Текст книги "Библиосфера и инфосфера в культурном пространстве России. Профессионально-мировоззренческое пособие"

Было бы слишком примитивно и поверхностно ограничиться указанием длины поколения без дальнейшей детализации его жизненного цикла. Разные авторы делят этот цикл на три, пять или большее число фаз («возрастов»). Мы ограничимся тремя фазами: восход – начальная фаза, переходный период от предыдущего поколения к данному; расцвет – фаза господства в отечественной культуре; закат – фаза угасания, переход от данного поколения к последующему. Важно заметить, что во время восхода и заката сосуществуют два социально-культурных поколения, представленных интеллектными группами, различающимися по возрасту и социальному опыту, а главное – по ментальности, то есть ценностным ориентациям, мировоззрению и социально-психологическому настроению. Эти различия провоцируют пресловутый конфликт «отцов» и «детей». Если старшему поколению свойственна консервативная сдержанность, то молодежь увлекается романтическими и даже утопическими порывами. Обратим внимание, что в социальной памяти хранятся духовные ценности, созданные поколениями дедов, прадедов, пращуров, которые могут реанимироваться и стать актуальными. Так, в постсоветской России были реабилитированы культ императорской семьи, православные праздники и т. д. Охарактеризуем кратко поколения российских интеллигентов-книжников.

3.2. От Древней руси до Серебряного века

3.2.1. Эпоха рукописной книжности (XI–XVI вв.) включает в себя два поколения книжников, различающихся содержанием ментальности: древнерусское поколение (РК-1) и старомосковское поколение (РК-2). Наименования этих социально-культурных поколений, как и всех последующих, выбраны нами условно, для удобства пользования, и вовсе не являются общепринятыми. Начало (восход) древнерусского поколения достаточно очевидно: XI век – время активной христианизации и интеллектуализации Руси, окончание же периода господства средневековой ментальности – вопрос дискуссионный. Не углубляясь в научные дискуссии, примем периодизацию, предложенную в «Словаре книжников и книжности Древней Руси» для отечественной средневековой литературы, то бишь средневековой книжности. Согласно этой периодизации, начальный период ограничен хронологическими рамками XI – середины XIV вв. Последняя дата аргументируется тем, что в течение столетия после монгольского нашествия создаются первоклассные памятники литературы, продолжающие традиции Киевской Руси («Слово о погибели Русской земли», «Повесть о житии Александра Невского» и др.). Однако в конце XIV столетия в результате так называемого второго южнославянского влияния менталитет книжных мужей существенно меняется: распространяется исихазм (Сергий Радонежский и его последователи), появляется стиль «плетения словес», митрополит Киприан (1336–1406) затевает церковные реформы, способствуя распространению византийской культуры. Начинается второй период русской книжности, который мы назвали «старомосковским». Хотя мануфактурное книгопечатание началось в середине XVI века, период старомосковской книжности целиком вписывается в эпоху рукописания книг, ибо в XVI веке в Москве было отпечатано всего около 15 книг религиозного содержания.

Христианизация Руси привела к тому, что книга на старославянском языке стала символом и источником просвещения и образованности. Именно книга одухотворяла и вдохновляла древнерусских интеллигентов (поколение РК-1), когда монастыри и дворы некоторых князей (Ярослава Мудрого, его высокообразованных сыновей и дочерей, Владимира Мономаха, Всеволода Большое гнездо) служили центрами духовной жизни и обителями первого поколения интеллигентов-книжников. Вспомним о митрополите киевском Иларионе, известном как «муж благ, книжен и постник», о Несторе, агиографе и летописце, о летописце Никоне, об анонимномном авторе «Слова о полку Игореве», о таинственном Данииле Заточнике, начитанном и образованном правдоискателе, который полностью соответствует формуле интеллигента-гуманиста[151]151
  В.Г. Белинский характеризовал Заточника как «одну из тех личностей, которые, на беду себе, слишком умны, слишком даровиты, слишком много знают…; которых сердце болит и снедается ревностию по делам, чуждым им, которые говорят там, где лучше бы промолчать, и молчат там, где выгодно говорить» (Белинский В.Г. Поли, собр. соч. Т.5. -М, 1954. С. 351.


