Текст книги "Мемуары"

Однако в Монтобане 17 ноября все католики были взяты в плен, а затем отпущены с предписанием покинуть город на неопределенный срок. Парламент Тулузы очень мудро решил, что католикам не пристало прибегать к репрессиям, и заверил своих протестантов в том, что им ничто не грозит.

Они предприняли несколько подобных безрассудных выходок в других городах реформаторской веры; но самой смелой и бунтовщической была предпринятая ими попытка, в соответствии с постановлением ассамблеи Мило, овладеть Наварреном и изгнать из него губернатора, посаженного на это место Королем. Однако Всевышний, благословляющий дело и войско Его Величества, сделал так, что их замысел был раскрыт 8 декабря стараниями г-на де Пуайана, который, зная, что несколько гугенотов с этим намерением тайно проникли в названный город и нашли убежище у его жителей – сплошь гугенотов, провел успешную операцию по их поимке и велел повесить некоторых из них; остальные ночью перелезли через городские стены и бежали.

Плохо приходилось гугенотам во Франции, но еще хуже в Германии, месть Господняя преследовала их повсюду.

Мы уже говорили, что посланники Короля отправились в Ульм на съезд протестантских князей. Это было очень кстати, ибо, благодаря вмешательству и влиянию Короля, 3 июля там было постановлено между всеми католическими государями и государствами Германии – за которых поставил подпись герцог Баварский, выславший в Ульм своего депутата, – а также всеми протестантскими государями и государствами Германии – за которых подписался Бранденбургский курфюрст, – что ни один из означенных государей и ни одно из означенных государств ни той ни другой партии не станет захватывать другие государства, причинять им вред, но все они станут поживать в добром согласии друг с другом, перемещая вооруженные войска на территории соседей лишь с их позволения, за исключением одного только Богемского государства и входящих в его состав провинций.

Сие соглашение имело большие последствия, ведь вся тяжесть войны падала на отношения Короля Богемии и Императора; Император имел то преимущество, что протестанты, бывшие тогда наиболее сильными в Германии, могли помешать, из зависти либо враждебности, католическим государям оказать ему помощь, а соглашение дало ему возможность получать эту помощь и собрать такие значительные военные силы, которые способны не только напугать врага, но и сокрушить его.

Когда состоялось подписание соглашения, армия герцога Баварского насчитывала двадцать пять тысяч человек в Ведене, а армия маркиза д’Анспаха, стоявшего во главе протестантских сил, насчитывала пятнадцать тысяч человек в Ангенау близ Ульма. По заключении соглашения армии снялись с места; курфюрст прямиком отправился в Австрию, а маркиз – в Пфальц, дабы защищать его от Спинолы, собравшего войско для нападения на него.

Армия герцога Баварского действовала весьма успешно, заставила всю верхнюю Австрию отказаться от помощи Богемской конфедерации и подавила крестьянские мятежи.

Курфюрст Саксонский, всегда боявшийся дурного исхода сего замысла для протестантов, тут испугался не на шутку; он был назначен Императором привести в исполнение указ о подавлении подданных, восставших в Богемии, посланникам которых он заявил о невозможности сохранять нейтралитет, а также о том, что раз они ослушались его и предприняли свои действия, то и речи не может идти о том, чтобы им прибегнуть к его помощи.

Эрцгерцог Альбрехт получил со своей стороны задание выполнить императорский указ в отношении Пфальца. Все протестанты письменно известили об этом курфюрста Саксонского, который не пожелал в это вмешиваться. Король Великобритании отправил к эрцгерцогу своего посланника, но не получил от Спинолы иного ответа, кроме того что, поскольку его миссия в Испании закончена, он вновь принимается за дело на предписанном ему плацдарме.

Спинола выступил 8 августа с войском в двадцать шесть тысяч пехотинцев и четыре тысячи конников, сорока пушками, тремястами пятьюдесятью повозками, груженными всякого рода боевыми припасами, мельницами, лодками для переправы через реки; с этим войском, несмотря на противодействие врагов, к коим примкнули голландские войска под началом графа Хенрика, с того года он добился большого успеха и захватил многие крепости в Пфальце, стоящие по берегам Рейна.

