Текст книги "Библиосфера и инфосфера в культурном пространстве России. Профессионально-мировоззренческое пособие"

Бесценный вклад в русскую культуру внес А.Н. Мусин-Пушкин (1744–1817), член Российской академии и президент Академии художеств (1794–1799). В его собрании рукописей были «Русская правда» Ярослава Мудрого, «Поучение Владимира Мономаха», «Слово о полку Игореве». Он успел издать «Русскую правду», «Духовную Владимира Мономаха» и «Слово о полку Игореве», прежде чем его коллекция сгорела во время московского пожара 1812 года (счастливо спаслась лишь Лаврентьевская летопись, хранящаяся ныне в Российской национальной библиотеке).

Благородный дух Просвещения вдохновлял интеллигентов-книжников на грандиозные библиографические проекты, состоящие в разработке репертуара русской книги. Русская библиография гордится именами двух своих подвижников екатерининского поколения – Н.Н. Бантыш-Каменский (1737–1814) и епископ Дамаскин, в миру Д.Е. Семенов-Руднев (1737–1795). Первый составил картотеку, включающую в себя более 4000 описаний книг, напечатанных с конца XVII века по 1805 год включительно. Удалось опубликовать всего одну четвертую часть собранных источников, что считается большой удачей библиографа-любителя. Его коллеге Дамаскину повезло меньше. Трехтомный труд епископа «Библиотека Российская, или Сведение о всех книгах в России с начала типографий в свет вышедших», где учтены в хронологическом порядке и частично аннотированы русские книги с XVI века по 1785 год, так и остался в рукописи (в конце XIX в. было опубликовано менее трети общего массива описаний). Правда, оба труда были известны ученому сообществу и использовались им. Н.Н. Бантыш-Коменский и епископ Дамаскин являются яркими примерами непрофессиональных библиотечных интеллигентов-гуманистов века Просвещения.

Ряды профессиональных библиотечных служителей в екатерининскую эпоху постоянно увеличивались, потому что возрастала библиотечная сеть. Главной научной и публичной библиотекой, можно сказать, национальной библиотекой XVIII века, несомненно, была Академическая библиотека. Правда, ряды её работников были весьма немногочисленны. По данным В.П. Леонова, сотрудниками Кунсткамеры и Академической библиотеки в течение всего столетия состояли в общей сложности 77 персон. В том числе лишь 9 человек имели чин библиотекаря, унтер-библиотекаря или помощника библиотекаря, 4 были академиками, а остальные – переводчики, рисовальщики, студенты, ученики, рабочие и прочий вспомогательный персонал[186]186
  Леонов В.П. Судьба Библиотеки в России. Роман-исследование. – СПб, 2000. С. 219–221.


[Закрыть]. Из библиотечных работников екатерининского поколения к профессиональной библиотечной интеллигенции можно отнести Иоганна-Конрада Бакмейстера (унтер-библиотекарь, хранитель Кабинета редкостей, адъюнкт Академии наук, работал в Библиотеке и Кунсткамере с 1756 по 1788 г.). В 70-е годы на французском и русском языках была издана его книга «Опыт о библиотеке и кабинете редкостей и истории натуральной Санкт-Петербургской Академии наук». Бакмейстер дает краткий очерк развития библиотек в России, которые, по его словам, «суть истинные храмы муз. Из них всякого звания граждане могут почерпать познания по своему вкусу, дарованиям и упражнениям и помалу развивать их в обществе».

Помимо Академической библиотеки, к числу научных библиотек XVIII века относятся библиотеки Московского университета, Академии художеств, Вольного экономического общества. Их фонды в значительной степени состояли из книг, пожертвованных профессорами и академиками. Все они были открыты для образованной публики. Например, Библиотека Академии художеств предоставляла интересующимся различными искусствами все, «что каждый найдет для себя нужного или любопытству своему примечания достойного». Трудно перечислить имена непрофессиональных и профессиональных библиотечных интеллигентов (интеллектуалов), бескорыстно радевших о развитии российской книжности во второй половине XVIII века. Типичными фигурами здесь являются ученые академики, просвещенные сановники и чиновники, интеллигенты-книжники и любители чтения. Так, на Урале и Алтае по инициативе инженеров-книголюбов были открыты общедоступные специальные библиотеки, а в ряде губернских городов – Туле, Иркутске, Калуге, по инициативе просвещенной общественности были образованы публичные библиотеки[187]187
  Абрамов К.И. История библиотечного дела в России: учебно-методическое пособие. – М, 2000. С. 44–45.