[Закрыть]. Для полноты картины назовем еще князя Волынского Владимира Васильковича (ум. 1288), который прославился как книголюб, переписчик многих рукописей, даритель храмам и монастырям книг в роскошных окладах. Рискованно превращать древнерусских книжников в библиотечных интеллигентов, но все-таки именно в среде «мужей книжных» нужно искать «первого русского интеллигента». Возможно, что автор поучения «Велика бывает польза от учения книжного…. се бо суть реки, напояющие вселенную, се суть исходища мудрости» был первым библиотечным интеллигентом на Руси[152]152
  Ю.Н. Столяров не без основания называет первой русской женщиной-библио-текарем преподобную Евфросинию Полоцкую (1102–1173), день успения которой отмечается в Белоруссии как день библиотекаря (Столяров Ю. Первые древнерусские школьные библиотеки // Школьная библиотека. – 2001. – № 8. С. 3–5). Правда, он не называет её «первым библиотечным интеллигентом», но её житие не оставляет сомнений не только в её святости, но и в древнерусской её интеллигентности.


[Закрыть].

Почитание «учения книжного» сохранилось и в старомосковский период (поколение РК-2). Основоположник духовного течения не стяжательства, требующего отказа церкви от земельной собственности и аскетического отшельничества, Нил Сорский (1433–1508) был весьма образованным богословом и религиозным писателем. Он называл книги, «божественные писания» главными наставниками в жизни и не принимал неграмотных в основанный им скит «заволжских старцев». Усердным сторонником не стяжательства был Вассиан Патрикеев, в миру – князь и боярин, человек весьма образованный. Преподобный Максим Грек (1480–1556), кандидатуру которого на звание «первого русского интеллигента» выдвинул Д.С. Лихачев, по своим интеллектуально-этическим кондициям (образованность, креативность, этическое самоопределение) полностью соответствует формуле интеллигента-гуманиста своего времени. Приехав в Москву по приглашению Василия III для переводов и исправления книг его библиотеки, он был вовлечен в церковно-политические споры между иосифлянами и заволжскими старцами. В своих богословских, полемических, нравоучительных произведениях Максим Грек проявил себя не только как искусный мастер красноречия, но и как бесстрашный обличитель корыстолюбия духовенства и бесчинства властей. Особенно часто, как и полагается подлинному интеллигенту-гуманисту, он вставал на защиту бедных и угнетенных против злых и богатых. За это ему пришлось жестоко поплатиться: он был трижды осужден церковным судом и с 1525 по 1551 год провел в монастырском заточении.

Митрополит Макарий (1481/1482-1563) обладал высокой книжной культурой, под его руководством был составлен 12-томный помесячный книжный свод ежедневного чтения – Великие Минеи Четьи. Он был не чужд толерантности и порой ухитрялся склонить Ивана Грозного, которого сам Макарий венчал на царство 16 января 1547 года, к «печалованию» и покаянию. Однако, в конечном счете, он ближе к интеллектуалам, а не к интеллигентам, о чем свидетельствуют антикнижные решения Стоглавого собора (1551), духовным руководителем которого был митрополит Макарий. Собор подчинил книжное дело двойной опеке – церковной и светской цензуре, что было зафиксировано в главах «об училищах книжных», «об исправлении книжном», «о книжных писцах», «о злых ересях». По инициативе Ивана IV была принята 41-я глава, гласившая: «Царю свою царскую грозу учинити и святителям всем по всем градам запретили с великим духовным запрещениям, чтобы православные христиане богомерзких книг еретических у себя не держали и не чли, а которые держали у себя такие еретические отреченные книги и чли их, и иных прельщали, и те бы о том каялися отцам своим духовным, и впредь бы у себя таких еретических отреченных книг не держали и не чли, а которые учнут у себя впредь такие книги держати и чести, или учнут иных прелыцати и учити, и им быти от благочестивого царя в великой опале и в наказании, а от святителей по священным правилам быти в отлучении и проклятии»[153]153
  Цит. по: Нотович О.К. Исторический очерк нашего законодательства о печати. – СПб, 1873. 63 с.


