Текст книги "Библиосфера и инфосфера в культурном пространстве России. Профессионально-мировоззренческое пособие"

В этой деятельности особенно ярко проявились такие качества Лихачева-интеллигента, как толерантность и благоговение перед культурой. Эти же качества подсказали Лихачеву-ученому в 70-х годах перспективное и очень важное направление научной деятельности – экологию культуры[102]102
  Лихачев Д.С. Экология культуры // Лихачев Д.С. Русская культура. – М., 2000. -С. 91-101. Культурно-экологической проблематике в значительной мере посвящены его книги «Заметки о русском» (1981) и «Земля родная» (1983).


[Закрыть], которое закономерно привело Лихачева-публициста к разработке Декларации прав культуры. Эта декларация – хорошо продуманный и конструктивный документ конца XX столетия, который мог бы служить основой для государственной культурной политики в России и в других странах. Декларация была одобрена Конгрессом российской интеллигенции в 1997 году и рекомендована для введения в действие на территории Российской Федерации[103]103
  Декларация прав культуры // Конгресс российской интеллигенции. – СПб, 1998. С. 266–274.


[Закрыть], но, к сожалению, дальше дело не пошло.

Интеллигентское обаяние Дмитрия Сергеевича сделало его выступления по радио и телевизионные «Встречи в Останкино» нравственными уроками для массовой аудитории россиян. Он рассуждал доходчиво и просто о главных жизненных ценностях, о добром и прекрасном, о России, культуре, русской истории, о науке, литературе, об интеллигенции. Он не был красноречив и артистичен, но в его речах непринужденно являлись эрудиция, житейский опыт, иногда – мудрость, которые заставляли доверять ему и восхищаться им. Незаметно академик Лихачев сделался совестью нации. Пожалуй, это вершина русской интеллигентности, покорить которую удалось очень немногим.

Трудно было не прислушаться к его словам, когда он говорил: «Я мыслю себе XXI век как век развития гуманитарной культуры, культуры доброй и воспитывающей, закладывающей свободу выбора профессии и применения творческих сил. Образование, подчиненное задачам воспитания, разнообразие средних и высших школ, возрождение чувства собственного достоинства, не позволяющего талантам уходить в преступность, возрождение репутации человека как чего-то высшего, которой должно дорожить каждому, возрождение совестливости и понятия чести – вот в общих чертах то, что нам нужно в XXI веке. Не только русским, конечно, но особенно русским, потому что именно это мы в значительной мере потеряли в нашем злополучном XX веке»[104]104
  Лихачев Д.С. О национальном характере русских // Лихачев Д.С. Об интеллигенции. – СПб, 1997. С. 377.


[Закрыть].

Он, конечно, знал себе цену, чувствовал свою независимость и жил в соответствии с той моделью русского интеллигента, которую сам выработал для себя. Напряженный умственный труд[105]105
  Д.С. Лихачев – автор более 500 научных публикаций и около 600 публицистических выступлений в печати.


[Закрыть], многообразная публичная активность, представительство на научных форумах и в органах власти, самое же главное – поддержание высокого интеллигентского имиджа, несмотря на возраст, усталость, недомогания. Близко знавший его Даниил Гранин вспоминает: «Он не был святым. У него, как у всякого живого человека, достаточно было черт, которые могли не нравиться. Он был достаточно деспотичен, порой капризен, кого-то не поддержал, кого-то не принял, не понял. Жалуются, что имел любимцев, от некоторых вещей уклонялся, поддавался лести, бывал жесток… Было бы странно, если бы в наше время такой огромный человек, играющий такую большую очистительную роль в нашей жизни, был бы приемлем для всех. Был бы удобен. Всех бы устраивал». Тем не менее, власти оказывали ему знаки внимания: в 1966 году он был награжден орденом Трудового Красного Знамени, а в 1986 году ему было присвоено звание Героя Социалистического труда. В том же году он был избран председателем правления Советского фонда культуры, в 1989–1991 гг. был народным депутатом Верховного Совета СССР, не отказывался и от других общественных обязанностей.