[Закрыть]. Не остались в стороне книгоиздатели, преследующие коммерческие цели. Последние зачастую открывали при своих книжных лавках и магазинах платные кабинеты для чтения, которые вносили свой вклад в развитие массового чтения. К их числу относится петербургский книготорговец и издатель Иоганн Якоб Вейтбрехт (1744–1803), который в 1770 году открыл в Петербурге первую частную библиотеку[188]188
  Фафурин Г.А. Библиотека шляхетского корпуса и книгопродавец XVIII века Иоганн Якоб Вейтбрехт // Мир библиографии. – 1998. – № 6. С. 91.


[Закрыть].

Просвещение само по себе, то есть чисто коммуникационный процесс освоения новых и новых знаний, не может быть конечной целью. Многознающий человек способен сделаться рабом, деспотом, предателем, преступником, человеконенавистником, порочным интеллектуалом. С гуманистической точки зрения просвещение оправдано только тогда, когда оно нацелено на формирование духовно свободной, социально активной, альтруистической личности. Современник Екатерины Иммануил Кант (1724–1804) писал: «Сущность Просвещения заключается не просто в распространении знаний, а в развитии активности человеческого разума, который должен не просто усваивать истины, но осознавать свое суверенное положение, свое собственное право верховного судьи»[189]189
  Кант И. Сочинения: в 6 т. Т. 6. – М., 1966. С. 27.


[Закрыть]. Вероятно, императрица не стала бы противоречить великому философу, но сделала бы оговорку, что простому народу суверенное мышление излишне, ибо он «не станет нам повиноваться, как повинуется теперь».

Тем не менее, она сделала очень много для духовного раскрепощения привилегированного сословия – благородного российского дворянства, которым гарантировалась неприкосновенность «чести, жизни и имения», то есть «права человека», провозглашенные в общественном договоре великими просветителями XVIII века. В екатерининские времена распространяется мода на изящную книжность, ценятся интеллект, остроумие, начитанность в области художественной литературы и философии, особенно французской, облагораживаются нравы. Не случайно историки говорят о двух непоротых поколениях русских дворян, выросших при Екатерине, из которых вышли герои 1812 года (все военачальники – екатерининские орлы)[190]190
  Историческое значение царствования Екатерины II и её противоречивый образ библиотечного интеллигента на троне довольно полно раскрыты в недавно изданной капитальной антологии: Екатерина II: pro et contra / сост., прим., вступ. статья С.Н. Искюля. – СПб: РХГА, 2006. 1064 с.


[Закрыть].

Чтобы персонифицировать интеллигенцию екатерининского поколения, назовем два имени интеллигентов-гуманистов – Державин и Карамзин. Житие Гаврилы Романовича Державина (1743–1816) совпадает с этим поколением не только хронологически, но и органически в него включается. Лучший биограф певца Фелицы, поэт и литературовед В.Ф. Ходасевич (1886 – 1939) прекрасно выразил эту взаимосвязь: «Державин был одним из сподвижников Екатерины не только в насаждении просвещения, но и в области устроения государственного. Во дни Екатерины всякая культурная деятельность, в том числе поэтическая, являлась прямым участием в созидании государства. Державин-поэт был таким же непосредственным строителем России, как и Державин-администратор. Поэтому можно сказать, что его стихи суть вовсе не документ эпохи, не отражение её, а некая реальная часть её содержания; не время Державина отразилось в его стихах, а сами они, в числе иных факторов, создали это время»[191]191
  Ходасевич В.Ф. Державин. – М., 1988. С. 250–251.


[Закрыть]. Державин в «забавном русском слоге» фактически восславил интеллигентность под именем «киргиз-кайсацкой царицы» и, «истину царям с улыбкой говоря», стал одним из родоначальников просвещенного литературоцентризма. Другим родоначальником литературоцентризма был Карамзин.