[Закрыть]. Однако это постановление осталось «гласом вопиющего», ибо не было механизма его реализации, то есть цензурного ведомства. Создать же такое ведомство при господстве рукописной книги практически невозможно.

Грозные государи московские Иван III и Иван IV были, разумеется, деспотами, но это не мешает считать их книжниками. В книге И.Я. Стеллецкого[154]154
  Стеллецкий И.Я. Поиски Библиотеки Ивана Грозного. – М.: Сампо, 1999. 400 с.


[Закрыть] отстаивается гипотеза, что Софья (Зоя) Палеолог привезла в Россию Библиотеку византийских императоров, которую вывез её брат Андрей из захваченной турками империи. Это было драгоценное наследие византийской культуры, которое семья Палеологов использовала во время пребывания в Риме, а затем решила укрыть его в Москве. Аристотель Фиораванти, строитель Кремля, якобы выстроил подземное хранилище, где и схоронили драгоценную «либерею». О существовании замурованной в подземельях Кремля библиотеке Палеологов мог рассказать книголюбу Ивану IV во время их встречи в монастырском узилище Максим Грек. И.Я. Стеллецкий предполагает, что Максим должен был знать об этом хранилище, потому что Василий III выписал его именно для того, чтобы он переводил греческие книги из византийской библиотеки. Свою собственную обширную библиотеку Иван Грозный, по мысли многих кладоискателей, скрыл в XVI веке где-то в катакомбах Кремля, возможно, вместе с собранием Софьи Палеолог. Легенда о старомосковских библиотеках заслуживает внимания, ибо она свидетельствует, что в те времена книги ценились как царские сокровища.

По наблюдениям В.О. Ключевского, ментальность типичного старомосковского книжника отличалась не в лучшую сторону от ментальности книжника предыдущего поколения. Воодушевленный победами русского оружия, книжник XVI века утратил прежнее смирение и возгордился. Как раз в это время пала Византия, духовная наставница Руси. Оставшись без учителя, русский книжник, недавний «новоук» благочестия, возомнил себя единственным блюстителем православия, князя московского нарек единственным христианским царем во всей Вселенной, а Москва в его глазах воссияла как «Третий Рим, а четвертому не бывать». Прежде высшей похвалой для образованного русского человека было сказать о нем, что он «муж книжен и философ», теперь тщеславный книжник поучал: «Братия, не высокоумствуйте! Если спросят тебя, знаешь ли философию, отвечай: еллинских борзостей не текох, риторских астрономов не читах, с мудрыми философами не бывах; учуся книгам благодатного закона, как бы можно было мою грешную душу очистить от грехов». Этот словоблуд, уверенный, что все можно понимать, ничего не зная, писал о себе: «Не учен диалектике, риторике и философии, но разум Христов в себе имею». В.О. Ключевский называет нарисованный социальный портрет «вторым типом русского интеллигента»[155]155
  Ключевский В.О. Неопубликованные произведения. – М., 1983. С. 302–305.


[Закрыть]. Трудно согласиться с этим приговором. Описанный грамотей-невежда относится не к интеллигентам, а в лучшем случае – к полуинтеллектуалам Московского царства, которых во все времена было предостаточно в нашем отечестве.

Заслуживает особого внимания соотношение в старомосковской ментальности книжной словесности (умозрительно постигаемого логоса) и иконописи (умозрения в красках). Из-за отрыва от классической греческой традиции и отсутствия школьного образования интеллектуальный уровень книжности оставлял желать лучшего и был простому народу чужд. Зато русские иконописцы в лице преподобного Андрея Рублева, Феофана Грека, Д. Черного, Дионисия почитались как духовные пастыри неграмотного народа. Г.П. Федотов хорошо раскрыл контроверзу словесности и иконописи: «Умозрение открывается в слове. В этом его природа – природа Логоса. Отчего же софийская Русь так чужда Логоса? Она похожа на немую девочку, которая так много тайн видит своими неземными глазами и может поведать о них только знаками. А её долго считали дурочкой только потому, что она бессловесная»[156]156
  Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции // Судьба и грехи России. Избр. статьи. 1. – СПб: 1991. С. 72–78.