Внучка академика Зинаида Курбатова, выросшая в его доме, рассказывает: «Дедушка был человеком властным, я бы даже сказала, деспотичным. Хотя в последние годы о нем часто вспоминают как о мягком и тихом человеке, нетрудно понять, что такой не смог бы пережить то, что пережил дед»[106]106
  Курбатова 3. «Ужиться с дедом было тяжело» // 24 часа. – 2005. № 46. Обыденный облик Дмитрия Сергеевича и восприятие его личности сотрудниками, современниками, официальными лицами запечатлены в фолианте: Дмитрий Лихачев и его эпоха. Воспоминания. Эссе. Документы. Фотографии. / Сост. Е. Водолазкин. – СПб: Logos, 2002. 424 с.


[Закрыть].

Да, действительно, Дмитрию Лихачеву, талантливому и любознательному мальчику из интеллигентной питерской семьи, пришлось непосредственно столкнуться с тупой и жестокой силой советского тоталитаризма. Это столкновение многому научило, закалило и, конечно, деформировало характер. Дмитрий Сергеевич очень ярко рассказывает в своих воспоминаниях о «мужестве русской интеллигенции, десятки лет сохранявшей свои убеждения и погибавшей в полной безвестности», о своем долге «человека-свидетеля века восстановить справедливое к ней отношение».

Замысел настоящего раздела состоял в том, чтобы использовать фигуру академика Д.С. Лихачева для персонификации идеального интеллигента-книжника XX века. Персонификация не означает мифологизации. В лице Дмитрия Сергеевича Лихачева видится не мифический герой без страха и упрека, а живое воплощение русской интеллигентности и книжной культуры. Дмитрий Сергеевич Лихачев в тяжелые годы перестроек и трансформаций сделался символом русской интеллигентности XX века, соединившей преемственность с поколением Серебряного века и почитание культурного наследия тысячелетней России, мужественное противостояние агрессивному невежеству и интеллектуальную независимость. Символ интеллигентности был необходим русским людям на излете тоталитаризма, и Д.С. Лихачев успешно выполнил свою миссию. Еще более этот символ нужен в наши дни, в условиях кризиса нравственности и культуры, в условиях разрушения отечественной книжности. Актуально и весомо звучат его пророческие слова: «Пока русская классическая литература доступна, пока она печатается, библиотеки работают и для всех раскрыты, в русском народе всегда будут силы для нравственного самоочищения»[107]107
  Лихачев Д.С. Русская культура в современном мире // Лихачев Д.С. Об интеллигенции. – СПб, 1997. С. 422–423.


[Закрыть]. В чем же заключается сущность Книги и её магическая сила?

2.2. Сущность и магия Книги

2.2.1. Сущность Книги. Произведения письменности в книжной форме наши предки почитали как весьма ценные, даже сакральные предметы. Древняя Русь не знала апостолов и пророков, учивших живым словом, большинство христианских святителей были людьми книжной культуры, и их ученики в случае пожара сперва спасали иконы и книги, а затем остальное имущество. Русские книжники поэтически воспевали книгу. В «Повести временных лет» (1037) написано: «Велика бывает польза от учения книжного. Словеса книжные суть реки, напояющие вселенную, се суть исходища мудрости». А в сборнике «Пчела» (1199) читаем: «Ум без книг аки птица опешена. Яко ж она взлетети не может, тако же и ум не домыслится совершена разума без книг. Свет дневной есть слово книжное, его же лишився, безумный, аки во тьме ходит и погибнет вовек».

Роль «учения книжного» в просвещении Руси красочно живописал великий историк В.О. Ключевский: «Как взглянул русский разумный и понимающий человек на просвещенный мир сквозь привозные книги, так и впал в уныние от собственного недостоинства, от умственного и правового убожества. Тогда русский ум припал жадно к книгам, к этим “рекам, напояющим Вселенную, этим исходищам мудрости”. С тех пор разумным и понимающим человеком стал у нас считаться человек “книжный”, то есть обладающий научно-литературным образованием, и самою глубокою чертою в характере этого книжника стало смиренномудрие личное и национальное. Так народился первый достоверно известный по письменным памятникам тип русского интеллигента»[108]108
  Ключевский В.О. Неопубликованные произведения. – М., 1983. С. 301.


[Закрыть].

Откровенно говоря, Василий Осипович сгустил краски: переводная духовная литература действительно превалировала в чтении русских книжников XI–XII вв., однако создавались также и замечательные оригинальные произведения, например, жития Бориса и Глеба, Киево-Печерский патерик, церковное ораторство митрополита Илариона, Феодосия Печерского, Климента Смолятича, Кирилла Туровского. Но он совершенно верно отметил неразрывную связь между русской книжностью и русской интеллигентностью. В чем же сущность этого чудодейственного предмета, издревле именуемого Книгой?

