Текст книги "Столыпин"

Часть четвертая
На грешной Волге

I

В Гродно толком обжиться так и не пришлось. Всего через семь месяцев, уже в декабре 1902 года, телеграмма министра Плеве понесла Столыпина обратно в Петербург. На этот раз совещание в Министерстве внутренних дел.

Хороши же были дела, если министр с первых слов заявил губернаторам:

– Вы должны понимать, господа: мы живем на пороховой бочке!

Кто-то из стариков, перевидавший на своем веку уйму таких совещаний, вздумал было пошутить:

– Уж если на бочке, так лучше на винной.

Плеве не склонен был воспринимать шутки:

– Потому и запахло порохом… что пропили пол-России! Сколько у вас за этот год спалили поместий?

– Да ведь как сказать… кто их считал?..

– Я считал. Восемнадцать! Если вы живы еще, так только потому, что из губернаторской норы никуда не вылезаете. Почему в Гродно не горят?..

Столыпин вынужден был привстать в кресле:

– Ваше сиятельство, один пожар все-таки не досмотрели…

– Один! Я говорю о массовости. Сколько месяцев, недель, дней осталось до настоящего бунта?! Садитесь, господин Столыпин… А впрочем, раз уж вы встали – поприветствуем самого молодого губернатора!

Раздались хлопки, но неуверенные, завистливые. Приветствуют какого-то выскочку, а людей уважаемых, почтенных третируют.

Разумеется, вслух этого никто не высказывал. Но общее настроение было не в пользу министра. Тем более уж не в пользу западного губернатора. Один провинциал вытаскивает другого провинциала! При этом забывалось, что Столыпины могут со многими поспорить и древностью рода, и знатностью послужных списков. Каждому хотелось отсидеться да поскорее убраться в свою вотчину; у некоторых она была побольше иного европейского государства. Уж во всяком случае, не нищему Плеве о том судить. Гродненский губернатор почувствовал неприязнь к своему незваному покровителю. Да и он сам не мог похвалиться благодушием. Нельзя же с губернаторами разговаривать, как с исправниками.

По возвращении с никчемного совещания Столыпин с новыми силами – скажем так – с новой злостью – принялся за устройство хуторов. Он устраивался здесь надолго и основательно. Поэтому на очередном заседании губернского земледельческого комитета говорил с прицелом, пожалуй, на десяток лет:

– Губерния наша бедна почвами. Не всякому помещику удастся обзавестись минеральными удобрениями, хорошими машинами, чтоб самому обрабатывать землю. Не ставьте намеченную нами реформу в зависимость от доброй воли крестьян. Они поймут это позднее, когда рожь у них погуще заколосится. Снизьте арендную плату, выделяйте всех желающих на хутора. Вам же прямая выгода. Да и крестьянин вкус земли почувствует. Некогда будет бунтовать. Не уповайте только на умственное развитие населения, мол, все жгучие вопросы разрешатся сами собой. Неизвестно, когда это будет… Нет ничего плохого в том, чтоб на доброе дело крестьянина в спину подталкивать. Не в шею же полицейским кулаком, как в некоторых центральных губерниях… – Тут он осекся, поняв, что замахивается на почтенных старцев. – Все-таки мы пограмотнее, нам побольше и дано. Мы пожалеем, если будем откладывать на неопределенное время культуру земледелия и подъем доходности земли. Бунт уже зреет, господа, он просто до нас еще не дошел… Нам нужно спокойное владение земельной собственностью. Думайте, думайте!

Может, кто и задумался над словами губернатора, но ему не дано было осуществить смутно витавшие реформы ни в Ковно, ни в Гродно…

Всего два месяца и прошло с московского декабрьского совещания, как его опять вызвали в Санкт-Петербург.

На этот раз министр Плеве был настроен еще решительнее:

– Весьма сожалею, Петр Аркадьевич, что отрываю вас от гродненских дел. Вам надлежит принять Саратовскую губернию.

– Но как же так, внезапно?..

– Внезапно – для вас. Для меня еще на том совещании дело было решенное.

– Но такая огромная и вечно бунтующая губерния?..

– Вот именно. Какого-нибудь… старого пердуна!.. туда не пошлешь.

– Столь ответственное назначение, и без санкции государя?.. Побойтесь Бога, Всеволод Константинович!

– С Богом я уже договорился. Ваше назначение с государем согласовано.

Установилось долгое затишье. Плеве не торопил. Видимо, внутреннее чутье ему подсказывало, что перегибать палку не следует.

