Текст книги "Человек книги. Записки главного редактора"

Не помню, куда я направлялся, но, проходя по правой стороне Цветного бульвара в сторону Трубной площади, я вдруг перед входом в первый от Самотечной площади двор увидел вывеску:

Комитет по делам искусств СССР

Издательство «Искусство»

Вывеска была довольно невзрачной. Наверно, я видел ее и раньше, так как много раз проходил мимо, когда шел на Центральный рынок или в цирк. Мы ведь жили тогда в Самотечном проезде, совсем недалеко от этого места. Но бросилась в глаза она только в тот раз. На ловца и зверь бежит. Попытка не пытка: зайду.

Я пересек длиннющий двор, в конце которого находилось трехэтажное здание издательства. Впрочем, таким оно было только с внешней стороны, с противоположной стороны над землей возвышался только один, третий этаж. У первых двух этажей только фасадная сторона была с окнами. Противоположная же представляла собой глухую стену: здание как бы врыли в земляной холм.

Нашел на первом этаже отдел кадров. Меня встретила худощавая молодая женщина, инспектор отдела кадров Зоя Петровна Кондратьева. Не было в ней ничего от советских кадровиков, с подозрительностью смотрящих на тех, кого они принимают на работу. На мой вопрос, нет ли в издательстве места младшего редактора, она ответила, что свободных мест младшего редактора у них нет, и спросила:

– А корректором не хотите поработать? У нас сейчас как раз освобождается место.

Оказывается, работавший корректором Юлиан Козловский, артист по образованию, сразу по окончании Щепкинского училища не нашедший места в московских театрах, как раз перед моим посещением издательства «Искусство» был принят в труппу Театра имени Пушкина. Он и освободил место для меня.

Я, недолго думая, согласился.

– Пишите заявление о приеме, заполните анкету и пойдем, я вас представлю заместителю директора по производству и заведующему производственным отделом.

Заместителем директора по производству был тогда Николай Семенович Козлов, в прошлом наборщик Первой Образцовой типографии, судя по налитому краской лицу, любитель закладывать за воротник. Выслушав Зою Петровну, он, ничего не спрашивая, подписал мое заявление.

Производственным отделом заведовал опытный полиграфист Яков Абрамович Днепровский. Познакомившись со мной и узнав, что у меня есть опыт внештатной корректорской работы для издательства «Молодая гвардия», он отвел меня в корректорскую, где я познакомился с ее заведующей Анной Борисовной Бельской, тоже расспросившей меня, умею ли я держать корректуру.

Когда я вернулся к Зое Петровне, она сказала, чтобы я завтра выходил на работу. Она завела трудовую книжку, первая запись в которой помечена 17 октября 1949 года: Зачислен в Производственный отдел на должность корректора.

Меня так легко приняли на работу по нескольким причинам.

Во-первых, Зоя Петровна не была настоящим кадровиком, который истово проводит партийную кадровую политику, в частности следит за национальным составом коллектива. Антисемитизм был ей явно чужд. Она была учетно-секретарским инспектором, и только.

Во-вторых, «Искусство» было в то время ведомственным издательством Комитета по делам искусств при Совете министров СССР, а оклады в этом ведомстве были намного ниже, чем в других центральных издательствах, которые входили в систему Главполиграфиздата. Так, месячный оклад корректора (мой оклад) составлял 550 р., и пойти на работу с таким окладом мог лишь человек, которому нельзя было рассчитывать ни на что иное[7]7
  Дело происходило до денежной реформы 1961 года, когда все суммы уменьшились в десять раз, и 550 рублей превратились в 55.


[Закрыть]. Правда, когда через несколько месяцев «Искусство» перешло в систему Главполиграфиздата, оклады его работников были приравнены к окладам других центральных издательств той же категории, я стал получать сначала 698 р., а затем, повышенный в должности до старшего корректора, целых 790 р. Но во время моего поступления в «Искусство» такой молодой человек, как я, с высшим редакторским образованием, имеющий некоторый опыт корректорской работы, был желанным кадром для издательства, если, конечно, оно могло позволить себе не следовать политике государственного антисемитизма.