Как известно, сущность – это скрытое за многообразными внешними явлениями внутреннее, истинное содержание познаваемого предмета. Содержание понимается как «главный признак или совокупность таких признаков в объекте или системе, определяющих её качественное отличие от других объектов и систем, а также все другие свойства данного объекта или системы»[109]109
  Лебедев С.А. Философия науки. Краткая энциклопедия (основные направления, концепции, категории). – М., 2008. С. 256.


[Закрыть]. Выявление сущности предмета завершается его истинной дефиницией, в которой должны быть представлены сущностные признаки, выражающие его содержание. Только зная истинную дефиницию, можно уяснить “что такое Книга”. Важно обратить внимание на то, что в истинной дефиниции речь идет не о понятии, а о концепте данного предмета.

Различие между понятием и концептом современный французский философ Андре Конт-Спонвиль раскрыл следующим образом: «Понятие обычно термин более смутный и вместе с тем более широкий, тогда как концепт – более точный и строгий, то есть обозначает более точное и выверенное понятие. Например, говорят о понятии животного и концепте млекопитающего или о понятии свободы и концепте свободы воли»[110]110
  Конт-Спонвиль А. Философский словарь. – М: Этерна, 2012. С. 260.


[Закрыть]. Что же представляет собой концепт «Книга»? Вообще говоря, этот сакраментальный вопрос резонно адресовать книговедению. Ведь именно книговедение, по словам профессора А.А. Беловицкой, «есть приведенное в систему научное знание о книге как объективном явлении социальной действительности: о природе и сущности книги, о логических и исторических формах, процессах и закономерностях её существования, движения, развития и функционирования»[111]111
  Беловицкая А.А. Книговедение. Общее книговедение: учеб, пособие. – М.: МГУП, 2007. С. 10.


[Закрыть]. Что ж, обратимся к книговедам.

Книговеды-классики руководствуются классической рациональностью, которую характеризуют два идеала – объективная истина и очевидность фундаментальных постулатов. В современной теории познания эти идеалы воплощают: принципы объективности и детерминизма, теоретический монизм (один объект – одна истинная теория), социально-ценностная нейтральность научного знания, абсолютная определенность (однозначность) языка науки[112]112
  Лебедев С.А. Философия науки: краткая энциклопедия. – М., 2008. С. 35–36.


[Закрыть]. Понимание книги, соответствующее классическому типу научной рациональности, обнаруживается в трудах Е.Л. Немировского. В своей «Большой книге о книге», обстоятельно рассматривая вопрос «что такое книга – вещь вроде бы всем известная, но подчас имеющая свои секреты и не всегда раскрывающая их», Евгений Львович подразделяет бытующие определения на следующие три класса.

Первый класс – внешнее описание книги как вещественного предмета: «печатное непериодическое издание объемом не менее 49 страниц, не считая обложки» (объем брошюры 5^1–8 страниц, а листовка – печатное издание менее 5 страниц). Второй класс определений исходит из функционального использования книги в духовной жизни общества, например: «Книга – это произведение письменности и печати, являющееся продуктом общественного сознания, идейно-духовной жизни общества, одним из основных средств сохранения, распространения и развития всех форм идеологии (политических взглядов, науки, морали и т. д.), орудием социальной борьбы, воспитания, организации и формирования общественного мнения, орудием научного и технического прогресса» (А.И. Барсук). Дефиниции третьего класса сочетают формальные и содержательные признаки: «Материальная субстанция, цель которой – способствовать оптимальному распространению и восприятию вполне определенного произведения науки, литературы, искусства. Причем распространению во вполне определенной среде, в некотором людском сообществе, и восприятию именно этой, а не какой-либо иной средой»[113]113
  Немировский Е.Л. Большая книга о книге: Справочно-энциклопедическое издание. – М., 2010. С. 16–23.


[Закрыть].