[Закрыть]. Может быть, для того чтобы объединить слово и образ, рукописные книги богато и красочно иллюстрировались.

XIV–XV века называются эпохой расцвета русской святости, возрождения монашества и отшельничества, расцвета духовной культуры и искусства, средоточием которых были русские монастыри[157]157
  Скляревская Г.Н. Словарь православной церковной культуры. – СПб, 2000. С. 230–231.


[Закрыть]. Огромным моральным авторитетом пользовались монахи и священники, праведные миряне и благоверные князья, которые впоследствии были причислены к лику святых. Подсчеты показывают, что из 545 святых, прославленных Русской православной церковью до 1938 года, 67 приходится на XIV век, 102 – на XV век, 97 – на XVI век[158]158
  Русские святые: 1000 лет русской святости / Жития собрала монахиня Таисия. – СПб: Азбука-классика, 2001. С. 711–725.


[Закрыть]. Святым почитался человек, который за праведную жизнь, подвиг христианской любви, ревностное распространение веры, а также за страдания и смерть, принятые за Христа, после смерти приближен к Богу и прославлен Церковью[159]159
  Скляревская Г.Н. Словарь православной церковной культуры. – СПб, 2000. С. 223.


[Закрыть]. Конечно, святость ценилась в то время гораздо выше образованности, предприимчивости, умственного развития. Ведь духовное творчество святых доходило до чудотворения, ясновидения, общения с Богом. Именно способность чудотворения и нетленность мощей служили необходимыми условиями канонизации, и эти качества пришлось бы включать в формулу святости, если бы такая нелепая мысль возникла у какого-либо безбожника.

Конечно, «святость» и «интеллигентность» – понятия разноплановые, но у них есть область пересечения, заключающаяся в этическом самоопределении святого и интеллигента. Это обстоятельство позволяет поставить вопрос о соотношении святости и интеллигентности в этической плоскости. Ясно, что интеллектуалы далеки от идеала христианской любви, как и маловеры-скептики, эгоисты, снобы или конформисты. Их оставим в стороне. Только интеллигенты-гуманисты, этическое самоопределение которых отмечено альтруистической озабоченностью, толерантностью и благоговейным почитанием культурных ценностей, могут приблизиться к образу православной святости при условии, что предметом их благоговения являются христианские догматы. Житийная литература показывает, что подобные фигуры не редкость в пантеоне русских святых. Несомненными интеллигентами своего времени были святые равноапостольные первоучители и просветители славянские Кирилл и Мефодий. Однако надо признать, что большинство преподобных, святителей, блаженных, благоверных князей и праведников-мирян по образованности и креативности не достигает современного им уровня интеллектного слоя.

Персонификация средневековой русской интеллигенции – задача весьма сложная, потому что мы неизбежно попадаем в зависимость от литературных источников, рисующих облик того или иного исторического лица. В древнерусский период (XI–XIII), как отмечал Д.С. Лихачев, господствовал «монументальный стиль в изображении человека», вследствие чего «все московские князья до Ивана III как две капли воды похожи друг на друга, так что наблюдатель иногда затрудняется решить, кто из них Иван, а кто Василий». Поэтому судить об интеллектно-этических качествах светских и церковных владык весьма затруднительно. Только в памятниках XVI–XVII вв. встречаются более контрастные, но зато и более противоречивые словесные портреты. Например, о Борисе Годунове говорится, что он «оруженосию не зело изящен, а естеством светлодушен и нравом милостив и нищелюбив», но вместе с тем «оболганных людей без рассуждения напрасно мучителем предаваше», «и властолюбив вельми бываше» и т. д.[160]160
  Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси. – М., 2006. С. 16, 20.