Столыпин сам оборвал натянувшуюся струну.

– Смею вас спросить, Всеволод Константинович: какие аргументы вы представили государю?

– Гм, аргументы… – Плеве улыбнулся, но улыбка не шла к его полицейски заматеревшему лицу. – Что весьма образован, в том числе и по части земельных отношений. Что знатного рода… в отличие от меня, грешного… следовательно, не вызовет придворных интриг. Что принципиален и прям в своих суждениях. Что не запылился еще на столичных паркетах и опасность назревающих событий понимает. Вам мало?

– Даже много…

Он не говорил, что ему просто не хочется ехать из тихого и уютного Гродно в бунтарский Саратов. Тут и семья хорошо устроена, тут рядышком и милое сердцу Колноберже. Конечно, в Саратовской губернии родовые поместья Столыпиных, там из них были и губернские предводители дворянства, и даже губернаторы, однако ж все это в прошлом. Сейчас семейные интересы на запад переместились…

Житейские мотивы совершенно не убеждали Плеве. Свое мнение он высказывал коротко и жестко:

– Меня ваши личные и семейные обстоятельства не интересуют. Я не принимаю их во внимание. Я считаю вас вполне подходящим для такой трудной губернии. Ожидаю деловых соображений.

Столыпин понял, что из этого капкана ему не вырваться.

– По крайней мере дайте мне…

– Даю… неделю! Не более.

Дома в ожидании будущего сына была на сносях жена. Впереди совершенно не знакомый ей Саратов, да и для него самого – только родовые доходные земли, не более.

II

Начались неизбежные слезы.

К такому повороту событий Ольга Борисовна была совершенно не готова – он и сам был как солдат на распутье. Где плен, где свобода? Направо пойдешь, налево пойдешь… А идти-то следовало все прямо да прямо. Он еще не говорил, что дана всего неделя на сборы. Эк с такой оравой подняться! С Немана до Волги путь не близкий. Ольга «чижолая» да и дочки, не считая старшей, Маши, не велики путешественницы. Им по гимназиям паркеты отирать, а не в волжской грязи барахтаться. Потому и решил:

– Ехать нам все равно через Москву. Вы поживете там у своей матери, пока я в Саратове осмотрюсь. Насколько я помню, дом губернаторский для нашей семьи маловат, будем новый заводить, с электричеством, с шикарным ватерклозетом, – обнял Ольгу для крепости своих суждений.

– Да ну тебя, Петя! – сдалась она, конечно, куда денешься?..

Дочки восприняли известие более покладисто: Гродненская гимназия им не нравилась, особенно после того, как местные доброхоты стараниями отца стали вводить и «белорусскую мову». Пока факультативно, да кто знает… А у них не очень-то получалось, выговор, говорили, не тот, слишком уж московский.

Ну, не тот, так и прощай Гродно! Напоследок стали даже весело собираться. Куклы и всякие детские причиндалы направо-налево раздаривали гродненским подругам. Много ведь всякого барахлишка было понавезено еще из Колноберже. Так что смехом избавлялись от всего лишнего.

Отец скрывал, что ему-то было не до смеха. Места хоть и родовые, но совершенно забытые. Да и жилья приличного еще не предвиделось. Он написал саратовскому двоюродному брату, чтобы тот подыскал хороший особнячок.

Так что оставив семью в Москве у тещи, которая на счастье оказалась не в Петербурге или в Одессе, Столыпин поспешил в Саратов – вить очередное гнездовье.

Что представляла собой губерния, куда ехал 43-летний губернатор?

Странная губерния, странным был и сам город. Он возник на левом берегу Волги еще в XVI веке – на месте захудалого татарского поселка. «Сар-Атав» – Желтый Остров. Все названия шли от земли, от песков и гористых «шиханов» – известковые напластования да затвердевший глинистый песчаник, «дикарь». А чем занимались дети диких степей? Пасли скот, а вьюжными волжскими зимами сидели на этих вот шиханах, кто в продуваемых насквозь шатрах, кто в обмазанных навозом и глиной халупах, и ждали благословенной весны. Не только же конь, овца или верблюд кормили их; в середине марта вскрывалась Волга, а с ней что?.. Как сходил лед, с верховий – от Камы, Ветлуги, Оки, Клязьмы и Москвы, с притоков Шексны и от богатейшего Новгорода – начинали спускаться барки, челноки и многопарусные челны, полные всякого заманчивого добра; шли на Каспий, к Дербенту и дальше, к персам. Лови момент, не зевай! С возвышенного шихана далеко было видать. Груженые суда ползли медленно и сторожко; но как ни сторожились, их еще за несколько суток прозревали. Мимо Сар-Атава никто без разбойной стрельбы не проходил. Конечно, купеческие люди боронились крепко, кочевников тьма гибла, но и добыча доставалась немалая.