Каждое из этих определений дает понятие о книге, то есть позволяет отличить книги от прочих предметов. Но соответствуют ли они концепту Книги? Ясно, что материальная, вещественная форма сущности Книги не раскрывает. Книга – не просто вещь, данная в ощущениях, а нечто более сложное. Не характеризует Книгу по существу и перечень социальных функций (идеологическая, образовательная, публицистическая, научно-вспомогательная и др.), перечисленных А.И. Барсуком, потому что они исторически обусловлены, факультативны, присущи другим социально-коммуникационным субъектам (телевидение, Интернет, радиовещание). Целевое и читательское назначение («оптимальное распространение определенных произведений науки, литературы, искусства в некотором людском сообществе») присуще всякой книге, но оно варьируется в зависимости от типа и вида литературы, и поэтому сущностной характеристикой Книги вообще служить не может.

Самому Е.Л. Немировскому принадлежит энциклопедическое определение книги, которое гласит: «Книга – важнейшая исторически сложившаяся форма закрепления и передачи во времени и в пространстве многообразной информации в виде текстового и (или) иллюстративного материала. С точки зрения семиотики, книга является знаковой системой… С точки зрения общей теории коммуникации книга является одной из форм существования и распространения семантической информации»[114]114
  Немировский Е.Л. Книга // Книга. Энциклопедия. – М., 1999. С. 299.


[Закрыть]. Смущает трактовка книги как «формы многообразной информации», потому что информация – понятие многозначное. В энциклопедии «Книга» отсутствует статья, посвященная информации, но в своей «Большой книге о книге» Евгений Немировский излагает свою позицию. Оказывается, он понимает информацию в духе материалистической атрибутивной концепции как «содержание отражения, как содержание связи между двумя взаимодействующими материальными объектами», а семантическую (социальную) информацию связывает с «проявлениями многоаспектной деятельности человеческого общества» и не без эпатажа утвердительно отвечает на вопрос «Неужели Пушкин – это тоже информация?»[115]115
  Немировский Е.Л. Большая книга о книге: Справочно-энциклопедическое издание. – М., 2010. С. 1029–1030.


[Закрыть]

Материалистические трактовки информации неприменимы к книге, потому что книга, обладая вещественной формой, имеет идеальное содержание, которое является продуктом сознания, а не атрибутом материи. Невозможно представить себе творчество Пушкина или чтение его сочинений как «содержание связи между двумя взаимодействующими материальными объектами». Фраза же о том, что семантическая информация есть «проявление многоаспектной деятельности человеческого общества», по сути дела бессодержательна. Получается, что информация не способствует пониманию феномена книги по существу, ибо сам феномен информации – предмет научных дискуссий (см. далее раздел 5.1.2). Классическая рациональность, взыскующая однозначного, непротиворечивого и доходчивого понятия, бессильна распознать эту сущность в калейдоскопе гипербол и метафор, сопровождающих Книгу.

Если обратиться к «Энциклопедии книгочея», которую любовно составил писатель-педагог Анатолий Николаевич Чирва в качестве «надежного помощника книгочея, компаса в обширном книжном море»[116]116
  Чирва А.Н. Энциклопедия книгочея: Книга. Читатель. Чтение: изд. 2-е. – М.: ИЦ «Мой учебник», 2008. 624 с.


[Закрыть], можно впасть в состояние гибельного восторга и беспросветной печали. Книга – путь к самопознанию, это жизнь во всех её противоречиях, частица чьей-то необыкновенной судьбы; она – залог вечности, к которой можно прикоснуться благодаря гениальным книгам. Оказывается, «книги ждут от нас проявления человеческого чувства – понимания, негодования, любви». Каждая книга – «мумия души», скрывающая за своим переплетом квинтэссенцию живого человека, она имеет свою судьбу в зависимости от того, как её воспринимают читатели, не случайно её преследуют жестокие слуги библиоцида – «книгоубийцы». Книгу нельзя считать неодушевленной вещью, она несет в себе живительный сок созидательного духа. Начиненная человеческими мыслями и чувствами, книга властвует над людьми, она обладает почти физической силой, изменяя наши представления о мире, а в конечном счете неотвратимо меняет и сам мир… Нетрудно приумножить выразительные цитаты. Несомненно, есть сокровенная правда в многочисленных апологиях, сочиненных восторженными почитателями Книги. Но как эту правду превратить в сущностную дефиницию, отвечающую на вопрос, что есть Книга по существу?. Мы полагаем, что для экспликации[117]117
  В логике под экспликацией (лат. разъяснение) понимают развертывание какого-либо исходного понятия, которое еще не является вполне точным, в научно доказанное понятие; другими словами, замену интуитивного понятия более строгим понятием. (Кондаков Н.И. Логический словарь. – М., 1971. С. 602).