А поскольку моя жена Нина с января 1950 года тоже нашла работу (поступила корректором в Издательство иностранной литературы), даже при наших мизерных заработках мы уже смогли более или менее сводить концы с концами.

Итак, я стал работником издательства «Искусство». Как описать жизнь и работу издательства? Необычайно сложная задача. Конечно, художественно воссоздать эту жизнь еще сложнее, чем документально, но и последнее более чем сложно. И я, предвидя эту сложность, пасовал перед ней и никак не мог решиться начать рассказ о двух издательствах, в которых мне пришлось работать, – «Искусстве» (с 1949 по 1963 год включительно) и «Книге» (с 1964 по август 1985 года), но, вспоминая эпизоды из истории издания то одной, то другой книги, детали издательской жизни, я понял, что даже осколки этой издательской истории ценны, и нужно, не стремясь выстроить историю издательства в те годы, когда я в нем работал, постараться воссоздать эти осколки. То есть это будет не история, например, издательства «Книга», а страницы из его истории.

Будет ли от них польза? Утверждать не берусь, но думаю, что будет.

Могу судить об этом хотя бы по откликам читателей на мои рассказы об истории издания книги Лидии Чуковской «В лаборатории редактора» (Октябрь. 2001. № 8), о выходе второго издания «Писателя и книги» Б.В. Томашевского (Новое литературное обозрение. 2001. № 48) и книги В.Э. Вацуро и М.И. Гиллельсона «Сквозь умственные плотины» (Новое литературное обозрение. 2000. № 44).

Правда, нужно отдавать себе отчет, что в моем рассказе об издании любой книги есть две стороны: одна касается моей собственной биографии, влияния этой истории на мое сознание и душу, на мое профессиональное становление, другая – истории данной книги.

Легче всего мне описывать историю издания книг, которые я сам редактировал. Ведь это эпизоды моей собственной редакторской биографии.

Когда я стал заведовать редакцией, а затем был назначен заместителем главного редактора и, наконец, главным редактором, то смотрел на издание книг с другой стороны; вмешиваться приходилось главным образом в тех случаях, когда обычное течение подготовки и выпуска книги нарушалось то ли конфликтом автора с издательством, то ли трудностями художественного или полиграфического воплощения. Но и это интересно и по-своему важно, так как характеризует профессиональные и социальные обстоятельства и особенности издательской жизни того времени.

И еще одна оговорка. Рассказывая о своей жизни в издательстве, я буду говорить и о тех сотрудниках, которые, возможно, не оказали существенного влияния на работу издательства, но зато оставили след в моей душе.

В издательстве «Искусство»

Анна Борисовна Бельская держала корректорскую в строгости не только по части дисциплины. Она была требовательна, добивалась высокого качества работы. Для этого применялась система обязательных пометок: корректор, читающий сверку, помечал ошибки, пропущенные корректором, читавшим верстку, а корректор, читающий верстку, – ошибки, которые пропустил вычитчик. Такие ошибки обводились красным карандашом. Анна Борисовна, просматривая корректурные оттиски, вела учет качества работы корректоров, и он отражался на премиях.

Зорко следила Анна Борисовна и за выполнением норм. Ежедневно каждый корректор заполнял рапортичку, и корректор-учетчик выводил процент выполнения норм.

Таковы были внешние условия работы в корректорской.

Бельскую побаивались. По рассказам корректоров, Юлиан Козловский, умевший подражать голосам, пугал их, когда Бельская куда-то уходила. В коридоре перед корректорской он ее голосом что-то произносил, создавая впечатление, что она вот-вот появится в комнате. То-то потом было смеху.

Состав корректорской был очень пестрым. Окончившая исторический факультет МГУ Галя Троицкая (насчет имени не уверен) в корректорской появлялась лишь время от времени, так как была, по сути, корректором журнала «Театр» и бóльшую часть рабочего времени проводила в редакции этого журнала. Умная и много знающая, она, конечно, была находкой для «Театра».