[Закрыть]

Приведенный обзор библиотечной интеллигенции древнерусского и старомосковского поколений не является ни полным, ни всесторонним. Он носит пилотный характер, поскольку служит для проверки гипотезы о неразрывной связи интеллигентности и книжности. Исторические факты показывают, что интеллигентская образованность, креативность и этическое самоопределение начинаются с благоговения перед Книгой, а книжное наследие суть основа национальной культуры. Жизненный цикл старомосковского поколения продолжался два с половиной столетия: начавшись во второй половине XIV века, он завершился в начале XVII века Смутой, похоронившей средневековую Московию.

3.2.2. Эпоха мануфактурной книжности (XVII–XVIII вв.) складывается из трех социально-культурных поколений: допетровского, петровского и екатерининского. Поколения используют сходные коммуникационно-семиотические формы для выражения различного культурного содержания. Рассмотрим их культурно-исторические особенности.

МК-1. Допетровское поколение. XVII век, не случайно прозванный «бунташным», является «осенью русского средневековья», своеобразным культурно-историческим периодом, обладающим ментальностью, переходной от средневековой старомосковской модели к неокультурной петровской модели. В связи с этим поколение книжников «бунташного» века назовем допетровским. Допетровскую культурную элиту представляли аристократы и духовенство, вполне соответствующие нашим формулам интеллигентности и интеллектуальности – например, боярин-благотворитель Ф.М. Ртищев, искусный дипломат А.Л. Ордин-Нащокин, первый русский драматург и версификатор Симеон Полоцкий, его ученица царевна Софья, поражавшая иностранцев европейской образованностью. Центральным событием в духовной жизни допетровского поколения стал раскол русского православия, представляющий собой столкновение интеллектуальных и интеллигентских начал, воплощенных в честолюбивом интеллектуале-деспоте Никоне и консервативном интеллигенте-скептике Аввакуме.

Своеобразие духовной культуры допетровского столетия всесторонне раскрыто в публикациях академиков Д.С. Лихачева и А.М. Пащенко и является общепризнанным[161]161
  Лихачев Д.С. Развитие русской литературы X–XVII вв.: Эпохи и стили. – Л., 1973. С. 138–164; Пащенко А.М. Русская культура в канун петровских реформ. – Л.: Наука, 1984. 205 с.


[Закрыть]. Существенным вкладом этого столетия в формирование российской библиосферы является становление мануфактурной книжности. Хотя продолжалось интенсивное производство манускриптов, особенно книг с красочными иллюстрациями (старообрядцы вообще не признавали типографские издания священными), русские печатники, тем не менее, выпустили в свет более 500 книг, в том числе светские сочинения С. Полоцкого, «Соборное уложение» (1649), «Учение и хитрость ратного строения», «Три чина присяг» и др. Разумеется, эти издания были адресованы интеллектному слою, ментальность которого существенно отличалась от ментальности старомосковских книжников. На ментальность допетровского поколения русских книжников зловещую печать наложила Смута (1598–1613) – первый опыт гражданской войны в России.

Причинами Смуты стали: политический кризис – насильственное и таинственное пресечение династии Рюриковичей, вызвавшее недоверие народа интригану Годунову, и подготовивший почву для самозванства нравственный кризис, превративший в обыденные явления ложь, клятвопреступления, убийства. В результате массовый менталитет «измалодушествовался», «поисшатался» и «обунташился». Смута стала суровым испытанием национального характера и интеллекта. Идеологема Святой Руси и Третьего Рима, выношенная интеллигентами-книжниками старомосковского поколения, утратила свою силу. Прежнее представление о государстве – вотчине самодержавного государя было вытеснено представлением о государстве как общенародном достоянии (государи приходят и уходят, а государство остается). Впрочем, уровень политической культуры был очень низок. Земские соборы, которые периодически созывались в первой половине XVII века, наполовину состояли из людей неграмотных, что свидетельствует о примитивности социального интеллекта. Правда, рост образованности и культурности россиян заметен во второй половине XVII века, чему немало способствовали контакты с украинскими учеными, укрепившиеся после воссоединения Украины и России в 1654 г. Украинские учителя преподавали в немногочисленных светских школах, инициативно открытых в некоторых московских монастырях. Несомненным достижением русского просвещения было основание в 1687 году Славяно-греко-латинской академии.

