Текст книги "Мемуары"

Разделение было велико и беспорядочно: казалось, Люинь, ослепленный своим новым достоинством, не обращал на это никакого внимания. Королева же, пусть и опальная, не могла молчать о том, что казалось ей вредным для Короля, особенно в то время; воспользовавшись этой историей как предлогом переговорить с Его Величеством, который вообще не обсуждал с ней никаких дел, она пожелала высказаться по всем вопросам, зная, что как мать обязана изложить свою точку зрения на то, что хорошо для его Государства. Она соглашается с ним: либо гугеноты подчиняются, либо потребуется насильно подчинить их себе; если они возьмутся за ум на условиях выгодных и чем-то гарантированных для Короля, это будет лучшим выходом; ежели они не желают этого делать, нужно принудить их к этому;

для этого необходимо готовиться к войне, собирать средства и войско, ибо так он не будет застигнут врасплох, – и это лучшее, что можно придумать для сохранения мира; но прежде всего стоит подумать о том, что сейчас самое время призвать к себе знать, которую ссора кардинала де Гиза и де Невера удалила от двора; она не сомневается в чистоте их намерений, как и в их ревностной преданности его делам; но тем более устрашающе будут выглядеть его войска, чем сплоченнее и целеустремленнее будет настрой его окружения.

Хотя Королеву и выслушали довольно прохладно, ее советы были приняты к сведению.

Г-н де Невер в какой-то степени получил удовлетворение: Король послал в провинцию за обоими участниками ссоры кавалерийский отряд, кардинала нашли, доставили в Париж, посадили в Бастилию, а оттуда на несколько дней перевели в Венсенский замок; однако герцог де Невер всетаки не был доволен вполне, как покажут дальнейшие события.

Новый коннетабль, достигший предела своих мечтаний, обещает Королеве дать г-ну Неверу полное удовлетворение; она принимает его обещание на веру; она нисколько не сомневается, что ему известно, как все опечалены и ужасаются тому, что он получил такую должность; в сложившихся непростых обстоятельствах он был заинтересован, чтобы Франция числила Королеву его советчиком. Его доверительный тон обманывает ее, его злонамеренность и страх перед ней заставляют его пренебречь ее доводами и оставаться твердым в своем убеждении, что Королеву следует угнетать. Из Парижа ее переводят в Фонтенбло, и она ничего не выигрывает от этого переезда.

Тем временем дело движется к войне с гугенотами.

Г-н де Ледигьер, с разрешения Короля, посылает СенБонне в Ла-Рошель на ассамблею, чтобы убедить ее самораспуститься, а в случае неповиновения – упрекнуть в неподчинении и пригрозить суровыми мерами. 2 апреля ассамблея дерзко отвечает ему. Депутаты Генеральных Штатов все же просят его положить конец этой смуте. Он сносится с Королем, затем отвечает Фавасу, что Король не желает терпеть, чтобы против его воли проводилась ассамблея, и требует ее роспуска в кратчайшие сроки, а также того, чтобы депутаты попросили у Короля прощение, после чего он по возможности удовлетворит все их просьбы.

Фавас доставляет этот ответ ассамблее; ответ им не нравится, мало того, они осмеливаются отвечать Королю: он-де обязан им тем, что они посадили Генриха Великого, его отца, на трон.

Его Величество, видя упорное сопротивление, намерен отправиться к ним; однако, чтобы показать, что недоволен только мятежниками, он 24 апреля выпускает декларацию, в которой говорится о его благосклонном отношении к тем подданным, кто, принадлежа к реформаторской церкви, остается верен своему верноподданическому долгу.

В это же время в Туре произошло событие, идущее вразрез с намерением Его Величества обнадежить исповедующих протестантизм: воскресным днем, раньше чем обычно, они вознамерились предать земле своего покойника; народ, выходя в тот же час из церкви после вечерней службы, возроптал и поднял их на смех, дело дошло до оскорблений, а потом и до рукоприкладства; дети и кое-кто из взрослых проследовали за ними до кладбища и после оскорбительных слов с обеих сторон выкопали покойника, с тем чтобы предать его огню; тут явились стражи порядка, чтобы помешать им; на следующий день собрался народ, разгромил кладбище и сжег храм.