Жизнь и творчество Николая Михайловича Карамзина (1766–1826) выходит за хронологические рамки екатерининского поколения, в детстве ему пришлось столкнуться с бунтом Пугачева, а на склоне лет своих – стать свидетелем восстания декабристов. Он всегда сторонился государственной службы и неизменно отвергал самые лестные предложения Александра I. В первую половину жизни молодой масон был гражданином «безумного и мудрого» (А.Н. Радищев) XVIII столетия, а вторая половина биографии отдана созданию иной культурно-исторической эпохи, которую мы назвали, может быть, не вполне справедливо, «пушкинско-гоголевской». Нельзя не согласиться с Ю.М. Лотманом, который в своем романе-реконструкции «Сотворение Карамзина» написал: «Карамзин завещал русской культуре не только свои произведения и не только созданный им новый литературный язык – он завещал ей свой образ, свой человеческий облик, без которого в литературе пушкинской эпохи зияла бы ничем не заполнимая пустота»[192]192
  Лотман Ю.М. Карамзин. – СПб, 1997. С. 16. Не могу удержаться, чтобы не представить недавно опубликованную антологию Карамзин: pro et contra / сост., вступ. ст. Л.А. Сапченко. – СПб: РХГА, 2006. 1080 с. (Русский путь). В книге собраны рассеянные по разным изданиям противоречивые оценки личности и творчества Карамзина, данные корифеями русской литературы, критиками и историками за последние 200 лет. Она может служить прекрасным пособием для исследователей истории русской интеллигенции.


[Закрыть]. Державин сказал о себе «Я – связь времен». Карамзин мог бы с не меньшим основанием сказать то же самое. Они олицетворяют связь не между абстрактными «временами», а между поколениями русской интеллигенции, благодаря тому, что оба являются особой категорией гуманистов – отечественными интеллигентами-книжниками.

3.2.3. Эпоха досоветской индустриальной книжности включает три поколения, условно названные нами «пушкинско-гоголевское», «пореформенное», «революционное», которые охватывают XIX век российской истории. XIX век покончил с просвещенческой дворянской модернизацией и мануфактурным книгопечатанием и начал эру машинной полиграфии и массовой коммуникации. Определяющее значение в жизнедеятельности библиотечной интеллигенции приобрели противоположно направленные тенденции.

Первая: стремительный рост книжности благодаря промышленной революции в области книгопечатания. Технологические операции изготовления печатных форм, тиражирования, фальцевания и разрезания бумаги, воспроизведения иллюстраций быстро механизировались, обеспечивая высокое качество и многотысячные тиражи книжной продукции. Параллельно развивалось искусство книги, совершенствовались иллюстрации, использовались многообразные титульные шрифты, виньетки, фронтисписы и т. п. В 1801–1815 гг. издавалось около 250 изданий ежегодно, а в 1836–1855 гг. – более 1000 названий. В общей сложности, как показывает книжная статистика, в 1801–1855 гг. вышло в свет 35 тысяч изданий. Последовательная индустриализация полиграфического производства привела к тому, что ежегодный выпуск книг стал стремительно нарастать: с 1500 названий в 1856–1860 гг. до 12 тысяч названий в 1896–1900 гг.

Вторая: тенденция антикнижности в форме государственной цензуры книжной коммуникации. В 90-е годы Екатерина II ввела предварительную цензуру отечественной печати и ограничила распространение иностранной литературы. Павел I вообще запретил ввоз зарубежных изданий в Россию; Александр I отменил этот запрет и смягчил цензурные ограничения. Зато его брат Николай прославился как непреклонный борец с крамольной словесностью, утвердив в 1826 году цензурный устав, прозванный «чугунным», а в 1848–1855 году подвергнув страну «цензурному террору». Цензурное ведомство не бездействовало и при преемниках «рыцаря самодержавия». Можно сделать вывод, что пушкинско-гоголевское и последующие поколения библиотечной интеллигенции существовали в условиях перманентного цензурного контроля царского правительства, если не считать кратковременных послаблений в 1802–1804 гг. и в 1855–1865 гг.