[Закрыть]концепта Книги требуется не только формально-рационалистический, но и философский подход.

Философия книги берет свое начало в нашей стране на заре XX столетия, когда книговедческая мысль дошла до уровня философской рефлексии по поводу сущности книги. Зачинателем философии книги является Михаил Николаевич Куфаев (1888–1948). Пророчески звучат слова Куфаева, сказанные в 1921 году: «Правильнее всего понимать книгу как вместилище всякой мысли и слова, облеченных в видимый знак (курс. Куфаева), все то, что могло бы при некотором техническом видоизменении получить вид и характер книги в самом узком смысле этого слова. И ассирийская клинопись, и латинский свиток, и современный фолиант и брошюра, и афиша – все книги»[118]118
  Куфаев М.Н. Проблемы философии книги. Книга в процессе общения. – М., 2004. С. 61–62.


[Закрыть]. Современник Н.М. Куфаева Н.М. Сомов (1867–1951) в своем библиологическом сочинении исходил из дефиниции: Книга – «всякий материал, удобочитаемый и легко переносимый, на котором графически закреплены какие-либо мысли»[119]119
  Сомов Н.М. Сущность книговедения. Библиологический очерк. – М., 1933. С. 9.


[Закрыть]. «Удобочитаемое и портативное вместилище мысли и слова» – вот формулировка, открывающая путь к раскрытию сущности Книги. Немного уточняя формулировку М.Н. Куфаева и дополняя её свойствами, отмеченными Н.М. Сомовым, предложим следующую сущностную дефиницию:

Книга – долговременное портативное хранилище, способ тиражирования и передачи социально ценных духовных смыслов, выраженных человекочитаемыми знаками. В этой дефиниции учтены следующие сущностные (необходимо присутствующие) признаки концепта Книга:

а) амбивалентная субстанция – так как всякая книга есть искусственно созданное единство идеального содержания и материальной формы, её субстанция амбивалентна[120]120
  Субстанция – неизменная природа предмета; в философии различаются три субстанции: 1) идеальная субстанция, 2) материальная субстанция, 3) амбивалентная (двойственная, дуалистическая) субстанция – неразрывное единство идеального и материального. Более подробно об амбивалентной субстанции см. раздел 5.1.2.


[Закрыть];

б) идеальное содержание образуют духовные смыслы (мысли) – результаты духовной деятельности авторов в виде знаний, умений, эмоций, желаний, фантазий, которые они хотят обнародовать;

в) ценность книги обусловлена тем, что она представляет собой тиражированное сообщение, содержание которого образуют не любые, а социально ценные смыслы, создаваемые не только автором, но и редакторами, рецензентами, худ ожинками-дизайнерами, издателями, посредниками; книга – результат коллективного труда, форма социализации индивидуального творчества;

г) мемориальность – передача смыслов во времени: если материальная форма является стабильной, книга становится долговременным (в принципе – вечным) и в то же время портативным хранилищем социальной памяти;

д) системность книги как коммуникационного сообщения воплощается в знаковых структурах (текстах и изображениях), образованных человекочитаемыми (воспринимаемыми органами чувств человека) знаками; способ производства знаков – рукопись или полиграфическая печать – не является сущностным признаком книги;

е) антропоморфичность – соразмерность физическим и умственным параметрам человеческого организма, которая обеспечивает доступ к содержанию книги без посредничества технических устройств (очки не в счет).

Приведенное сущностное толкование Книги примем в качестве содержания концепта Книга. Все издания, произведения письменности и печати, публикации, литературные сочинения могут считаться книгами и включаться в объем концепта Книга в том случае, если они обладают всеми сущностными признаками концепта Книга, перечисленными выше. Мы надеемся, что сказанного достаточно для перехода с уровня понятия о книге на концептуальный уровень, но, конечно, не считаем дискуссию о сущности Книги завершенной. Мы не включили в перечень сущностных признаков, образующих концепт Книги, «сверхъестественный» признак, о котором часто упоминают интеллигенты-книжники, – магию книги. А может быть, это надо было сделать?