Король, узнав об этом, выслал в те края рекетмейстера в сопровождении вооруженного отряда, для того чтобы быть в курсе происходящего. Народ пришел в возбуждение и стал травить стражей порядка, так что Его Величеству, уже покинувшему к этому моменту Фонтенбло – было 23 мая – и направлявшемуся в Блуа, пришлось послать туда роты своих гвардейцев, под прикрытием которых были взяты под стражу зачинщики, и пятеро из них повешены.

До Короля дошло известие о смерти Аннибала Гримальди, графа де Бюэйя, и его сына; их владения простирались между графством Ниццким и Провансом; герцог Савойский взял графа в плен и приговорил к смерти по причине того, что граф в 1617 году перешел под протекторат Франции; герцог прекрасно понимал, что дела Его Величества находятся в таком состоянии, что он не может ответить должным образом; так и произошло, Король не посмел даже показать, что обижен, это событие вообще замолчали.

Когда Король был в Туре, он получил, проезжая мимо, достоверное известие, что ассамблея в Ла-Рошели написала г-ну дю Плесси, чтобы тот не причинял Королю ни малейшего беспокойства и внушил ему уверенность, что подчиняется ему, дабы Его Величество прошел через город не останавливаясь, когда же Король удалится от города, можно будет дать сигнал к возведению фортификаций и обеспечению крепости всем необходимым для ведения боя; такой же приказ был отдан Арманьяку, губернатору Лудена. Это подстегнуло Его Величество поскорее миновать Тур, двинуться на Сомюр и воспользоваться представившимся случаем; он сказал об этом Вильярнулю, зятю дю Плесси-Морнэ, от чьего имени тот явился поприветствовать Короля, извинившись за то, что дю Плесси не явился лично по причине своих лет. Герцог де Люинь заверил его, что крепость как стояла, так и останется стоять. Вильярнуль решил, что Король заночует в городе, но как только подоспели маршалы, все прямиком отправились в замок. Гвардейцы, уже занявшие свои места в предместьях, и швейцарцы, расположившиеся по ту сторону реки, удержали г-на дю Плесси от каких-либо действий, а если бы не они, он без всяких сомнений взялся бы за осуществление задуманного. Его Величество, прежде чем покинуть Сомюр, держал совет: что делать с этим укрепленным местом, снимать ли с должности г-на дю Плесси или оставить его на этом посту? Знание того, на какие ухищрения способны мятежники в искусстве подавать в лучшем свете свои злонамеренные деяния и извлекать из всего пользу, заставляло его опасаться, как бы они не воспользовались случаем и не обманули тех своих адептов, которые еще пребывали в покорности и верности своему монарху, а сделать это они могли, представив в ложном свете поступок Короля – как нарушающий данное им в его декларации обещание: мол, Король не считает нужным хранить слово, данное еретикам.

Однако, с другой стороны, важность этой крепости для той партии, в чьем ведении она находилась, большая роль, которая отводилась ей ассамблеей Ла-Рошели, невозможность доверять дю Плесси-Морнэ, который был заодно, хотя и втайне, с этой ассамблеей, а также соображение, что человека его возраста легко могут обмануть родственники, ежели он не находится с ними в одной упряжке, но самое главное то, что этот город не принадлежал к числу залоговых городов, а был отдан королем Генрихом III королю Генриху IV, тогда королю Наваррскому, – все это заставило Короля лишить дю Плесси губернаторского поста и передать город под охрану графа де Со, который в то время принадлежал к протестантам, будучи воспитанным маршалом де Ледигьером, своим дедом.

В Сомюре Король узнал, что ассамблея Ла-Рошели постановила не пускать его в Сен-Жан-д’Анжели и что ее участники поделили меж собой все провинции Франции, в которых они были рассеяны, причем поделили не только города, которые они называли удержанными в залог, но все Королевство на восемнадцать приходов, тоже, в свою очередь, поделенных: одни – на приходы простые, другие – на приходы совмещенные, имеющие под собой более мелкие образования.

Во главе каждого из этих приходов они поставили начальника, командующего войском, придали ему в помощь советников, наделенных правом иметь в подчинении одного или нескольких наместников и раздавать должности, однако при условии предоставления генеральной ассамблее права предварительного присуждения места выбранному лицу.

Они также определились с губернаторами всех отдельно стоящих крепостей, составили свод полицейских и губернаторских законов – как на время мира, так и на время войны, – кои желали блюсти.