На фоне технологического прогресса индустриальной книжности и цензурных колебаний происходили значительные изменения в менталитете русской интеллигенции, и каждое поколение демонстрировало собственные отличительные особенности, которые заслуживают внимания. Конец XVIII – первая половина XIX века – период, не случайно названный «золотым веком дворянской культуры». Символами этого периода могут служить два гениальных писателя – А.С. Пушкин и Н.В. Гоголь, в честь которых мы назвали поколение их современников

ИК-1. Пушкинско-гоголевское поколение ограничим следующими хронологическими рамками. Формирование ментальности пушкинско-гоголевского поколения, его фаза восхода, охватывает 1790-е – 1814 год, где историческими вехами служат Французская революция – наполеоновские войны. Этот период закономерно ознаменован конкуренцией новых веяний с ментальностью предыдущего екатерининского поколения (конфликт «отцов и детей»). Фаза расцвета, безусловного доминирования созревшего поколения: 1815–1848 – от послевоенной эйфории до «цензурного террора» Николая L Закат поколения можно датировать 1849–1861 гг., когда обветшавшую имперскую идеологию николаевской России начала теснить нарождающаяся ментальность нового, пореформенного поколения русской интеллигенции.

В исторической памяти благородные современники Пушкина и Гоголя оставили незабвенные следы своего менталитета. Дворянская интеллигенция «золотого века» породила особую форму сословной самоорганизации – Большой свет – дворянскую республику в Российской империи. В.А. Жуковский следующим образом описывал эту «республику»: «…круг людей отборных – не скажу лучших, – превосходных перед другими состоянием, образованностью, саном, происхождением; это республика, имеющая особенные свои законы, покорная собственному, идеальному и всякую минуту произвольно сменяемому правителю – моде, где существует общее мнение, где царствует разборчивый вкус, где раздаются все награды, где происходит оценка и добродетелей, и талантов, где всякий есть в одно время и действующий, и зритель»[193]193
  Цит. по: Тодд У.М. Литература и общество в эпоху Пушкина. – СПб, 1996.


[Закрыть]. Местом локализации большого света были великосветские салоны, где обсуждали литературные новинки, занимались музицированием, ценили остроумную непринужденную речь, писали в альбомы стихи. В этих салонах в качестве равноправных гостей бывали члены императорской фамилии, высшие сановники, зарубежные знаменитости типа мадам де Сталь, и русская культурная элита – Н.М. Карамзин, А.С. Грибоедов, А.С. Пушкин. Неизменная ритуализация светской жизни (балы, визиты, клубы, салоны), нерушимые этикетные нормы, «приличьем стянутые маски» (М.Ю. Лермонтов) предопределяли «пустоту» светского общения, на которую часто жаловались скептические современники.

Литературоцентризм – одна из достопримечательностей дворянской республики, унаследованная от екатерининского поколения, которая воплотилось в литературных обществах («Беседа любителей русского слова» (1811–1816), «Арзамас» (1815–1818), «Зеленая лампа» (1819–1820) и др.) и в великосветских литературных салонах. Многие хозяйки литературных салонов служили предметом поэтического поклонения и законодательницами литературного вкуса, например, С.Д. Понамарева, Е.И. Голицына, А.О. Смирнова-Россет, Е.М. Хитрово, З.А. Волконская. Большой популярностью у великосветской элиты пользовался салон директора Императорской Публичной библиотеки и президента Академии художеств А.Н. Оленина, где басни И.А. Крылова и главы «Истории» Н.М. Карамзина звучали раньше, чем появлялись в печати.

Кодекс чести и личного достоинства культивировался в дворянской среде с екатерининских времен. Особенно среди гвардейских офицеров. В кодекс офицерской чести входили мужество, отвага, выносливость, необходимые для защиты Отечества, преданность престолу, чувство долга и сознание своего превосходства перед обывателем, не умеющим обращаться с оружием. Достойным средством защиты дворянской чести и наказания подлости считалась дуэль. Все российские монархи, начиная с Петра I, решительно осуждали кровавые поединки, но гордые офицеры думали иначе. Двойственно относился к дуэли Пушкин: с одной стороны, он сокрушался, что «дико светская вражда боится ложного стыда», а с другой стороны, подобно А.С. Грибоедову и М.Ю. Лермонтову, подставлял свою грудь под пулю соперника. «Нельзя не уважать дуэль; это дело благородное и трагическое», – писал консерватор К.Н. Леонтьев в конце XIX века.

