция на настойчивую ласку. Не насытился, развратник? Когда угомонишься, сексуальный маньяк? На самом деле, она не сердится, ибо для женщины нет большей радости, чем то, что она попрежнему желанна. Поощренный супруг мигом принимается за новые поиски остающихся «драгоценностей».

Нет, он вовсе не сексуальный маньяк и не развратник. Просто любит вкусно поесть, насладиться пышным телом подруги. По его твердому убеждению, в жизни не существует других ценностей.

О каком беге трусцой можно говорить?

Неожиданно Санчо увидел упрямо следующий за ним красный «кадет». Все же – слежка? Никак кто-то не успокоится. Ну, что ж, поиграем в кошки-мышки.

Впереди – перекресток. Направо – к усадьбе бывшего совхоза, налево – в Спиридоновку, небольшую деревушку, большинство жителей которой давно переселилось либо в Москву, либо в другие города Подмосковья. Санчо свернул к усадьбе и остановился. Если его не пасут, красный «кадет» проскочит мимо, если – слежка, остановится.

Остановился! Но свернул к деревне. Так они и стояли – отечественный «жигуль» и забугорная иномарка. Выжидали, кто кого обманет? Думали.

Если бы не намеченная встреча с Резниковым, Санчо потерпел бы часик-другой, пересидел бы занюханного пастуха, полюбовался бы его растерянной физиономией. А что потом? Устраивать детскую игру в прятки? Или – в догонялки? Пытаться подставить упрямого преследователя под удар фурой, прижать его к кювету, с риском свалиться в него самому?

Было это однажды, было же! Когда Санчо, озверев при виде лежащего в крови Лавра, пошел на таран. Вместе с киллером свалялся с моста в реку. Откуда их извлекли спасатели и отправили одного в морг, другого – убийцу – в больницу. Повторить смертельный трюк – не под куполом цирка – на дороге – ни малейшего желания.

Придется сваливать. Не по шоссе, конечно – по проселку.

Бывшая совхозная столица выглядит с «фасада» довольно прилично. Две панельные девятиэтажки, пяток зданий помельче, краснокирпичное управление, белосиликатный медпункт, такая же школа, улицы и площадки залиты асфальтом, цветники и клумбы обложены кирпичом. Хорошо, даже отлично жили сельхозпроизводители, позавидуешь.

Это если не заглянуть за кулисы, то-бишь, за ширму кажущегося благополучия. А там – развал, запустение. Животноводческая ферманапоминает объект, который долго и старательно обрабатывали с воздуха бомбами и ракетами. Скот пущен на мясо, оставленный высокоудойные коровенки утопают в навозе. Звероферма тоже лежит в руинах. Обалдевшие от бескормицы, норки, горностаи, куницы и белки в поисках пропитания разбежались по полям и лесам

Вместо ухоженного асфальта – колдобины, огромные лужи, ухабы. По такой, с позволение сказать, дороги на телеге не проехать.

А вот Санчо проехал! Не на телеге – на современной отечественной легковушке. С немалым риском утонуть в болоте или сесть на днище. Царапал боками несчастного «жигуленка» деревья, лез в заросли, отважно бросался в не просыхающие даже в засуху лужи.

Скорей всего, настырный пастух не решился повторить маневр преследуемого водителя, больше Санчо его не видел…

К тротуару возле многоэтажного здания с многочисленными табличками и указателями оруженосец Лавра припарковал свой «жигуль» без пяти минут десять. Как раз во время! Из подъезда, покачивая знакомой папкой, вышел Резников.

Санчо выбрался из тесного для его фигуры салона, угодливо подбежал к нему.

– Ну, как? Получилось? Или – облом?

– У меня, уважаемый, так называемых обломов не бывает, – с гордостью продекламировал Михаил Ильич, открывая папку. – Держите решение суда и радуйтесь. Изложено убедительно и юридически грамотно.

Резников не притворялся, он на самом деле гордился своей удачливостью, юридическими познаниями, опытностью известного не только в Москве, но и в России, адвоката.

– Слава Богу! – Санчо почувствовал, что с его плеч свалилась тяжесть, не дающая ему дышать. – Вам тоже – спасибо.

То, что его приравняли к Богу, не могло не польстить адвокату, но все же по губам скользнула ироническая улыбка. Когда ему распевают хвалебные оды олигархи или видные чиновники – объяснимо и понятно. Вслед за словесной похвалой последует другая, более приятная – денежная. А чем может отблагодарить банкрот Лавриков? Только нищенским гонораром.