Курфюрст Саксонский между тем вторгся со своим войском в Лужицу и овладел ею. Обе армии Императора, одна под командованием герцога Баварского, другая под командованием графа де Бюкуа, соединившись, двинулись на Богемию, выслав гонцов с тем, чтобы объявить жителям этой страны, что им надлежит принять милость, оказываемую им Императором, в противном случае он повелит предать все огню и мечу.

30 августа Богемия отказалась от предложенной ей милости, войска Спинолы вошли в нее, овладели городами Хорн, Вортмиц, Баденак, Риска и прямиком двинулись на Прагу, захватывая все встречающиеся на их пути крепости – вражеские силы были не столь сильны, чтобы осмеливаться дожидаться их: они не пожелали осаждать Пльзень, но прямиком направились к Праге, остановились в полулье от нее и 8 ноября дали бой, в котором так называемый король Богемии был на голову разбит, бежал из Праги в Брандес, а затем в Силезию. Стоит отметить, что место, где была проиграна битва, было тем же самым, где годом раньше встречали они своего нового Короля. Число павших и плененных было велико; но самое замечательное состоит в том, что эта битва положила конец распре и вернула в подчинение Императору всех его подданных, населяющих Богемию.

1621

В первый день этого года г-н де Кадене, брат герцога де Люиня, отправился во главе чрезвычайного посольства в Англию будто бы уверить короля Великобритании в том, что Его Величество желает добрых и тесных взаимоотношений с ним, на самом же деле побудить этого государя просить для принца Уэльского руки Генриетты, третьей сестры Короля, и все это ради того, чтобы помешать Королю проявить интерес к делам реформаторской Церкви во Франции, при том, что ее сторонники явно вставали на путь неповиновения Королю и вынуждали его либо подчиниться их воле, либо действовать силой оружия.

Намерение связать узами брака два королевских дома обернулось ничем: король Великобритании слишком далеко зашел в этом вопросе с королем Испании; его заинтересованность в союзе с Испанией из-за курфюрста Пфальцского, своего зятя, была велика, а его мирный нрав и боязнь войны с Испанией склонили его скорее в пользу альянса с испанцами, а не нами. Господь Бог, заключающий браки на небесах, предназначил другое время и других лиц для подготовки брака французской невесты с английским принцем.

Г-н де Кадене был принят как нельзя лучше и сообразно с достоинством как пославшего его Короля, так и того, к кому он был направлен, а возвернувшись, доставил нашему Королю множество любезностей от тамошнего.

Наши гугеноты, возмущенные в том году еще и тем, что Король восстановил Церковь в Беарне в ее правах, с начала этого года делались все более активными. Они собрались в Ла-Рошели на ассамблею, несмотря на запрет Короля, и проявили достаточно бесстыдства, чтобы скрыть за словами о справедливости явный мятеж, жалуясь на то, что Король в Беарне заставил провести в жизнь эдикт о снятии запрета с церковной собственности, не дав им возможности еще раз представить ему свои ремонстрации по этому поводу, как будто бы года, предоставленного им, не было достаточно.

Маршал Буйонский написал об этом Его Величеству на второй же день нового года из Седана и сообщил, что в соответствии со своими религиозными убеждениями он вынужден послать туда кого-нибудь со своей стороны, но лишь для того, чтобы присоединиться к ним в их нижайших ремонстрациях, в коих он умоляет Его Величество соблаговолить услышать их и не допустить того, чтобы из-за обманчивой надежды объединить всех своих подданных в единой вере его власть выражала себя в обидных поступках; однако при том, что он подвигал Короля к ненасильственному разрешению затруднений, маловероятно, чтобы он советовал гугенотам быть верными и покорными своему Государю.

Маршал Ледигьер написал им первого февраля письмо, в котором осуждал их действия и оправдывал действия Короля, считая несущественными все их жалобы, а Короля по-настоящему обиженным тем, что они собрались без его разрешения на свою ассамблею. Но их преступление не сводилось к одному лишь факту ассамблеи, на ней раздавались призывы к неповиновению и задумывались преступления против самой королевской власти.