Отечественная война 1812 года и заграничный поход пробудили в сознании молодых офицеров потребность в духовном саморазвитии и чувство ответственности за судьбу Отечества. Совершенно неожиданно дворянская честь проявилась в гражданском самоопределении, приведшем благородных декабристов на Сенатскую площадь. В пушкинско-гоголевском поколении интеллигентское этическое самоопределение стало сочетаться с гражданским самоопределением, с понятиями чести и собственного достоинства. Можно ли отнести декабристов к русской интеллигенции? Оставим ответ на усмотрение читателей.

Уместно заметить, что самим современникам их век вовсе не казался «золотым». В 1834 году А.С. Пушкин начал писать статью «О ничтожестве литературы русской», упрекая её в бездарном подражательстве. Однако мы, потомки, не можем согласиться с великим поэтом. С исторической дистанции хорошо видно, что интеллектно-этический потенциал, накопленный господствующим сословием в течение столетия интенсивной модернизации и просвещения, воплотился в шедеврах литературы и искусства, нравственных поисках и политическом вольномыслии, наконец, в творческих достижениях библиотечной интеллигенции.

Продолжателями вельможного библиофильства века Просвещения являются П.П. Бекетов и Н.П. Румянцев. Благодаря крупному состоянию, полученному от отца, Платон Петрович Бекетов (1761–1836) мог посвятить себя библиофильской и издательской деятельности. Он собрал большую библиотеку славяно-русских рукописей и старинных книг, а также обширную коллекцию гравюр славных россиян. Он завел у себя граверную мастерскую, где работали его крепостные крестьяне. В 1801–1812 году он основал в Москве лучшую типографию того времени, из стен которой вышли собрания сочинений Богдановича, Дмитриева, Хераскова, Жуковского, Карамзина и даже крамольного Радищева. Все издания отличались изяществом шрифтов, высоким качеством иллюстраций, обилием виньеток, заставок, концовок. Замечательными образцами искусства книги стали выпущенные П.П. Бекетовым альбомы гравированных портретов «российских авторов» и «россиян знаменитых». Биографии 20 российских авторов были написаны Н.М. Карамзиным, который был близким другом просвещенного вельможи.

Николай Петрович Румянцев (1754–1826), сын «екатерининского орла» генерал-фельдмаршала П.А. Румянцева-Задунайского, получил превосходное образование, сделал блестящую дипломатическую карьеру, пользовался особым доверием Александра I и в 1810–1814 годах носил звание государственного канцлера. Выйдя в отставку, он посвятил себя сбору книжных памятников и музейных раритетов, «чтоб внукам оживить деянья и мечты их предков». Среди иностранных изданий были более двухсот инкунабул и палеотипов, много других ценных изданий, приобретенных во время многочисленных заграничных вояжей именитого дипломата. В русской части собрания были ранние издания русских летописей, первое издание «Слова о полку Игореве», произведения литераторов XVIII века, многочисленные книги по истории, естествознанию, технике.

Не ограничиваясь коллекционированием, Н.П. Румянцев объединил вокруг себя современных историков, филологов, интеллигентов-книжников. Членами румянцевского кружка были Н.Н. Бантыш-Каменский, П.И. Кеппен, митрополит Евгений (Болховитинов), К.Ф. Калайдович, А.К. Востоков, – всего более 50 человек. Памятником просветительной деятельности кружка является издание ряда юридических документов XIII–XVII вв., в том числе «Законы великого князя Иоанна Васильевича» и пр. Свою библиотеку и другие коллекции Румянцев завещал использовать для просвещения народа. Как известно, в 1831 году в особняке бывшего канцлера был открыт Румянцевский музей. В 1861 году сокровища музея были перевезены в Москву, нуждавшуюся в городской общедоступной библиотеке. Библиотека, насчитывавшая к тому времени около 35 тысяч томов, была размещена в одном из архитектурных шедевров первопрестольной – Пашковом доме. Московский Публичный и Румянцевский музей стал быстро пополняться за счет пожертвованных библиофильских собраний, и через три года его Библиотека насчитывала уже 100 тысяч единиц хранения.

