Текст книги "Человек книги. Записки главного редактора"

В редакции полиграфической литературы были вакантные места редактора, и кто-то из работников редакции (вероятнее всего, Мирра Зархина, окончившая наш редакционно-издательский факультет через год после меня) порекомендовал Василию Васильевичу меня на должность редактора. И он согласился, тем более что меня в издательстве ценили.

А параллельно с этим ответственный секретарь журнала «Театр» Семен Клебанов (отчество забыл) стал уговаривать меня перейти в редакцию этого журнала в качестве литературного редактора. Правда, такой должности в штате редакции не было, и номинально, говорил он, я буду числиться корректором, а фактически буду литературным редактором. Предложение тоже заманчивое. Интересный объект редактирования – статьи о спектаклях, пьесы. И возможность посещать любые театры.

Оба предложения сошлись буквально в один день. Надо было выбирать. Я не спал ночь, все оценивал плюсы и минусы одного и другого. И в конце концов выбрал редакцию полиграфической литературы. В ней я стану редактором не только фактически, но и официально, и это главное. В редакции же «Театра» я буду на птичьих правах. Уйдет Клебанов, и что тогда? Как в воду глядел! Его вскоре со строгим партийным взысканием уволили из редакции за использование служебного положения в личных целях: он брал поборы с драматургов за редактирование их пьес, принятых к публикации.

Переход из корректорской в редакцию полиграфической литературы оказался для меня большой, можно сказать, судьбоносной удачей.

Итак, я сел за редакторский стол. ВасВас (прозвище Василия Васильевича среди своих) поручил мне вытащить из небытия залежавшуюся в редакции рукопись не то пособия, не то справочника «Работнику районной типографии», сочиненную каким-то харьковским автором, ветераном-полиграфистом из наборщиков старой закалки. Дело он, вероятно, знал, но писать не умел и точного представления, какой должна быть эта книга, явно не имел. Я практически стал писать эту книгу заново, что было глупо, так как знаниями и точным пониманием, каким должен быть справочник работника районной типографии, я не обладал. Автор, например, наборные операции и процессы описывал подробно. А вернее было в таком пособии ограничиться только сведениями, которые наборщик районной типографии не мог найти в общих учебниках и пособиях. Да и быть соавтором не редакторская задача. Однако, воодушевленный работой, о которой мечтал, и стремлением помочь ВасВасу выпутаться из сложного положения (60 % гонорара автору или уже были выплачены, или он получил на них полное право), я, высунув язык, консультируясь у Глеба Виноградова, обложившись полиграфическими книгами, сооружал это пособие-справочник. Но ни к чему путному эти мои старания привести не могли, поскольку я не был знаком с работой районных типографий. И в конце концов пришлось признаться Василию Васильевичу, что мне не по силам вытащить эту работу, подготовить ее к изданию.

Первым изданием, которое вышло с указанием в надвыпускных данных: Редактор А.Э. Мильчин, был 6-й выпуск продолжающегося сборника «Материалы по обмену опытом рационализации и изобретательства», который подготовило Техническое управление Главполиграфиздата. Это управление возглавлял тогда Николай Иванович Спихнулин. Он же был и титульным редактором. Спихнулина я упомянул не случайно, так как именно по моей работе над сборником он составил свое мнение обо мне как редакторе, что впоследствии, когда на совещании в Отделе пропаганды ЦК КПСС решалась моя судьба, позволило ему сказать обо мне несколько добрых слов. Редакторские заслуги мои, впрочем, были невелики. Но я был дотошен, сумел улучшить текст литературно, и это в целом, вероятно, оставляло хорошее впечатление. А главное, я впервые сам делал пусть не книгу, а брошюру, но я руководил процессом ее издания, работал с художниками-графиками, с художественным и техническим редакторами, с титульным редактором. От меня во многом зависело качество издания. Я был счастлив.