2.2.2. Магия Книги заключается в том, что книга мистическим образом очаровывает и порабощает своих читателей. Очарованный человек утрачивает свободу воли, он доверчиво воспринимает те смыслы, которые диктует книга, и охотно следует им. Эта магия была знакома средневековой Европе. До нас дошла изящная книжица «Филобиблон» – похвала Книге как орудию умственного и нравственного совершенствования, сочиненная в 1345 году английским епископом Ричардом д'Онджервилом по прозвищу де Бери. Автор красноречиво уверял читателей, что содействие сохранению, умножению и распространению книг – занятие богоугодное, достойное того, чтобы всецело ему отдаться. «О книги, – восклицал епископ-книгочей, – вы как никто щедры, вы уделяете каждому просящему, вы дарите свободу всем, кто вам усердно служит». Сам де Бери собрал личную библиотеку, которая лишь немного уступала по количеству названий библиотечному фонду Сорбонны того времени. «Филобиблон» интересен тем, что он представляет собой первое европейское библиофильско-библиографическое сочинение, свидетельствующее о незаурядной образованности одного из аристократов Англии XIV века.

Коэволюция гуманизма и книжности – характерная особенность эпохи Возрождения. Л.М. Баткин авторитетно утверждал: «Гуманисты – это те книжники, которые усвоили особый и необычный стиль общения, определенный круг занятий и чтения, способ мышления»[121]121
  Баткин Л.М. Итальянское Возрождение. Проблемы и люди. – М.: РГГУ, 1995. С. 62.


[Закрыть]. В XV веке европейский книжный рынок необыкновенно расширился, в одном Париже насчитывалось несколько тысяч переписчиков[122]122
  Симон К.Р. История иностранной библиографии. – М.: Изд-во ЛКИ, 2010. С. 74–77.


[Закрыть]. Гуманисты изначально были, можно сказать, невольниками таинственной магии книги. Зачинатели ренессансного гуманизма Ф. Петрарка (1304–1374), Дж. Боккаччо (1313–1375), П. Браччолини (1380–1459), Н. Никколи (1363–1437) были страстными библиофилами, собирателями и почитателями античных и современных манускриптов.

Достопримечательностью Флоренции своего времени стал Никколо Никколи, истративший свое солидное состояние на книги и предметы искусства, которые ему привозили со всех концов Европы. Всех флорентийских молодых людей, которых он знал, Никколи побуждал к занятиям античной литературой, обеспечивая желающих книгами и учителями. Бескорыстный гуманист завещал 800 ценнейших рукописей для создания общедоступной библиотеки[123]123
  Баткин Л.М. Итальянское Возрождение. Проблемы и люди. – М.: РГГУ, 1995. С. 45.


[Закрыть]. Библиофилия вошла в моду, итальянские аристократы щеголяли друг перед другом книжными коллекциями.

Существенное значение для коэволюции книжности и гуманизма имело изобретение в середине XV века технологии книгопечатания, которое, по словам современника, представляет собой «искусство искусств, науку наук. Его чрезвычайная продуктивность позволила вызволить из мрака сокровища знаний и мудрости, чтобы обогатить и просветить мир»[124]124
  Владимиров Л.И. Всеобщая история книги. – М.: Книга, 1988. С. 97.


[Закрыть]. Началось триумфальное шествие библиосферы, инкунабулы и палеотипы которой стали ценнейшими памятниками европейской культуры. Эти памятники свидетельствуют о характерных чертах ренессансного гуманизма: принципе антропоцентризма, преодолении религиозного монополизма (половину инкунабул составляла художественная и научная литература), признании ценности неклассических языков – итальянского, немецкого, французского, английского, испанского, чешского и других. В конце XV века появились первые печатные книги на кириллице, изданные в Кракове печатником Швайпольтом Фиолем; в начале XVI века развернул свою деятельность белорусский просветитель-первопечатник Франциск Скорина (до 1490 – не позднее 1551); в середине века в Москве работала так называемая «анонимная типография»; в 1564 году основатель книгопечатания в России Иван Федоров (ок. 1510–1583) напечатал первую русскую, точно датированную книгу «Апостол» – превосходно оформленное, обильно орнаментированное издание.