Две молоденькие недавние выпускницы редакционно-издательского техникума Фаня Бергер и Зина Гинзбург составляли ядро коллектива. Фаня – знаток пунктуации, хорошо разбиралась в самых сложных случаях. Она очень серьезно относилась к своей работе и отлично выполняла ее. Поэтому ей поручалась корректура наиболее сложных и ответственных работ. Зина – молодая мама, веселая, улыбчивая, относилась к работе легко, но работала неплохо.

Самой большой достопримечательностью корректорской был Сергей Петрович Червяков. Небольшого роста, худощавый, с бородкой клинышком, как у Михаила Ивановича Калинина. Бедно, но опрятно одетый. Профессиональный революционер, но не большевик. Из разговоров с ним я так и не понял, был ли он членом какой-либо партии или боролся с царизмом сам по себе. Помню, что он был близко знаком со старым большевиком Владимирским, отцом главного редактора «Искусства» по изоизданиям. В корректорскую Сергей Петрович пришел из Института марксизма-ленинизма, где работал не один год, но затем таких, как он, из этого учреждения вычистили. Его трудоустроили в корректорскую «Искусства». То, что он уцелел в годы репрессий, – чудо. Тем более что, работая в издательстве, он единственный не был членом профсоюза. Как я понял, в знак не высказываемого им, но явного протеста против сущности советских профсоюзов, которые вместо того, чтобы защищать интересы трудящихся, были союзниками работодателей. А ведь это лишало Сергея Петровича возможности получать оплату во время болезни: нечлены профсоюза не могли пользоваться льготами социального страхования. Он, правда, почти не болел, а даже если плохо себя чувствовал, все равно приходил на службу, но все же ставил себя в незавидное положение. Ведь жена его не работала. Сын, лейтенант, погиб на фронте. Однако никакие уговоры, кто бы и как бы их ни вел, не помогали. Он был непоколебим.

Ко мне он благоволил. Я тоже испытывал к нему большую симпатию. Одно то, что он был в прошлом профессиональным революционером, внушало к нему большое уважение. Слово «революционер» было тогда для меня овеяно славой, означало подвижничество и героизм. Тем не менее, увы, я мало узнал о его биографии и последовательного представления о ней так и не составил. Разговаривали мы с ним только во время кратких перекуров в коридоре. О себе он рассказывал мало, а у меня не хватало пытливости для расспросов, о чем я потом очень жалел.

Жил Сергей Петрович недалеко от издательства, на Сретенском бульваре, вблизи от Трубной площади.

Анна Борисовна держала его в основном на подчитке и учете выработки, а когда он стал плохо слышать, перевела его исключительно на подсчет выработки корректоров. Ушел он из корректорской, когда уже совсем ослабевшее зрение не давало ему работать, но когда это было и когда он умер, не знаю. Я ведь вместе с редакцией перешел в другое издательство.

Очень сожалею, что задавал ему мало вопросов. От всей его личности веяло чистотой и надежностью.

Позднее меня появился в корректорской еще один представитель мужского пола – Толя Толкушкин. Моложе меня по возрасту, он, как и я, был во время войны ранен в ногу при бомбежке. И рана его долго не заживала. В прошлом наборщик-линотипист, он был хорошим корректором благодаря хваткому уму и природному чутью языка.

Отношение Анны Борисовны к моим возможностям было поначалу очень скептическим. И она испытывала меня на подчитке, лишь изредка допуская читать первую корректуру. Я еще не успел полностью завоевать ее доверие, когда она отправила меня в командировку в Первую Образцовую типографию. Было это либо в конце ноября, либо в самом начале декабря.

Как выяснилось на месте, центральные издательства делегировали своих корректоров для чтения корректурных оттисков этикеток к экспонатам Выставки подарков И.В. Сталину в связи с 70-летием со дня его рождения.

Конечно, для меня, проводившего рабочие дни, похожие один на другой, за столом в корректорской издательства, выезд в типографию для такой экзотической цели стал событием. Но пишу я о нем не по этой причине, а потому, что, полагаю, в советской истории это маленький, но значимый штрих в ряду других проявлений культа Сталина. И если никто о нем не упомянет, он будет забыт.