Второй моей редакторской работой был сборник «Опыт стахановцев московских полиграфических предприятий», который знаменателен для меня тем, что на нем я впервые столкнулся с грубой опечаткой. Не помню, появилась ли она на последнем этапе, после подписания в печать, или я не заметил ее в сверке, которую подписывал в печать, но, так или иначе, была искажена фамилия одного автора – ретушера из Первой Образцовой типографии В.Г. Бушкина, которого наборщик-правщик превратил по созвучию в Пушкина. Пришлось мне вручную тушью превращать П в Б во всем тираже, благо он был небольшим (кажется, 2000 экз.). Весь тираж привезли в редакцию. Я вооружился лезвием от безопасной бритвы, ручкой с пером и бутылочкой черной туши. Сначала счищал верхнюю часть правого вертикального штриха буквы П, затем тушью остаток этой буквы превращал в Б. Выходило неплохо. Кажется, кого-то из младших редакторов мне выделили в помощь. Тем не менее ушло на это дня два. Урок был хороший. Я твердо уяснил, что внутреннюю сверку оставлять на усмотрение корректора опасно и редактору надо требовать ее на просмотр.

Две упомянутые выше книги – это вся моя продукция за 8 месяцев 1952 года, первого года работы редактором. В следующем, 1953 году вышли уже 7 книг, которые я отредактировал.

Все это были книги полиграфические, предметом четырех из них были полиграфические машины – наборные, по изготовлению печатных форм, печатные, матричный пресс. В общем, я с головой погрузился в технический мир полиграфии. Конечно, я не мог помочь авторам советом по существу и был вынужден лишь улучшать стиль, но книги эти были сложными, с большим числом иллюстраций – чертежей, схем и таблиц, и требовались большие организационные и технические усилия, чтобы соединить все составные части оригинала в сжатые сроки.

Сегодняшнему сотруднику издательства, имеющему дело с компьютерной подготовкой оригинала, принтерами, сканерами, трудно себе представить все эти сложности.

Требовалось сделать очень многое.

Сдать исправленный текст авторского оригинала в машинописное бюро, получить и считать перепечатанные страницы с авторским оригиналом, внести в эти страницы поправки, перепечатав их на машинке и вклеив на страницы оригинала, проставить на полях этих страниц в месте, куда желательно поместить иллюстрацию, ее номер. Не подвергшиеся правке страницы оригинала можно было не перепечатывать, но и то лишь в том случае, если издательские пишущие машинки были идентичны по шрифту с той, которая использовалась для перепечатки авторского оригинала, иначе типография могла вернуть оригинал как неподобающе оформленный.

Считывали обычно двое: редактор читал вслух текст по напечатанному в машбюро оригиналу, а младший редактор или другой редактор подчитывал, т. е. следил по правленому авторскому оригиналу и указывал редактору пропуски и вымыслы машинистки.

Если в оригинале формул было не меньше, чем текста, предпочтение отдавалось считке «с пальцем». Разложив на столе слева страницы правленого авторского экземпляра, а справа – перепечатанные в машбюро и водя пальцем по строкам лежащей слева страницы, редактор сличал их с соответствующими строками страницы, лежащей справа, водя по ним карандашом или ручкой.

Больше всего времени при втором способе считки уходило на вписывание формул в оригинал.

Очень трудоемким было изготовление так называемых дубликатов – копий тех частей оригинала, которые в типографии не могли набирать вместе с основным текстом из-за ограниченных возможностей наборных машин. Поэтому их параллельно набирали либо вручную, либо на других наборных машинах. К дублируемым частям оригинала относились в большинстве случаев:

– тексты, которые требовалось набрать шрифтом иного кегля, чем кегль шрифта основного текста (петитом при корпусе, нонпарелью при петите и т. п.). Такими были, например, сноски, внутритекстовые примечания и примеры;

– заголовки, помеченные на набор шрифтом иной гарнитуры, чем гарнитура шрифта основного текста, или большего кегля.

Кроме того, нужны были дубликаты таблиц и формул.

Для того чтобы изготовить дубликаты заголовков, петита, формул, подписей к иллюстрациям, таблиц, требовалось либо перепечатать все их заново, а в оригинале перечеркнуть эти тексты цветным карандашом, либо вырезать их из первого экземпляра, заменить текстами из второго экземпляра (копии) и также перечеркнуть цветным карандашом, пометив буквой Д (дубликат).

Львиная доля времени уходила на переписку формул, причем двойную: сначала в самом оригинале, затем – в дубликатах формул. Тут изобретали всякие приемы, чтобы повысить производительность этого ручного труда (например, писали формулы под копирку в дубликатах так, что копии их одновременно оказывались в оригинале, или, если формул на странице было много, то для нее делали дубликаты текста, а ее, зачеркнув текст, клали в дубликаты формул). Только с появлением в издательствах ксероксов эта ручная работа была механизирована.