Становление библиотечного института в первой половине XIX века связано с процессами профессионализации в области книгоиздания, библиографии и библиотечного дела. Знаковыми фигурами здесь являются А.Ф. Смирдин – первооткрыватель коммерческих отношений между «поэтом и книгопродавцем»; «родоначальник отечественного библиотековедения» В.И. Собольщиков; «отец русской библиографии» В.С. Сопиков. Показательно, что все они выходцы из купеческих семей. Это свидетельствует о расширяющемся проникновении разночинцев в ряды библиотечной интеллигенции, которую в екатерининские времена образовывали, главным образом, представители благородного сословия.

В 1802 г. в связи с разрешением открывать «вольные типографии» получила простор частная книгоиздательская инициатива. Однако большинство «вольных» книгоиздателей не считали издание книг доходным промыслом и занимались книжным делом любительски, либо размножая свои собственные сочинения, либо бескорыстно вдохновляясь просветительскими замыслами, подобно П.П. Бекетову или Н.П. Румянцеву Постепенно положение изменилось: спрос на книжную продукцию разного вида значительно увеличился, качество типографских работ повысилось, а стоимость снизилась, образовался книготорговый рынок, охвативший столицы и провинцию. Хозяевами этого рынка стали опытные, энергичные и предприимчивые книгоиздатели-коммерсанты. Коммерциализация книжного производства обусловила, с одной стороны, появление профессиональных издателей и книготорговцев (часто – в одном лице), с другой стороны – профессиональных писателей, «мастеров пера» (не будем забывать, что первым профессиональным литератором считается А.С. Пушкин). Если в XVIII веке цены на книги устанавливались произвольно и печатники работали себе в убыток, то к середине XIX века наиболее крупные типографии, словолитни, переплетные и бумажные фабрики начали приносить прибыль.

Наиболее яркой и вместе с тем типичной фигурой является Александр Филиппович Смирдин (1794–1857). Он прошел обычный для профессионального издателя-книготорговца жизненный путь: мальчик в книжной лавке – приказчик в книгоиздательской фирме – хозяин собственного дела. У него не было филологического образования, которое позволяло бы подвергать книги содержательной критической оценке, но он обладал предпринимательской интуицией, литературным чутьем, обеспечивающим почти безошибочный выбор. Его несомненный просветительский вклад в отечественную культуру – издание всех лучших произведений отечественной беллетристики с конца 1820-х и до конца 1830-х годов. Смирдин начал выплачивать авторский гонорар, который был достаточно весом. Стала легендой его плата Пушкину по 10 рублей за каждую стихотворную строку. Но при этом издатель не оставался в прогаре. Известно, что за время своей деятельности он издал и продал книг на сумму около 10 млн рублей, а гонораров авторам выплатил на сумму 1,5 млн рублей.

А.Ф. Смирдин – видная и необходимая фигура «золотого века» дворянской культуры с её литературоцентризмом. Он, как и его собратья по «книгоиздательскому цеху», мастерски обслуживал потребности дворянской книжности. К сожалению, в 40-е годы, после гибели М.Ю. Лермонтова (1841) наступает упадок «золотого века». «Мертвые души» и «Шинель» Н.В. Гоголя – прощальная улыбка (гримаса?) отшумевшего праздника. Антикнижная цензурная политика и дезинтеллектуализация дворянства приносят свои плоды: падает спрос на книгу, и превосходные смирдинские издания остаются на складах. Легендарный мастер российского книжного дела оказывается банкротом и умирает в нищете и в забвении.