История русской интеллигенции неразрывно связана с историей русской книжности; культурное пространство просвещенного русского общества всегда было литературоцентричным, и мистическая очарованность Книгой распространена в русском образованном обществе с давних времен. Об этом свидетельствует опыт реконструкции личных библиотек и круга чтения выдающихся исторических личностей, начиная с мифической библиотеки Ивана Грозного и кончая утраченными библиотеками Ф.М. Достоевского и М.А. Булгакова. Особенно интересны попытки воссоздания типичных древнерусских библиотек и дворянских библиотек XVIII века. Современная проблематика реконструкции библиотечных собраний интеллигентов-книжников обстоятельно и компетентно представлена в статье О.Н. Ильиной[125]125
  Ильина О.Н. О некоторых подходах к реконструкции личных библиотек // Книжное дело в России в XIX – начале XX века. Сборник науч. трудов / РНБ. Вып. 13. С. 70–94.


[Закрыть]. Не будет преувеличением сказать, что домашняя библиотека – непременная и отличительная черта не только выдающихся исторических деятелей, но и типичного русского интеллигента вообще. Еще в самом конце XIX века В. Русаков (С.В. Либрович) в статье «Библиотека в рабочем кабинете интеллигентного человека» писал: «В наши дни трудно найти квартиру интеллигентного человека, в которой не имелось бы более или менее солидной коллекции книг, не имелось бы библиотеки. Отсутствие библиотеки в доме – это как будто явное свидетельство… малокультурное™ лиц, занимающих данную квартиру»[126]126
  Цит. по: Берков П.Н. История советского библиофильства (1917 – 1967). – М., 1983. С. 34–35.


[Закрыть].

Советский период был эпохой расцвета библиосферы и временем распространения массовой коммуникации, когда к прессе добавилось кино, а затем радиовещание и телевидение. Магия книги использовалась советской властью в полной мере и весьма успешно. Кризис библиосферы, о котором подробно говорилось во Вступлении, был воспринят обществом как информационно-коммуникационный переворот, свидетельствующий об освобождении от магических чар книжной культуры и книжной коммуникации. Традиционная библиологическая дискуссия с вопроса «Что есть Книга?» сместилась на вопрос «Зачем человеку Книга?» Этот вопрос особенно актуализировался в связи с формированием компьютерной инфосферы. Ведущий библиографовед М.Г. Вохрышева озабоченно отмечала, что «триумфальное шествие новых информационных технологий вызывает растерянность и ощущение собственной ненужности». Далее она разумно предлагала: «Необходимо найти целесообразный модус культурологической ориентации в пространстве внедрения новых информационных технологий. В конечном счете, компьютер – лишь средство, которое должно быть адекватным благородным образовательным задачам библиографии»[127]127
  Вохрышева М.Г. Библиографоведение на границе веков (Методологические заметки) // Библиография. – 1999. – № 6. С. 13.


[Закрыть].

Что мы можем противопоставить пессимистическим прогнозам, предрекающим смертный приговор Книге? Не поддаваясь панике и провокациям, обратим внимание на магию книги, которая кажется особенно сильным, хотя и эзотерическим, аргументом в пользу неискоренимой вековечное™ книжности в человеческом бытии. «Книга – это волшебница» – утверждал революционер-народник Н.А. Морозов (1854–1946), которому книги скрасили 25-летнее заключение в Шлиссельбургской крепости[128]128
  Цит. по: Лихтенштейн Е.С. Слово о книге. Афоризмы. Изречения. Литературные цитаты. – М., 1969. С. 29.


[Закрыть]. Не зря здравомыслящий книговед И.Е. Баренбаум (1921–2006) призывал не игнорировать «традиционный взгляд на книгу как на “чудо из чудес”, выдающийся феномен культуры»[129]129
  Баренбаум И.Е. Книговедение и электронная книга // Книга. Исследования и материалы. – М.: Терра, 1999. Сб. 76. С. 14.


[Закрыть]. Еще в 1930 году классик литературы XX века Герман Гессе (1877–1962) написал эссе «Магия книги», где сказано: «Давайте не скорбеть чрезмерно о том, что из понятия “книга” выхолощено почти все его былое величие. Но все же нам вовсе не следует опасаться будущего искоренения книги. Ибо и до инфантильнейших, опьяненных прогрессом людей вскоре дойдет, что функции письма и книги непреходящи. Станет очевидным, что выражение в слове и передача этого выражения посредством письма не только важнейшие вспомогательные, но и единственные средства вообще, благодаря которым человечество имеет историю и непрерывное сознание самого себя»[130]130
  Гессе Г. Магия книги: Сборник эссе, очерков, фельетонов, рассказов и писем о книгах, чтении, писательском труде, библиофильстве, книгоиздании и книготорговле. – М.: Книга, 1990. С. 134.