Там отдаются приказы вооружаться и облагать народ налогами – и все это под их собственным символом: Религия, опирающаяся на крест, с Евангелием в руке попирает старый скелет – как они говорили, римскую Церковь. Король, предупрежденный обо всем этом, в феврале отослал свои жалованные грамоты, в которых запретил сбор податей под страхом обвинения в преступлении против особы Его Королевского Величества; однако в нескольких местах они никак не желали подчиниться и даже завладели деньгами Его Величества; и, совершая все эти преступные деяния, не имели смелости послать ко двору своих депутатов и попробовать убедить Короля с помощью ремонстраций, полных обещаний верности и послушания.

В то же время по приказу этой ассамблеи они поднимают мятеж в Прива под предлогом того, что г-н де Шамбо, их сеньор, принадлежащий к реформаторской вере, скончался, а его дочь вышла замуж за виконта де Шейлана, католика, сына виконта де Л’Эстранжа, вслед за чем в замке и в Ла-Тур-дю-Лак появились по его приказу солдаты и военачальники – католики. Гугеноты в городе заявили, что охрана названного замка и города находится в их компетенции, к тому же хотя крепость не являлась залоговой, они овладели ею во время предыдущих беспорядков и удерживали ее со своими сеньорами, исповедующими протестантизм, да и прежде всегда охраняли это место.

Вслед за этим требованием они заняли Ла-Тур-дю-Лак, а с 24 января принялись возводить цитадель и крепость на возвышенном месте, чтобы противостоять замку, и обратились ко многим дворянам с просьбой привести к ним вооруженных людей.

Герцог Вантадурский, королевский наместник в Лангедоке, попытался, но безуспешно, воззвать к их разуму; они презрели его увещевания, дурно обошлись с посланными им людьми и вынудили-таки герцога де Монморанси выступить с целью их осады.

Округ Нижнего Лангедока повелел г-ну де Шатийону вооружаться, что и было им исполнено в кратчайшие сроки. Герцог де Монморанси выдвинулся со своим войском к означенному выше Прива, маршал де Ледигьер попросил его в конце февраля соизволить переговорить с ним и на этих переговорах добился обещания, что тот не станет без особого на то распоряжения Его Величества форсировать события; 6 марта от имени Его Величества прибыл г-н де Рео с приказом всех их разоружить – была создана видимость исполнения приказа, на деле же все обстояло иначе; Монморанси вывел из Валлона гарнизон, помещенный туда гугенотами, назначил своего человека и пустился в обратный путь. Но чуть только он повернулся спиной, как гугеноты Валса – крепости, находящейся во владении полковника д’Орнано и предписанной полку Мазарга в качестве места дислокации, – отказались ему повиноваться. Герцог де Монморанси осаждает крепость и берет ее. При этом известии округ посылает вооруженных людей в Валлон, те изгоняют оттуда королевского ставленника, нанеся тем большой вред власти Короля, и водворяют свой гарнизон. Герцог де Монморанси снова берет его; однако гугеноты Прива, губернатором которого является Бризон, с дюжиной сотен гарнизонных солдат совершают набеги и захватывают подданных Короля в округе, в чем им помогает и их поощряет ассамблея, собравшаяся в то время в Пуссене, на которой Бласкон назначен губернатором Виварэ, а Бризон – его наместником.

В Беарне творились подобные же дела, однако там они натолкнулись на сопротивление всем их начинаниям со стороны г-на де Пуайана.

Король еще недавно посетил здешние места, а они уж принялись проявлять непослушание, которое давно вынашивали. В По они отказались отдавать пушки, которые, согласно приказу Короля, следовало доставить в Наваррен, и продолжали укреплять оборону города. Они приняли гарнизон в Ортезе, но отказались впустить его в замок.