Получив изготовленные графиками и ретушерами оригиналы иллюстраций, надо было вместе с автором сверить их с авторскими подлинниками, вернуть на поправку, если были допущены ошибки, затем на обороте каждой указать название книги, номер иллюстрации и оригинала (некоторые иллюстрации состояли из нескольких оригиналов).

Когда для нашей редакции выделили машинистку, которая перепечатывала оригиналы только для нас, то мы, чтобы ускорить подготовку дубликатов и устранить часть технической работы, научили ее изготовлять оригиналы во время перепечатки. Ей надо было, как только она дойдет до части страницы, помеченной на поле буквой «Д», вынуть бумагу из машинки, наложить на перепечатываемую страницу лист копирки и лист чистой бумаги, снова вложить весь комплект в машинку и печатать дублируемый текст. В первом экземпляре оказывалась копия дублируемого текста, а в дубликаты можно было подложить его первый экземпляр. Конечно, это усложняло работу машинистки и несколько удлиняло перепечатку оригинала, но избавляло редакторов от рутинного и, в сущности, бессодержательного труда.

Одним словом, техническая работа при подготовке таких книг в тогдашних условиях занимала, наверно, три четверти рабочего времени.

Помимо всего прочего нужно было рассчитать свои действия так, чтобы не терять времени на ожидание одной части, когда уже готова другая.

Вся эта титаническая работа, превращавшая редакции издательства в заготовительный цех типографии, ушла в прошлое, и я пишу об этом только для того, чтобы, если суждено будет издателям и редакторам ХХI века читать эти строки, они знали, насколько велика была в докомпьютерную эпоху доля технической работы редакций.

Некоторые издательства того времени, чтобы освободить редакторов от чисто технической работы, объединили всех младших редакторов в отдел подготовки оригиналов. Там оригиналы считывали, изготовляли дубликаты, занимались т. н. чисткой (впечатывали поправки, пропуски или, напечатав их, наклеивали на страницы оригинала), устраняли другие погрешности перепечатки.

В редакции полиграфической литературы сложных книг было немало. Мне уже на второй год пришлось готовить к изданию изобилующий формулами, таблицами, сносками, сложнейшими иллюстрациями учебник П.Я. Розенфельда «Оборудование для изготовления печатных форм» из серии «Конструкции и расчет полиграфических машин». В редакции был тогда только один младший редактор, Лиза Незнамова, окончившая литературный факультет педагогического вуза. Но у нее много времени занимали обязанности секретаря (должности секретарей редакции в то время упразднили при очередном сокращении административных штатов): ведение картотеки, оформление договоров и платежек и т. п. Так что мне, чтобы сдать оригинал в корректорскую на вычитку по плану-графику, приходилось готовить оригинал почти полностью самому, делая все то, что описано выше. Правда, редакторы помогали друг другу. Иногда, когда до сдачи оставалось несколько дней, а подготовка оригинала была нулевой, на нее бросалась вся редакция. Работа кипела. Считывали с пулеметной скоростью. Входили в азарт. Оставались на многие часы после окончания рабочего дня, брали работу домой. Все ради того, чтобы соблюсти график. В пылу этой работы можно было вполне забыть, в чем главное назначение редактора. Это все равно как если бы инженер-конструктор сам становился к станку, чтобы воплотить в материале свой инженерный замысел. Главным становилось одно – сдать оригинал вовремя. Все содержательное в работе редактора отходило на задний план. Редакторы превращались в технических сотрудников, которым совершенно не требовалась квалификация работника с высшим образованием. Причем избежать этого было невозможно.

Находились, правда, высоколобые редакторы, которые пренебрегали этой стороной работы, целиком перекладывая ее на младших редакторов. Из-за этого срывались планы и множились ошибки в изданиях.

Единственной пользой для редактора в этой технической работе была возможность еще раз насквозь прочитать оригинал (если редактор участвовал в считке) и проконтролировать свою и авторскую работу – устранить не замеченные ранее ошибки, исправить стилистические и иные погрешности, ускользнувшие ранее от редакторского ока.

В первые годы моей работы издательским редактором техническая подготовка оригиналов занимала, наверно, две трети рабочего времени. Утешало только то, что таким образом я все-таки тоже участвовал в создании книги и что в конце концов и этот труд превращался в сигнальный экземпляр, который радовал глаз и который хотелось без конца листать, гладить, поворачивать и так и эдак.