– На том стоим, любезный… Возьми выписку с реквизитами, куда следует перечислить залог. Квитанцию к двум часам – мне, – почему-то Резников показал не на подъезд и не на тротуар – вверх. Будто он прописан там, в небесной канцелярии. – Предстоит миллиард всевозможных юридических формальностей. Но к четырем, думаю, клиента освободят из узилища. Засим, желаю успехов!

О вознаграждении ни слова, растерялся Санчо. Бессребреник, что ли? Не может быть! Часто общаясь с юристами – адвокатами, следователями, прокурорами и прочей шушерой, Санчо понял, что среди них нет чистых, не замаранных официальными подачками или неофициальными взятками. Бессребреники живут только в сказках для детей дошкольного возраста.

– Благодарить буду отдельной строкой в российском бюджете, – прозрачно намекнул он на официальность будущего гонорара. – Можете не сомневаться…

– Я вовсе и не сомневаюсь, – с досадой огрызнулся Михаил Ильич. – Мне по должности нельзя сомневаться.

– Тогда мчусь заниматься бухгалтерией. Ох, до чего же не люблю рисовать цыфири, складывать, делить, умножать… Западло это! – щегольнул он любимым словечком, так нелюбимым Клавкой. – Извините, пожалуйста…

Жаргонное выражение не удивило адвоката, от подследственных бандитов он и не того наслушался. Удивило извинение. Ох, и не прост же этот толстяк! От него припахивает смесью наивности и хитрости, щенячьего повизгивания и львиного рыка. Достойный приятель бывшего авторитета.

– Ничего, привык… Забыл спросить…

– С ходу колюсь! – перебил Санчо. Он был готов не только колоться – облизывать спасителя Лавра, сдувать пылинки с его модного пиджака, целовать в задницу. – Всегда готов! – воскликнул он, с трудом удержавшись от пионерского салюта.

Ибо Мошкин в далеком детстве был пионером, активным и верующим в коммунистические идеалы. Будущее представлялось ему чем-то розовым и нарядным: комсомолец, член партии, борец за светлое завтра. Жизнь изрядно поработала над ним – убрала веру, вместо нее внедрила совсем другое: желание жить по человечески, не считая в кармане рубли и копейки.

Вот и остались от детских лет некоторые выражения, типа «будь готов – всегда готов!». Правда, в ином смысле, противоположном пионерским.

– Надеюсь, деньги легальные? Там ведь проводку копать станут, изучать под микроскопом. Найдут шершавинку – все, амба, вместо освобождения накинут дополнительный срок… Надеюсь, понимаешь?

Правая рука бывшего пионера снова вздрогнула и взметнулась к глупой башке. Санчо успел перехватить ее левой лапищей и возвратить в исходное положение.

– Обижаете, сударь! Что б у нас грязные деньги? Откуда? Западло! Тем более, залог предоставил Лавриков-младший. Честнейший юноша из послезавтрашнего поколения, он никакой грязи – ни на дух. Каждый цент просто сияет чистотой – ослепнуть можно!

Панегирик возвышенной честности плательщика адвокат встретил невеселой гримасой. Будто ему подсунули прокисшее молоко с давно истекшим сроком хранения.

– Дожить бы до послезавтра…

Санчо усмехнулся. Хотел было заверить адвоката, что тот обязательно доживет. Ибо работа у него не пыльная и денежная, его не подстерегают вонючие пастухи, не висят дамокловым мечом ожившие мертвецы и прочая нечисть. Ему нет нужды носить стволы, проверять в стенах собственного жилья наличие настороженных «жучков». Сто лет проживет, не меньше.

Но ответил другое, расплывчатое.

– Может, и дотянем.

– А вы еще и оптимист!

Почему «еще» Санчо не стал анализировать – подпирает время.

– А что делать-то? В гроб ложиться рановато, да и неудобно там – никакого тебе…это самое… комфорта. Уныние – великий грех, его не замолить… Извините, господин-товарищ, я тороплюсь…

Резников задумчиво следил за оруженосцем Лавра. В «чистые» деньги залога он не особенно верил. Сейчас в экономике страны крутятся и грязные, и отмытые миллиарды, уплывают за рубеж и возвращаются оттуда отмытыми. Конечно, далеко не все. Но это не его дело, не его обязанность – свою задачу он уже выполнил, что касается остального – пусть болит голова у Лавриковых. И старшего, и младшего.