Неудавшийся захват Наваррена, как мы сказали, случился чуть позже, и все это было увенчано невыполнением решения королевского совета о восстановлении церкви, а кроме того, поборами, которые они взимали без разрешения на то Короля. Они также собрались на ассамблею в По, на которой капитан Бензен, участвовавший в захвате Наваррена, был хорошо принят, в частности г-ном де Ла Форсом, и получил два секретных задания: в конце февраля пробраться внутрь башен Монжискара, что возле моста Беринкс. Расположены эти башни так, что к ним никак не подобраться, стены неприступны, вокруг большие рвы, а между тем само место имеет важное стратегическое значение, поскольку расположено между Наварреном и Аком и является помехой, не позволяющей г-ну де Пуайану получить помощь от Ланна, коего губернатором он является.

Очень скоро стало ясно, что здесь может быть устроена какая-либо заварушка, поскольку первого марта были задержаны аббат де Каньот и жандарм г-на де Пуайана, которые переходили по мосту, направляясь в Наваррен. Г-н де Пуайан предупредил г-на де Ла Форса о том, что королевской власти здесь наносятся оскорбления, тот любезно отвечал ему, что полностью полагается на него, понимая при этом, что нет никакой возможности выкурить из башен засевших там гугенотов. Услышав такой ответ, г-н де Пуайан собрал всех своих друзей и весь военный люд, который был в его распоряжении, и повел их 5 марта на приступ, предварительно попросив освободить укрепленное место. На что получил ответ, что они находятся в крепости по распоряжению ассамблеи По и покинут ее только по ее приказу.

Ассамблея, получив известие, что г-н де Пуайан так скоро и так отважно взялся за дело и вот-вот пойдет на штурм укрепленного места, перво-наперво предупреждает его, что подобная затея может навредить Королю, а вслед за тем готовит постановление о том, что под страхом быть объявленными преступниками, посягнувшими на особу Его Королевского Величества, находящимся в башнях запрещается покидать их, а г-ну де Пуайану устраивать в Беарне любые сборища людей, имеющих отношение к военному делу, без особого на то распоряжения королевского наместника.

Г-н де Пуайан отвечает тому, кто доставил это постановление: мол, пусть он сперва обратится к тем, кто в башне, а уж потом к нему, не то он их приведет в чувство и заставит-таки убраться оттуда. Тогда г-н де Ла Форс, видя бесполезность любых уловок, собирает вооруженный отряд из беарнцев и жителей соседних провинций для защиты башен. Он оказывает некоторую поддержку защитникам крепости, но выдержать осаду, как и помешать тому, чтобы крепость перешла в подчинение Королю и была тут же разрушена, не в его силах. Удивило гугенотов то, что Король был в курсе, что предпринимаемые ими действия не противоречат постановлению ассамблеи Ла-Рошели и их собственной.

Тотчас после этих событий Его Величество послал г-на де Ла Салюди в Беарн к г-ну де Ла Форсу с приказом немедленно сложить оружие, а в случае неповиновения выдать г-ну д’Эпернону разрешение силой принудить непокорных к повиновению, а далее жить в Беарне мирно людям с разными религиозными убеждениями.

Г-н де Ла Форс, чтобы выиграть время, дал Ла Салюди двусмысленный ответ, и тот передал королевское постановление герцогу д’Эпернону, который, войдя 21 апреля в Беарн, объединился с г-ном де Пуайаном и его отрядом и прогнал из края Ла Форса и всех, кто ему помогал.

Этот последний всплеск мятежа вкупе с предыдущими вынудил Его Величество отобрать у него должность губернатора Беарна и передать ее г-ну де Темину, а должность капитана гвардейцев Его Величества, перешедшую по праву преемничества его сыну – маркизу де Ла Форсу, была передана Королем маркизу де Мони не столько за его храбрость – которая все же являлась главной причиной, подвигшей на это назначение г-на де Люиня, – сколько за разлад в отношениях с Королевой; все лица, недовольные Королевой, были им обласканы. Второй сын г-на де Ла Форса – его звали Монпуйан, – находившийся на хорошем счету при дворе, был уволен.

Королевский совет тем временем завершал дело по объединению Наваррской и Французской корон, по поводу чего в прошлом году в Сен-Палэ было издано постановление; Его Величество своим указом от 27 апреля повелел канцелярии и двору Сен-Палэ издать эдикт, посланный им в прошлом году, и отложил до поры до времени решение вопроса об объединении чиновного аппарата Сен-Палэ и По, вплоть до новых распоряжений с его стороны.