Работа над полиграфическими книгами пригодилась мне в будущем, когда я начал редактировать литературу по редакционно-издательскому делу и составлять справочники для редакторов и авторов. Я на собственном опыте познал труд редактора технических книг и мог учитывать потребности и интересы таких редакторов.

В 1953 году одной из книг, которые мне пришлось редактировать, была монография научного сотрудника ВНИИ полиграфии Н.А. Спасского «Клей для переплетных работ».

Выделяю эту книгу по нескольким причинам. Во-первых, она знаменательна для меня тем, что готовил я ее оригинал к набору – клеил дубликаты – в день похорон Сталина. В издательстве, как и везде, были введены дежурства. Меня назначили дежурным по издательству. Я сидел у телефона в кабинете директора, вырезал таблицы из первого экземпляра оригинала и наклеивал их на чистые страницы – изготовлял дубликаты, а в первый экземпляр на место вырезанных вклеивал те же таблицы из второго экземпляра оригинала. Таблиц в книге было очень много.

Это трудоемкое занятие не могло занять мои мысли целиком, и я то и дело задумывался: «Что же теперь будет? Ведь умер человек, который вел страну. Кто может его заменить? И чем эта замена обернется?» Думаю, что те же вопросы звучали в головах многих соотечественников. Советская пропаганда уверяла их в сверхъестественной гениальности вождя, которому страна обязана абсолютно всеми победами и достижениями. Лишь те, кто пострадал по его вине, знали истинную цену его деятельности, да и то, наверное, не все.

Нетрудно догадаться, что мне захотелось взглянуть на то, как москвичи идут прощаться с вождем в Колонный зал Дома союзов, где был выставлен гроб с его телом. Я знал, что их маршрут пролегает по бульварному кольцу, т. е. и через Трубную площадь, до которой от издательства было пять минут ходу. Договорившись со сторожем, что я ненадолго отлучусь, я отправился на Трубную площадь. Там бульварное кольцо было отгорожено от Цветного бульвара огромными военными грузовиками и цепью солдат, чтобы в колонну не могли влиться люди из прилегающих к бульварному кольцу улиц. Что творилось в колонне, видно было плохо.

Недолго постояв у машин, я вернулся в издательство и продолжил свою работу.

Во-вторых, книга Спасского знаменательна для меня тем, что заставила разбираться в ее содержании и построении. Не сразу, но в результате такого разбора я понял, почему некоторые таблицы трудно было понять, хотя вообще-то табличная форма придумана именно для того, чтобы облегчать и убыстрять восприятие и понимание материала.

Я сумел перестроить некоторые запутанно построенные таблицы так, что они стали ясными с первого взгляда.

Этот опыт анализа и перестройки таблиц очень пригодился мне впоследствии. Именно с показа плохо построенной таблицы из авторского оригинала книги Спасского и ее перестройки начинается книга «Редактирование таблиц. В помощь редактору и автору», написанная мною в соавторстве с М.Д. Штейнгартом и изданная «Искусством» в 1958 году. Именно таблицы в книге Спасского привлекли мое внимание к этой форме передачи содержания, заставили подвергать придирчивому критическому анализу таблицы в рукописях следующих книг, редактором которых мне довелось быть. Мне удалось нащупать принципы оценки табличной формы. Это навело меня на мысль, что авторы и редакторы многих книг, в сущности, не владеют техникой построения таблиц, методикой их анализа и оценки, что понятая мною в ходе работы над рукописью Спасского суть построения таблиц может стать подспорьем и для тех, кто пишет книги, и для тех, кто их редактирует. Впрочем, тогда это было скорее ощущением и в стремление поделиться своим опытом еще не вылилось. Но, во всяком случае, возможность улучшить будущую книгу хотя бы в таком отношении удовлетворяла мои творческие амбиции и делала редакторскую работу над техническими книгами более осмысленной. Ведь я мало что мог сделать для того, чтобы, например, читатель-студент технического учебника получил то, что ему нужно, чтобы он действительно мог овладеть учебной дисциплиной наилучшим образом. Конечно, я старался упростить текст, литературно улучшить его, искал вместе с автором наиболее удачную форму выражения мысли, если фразы были запутанными или заштампованными и из-за этого малопонятными.