Типичные фигуры интеллигентов-конформистов обнаруживаются среди стихотворцев XVII века, приближенных к царскому двору. В их числе киевский ученый монах Симеон Полоцкий (1629–1680), который с 1664 года обосновался в Москве, где сделался официально признанным придворным поэтом. Алексей Михайлович и Федор Алексеевич щедро его жаловали за льстивые и патетические вирши. У бедного монаха завелись слуги, собственный выезд, столько всякого добра, что ему отвели погреб в стене Китай-города; во славе и почете он окончил дни свои и удостоился пышного погребения. На смену Симеону пришли его ученики Сильвестр Медведев (1641–1691) и Карион Истомин (1640-е-1722), судьбы которых оказались различными. Сильвестр был человеком простодушным: он усердно почитал своего учителя (до нас дошли 15 редакций его эпитафии Симеона Полоцкого), выступал ревностным защитником царевны Софьи, за что и был казнен по приказу Петра. Расчетливый Карион предательски отрекся от своего друга Сильвестра и даже принял участие в составлении извета на Медведева. В итоге он не только не был репрессирован, но получил важный пост справщика в Печатном дворе.

Главной особенностью первых трех поколений библиотечной интеллигенции (РК-1, РК-2, МК-1), которые охарактеризованы в нашем обзоре, является отсутствие профессиональных библиотечных работников. Дело в том, что библиотечный социальный институт находился на нормативной стадии своего развития, когда не было профессиональных посредников между создателями манускриптов и их читателями. Рукописание и обращение книг в обществе регламентировалось традиционными нормами, а не юридическими правилами. Библиотечную интеллигенцию представляли просвещенные и состоятельные книголюбы, собиравшие личную библиотеку для собственного, а не общественного пользования, поэтому библиотечная интеллигенция XI–XVII вв. была непрофессиональной по отношению к библиотечному делу. Монахи, хранившие монастырские библиотеки, как и писцы-копиисты, относились к полуинтеллигенции в связи с нетворческим, репродуктивным характером их труда.

МК-2. Петровское поколение. Профессиональная библиотечная интеллигенция не может возникнуть во время господства рукописной книжности, когда книги являются предметом роскоши, доступным лишь немногочисленной культурной элите, а большинство населения невежественно и неграмотно. Мануфактурное книгопечатание постепенно (напомним, что в XVII веке было отпечатано в России немногим более 500 книг) создает условия для демократизации книжного дела, для появления библиотечных учреждений, для формирования учрежденческого библиотечного института. Книжная статистика свидетельствует, что при Петре I в 1698–1725 гг. вышли в свет около 600 изданий; в 1726–1740 гг. – всего 175 изданий; в царствование Елизаветы (1741–1760) – 620 изданий; зато просветительская деятельность Екатерины II (1760–1800) воплотилась в 7860 изданиях. Всего в XVIII веке было опубликовано около 10 тысяч сочинений гражданской печати, из которых более трети составляли произведения изящной словесности и еще треть – светская научная литература. Книгоиздательский бум был обусловлен политикой модернизации, решительно начатой Петром I и успешно продолженной Екатериной II.

Модернизация (дословно – «обновление») понимается как преднамеренное (искусственное, а не естественное) изменение культурного пространства по образцам, заимствованным из европейских стран, которые считаются лидерами прогресса человечества. Стремительная, порой грубая и насильственная модернизация, инициированная царем-реформатором, привела к расколу культурного пространства страны. «Россия XVIII и XIX столетий, – писал Н.А. Бердяев, – жила совсем не органической жизнью…. Образованные и культурные слои оказались чужды народу. Нигде, кажется, не было такой пропасти между верхним и нижним слоем, как в петровской императорской России. И ни одна страна не жила одновременно в столь разных столетиях, от XIV до XIX века»[162]162
  Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. – М., 1990. С. 13.