Поселение кочевников тоже строилось на страхе. С правобережных гор брала истоки река Медведица, впадавшая в Дон. Во-он откуда страх шел! Там издревле жили русичи, у которых мечи и сабли были покрепче. Грабить купцов грабь, но сам все время смотри на правый берег. Волгу переходить кочевники боялись. Но со взятием Казани и Астрахани в этих местах, как и по всей Волге, мало-помалу стал устанавливаться мир. Кочевники были неглупы – смекнули, что с правобережными соседями лучше дружить и торговать, чем степной бог послал. А посылал он немало: дешевое мясо, шкуры для солдатских сапог и отменную низовую рыбу для денежных людей. В обмен на хлеб, до которого и кочевники стали охочи.

Так вот и перебрался Сар-Атов с левого берега на правый.

А с мудрого ока матушки-Екатерины Сар-Атов и вообще стал приобретать некое обличие города и получил на русский манер название: Саратов. Земли на правом берегу оказались плодороднейшие, черноземные. А немцы, которых туда поселила Екатерина II, были люди трудолюбивые; они быстро оценили, что на тех черноземах любой прут в оглоблю вырастает.

И еще один род людской хорошо прижился: раскольники. Вначале, после крутых реформ Никона, они бросились было в леса дремучие, на Ветлугу, в верховья Камы и Белой, но как поутихли гонения, с северных волжских притоков уплыли в более благодатные места. Оказались хорошими ремесленниками да и людьми грамотными.

Даже французы оставили здесь след. Как навоевались со своим Наполеоном, их и сослали сюда от греха подальше. В Архангельск или в Сибирь отсылать было негуманно – хоть и пленные, а к теплу привычные. Пускай обустраивают новый губернский город, который стал таковым в 1797 году. Конечно, поначалу французы равняли улицы, засыпали овраги, строили плотины, насаждали сады, а потом, как водится, переженились с русскими красавицами и нашли свое извечное призвание: подались в гувернеры, учителя и в переводчики.

Так вот и сошлись воедино: кочевники-магометане, русские православные переселенцы, русские раскольники, немцы-протестанты, католики-французы да и пришлый люд. В том числе – укрывшиеся здесь смутьяны Стеньки Разина, Булавина и Пугачева. Истинно, мир дому сему!

К тому времени, как в Саратове объявился губернатор Петр Аркадьевич Столыпин – ого-го какой был город! Одних каменных храмов около шести десятков. Четыре десятка паровых мельниц да маслобоен. А главное – ходило вверх и вниз до восьми сотен пароходов! Вся хлебная торговля шла через Саратов. А хлеб – он всему голова.

Отсюда и остальное…

…шесть банков…

…девять газет и журналов…

…десять типографий…

…роскошный провинциальный музей именем Радищева названный. Где обосноваться посмертно смутьяну, как не в Саратове?..

Столыпина встречал на перроне саратовского вокзала… все тот же Столыпин! Ну, может, годком-другим помоложе.

Фамилия так расползлась по свету, что куда ни кинь – обязательно попадешь в родича.

У покойного отца был жив еще брат Дмитрий Дмитриевич – младше старшего аж на двадцать пять лет; старику и шестидесяти не было. Стало быть, и сын не велик годами; но поскольку родился очень рано – приходился почти ровесником Петру Аркадьевичу.

– Ну, здравствуй, здравствуй, губернатор! С приездом тебя, Петр Аркадьевич.

– Здравствуй и ты, саратовский помещик! Тоже рад тебя видеть, Алексей Дмитриевич. Никому не разболтал о моем приезде?

– Как договорились, без делегаций. Просто Петр Аркадьевич, известнейший помещик. Прибыл по делам семейным.

Они обнялись истинно по-братски запросто. Без свидетелей и всяких там делегаций.

Не хотелось новому губернатору чиновничьих, торжественных встреч. Чего доброго, оркестр пожарной команды привели бы на перрон!

– Конечно, лучше бы прямо ко мне в именьишко, да ведь не поедешь?

– Не поеду, Алексей Дмитриевич. Уж не обессудь. Как-нибудь… поближе к весне. Сейчас надо принять губернию, жилье устраивать. Прежний губернаторский дом мал для моей оравы. Бывал я там когда-то, помню. Просторный домишко для меня приискал?