Тогда я еще не сознавал, что, выделив таблицы как объект анализа и оценки, найдя методы их улучшения в интересах читателя, я, в сущности, сделал то, что необходимо делать по отношению ко всем элементам издания, а именно подвергать их критическому разбору с позиции читателя, проверяя, все ли в них правильно и функционально, нет ли того, что мешает читательскому восприятию и пониманию, что усложняет работу читателя с книгой, делает книгу неудобной, снижает производительность читательского труда. На практике в книгах царил прецедент. Автор писал свою работу по образцу предшествующих работ, близких по теме и назначению, и не пытался вообразить, как с ней будет работать читатель.

В-третьих, монография Н.А. Спасского показала мне, как легко можно стать жертвой собственной беспечности. Дело в том, что в каждой технической книге могли содержаться сведения, не подлежащие оглашению в открытой печати. Обычно на страже таких тайн стояли цензоры Главлита: они требовали представления справок, удостоверяющих, что в издании нет сведений, закрытых для печати. Но на этот раз цензором была прикрепленная к издательству «Искусство» моя сокурсница Оля Савельева, в один год со мной и женой окончившая художественно-оформительское отделение редакционно-издательского факультета МПИ и направленная на работу в Главлит. Она проверяла в основном изоиздания, и опыта работы с техническими книгами у нее не было, отчего она без раздумий, как и я, подписала сигнал на выпуск в свет.

Когда это произошло и Центральный коллектор научных библиотек (ЦКНБ) разослал экземпляры книги заказавшим ее библиотекам, в редакции появился Н.А. Спасский, бледный и подавленный, и сказал, что в рецепте одного клея названо некое вещество № 8, которое является закрытым, и состав такого клея он не имел права приводить.

Что было делать?

Я прежде всего позвонил Савельевой и поехал к ней, чтобы рассказать о случившемся. Она тоже пришла в ужас. По собственному ли почину или посоветовавшись с начальством, Оля предложила сделать выдирку, попросить библиотеки вернуть разосланные экземпляры в издательство для поправки, а в тираже, благо небольшом и еще не вывезенном из типографии на базу Союзкниги, выдрать страницу с упоминанием злополучного вещества № 8 и вклеить отпечатанную страницу с оборотом без состава клея с указанным веществом.

Так я приобщился к технике т. н. выдирки.

Сначала пришлось съездить в ЦКНБ и получить список рассылки с адресами библиотек, которым книга Спасского была выслана, затем напечатать более 50 писем с просьбой прислать книгу в редакцию в связи с необходимостью исправить серьезную ошибку под гарантию, что затем исправленная книга будет отправлена обратно.

Кроме того, я подготовил оригинал для набора злополучной страницы с выброшенным веществом № 8 и ее оборота и отправил его в типографию для нового набора. Получив корректуру, подписал ее в печать, и типография прислала в редакцию отпечатанный тираж страницы с оборотом. Тем временем отдел распространения издательства доставил в редакцию тираж книги Спасского (3000 экз.) – больше 350 пачек по 8 экз. в пачке. Каждую пачку надо было распаковать, вынуть экземпляр, раскрыть его на соответствующей странице, подложить под ее корешок металлическую типометрическую линейку, отступив примерно на 10 мм от корешка, и, плотно прижав линейку по всей плоскости страницы, рвануть ее на себя, вырвав тем самым страницу, требующую замены. После этого промазать клеем оставшуюся от страницы полоску, взять экземпляр отпечатанного листка, наложить его краем на промазанную полоску так, чтобы наружный край страницы-вклейки совпал с наружным краем блока, и закрыть книгу. И так с каждым из восьми экземпляров пачки, после чего восстановить упаковку и приняться за следующую пачку. В течение нескольких дней я с помощью коллег по редакции занимался этой трудоемкой операцией, мысленно проклиная Спасского и себя за промашку.

В течение месяца, а может быть, и больше прибывали бандероли с книгой Спасского из библиотек. Каждую книгу я обрабатывал точно так же, как и книги из пачек тиража, и отсылал обратно.

Так я на собственном печальном опыте убедился, как непрост в нашей стране процесс выпуска технических книг. Хотя, в сущности, вся суматоха была, скорее всего, напрасной. Вряд ли Спасский, назвав, на свою и мою голову, вещество № 8 в составе переплетного клея, раскрыл опасную для страны тайну. Упоминалось ведь только название вещества, а не состав. Но бюрократический порядок выше смысла.

Все же мой редакторский опыт стал шире, а вся история убедила, что редактор набирается опыта на шишках, набитых в результате собственных ошибок.