Своим главным начальником они назначили герцога Буйонского и дали ему право командовать и распоряжаться их общим войском; однако он поостерегся забыться до такой степени и не согласился на это; в конце концов на этот пост были назначены герцог Роанский и его брат – правда, их надежды в дальнейшем не оправдались.

Этот акт неповиновения и намерение образовать республику внутри Королевства еще больше настроили Короля против них и ничуть не удивили, только лишь укрепили его решимость образумить бунтовщиков путем применения оружия.

Он выезжает 17 мая из Сомюра и прямиком отправляется в Сен-Жан-д’Анжели; герцог Роанский, не смея запереться в городе, оставляет там своего брата; города СенМексан, Фонтенэ, Майезэ, Маран чинят препятствия Его Величеству. Парабер, губернатор Ниора, хотя и принадлежит к гугенотам, остается ему верен. Взяли Луден, в замок послали Ла Шене, хотя и не ожидали подвоха со стороны Арманьяка, первого камердинера Короля, пусть и принадлежавшего к протестантам.

Граф де Сен-Поль взял капитулировавший Жержо, Господин Принц – Сансер, в Бретани овладели Шатийоном и Витрэ; Понторсон отблагодарили 100 000 экю; разоружили гугенотов в Блуа, Туре, Руане, Гавре, Кане, Дьепе, Сен-Кантене, Витри и нескольких крепостях провинций; протестантов разогнали, когда они стали собираться в Босе, Вандомуа и Дюнуа; так же скоро действовали и в других местах, где они намеревались творить то же самое.

Все это позволило Королю с большей уверенностью предпринять осаду Сен-Жана после того, как он заблаговременно в своих жалованных грамотах, данных в Ниоре 27 мая, объявил города Ла-Рошель, Сен-Жан и прочие, примкнувшие к ассамблее, преступниками, виновными в оскорблении особы Его Королевского Величества.

Г-н де Креки в последний день мая взял разом предместье Тайебурга, окруженное рекой Бутон, которое только и удерживал противник, сжегши все остальное; граф де Монревель остался лежать там, на поле боя. После этого от Субиза потребовали сдать крепость Королю.

Он ответил, что находится там по поручению ассамблеи и не уполномочен исполнять приказы Короля.

Начали рыть траншеи, возводить батареи; Король послал за льежцами, и те 13 июня приступили к минированию равелина у башни Каньо; хоть башня и была взорвана 17-го, это не помешало знати пойти на приступ, и бароны Декри и Лаверден были убиты, а другие ранены; со стороны врага был убит Отфонтен, любимец де Субиза, которого он вдохновлял, о чем вскоре стало известно: город сдался накануне дня Святого Иоанна без оглашения капитуляции, но с простым обещанием в форме милости, дарованной Королем, оставить их свободными как в верованиях, так и в пользовании своим имуществом, простить им все преступления, кои они могли совершить и совершили во время осады, лишь бы они попросили у него прощения и поклялись оставаться в дальнейшем преданными ему.

Король свято соблюдал свое обещание, чего не скажешь о Субизе, который не прекратил мятежных происков против Его Величества.

Это укрепленное место было первым, посмевшим закрыть ворота перед Королем; было высочайше решено лишить его городских стен и укреплений, а также привилегий, пожалованных ему в 1569 году Карлом IX; сие наказание было назначено городу за его настоящие проступки, а также для того, чтобы и впредь было неповадно вести себя неподобающим образом.

Справедливое возмездие, вместо того чтобы испугать мятежников и вернуть их на путь исполнения долга, с новой силой подстегнуло их к действиям. Они ввели гарнизон в Пон, собрались в Пуату; но Пон был отвоеван в последний день июня. Поскольку источник зла был в Ла-Рошели, Король послал герцога д’Эпернона блокировать город, а сам вознамерился ехать в Гиень, где герцог Роанский и г-н де Ла Форс поднимали всех, кого было можно, против него.