Основанная Петром Академическая библиотека, бывшая в течение XVIII века главной российской «вивлиотикой», оттесняется на второй план учрежденной в 1795 году и открытой для посетителей в 1814 году Императорской Публичной библиотекой. Екатерина II, мудрый интеллигент-сноб и страстный книголюб, замыслила новую Библиотеку как вековечный символ своего просвещенного царствования. С самого начала эта Библиотека создавалась как «первенствующее книгохранилище России», открытое «для пользы всех и каждого». Статус «первенствующего книгохранилища» оттенял тот факт, что в течение всего XIX и начала XX века она располагала самым крупным коллективом сотрудников среди библиотечных учреждений страны. В сословном российском обществе между Императорской библиотекой и Академической библиотекой была такая же разница, как между благородным аристократом и ученым одописцом. Основными сотрудниками и того, и другого учреждения были образованные и креативные люди, но в одном трудились общепризнанные мэтры изящной литературы, а в другом – худородные академики, не вхожие в великосветские салоны.

Директор А.Н. Оленин, возглавлявший Библиотеку в период её становления, писал: «Все старание мое прилагаю к отысканию людей, которых собственная охота и знания по сей части привлекали бы к усердному отправлению трудной библиотекарской должности». Еще до открытия Библиотеки её сотрудниками стали И.А. Крылов, Н.И. Гнедич, В.С. Сопиков и другие «мужи умные, ученые, ревнующие успехам просвещения и усердные к должности своей». В последующие годы к ним присоединились А.А. Дельвиг, М.Н. Загоскин, А.Х. Востоков и прочие, известные «каждому любителю художеств, наук и словесности в России». Этих людей можно отнести к тому отряду профессиональной библиотечной интеллигенции который правомерно назвать аристократическим, имея в виду и аристократов духа, и аристократов крови. Согласно штатному расписанию, этот «отряд» насчитывал вплоть до 1850 года 14–15 сотрудников. Кроме директора и его помощника, Библиотеке полагалось иметь 7 библиотекарей, 4 под библиотекаря и 3 писца[194]194
  В 1851 году номенклатура должностей была изменена: библиотекари стали именоваться старшими библиотекарями, подбиблиотекари – младшими библиотекарями, писцы – чиновниками для письма (канцелярскими чиновниками). К 1960 году число штатных библиотечных сотрудников достигло 24 человека. По штатному расписанию 1874 года предусматривалось 16 библиотечных должностей, плюс 12–15 «вольнотрудящихся» для обслуживания читального зала и других нужд. Наконец, в 1895 году Николай II утвердил штат Библиотеки, состоящий из 32 старших и младших библиотекарей.


[Закрыть].

Помимо штатных сотрудников, Оленин учредил внештатную коллегию почетных библиотекарей, безвозмездно оказывающих Библиотеке различные услуги. Почетными библиотекарями, то есть представителями непрофессиональной библиотечной интеллигенции, стали книговед В.Г. Анастасевич, журналист Н.И. Греч, основоположник китаистики в России архимандрит Иакинф (в миру – Н.Я. Бичурин), академик-востоковед Х.Д. Фреи. Не удивительно, что Публичная библиотека быстро стала научным и интеллектуальным центром, непременным участником культурной жизни северной столицы.

Все штатные сотрудники Публичной библиотеки считались чиновниками, то есть находились на государственной службе, дающей ряд привилегий. От кандидатов на библиотечные должности требовались высшее образование, «многосторонняя подготовка, специальные познания по разным отраслям науки», знание библиографии и четырех иностранных языков – французского, немецкого, латинского, греческого (или вместо одного из них какого-либо восточного языка). Даже под библиотекари должны были хорошо знать русский язык и три иностранных. Эти требования позволяют отнести библиотекарей Публичной библиотеки к высшему интеллектному слою русского общества. Этот вывод подтверждает анализ биографического словаря «Сотрудники Российской национальной библиотеки – деятели науки и культуры», в первом томе которого приведены подробные сведения о более чем 400 сотрудниках Библиотеки, трудившихся в ней в 1795–1917 гг.[195]195
  Сотрудники Российской национальной библиотеки – деятели науки и культуры: биографический словарь. Т. 1. Императорская Публичная библиотека. 1795–1917 / Ред. коллегия Ц.И. Грин, Г.В. Михеева, О.С. Острой, Л.А. Шилов. – СПб: Изд-во РНБ, 1995. 688 с.