Почему послали меня? Думаю, что решающую роль сыграли два обстоятельства: первое – высшее редакторское образование и хоть какое-то знание иностранного языка, второе – членство в комсомоле (в корректорской, насколько помню, других комсомольцев не было). Было и третье: Анна Борисовна считала, что мое отсутствие меньше всего отразится на работе корректорской.

Так или иначе, я оказался в Первой Образцовой типографии в большой комнате, где за столами уже корпели над корректурами коллеги из других центральных издательств.

Набирали этикетки крупным гротесковым шрифтом. Текст состоял, насколько помню, из названия предмета, присланного в подарок, сведений о дарителе и названия страны, в которой он жил. Боже, каких только подарков среди них не было, из каких только стран они не были присланы. Какие могли быть сомнения в пламенной любви к нашему вождю народов простых людей чуть ли не всего мира! Боготворение, никак не меньше. Конечно, все это не без оргработы национальных компартий, но все же.

Над переводами иноязычных текстов трудились переводчики и редакторы Издательства литературы на иностранных языках и Издательства иностранной литературы. Затем оригиналы этикеток поступали в набор, а из наборного цеха – к нам, корректорам.

Читать надо было с двойным вниманием: последствия любой опечатки – все отчетливо понимали – могли быть самыми страшными. Мы были наслышаны о корректорах, которые проглядели опечатки и были арестованы как враги народа. А тут этикетки к подаркам Сталину. Так что подписывали в печать только чистые корректурные оттиски, без поправок.

Читать пришлось почти двое суток, не выходя из стен типографии, днем и ночью. Ночью, правда, корректурные оттиски поступали не так интенсивно, как днем, и возникали «окна», которыми мы пользовались, чтобы вздремнуть, положив голову на руки.

Во время одного такого ночного «окна» меня разбудил посторонний шум. Подняв голову, я увидел группу явных начальников во главе с человеком, напоминавшим внешним видом старого рабочего-революционера, каким его изображали в фильмах о революции. Это были ответственные работники ЦК ВКП(б), приехавшие проверить ход изготовления этикеток. Главным был Григорий Федорович Птушкин, инструктор ЦК ВКП(б), ведавший полиграфией и потому ответственный за сроки и качество выполнения работы, порученной Первой Образцовой. Он погрозил мне пальцем, осуждая спанье, хотя, конечно, не мог не понимать, что мы не отлыниваем от чтения, не задерживаем корректуру, о чем кто-то из нас ему и сказал. Но больше я уже не дремал.

Закончилась для меня проверка «в бою» благополучно. Даже благодарность объявили в приказе директора издательства «за успешную работу в сжатые сроки по редактированию, печати и выпуску этикеток “Выставки подарков И.В. Сталину”». Так записано в моей трудовой книжке.

Второй случай, когда мне доверили выполнить ответственное задание за пределами издательства, на сей раз в одном из помещений Института марксизма-ленинизма, был связан с изданием альбома «Дзержинский».

Номинально его готовила к выпуску редакция альбомов «Искусства». Фактически же руководили подготовкой ответственные сотрудники Института марксизма-ленинизма и художник Соломон Бенедиктович Телингатер. Он 8 лет перед Отечественной войной работал художественным редактором Партиздата – Госполитиздата. Еще совсем недавно был старшим художественным редактором Воениздата, откуда его уволили (наверняка по 5-му пункту), но все же, как талантливому художнику, члену партии, обладавшему опытом оформления изданий политической литературы, ему доверили оформление такого сложного альбома, выпускавшегося, вероятно, в связи с каким-то юбилеем железного Феликса, а может быть, и для того, чтобы укрепить моральный дух т. н. органов. Уверен, что Телингатера выбрали для оформления альбома не в издательстве.

Соломон Бенедиктович, как я убедился во время работы над альбомом, был хорошим организатором и знатоком полиграфического производства и всех нюансов подготовки изобразительных оригиналов. Он вникал во все мелочи и давал четкие распоряжения. Так что работа шла более или менее гладко.