Одновременно с осадой Сен-Жана гугеноты овладели городом Нераком – это произошло 3 июня, – изгнали оттуда верных Королю людей и ввели свой гарнизон, однако г-н дю Мэн тотчас выступил с тем количеством вооруженных людей, что у него имелось, и осадил город; покуда он был там занят, г-н де Ла Форс 23 июня нагрянул в Комон благодаря предательству одного торгового консула, впоследствии колесованного, однако захватить замок Ла Форсу не удалось. Узнав об этом, герцог дю Мэн выступил ночью из Нерака с частью своего войска, подбросил замку подкрепление в виде живой силы и боеприпасов и с такой силой атаковал город, что вынудил г-на де Ла Форса отступить; оттуда он вновь вернулся в Нерак, заставив его капитулировать 9 июля. После этой победы несколько маленьких городов, таких как Кастель-Жалу, и все герцогство Альбре сдались на милость Короля. Боэс, губернатор Монёра, остался верен Его Величеству; Король, которому было дорого время, тотчас оставил приведенный к покорности Сен-Жан и прибыл 11 июля в Кастийон, город, удерживаемый в залоге, – тот открыл ему ворота; оттуда он отправился в Сент-Фуа, где провел ночь на 12-е, в Бержерак – там он заночевал на 13-е, 20-го прибыл в Тоннен, где принял решение осадить Клерак, которым надеялся быстро овладеть в расчете на благоразумие его жителей, оставив Монтобан напоследок.

Гугеноты выслали своих представителей просить Короля, чтобы он оставил крепостные стены в их теперешнем состоянии, и на этом условии обещали сдаться; Ледигьер и Боэс отправились к ним для переговоров и увещеваний, однако были приняты как враги и доставили Королю ответ, что тут надобно применить силу. Осада началась 23 июля с атаки, которую наши силы совершили с таким воодушевлением и бесстрашием, что быстро выгнали неприятеля из ретраншементов, как на дальних, так и на ближних подступах к городу; однако много высокородных лиц полегло в том бою, и среди прочих г-н де Терм, бесстрашный воин, чья смерть вызвала глубокую скорбь.

25-го осажденные предприняли вылазку, но были отброшены и потеряли много своих; все последующие дни удача сопутствовала нам, так что уже 4 августа они капитулировали. Король наказал только четверку зачинщиков; гарнизону же просто не повезло, а не то чтобы с ним плохо обошлись: дело в том, что Король, боясь, как бы солдаты гарнизона не совершили чего дурного в отношении него, когда он будет следовать мимо них, и повелел, чтобы их переправили через реку на ту сторону, где Эгийон. Для этого имелись большие лодки; однако между нашими солдатами и солдатами противника вспыхнула ссора по поводу того, что кое-кто из них не пожелал расстаться с оружием, к тому же они так понабились в лодки, что многие из лодок пошли ко дну и немало их потонуло; казалось, Божье возмездие пало на них в отсутствии возмездия со стороны Короля.

Как раз в это время умер хранитель печатей дю Вер в возрасте шестидесяти пяти лет; было в этом человеке, по природе своей суровом, что-то от философа-стоика, каким тот предстает на страницах своего писания. Он был сведущ в литературе, а главным образом во французском красноречии, так что оно стало как бы его особым ремеслом. Он оставался верным Королю во времена Лиги, являлся советником парламента; с тех пор Его Величество сделал его первым президентом Прованса по рекомендации г-на де Вильруа, которому он тем не менее не выказал должной признательности, ходатайствуя в 1616 году перед Королевой-матерью о том, чтобы лишить должности статс-секретаря г-на де Пюизьё в надежде, однако напрасной, передать ее в руки своего племянника Рибье.

Он обзавелся в Провансе такой прочной репутацией, что Королева сочла: только он один достоин исполнять должность хранителя печатей, которой она желала лишить канцлера Де Сийери.

Но одно дело, когда он был далеко, иное дело, когда он оказался под рукой: репутация его несколько поблекла – строгость вкупе со знанием права внушали к нему почтение, однако невежество и неопытность в делах государственных заставили презирать его и сделали несносным на этой должности, с коей он был изгнан маршалом д’Анкром; немилость эта была для него благом, поскольку стойкость, с которой он вынес свою опалу, повысила его авторитет, упавший было в связи с деятельностью, не дотягивающей до тех высот, коих от него ждали.

После получения им епископства Лизьё поднялся было ропот; ведь он находился на должности, лишавшей его возможности проживать там, однако, пусть он и не оказал услуг какому-то одному приходу, он оказал их всей французской Церкви, удостоившись Божьей милости стать орудием восстановления истинной Церкви в Беарне: именно он подготовил необходимое для этой цели постановление и смело подвел Короля к его выполнению, первым нанес смертельный удар по гидре мятежа и заставил тех, кто прежде не хотел тому верить, убедиться воочию, что она может быть побеждена королевскими войсками.