[Закрыть].

Наконец, процитируем откровение Е.Б. Виноградовой, сотрудника библиотеки истории русской философии и культуры «Дом А.Ф. Лосева», которая объявила книговедение и библиотековедение «магическими науками», поскольку они «негласно эксплуатируют категорию чуда» – «великое могущество знака и книги»[131]131
  Виноградова Е.Б. Не проза и не поэзия, а волшебство… Этимологическое путешествие // Библиотечное дело. – 2010. № 10. С. 19.


[Закрыть]. «В силу магии книги, – делает вывод автор, – не имеют успеха попытки объединить наши науки “под сенью” документологии или какой-то иной дисциплины и так трудно ответить на вопрос: что же такое библиотечное дело, проза жизни или поэзия? Потому что это и не проза, и не поэзия, а настоящее волшебство, привлекающее в профессию» (с. 19). Магия книги хорошо знакома библиофилам и библиоманам (умолчим о библиотафах); библиотерапия, как показали исследования Ю.П. Дрешер, является могучим средством современной медицины, а наши президенты во время инаугурации почему-то кладут руку на том Конституции.

«Магия книги» – это метафора, и метафора многозначная. Глубинный её смысл состоит в утверждении нерушимой и вековечной взаимосвязи книжности и человечности. Кажется, что именно эту взаимосвязь имел в виду директор Библиотеки Российской Академии наук В.П. Леонов в своем размышлении о Книге как космическом субъекте[132]132
  Леонов В.П. Книга как космический субъект // Библиотековедение. – 2006. № 6. С. 18–21.


[Закрыть]. Исходя из тезиса, что человек не случайно возник во Вселенной и не случайно появилась его постоянная спутница – книга, Леонов делает вывод, что «человек и книга представляют собой космические субъекты» и «если книга – космический субъект, значит, она бессмертна». Ссылаясь на В.И. Вернадского, Тейяра де Шардена, Н.Н. Моисеева, наконец, Н.Ф. Федорова, Валерий Павлович утверждает, что человек – необходимое звено в космических процессах, происходящих во Вселенной. Миссия человечества состоит в том, чтобы осуществить «прогрессирующую победу духа над материей», а миссия книги – «влияние на сознание человека, развитие его мышления» путем приобщения к «миру объективного знания». Человечество не сможет выполнить свою космическую миссию без опоры на объективированное знание, поэтому, по убеждению В.П. Леонова, «разгадку происхождения книги нужно искать в генетическом коде человека», который есть следствие и результат многовековой эволюции живой материи, поступательного движения от видов биологических до социальных. Заканчивает автор призывом к формированию «нового типа книжника, книговеда, который по своим воззрениям, по эстетическим научным критериям будет похож на ученого-теоретика». Увлекательная перспектива и для русского космизма, и для академической генетики, и для философии книги!

Если же, оставив в стороне метафоры, вернуться к вопросу о судьбе Книги, то весьма убедительно выглядит экспертное сопоставление преимуществ и недостатков полиграфической и электронной книги, осуществленное О.В. Барышевой и Р.С. Гиляревским[133]133
  Барышева О.В., Гиляревский Р.С. Книга в паутине. – М.: НТИ-КОМПАКТ, 2003. С. 35–63.


[Закрыть]. Авторы пришли к выводам: «При непредвзятом рассмотрении доводов “за” и “против” электронной книги первые, несомненно, перевешивают своей значимостью и перспективностью. Многие виды электронных книг (словари, справочники, энциклопедии, учебные пособия), а также журналы уже потеснили своих печатных собратьев, и будут теснить их с возрастающей скоростью. В области интеллектуальных коммуникаций действует своеобразный закон сохранения форм (в отличие от техники, например). Поэтому электронная книга никогда полностью не заменит печатную, но отберет у нее много функций»(с. 63). Мы добавим, что судьба Книги в конечном счете зависит от библиотечной интеллигенции, которая является главной движущей силой в эволюции отечественной библиосферы. Можно представить библиотеку без книжных фондов и без читальных залов, но «библиотеку без библиотекаря» вообразить нельзя.