Моя задача была несложной. Текстов в альбоме было немного – вступительная статья и подписи под репродукциями, но среди оригиналов документов было множество газет со статьями самого Дзержинского или материалами, связанными с его деятельностью. Текст каждой статьи или корреспонденции надо было прочитать и выявить все буквенные, орфографические и смысловые ошибки, чтобы в альбоме они были воспроизведены в исправном виде. Перескочившие буквы в слове, пропуски букв, строки, перевернутые вверх ногами или идущие в неверном порядке, – все эти погрешности в газетах того времени были представлены в изобилии. Конечно, те, кто руководил подготовкой альбома, не могли допустить, чтобы читатели альбома потешались над нелепыми ошибками в документальных текстах, которым они должны были внимать. Поэтому графики и ретушеры исправляли все ошибки, помеченные мною на фотоотпечатках газетных текстов, так что в альбоме они предстали перед читателями набранными верно. И тут фальсификация, хотя и относительно невинная.

После мрачноватого помещения издательства на Цветном бульваре, ютившегося в старом здании, где многие кабинеты были выгорожены фанерными стенками, строгая чистота в помещении Института марксизма-ленинизма, красные ковровые дорожки, поглощавшие шум шагов, белые стены с красивыми деревянными панелями произвели на меня сильное впечатление. Поразили меня и завтраки, разносимые буфетчицей, – красиво запечатанные баночки простокваши, бутерброды и что-то еще, незапомнившееся. Я впервые столкнулся с тем, как снабжали привилегированных партийных работников, и это не могло меня не удивить.

Проработал я в Институте недели две-три, после чего вернулся в корректорскую издательства.

Альбом «Феликс Эдмундович Дзержинский» вышел в 1953 году.

Мое положение в корректорской упрочилось. Анна Борисовна постепенно начала подключать меня к вычитке, наиболее сложному виду корректорской работы, который мне был особенно интересен, поскольку вычитка во многом близка работе редактора. А мои познания в области литературного редактирования позволяли мне делать полезные замечания по рукописям. И, например, именно поэтому сотрудница редакции литературы по изобразительному искусству Наталья Лапшина, которая вскоре стала заведовать этой редакцией, просила, чтобы именно я вычитывал рукописи книг, которые она редактировала. Авторы книг этой редакции допускали обычно довольно много стилистических ошибок самого разного рода, и мои замечания и предложения помогали улучшить литературный уровень их книг.

Благодаря моей сосредоточенности на вычитке меня через восемь месяцев после начала работы в корректорской перевели на должность старшего корректора.

Я относился к своей корректорской работе весьма серьезно и, в частности, овладел техникой вычитки и корректуры драматического произведения, у которой были свои особенности. Особенности эти нигде не были зафиксированы и передавались устно от опытных корректоров к новичкам. Да и ошибок я пропускал очень мало.

Одно время в издательствах стали создавать так называемые сквозные бригады отличного качества. Не миновало это движение и наше издательство. И когда для выпуска книги Бэлзы о чешских композиторах и чешском оперном театре стали формировать такую бригаду, в которую входили ведущий, художественный и технический редакторы книги, корректоры и выпускающий, в нее включили Фаню Бергер, безусловно лучшего корректора издательства, и меня. Почему книгу Бэлзы выпускало издательство «Искусство», а не «Музыка», мне неведомо. Но, так или иначе, мы выпустили книгу без единой опечатки. Движение это быстро угасло, так как создавать бригаду для каждой книги было невозможно. Все же для самых ответственных и сложных изданий этот способ организации работы можно успешно использовать, но в «Искусстве» он быстро был забыт.

Когда в ноябре 1951 года Бельская ушла на пенсию, меня сделали и.о. заведующим корректорской, и я не стал полноправным ее заведующим только потому, что вскоре перешел на должность редактора в редакцию полиграфической литературы.

Я совсем не жалею, что два с половиной года провел в корректорской. Этот опыт потом мне очень пригодился.