После взятия Клерака Король направился в Ажан, куда и добрался 10 августа. Там к нему отовсюду стекались вести о том, что гнев Божий и сила оружия пали на врагов; что г-н дю Мэн, покинувший осажденный Нерак с довольно большим числом солдат, направился в Монтобан и взял его, после чего несколько городов в округе принесли ему ключи и сдались на милость Его Величества. Альбиак, пожелавший уклониться от данного слова и отказать ему во вступлении в город, будучи под охраной гарнизона, был взят, разграблен и сожжен, а все жители, за исключением женщин и девушек, перебиты; что голландский корабль, везший боевые припасы и оружие для еретиков нижнего Лангедока, задержан и взят на абордаж в Сете 4 августа; что г-н д’Эпернон помешал еретикам Ла-Рошели пожинать плоды затеянной смуты, одерживая одну победу за другой.

Все эти новости настроили его на бесстрашный лад и подвигли предпринять осаду Монтобана, которая и была начата 18-го со стороны Виль-Бурбона.

При взятии Клерака коннетабль использовал солдата по имени Соваж, которого в стане неприятеля считали за своего, так что подверг честь Короля риску, доверившись слову плута.

Ничего нет позорного в том, чтобы пускать в ход маленькие хитрости, однако опасно полагаться на них, в особенности когда речь идет о чести и достоинстве человека такого ранга, которому пристало не красть победы, а только лишь одерживать их.

Герцог де Сюлли привел к Королю нескольких депутатов из окрестных населенных пунктов, чтобы они заверили Его Величество в верности их жителей. Авторитет, коим Сюлли пользовался среди своих сторонников-гугенотов в силу своих связей, богатства, помощи, оказанной им в годы своего величия, – все это позволило герцогу обратиться к Королю с просьбой о позволении войти в этот город и потрудиться над тем, чтобы его жители вернулись к исполнению своего долга по отношению к монарху; однако надеждам его не суждено было сбыться, поскольку оказалось, что дворянские представители не в чести у жителей города, возлагающих свои чаяния на священнослужителя Шамье, торговых консулов и шестерку самых рьяных из их среды, которые были отнюдь не таковы, чтобы их легко было сдуть ветерку, повеявшему со стороны королевского двора.

Первого сентября стали обстреливать город из сорока пяти пушек, поделенных на девять батарей; каждые три батареи поддерживали свое направление атаки. 4-го герцог дю Мэн, слишком бесстрашный и пылкий, чтобы думать об осторожности и степенности, подобающих полководцу, после двухдневного обстрела куртины перед воротами Виль-Бурбона, не давши себе труда разведать, достаточно ли широка брешь и измотан ли противник, к тому же судя о его потерях лишь по количеству сделанных нашей батареей пушечных выстрелов, пошел на приступ. Не нашлось людей, которые убедили бы его, что дело это гиблое; честь военного мундира диктует свои правила, и говорить о каких-либо помехах на пути выполнения приказа означает проявить трусость, оттого каждый старается не ударить в грязь лицом.

Маркиз де Темин не успел сделать и десяти шагов, выскочив из траншеи, как был убит выстрелом из мушкета; это так поразило идущих следом за ним мушкетеров, что ничто уже не могло заставить их двигаться вперед; одни лишь дворяне пошли в атаку с таким бесстрашием, что, невзирая на охваченные огнем куртины, проникли в ров, где обнаружили несколько укрытий, откуда по нашим позициям велся обстрел, выгнали оттуда неприятеля, поднялись на куртину и овладели ею, а также бастионом напротив, на который взобрались с помощью лестниц; однако, пробыв там некоторое время, были принуждены отойти в большом беспорядке и с немалыми потерями, оттого что пехота не поддержала их, а неприятель опомнился и осознал свое численное превосходство.

Сей неуспех поверг герцога дю Мэна в глубокую печаль, он оставался безутешен и принял решение не подвергать более риску жизнь своих собратьев-дворян, которая была ему дороже собственной; правда, он ненадолго пережил это свое решение: 17-го он был убит выстрелом из мушкета, когда показывал траншеи герцогу де Гизу.