[Закрыть]. Яркой особенностью менталитета петровского и екатерининского поколений дворянства XVIII века является подражательность, умышленное следование западноевропейским (при Петре I – голландским, потом французским) модным образцам. В истории российского библиотечного дела Петр I сыграл две роли: индивидуальную роль книголюба-книжника и государственную роль учредителя библиотечной профессии.

В романе-исследовании, посвященном Библиотеке Российской Академии наук, В.П. Леонов посвятил целую главу библиотечной и книгоиздательской деятельности Петра[163]163
  Леонов В.П. Судьба Библиотеки в России. Роман-исследование. – СПб, 2000. С. 82–107.


[Закрыть]. Не будем воспроизводить здесь факты и цитаты, любовно собранные автором, напомним только данные о личной библиотеке царя. Она хранится в Библиотеке Академии наук и насчитывает 1663 названия, из которых 293 – рукописи на русском языке[164]164
  Подробное научное описание рукописных книг, принадлежавших самому Петру и его родным (отцу, старшему брату, сестрам) содержится в книге: Библиотека Петра I. Описание рукописных книг / автор-составитель И.Н. Лебедева. – СПб: БАН, 2003.-432 с.


[Закрыть]; 490 – печатные книги на русском языке, 68 – рукописи на иностранных языках, 812 – печатные книги на иностранных языках. Многие из книг приобретены Петром лично или через доверенных лиц, некоторые имеют пометы, свидетельствующие о том, что книги были для него не элементами интерьера, а источниками просвещения и рабочими инструментами. Петр не только сам был просвещенным библиофилом и прилежным читателем, он стремился приохотить к чтению своих верноподданных путем открытия общедоступных библиотек. Известно, что в начале XVIII века Петр одобрил книгоиздательскую деятельность московского купца В.А. Киприанова и даже присвоил ему чин «библиотекаря», оговорив бесплатность пользования библиотекой купца-книжника.

Библиофильское почитание книжности, несомненно, позволяет рассматривать Петра Великого в качестве интеллигента-книжника, но при одном непременном условии: если его правомерно назвать русским интеллигентом. Довольно давно высказано мнение, что император Петр – это первый русский интеллигент. В одной из своих пророческих статей столетней давности (1906) Д.С. Мережковский категорически заявил: «Я повторяю и настаиваю: первый русский интеллигент – Петр (курс, автора). Он отпечатлел, отчеканил, как на бронзе монеты, лицо свое на крови и плоти русской интеллигенции. Единственные законные наследники, дети Петровы – все мы, русские интеллигенты»[165]165
  Мережковский Д.С. Грядущий Хам // Мережковский Д.С. В тихом омуте. Статьи и исследования разных лет. – М., 1991. С. 368 – 369.


[Закрыть]. Однако существуют противоположные мнения о личных качествах великого преобразователя России. Эти мнения собраны и систематизированы в обширной антологии[166]166
  Петр Великий: pro et contra. Личность и деяния Петра I в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология. – СПб: Изд-во РХГИ, 2001. – 758 с.


[Закрыть]. Л.В. Поляков, подводя итоги опубликованным точкам зрения (всего представлены высказывания 136 писателей, историков, философов, публицистов, поэтов, священнослужителей XVIII–XX вв.), перечисляет эпитеты, даваемые Петру (с. 573–708). Их можно сгруппировать следующим образом:

* Творец России: превратил русский народ в нацию, вдохнул душу в Россию, спас России от исторического тупика, «работник на троне», «царь-мастеровой», «великий человек» всего человечества и «слуга Отечества».

* Псевдореформатор: подражатель, а не творец; его новации – результат торопливости и тщеславия, это лишь самообольщение и маскарад; царь-антихрист, язычник в облике христианина, разрушитель православной церкви.