[Закрыть]. Словарь является поистине уникальным источником по социологии библиотечного дела дореволюционной России, показывающим становление библиотечной профессии в нашей стране на примере главного отечественного книгохранилища. Этот любовно и тщательно выполненный научный труд является подлинным украшением библиотечной профессиологии наших дней.

Скупо, но выразительно представлена в словаре почти сорокалетняя деятельность Василия Ивановича Собольщикова (1808–1872) в Публичной библиотеке (с. 471–475). В марте 1834 года он начал свою карьеру в должности писца, одновременно учился в Академии художеств, закончив которую в 1839 году, был «возведен в звание свободного художника архитектуры». В октябре 1843 года переведен в подбиблиотекари, с мая 1844 года исполнял обязанности архитектора Библиотеки и активно занялся переустройством внутренних помещений, в частности, осуществил устройство «готического зала» («Кабинет Фауста») для хранения инкунабул и построил новый читальный зал, оборудованный подъемными машинами для книг, шкафами и столами для справочной библиотеки и дополнительными помещениями для занятий женщин-читатель-ниц и для художников. В 50-е – 60-е годы В.И. Соболыциков составил инвентарный и алфавитный каталоги и начал разработку классификационной схемы для отделения Россика. Почетное звание «родоначальника русского библиотековедения» принесли Соболыцикову первое отечественное руководство по библиотечному делу «Об устройстве общественных библиотек и составлении их каталогов» и аналитический «Обзор больших библиотек Европы в начале 1859 года», которые были опубликованы в «Журнале Министерства народного просвещения» в 1859 году В 1867 году вышли в свет его «Воспоминания старого библиотекаря», стяжавшие автору славу первого историографа Императорской библиотеки[196]196
  Вслед за А.Н. Ванеевым замечу, что «первым библиотековедом» правильнее назвать не Соболыцикова, а И. Бакмейстера, «Опыт о Библиотеке и Кабинете редкостей…» которого был напечатан на русском языке в 1779 году (переиздан в 1780 г.).


[Закрыть].

Без преувеличения можно утверждать, что литературоцентризм «золотого века» дворянской культуры был бы невозможен без Публичной библиотеки, без университетских библиотек и библиотек многочисленных научных обществ. Об авторитете библиотек в российских университетах свидетельствует тот факт, что великий русский математик, профессор Казанского университета Н.И. Лобачевский (1792–1856) в 1825–1837 гг. исполнял обязанности директора университетской библиотеки и сделал немало для совершенствования комплектования и классификации фондов, а также для улучшения обслуживания читателей. На этом основании он относится к числу профессиональных библиотечных деятелей[197]197
  Абрамов К.И. История библиотечного дела в России: учебно-методич. пособие. – М… 2000. С. 61–62.


[Закрыть]. Впоследствии он занимал пост ректора университета.

Особого упоминания заслуживает появление публичных библиотек, возникших в 30-е годы во многих губернских и уездных городах по правительственному циркуляру, но на добровольные пожертвования образованной публики. Инициатором этого циркуляра был Николай Семенович Мордвинов (1754–1845), видный государственный деятель и ученый экономист либеральной ориентации (одно время он был президентом Вольного экономического общества). Неподкупная честность, твердость и прямота его суждения, сочетавшиеся с умением красноречиво и убедительно излагать свои мысли, производили впечатление даже на российских самодержцев. Екатерина II говорила, что доклады Мордвинова «писаны золотым пером», записки и мнения его по разным государственным вопросам переписывались и ходили по рукам. Известны его проекты постепенного освобождения крестьян, распространению частного предпринимательства и народного просвещения, адресованные Александру I и Николаю I. «Дайте свободу мысли, рукам, всем телесным и душевным качествам человека, – писал интеллигентный сановник, – предоставьте всякому быть, чем его Бог сотворил, и не отнимайте, что кому природа особенно даровала»[198]198
  Знаменитые россияне XVIII–XIX веков. Биографии и портреты / по изданию великого князя Николая Михайловича. – СПб, 1996. С. 716.


[Закрыть].

Конечно, организация общедоступных библиотек в губернских городах возродила либеральные настроения, и А.И. Герцен, находившийся в ссылке в Вятке в 1836 году, охотно принял должность помощника библиотекаря.