Это был рыцарь чести, смельчак. Во всех внутриполитических разногласиях, раздиравших страну в его время, каждая из сторон старалась заполучить его. Он преданно служил Королю против Королевы в ангулемском эпизоде и потом столь же преданно служил Королеве в Анжере. О нем с полным правом можно сказать то, что говорилось об одном из самых прославленных античных правителей: он был бы величайшим полководцем Франции, если бы дожил до седин, однако Господь не попустил тому как по причине греховности его отца, возглавлявшего мятежную Лигу, так и по причине его собственной ошибки – ведь он поспешил отдать приказ; зато Господь даровал ему смерть в тот момент, когда он верой и правдой служил Королю. Его беспримерная отвага всегда хранила его в отдалении от фаворитов, он и при маршале д’Анкре держался особняком, и при нынешнем фаворите тоже – ему претило видеть того коннетаблем Франции, поскольку в этой роли он заслуженно видел лишь себя. Люиню в такой же степени приятно было узнать о его смерти, в какой это огорчило Короля и всех преданных ему людей; рядовые королевского войска оплакивали сию утрату. Коннетабль же, вместо того чтобы почтить память великого человека, погибшего ради спасения Государства, попытался очернить его честь, так дорого ему доставшуюся; он публично заявил, что хотя и считается, что несколько городов были захвачены благодаря г-ну дю Мэну, на самом деле они были возвращены короне благодаря его, Люиня, шпионам. О его смерти он говорил как о справедливой каре за прегрешения.

Парламент Бордо, тронутый этой утратой, обратился к Королю с самой смелой речью, прозвучавшей в этом веке. Ее суть состояла в том, что понесенная ими потеря такова, что Королю теперь немыслимо трудно будет подыскать губернатора, равного по заслугам г-ну дю Мэну; что они желали бы губернатора столь же достойного и не менее высокорожденного; что они заклинают Короля самому взять бразды правления их городом и оценить на примере Монтобана, насколько опасны могут быть укрепленные места в других руках, нежели королевских. Свободная речь очень не понравилась господам фаворитам, которые уже предназначали это место младшему отпрыску их дома, а именно герцогу де Шону, который подмял под себя все захваченные в боях крепости.

В Париже весть о смерти дю Мэна отозвалась такой болью, что ненависть к гугенотам, ставшим причиной этого, переросла 26 сентября в мятеж, в ходе которого был сожжен Шарантонский храм; казалось, павший в бою преследует своих недругов и после смерти, горько оплакиваемой народом, чьи слезы только и могли быть осушены пламенем пожарища. Парламент, опасаясь, что еретики воспользуются пожаром, чтобы поднять против Короля тех из них, кто еще оставался предан ему, доказав им, что они не могут ни в чем на него положиться, взял да и задержал несколько человек, а двоих повесил, да еще обнародовал указ, по которому католикам под страхом сурового наказания запрещалось вредить протестантам и злословить по их поводу.

В следующем месяце случился еще один пожар, который чуть не сгубил их всех. За одну ночь сгорели два моста – Торговый и Менял, ненависть к гугенотам вынудила парижан заподозрить тех в поджоге, возникла опасность, что начнется резня, если не сдержать народного гнева – конечно, осторожно и с умом.

Осада Монтобана была так скверно начата и так неумело проведена, что в конце концов исчезла всякая надежда овладеть им. Число защитников города было почти равно числу осаждавших его, а дорога, ведущая к городу от СентАнтонена, была свободна, и жители могли беспрепятственно пользоваться ею, так что у них имелось сообщение с герцогом де Роаном, к тому же они засылали шпионов в войско Короля, и доступ посланий от предателей Его Величества к ним также был свободен. Бофор, дворянин из Севенн, предпринял попытку ввести к ним подмогу в виде пятнадцати сотен человек и довел их беспрепятственно до Сент-Антонена, откуда две дороги шли на Монтобан: одна по лесу, наиболее удобная для пехоты, другая по открытой местности; он выбрал вторую, сочтя, что она самая опасная и никто не догадается, что он выбрал именно ее, а значит, и не станет его там поджидать. И в какой-то степени преуспел: из тех частей, на которые он разбил свой отряд, одна часть живой и невредимой добралась до города, а две другие были перебиты, сам он захвачен в плен и отправлен в Париж, в Бастилию. Когда подкрепление вошло в город, начались удачные вылазки противника на наши позиции, что не повысило дух нашего войска и без того таявшего в численном отношении из-за болезней, охвативших почти все расположение войск.