– Опять же – как договорились. Тут княгинюшка-вдовица вынуждена жить скромнее, для себя жилье уже подыскала, вовсю идет отделка твоего дворца. Иль пока вместе поживете? Не стара еще княгинюшка, право, хоть куда!

– Ладно, Алексей Дмитриевич, братец разлюбезный. Пошутили, и хватит. Вези меня куда ни есть. А то кто-нибудь из соглядатаев узнает. Все-таки бывал я в Саратове. Иль сильно изменился?

– Да ты, братец Петр Аркадьевич, еще хоть куда!

– Все хоть куда… хоть туда! Поехали.

– Но у тебя только один человек?..

– Ничего, он справится. Для багажа и необходимой услуги и людей, и лошадей найдет.

Саратовский братец покачал головой. Слишком легко, если не сказать легкомысленно, прикатил губернатор. Но спорить не стал. Да и невдомек ему было, что этот единый сопроводитель десятерых стоил. Скромно и тихо, в цивильном сюртуке, ехал не кто иной, как Недреманное око. Пришлось забрать из Гродно лучшего служаку. В отличие от других полицейских, у него был немалый артистический дар – перевоплощаться в кого угодно. Сейчас – просто управитель при барине. Багажные баулы выгружались по его взгляду, и как бы сами собой подкатили отличнейшие извозчичьи сани. Оставалось прикрикнуть на братца:

– Чего стоим?

– Да вот любуюсь – как все ловко! Если бы у меня были такие слуги…

– Дорого, братец, дорого стоят. Едем, что ли?

– Едем! – вдруг почувствовал себя братец саратовским вельможей, расстегнул бобровую шубу, бросил в переднее оконце кучеру: – Кнут потерял, растяпа? Так я покажу!..

Показывать не пришлось. Карета, по здешнему малоснежью не снятая с колес, рванула так, что правым крылом сшибла зазевавшуюся на выезде бабу, а левым прибила к стене вокзала городового.

– Лихо! – попенял губернатор.

– Тише не ездим, – остался доволен замечанием саратовский вельможа. – «Были когда-то и мы рысаками, и кучеров мы держали лихих!..»

– Н-да, знавал я нашего несчастного романсеро, знавал… царство ему небесное. Но чего ж?.. Мертвым – поминальные песнопенья, а живым – не грешно и рюмочку за встречу?

– Да я еще раньше распорядился, чтоб провизию привезли в твою здешнюю обитель.

Карета была зимняя, закрытая. Не то чтобы Петр Аркадьевич устраивал великое инкогнито, но просто ему хотелось перед докладом министру денек-другой отдохнуть да и в городе без сопроводителей осмотреться. Следовало вспомнить забытое. Они, Столыпины, здесь не чужие; были и предводители дворянства в прошлые времена, был и губернатор. Владели не только поместьями – и домами зимними, как водится. Да ведь все обветшало, как и сами дома, покрылось пылью времени; эту пыль никакой слуга не вытрясет, сам палкой выбивай.

Вспоминай, вспоминай!

При реке Алае вширь раскинулось село Столыпино – нынешняя вотчина брата Алексея Дмитриевича, – а при нем, как хвастался братец, есть знатный помещичий хутор, где и хозяйствует везущий его в карете помещик. Хутор – это только по-южному так называется, а вообще-то помещичья усадьба с прекрасно устроенным домом, со службами и слугами. Не крепостные времена, но здешние помещики и сейчас напоминают екатерининских вельмож. Помнил их Петр Аркадьевич по прежним своим наездам. Так, в снегу, в пыли и в криках «Пади!» подкатили к особняку, который называли не иначе как дворцом. Поменьше, попровинциальнее дворца короля Понятовского, но тоже ничего.

Братец хоть и изображал из себя вельможу, но дело знал. Поручение выполнил – лучше некуда. В губернаторских апартаментах, стоивших немалых личных денег, еще вовсю наводили лоск, но один боковой придел был уже полностью готов. С отдельным входом. Не бог весть что, но по холостяцким меркам – прекрасно. Просторная прихожая. Отличная гостиная, дальше – кабинет, совмещенный со спальней. Где-то сверху стучали молотками ремонтники, а здесь уже хозяйничали слуги Алексея Дмитриевича, под неусыпным вниманием… самой княгинюшки. Петр Аркадьевич строго глянул на братца, но тот, улучив момент, шепнул:

– Это без моего приказания! Право, не знаю, как вышло.