* Мудрый просветитель: первая свободная великорусская личность, отец русской интеллигенции.

* Деспот-тоталитарист: создатель бюрократической полицейской империи, тиран-поработитель, «первый большевик», предшественник Ленина и Сталина.

* Типичный русский человек: истинный выразитель русского народного духа, истинно русский по склонности к поиску правды; Петр – русский богатырь.

* Русофоб, враг всего русского: ненавистник и разрушитель всего русского, унизил национальный дух русского народа, агент Запада в Москве, наемник и предатель.

Где же истина? Модернизация России началась не с обсуждения на Земском соборе или хотя бы в Боярской думе необходимости в преобразованиях, не с разработки политически и экономически сбалансированных стратегических и тактических программ, а с единоличного решения молодого и малообразованного царя в силу его самодержавной воли. Он один решал, какой быть громадной стране и переделывал её, как умел, по собственному разумению. Поэтому культурные новации в быту носили подражательный характер (европейское платье, этикет, раскрепощение женщин, ассамблеи и пр.), а в политике, экономике, финансах, просвещении неизменно имели мобилизационно-милитаристскую мотивацию и служили ответом на вызов тех или иных нужд армии, флота, дипломатии. При этом Петр исходил из того, что «русские люди никуда сами не пойдут, если не принуждены будут».

Духовная жизнь страны подверглась деформации. Петр пресек традицию патриаршества и учредил в 1721 году Святейший Синод во главе с назначаемым царем обер-прокурором, что означало огосударствление Русской православной церкви. Приоритетом пользовались точные и естественные науки, а также технические устройства и зодчество («петровское барокко»), в столице постоянно звучали военные оркестры, торжественные канты и менуэты. На словесность Петр «бросил взгляд рассеянный, но проницательный» (А.С. Пушкин), и, может быть, в силу этой рассеянности петровское поколение не подарило нам ни одного крупного писателя или поэта. В области народного просвещения главное достижение Петра – секуляризация образования, которая диктовалась сугубо практическими соображениями. Школы математических и навигацких наук, военно-медицинская и инженерно-строительная школы, цифирные школы и т. п. предназначались для удовлетворения потребностей армии и флота, а не для инкультурации народа. Важнейшее достижение российской культуры XVIII века – Императорская Академия наук, которая стала центром послепетровской книжности. Она располагала крупнейшей научной библиотекой, была самым главным книгоиздательским центром и имела большую книжную лавку, она же с 1728 года обеспечила регулярное издание газеты «Санкт-Петербургские ведомости», начало которой было положено Петром в 1703 году. Еще одним личным вкладом императора в отечественную книжность является реформирование кириллической азбуки (исключены греческое буквы, титлы, знаки ударений) и разработка приближенного к латинице гражданского шрифта.

Таковы очень кратко перечисленные «деяния Петровы». Судя по этим «деяниям», этическое самоопределение Великого императора никак нельзя назвать интеллигентским. Понятие толерантности, ненасилия, милосердия было ему чуждо. Он лично рубил головы стрельцам, создал Преображенский приказ, имевший полномочия арестовывать, пытать и уничтожать всех подозреваемых, независимо от чина, поощрял подлое фискальство, издал около 400 указов, ужесточающих наказания, не щадил ни собственного сына, ни приближенных. Альтруизм? Петр часто именовал себя «слугою Отечества», внушал офицерам, что «воины служат не ради славы своей или императора, а ради славы России», накануне Полтавской битвы он сказал прекрасные слова: «Не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за Отечество». К сожалению, альтруистическая государственная идея в практике российского государя блокировалась идеей неограниченного самодержавия. К этическим достоинствам Петра относятся благоговение перед наукой, перед человеческим разумом, почитание Книги и культивирование книжности. В итоге формула интеллигентности показывает, что в лице Петра I перед нами интеллектуал-деспот, достаточно точно соответствующий этому типу личности. Д.С. Мережковский, нарекавший Петра Великого «первым русским интеллигентом», ошибался.