Коннетабль прибег к ряду хитростей и стал искать встречи с герцогом де Роаном, дабы обговорить с ним условия мира, однако не был ни убедителен, ни красноречив настолько, чтобы склонить его к приемлемым для Его Величества пунктам договора. Состоялось несколько безуспешных переговоров, плохо сказавшихся на наших войсках. Герцог де Монморанси, добравшись в октябре до театра военных действий, привел с собой подкрепление – пять или шесть тысяч человек; однако и они были скошены болезнью, так что изменений к лучшему не произошло и результат был нулевой.

В то же время Король получил известие, что в Монёре и Сент-Фуа, где Боэс оставил своего сына и зятя, много делалось против Его Величества и число его врагов росло. Он посылает туда Боэса, который действует настолько стремительно, что появляется в Монёре прежде, чем распространяется весть о его отъезде. Когда же Боэс после ужина направляется оттуда в Сент-Фуа, на него по дороге в Жансак нападает отряд из сорока мушкетеров, впоследствии хорошо принятых в Сент-Фуа, где находится его зять.

Это был храбрый дворянин, хотя и жестокий, он участвовал в семнадцати дуэлях: в первой из них он не пожелал прикончить своего противника, однако в дальнейшем ему пришлось снова сразиться с ним в поединке, причем по тому же поводу, и он решил никогда больше не оставлять в живых противников, чему и следовал всю жизнь с поразительной кровожадностью. Господь – враг жестоких людей – заставил его собственной кровью, пролитой не без пособничества его же детей, отплатить за кровь тех, кто, оказавшись однажды в его власти, уже не мог надеяться на пощаду.

И с другого конца поступило к Королю известие: в Дофинэ взбунтовался и напал на Гренобль Монбрен. Граф де Ла Сюз, человек беспокойного и мятежного духа, гугенот, объединил свои усилия с его усилиями, был захвачен крестьянами Дофинэ с полтора или двумя десятками своих сторонников, у которых нашли план этого города с указанием места, откуда следовало напасть на него, и времени, когда предполагалось совершить нападение, – в день Святого Люка. На 7 ноября намечалось второе нападение.

Все это вынудило Его Величество послать маршала де Ледигьера в Дофинэ, дабы напомнить Монбрену о его долге, и послужило извинением коннетаблю, почему в начале ноября он снял осаду Монтобана, что на самом деле случилось по причинам иного рода: потеря надежды на возможность овладеть городом, малочисленность королевских войск, скверное их состояние, болезни, затяжные дожди и наступление зимы. Король оставил там только маршала Сен-Жерана с шестью тысячами пехотинцев и тысячью конных, чтобы держать город в блокаде и препятствовать поставкам в него жизненно необходимого.

У Люиня была заблаговременно припасена еще одна, жалкая отговорка, почему не задалось дело: якобы имелась третья партия, сформированная недовольной Королевойматерью, и, дабы доказать это, он ни разу за время осады не дал аудиенции нунцию – тот сам поведал об том Королеве, – чтобы вместе с ним к нему не дай Бог не проникли курьеры с письмами из окружения Королевы, из которых стало бы ясно, что она похваляется тем, что разделяет государственные заботы своего сына, а также чтобы нунций не обязал его снестись с Римом, где могло быть высказано пожелание найти путь к сближению, ведь известно: этот человек никогда не верил в Господа и не боялся Его. Контад и тот сделал после смерти Люиня признание, что тот вовсе не считал, что составилась некая третья партия Королевы, просто ему нужно было заявлять об этом, чтобы сделать ее ответственной за мирный договор, который, как он предвидел, Король будет вынужден заключить в силу его, Люиня, неумелого командования, проволочек и упования не столько на свои собственные силы, сколько на донесения шпионов.

Правду сказать, дальнейшее ведение военных действий уже казалось делом безнадежным: ни разу не набиралось и двенадцати тысяч единиц личного состава там, где и тридцати было бы недостаточно для выполнения намеченного. Король не позволял чрезмерно расходовать средства, но и те траты, которые производились, обогатили частных лиц, наживающихся на общественной беде.

Для оплаты и содержания войск, участвовавших в боевых действиях с 25 апреля по 1 декабря, не требовалось больше двух миллионов, но на деле на это ушли все пятнадцать. По этому поводу можно привести разве что пример герцога д’Альбы, который, когда его спросили, на что он употребил полученные деньги, ответил, что двадцать миллионов ушли на шпионаж; то же можно сказать и в отношении этой войны: весь свет кишел шпионами, но не теми, что вели наблюдение за другими, а теми, что в самих себе отыскивали то, о чем можно было бы донести.