– Да, но как хоть ее зовут? Мы были маленько знакомы с ее мужем, однако ж не думал я…

– Не затрудняйтесь, Петр Аркадьевич… давними воспоминаниями, – сама нашла выход из положения, подошла с видом услужливой и воспитанной тетушки. – Вы знавали меня Глашей, теперь я Глафира Ивановна, весьма довольная нашей куплей-продажей. Вот, помогаю немного по женской части.

Что оставалось? Только поцеловать ручку и поблагодарить:

– Весьма, весьма признателен, Глафира Ивановна. Вы прекрасно все устроили.

– Устраивал Алексей Дмитриевич, я же только помогала сервировать и на первое время прислала одну из своих горничных… не беспокойтесь, весьма почтенного возраста, – улыбнулась она понятливо, и Петр Аркадьевич вспомнил: все-таки из бывших воспитанниц Смольного, едва ли забылись правила приличия.

В подтверждение ее слов из спальни… или там кабинета… с поклоном вышла аккуратная, седеющая горничная и, снимая белый передник, обратилась к своей хозяйке:

– Я все сделала, как вы велели, Глафира Ивановна. Изволите проверить?

– Ну что ты, Мартушка, я тебе вполне доверяю. Ты свободна.

Горничная, уходя, отдала поклон и хозяину. Петру Аркадьевичу хотелось ей дать за труды, но он не решился. И Глафира Ивановна поняла:

– Вы правильно поступили, Петр Аркадьевич. Она из хорошей немецкой семьи и все равно бы ничего не взяла. Довольно и моего жалованья.

– Однако…

– Однако! – тут уж вмешался Алексей Дмитриевич. – Пора и за стол.

Теперь поклонилась Глафира Ивановна:

– Желаю приятного аппетита.

Такого оборота Петр Аркадьевич не ожидал и с промелькнувшей обидой сказал:

– Но позвольте, Глафира Ивановна, вы ж не служанка мне! Зачем же обижать?..

– Обижать не буду, Петр Аркадьевич. Извините за бестактность, – мягко положила тетушка свои ручки на его вздрогнувшую ладонь. – В извинение возьму на себя даже роль сегодняшней хозяйки. Тем более и за кухней надо присмотреть. Здесь все только налаживается. Уж как получилось – так получилось. Через денек-другой своих поваров подыщете, а пока не взыщите. Начинайте. Закуски готовы. Жаркое и рыбу мне самой следует проверить. С вашего разрешения…

После ее ухода оставалось только головой покачать:

– Да-а, истинно, институт благородных девиц…

– Истинно, – обозревая стол, подтвердил Алексей Дмитриевич. – Но ведь и мы не лыком шиты. Разве рискнем в отсутствие хозяйки притронуться к рюмкам?

– Не рискнете, – она в дверях появилась, на ходу сбрасывая фартук. – Потому и торопилась. Кажется, все в порядке. Алексей Дмитриевич, теперь ваш черед?

Понятно, что они-то были на короткой ноге.

Не ожидал Петр Аркадьевич такого апломба от своего зажиревшего братца, но тот был в ударе.

– За смелость, господа! Только сумасшедший может согласиться на губернаторство в Саратове. За смелость сумасшедших! Ибо что есть Саратовщина? Огромнейшая страна, с самым разноплеменным населением. Малоземельные крестьяне по соседству с богатейшими помещиками… с нами многогрешными. Пески, горы и черноземы. Десятки тысяч всегда готовых грузчиков в волжских портах. Традиционно фрондирующее земство. Наплыв всяких перекати-поле. За Волгой бродяг еще киргиз-кайсацкие орды. Хлебный рынок всей России… который мы по любой прихоти можем и закрыть… Смутьян Радищев на знамени у либералов. Неизгладимая память о Разине, Булавине и Пугачеве. Что еще?.. Да не перечесть, вино прокиснет. За нового нашего губернатора… пускай и сумасшедшего!

Чокнувшись и выпив, он хлопнул бокал о пол. Петр Аркадьевич встал в свою очередь:

– Право, господа, я никогда не слышал таких тостов… и, наверно, никогда не услышу. Спасибо тебе, братец. Где ты столь крамольных речей набрался?

– В крови столыпинской.

Вот и настал черед даме показать себя:

– Так за нее… настоящую мужскую кровь!

С двух сторон к обеим ручкам потянулись братья.

Дальше уж истинная чересполосица. Долгий обед в узком кругу.