Покуда происходили все эти события, Король сознательно готовился к войне; две первейшие задачи стояли перед ним: достать денег, чтобы создать и содержать армию, и подыскать командующего; первая задача была решена с помощью эдиктов, представленных в парламент, главным из которых был эдикт о восстановлении полетты, что и было осуществлено королевской декларацией от 2 февраля; однако эта мера была сочтена слишком суровой, чиновники стали подавать прошения об отставке, пришлось смягчить ее постановлением совета от 1 марта; Король предпочел довольствоваться частичным сбором, чем совсем ничего не получить либо получить не вовремя.

В этом деле на Королеву возложили вину за недовольство парламента, сетовавшего на суровость эдикта; пожелали сделать так, чтобы она была замешана. Совершенно ясно, что это была ложь, однако кому до этого было дело, коль скоро решили свалить все с больной головы на здоровую.

Вторая задача состояла в отчуждении 400 000 ливров ренты с пошлины на соль, что стало довольно-таки обычной практикой в последнее время, однако чреватой уменьшением доходов Короля в будущем; это было необходимо для получения наличных денег, которые не всегда имеются в распоряжении Его Величества для решения насущных задач в силу недолжного обращения с ними в различных инстанциях.

Третьей задачей, более умеренной, было обратиться за помощью к духовенству; ассамблея духовенства собралась в начале июня в Париже, а затем переместилась в Пуатье, оттуда в Бордо и передала Королю на его нужды миллион золотом, лишь бы только эти средства пошли на осаду Ла-Рошели.

Что до кандидатуры главнокомандующего, то герцог де Люинь через доверенных лиц предложил назначить на этот пост человека добродетельного, отличившегося на службе, известного своей верностью, способного дать отпор гугенотам, которому можно доверить командование вооруженными людьми, – словом, речь шла о восстановлении должности коннетабля.

Кое-кто был за кандидатуру маршала де Ледигьера, человека шестидесяти лет, постаревшего на военной службе, сделавшего карьеру еще при покойном Короле, человека решительного и пользующегося доверием среди протестантов, под началом которого было множество крепостей, окруженного множеством друзей, от которых партия Короля усилилась бы, а партия врагов соответственно ослабла.

Его предлагали на должность, чтобы иметь предлог восстановить ее, затем найти множество причин не утвердить его в этой должности в связи с его религиозными убеждениями, а утвердить г-на де Люиня, настолько самонадеянного, что, не имея ни опыта ведения боевых действий, ни смелости, а следовательно, недостойного такой чести, он все же рассчитывал получить ее, после того как сделал всех своих братьев герцогами и пэрами; только этой почетной должности ему и недоставало, чтобы возвыситься над ними; каждый способствовал исполнению замысла де Люиня, стараясь угодить фавориту.

Тем не менее сделали вид, что жалованную грамоту собираются выдать г-ну де Ледигьеру, но при условии его перехода в католичество. Бюльон привез бреве маршалу, однако целью его поездки было скорее заставить того прибыть ко двору, чем обратить в католичество и возвестить о назначении коннетаблем.

Прибыв ко двору, де Ледигьер благодарит Короля обдуманной заранее речью, на которую его настроил г-н де Бюльон, как и было им обещано де Люиню; в этой речи маршал заявляет, что один только герцог де Люинь достоин этой должности, после чего принимается решение отблагодарить его назначением на должность фельдмаршала.

Шпага, врученная г-ну де Люиню, заставила поверить в близость военных действий, но не слишком напугала врагов. Ассамблея в Ла-Рошели, как никогда, проявила свой непокорный нрав, выпуская один за другим бунтарские листки, манифесты, диффамационные брошюры, вступая во всякого рода лиги, союзы с чужеземцами.

Ничто не давало благочестивым людям надежды на добрый исход этой распри, разве что та истина, что Господь, как правило, выбирает самые низкие искушения, чтобы смутить самых стойких, и из подручного материала творит великие чудеса.

Королева между тем пребывала в чрезвычайном небрежении и недовольстве: после замирения в Анжере она не делала ничего другого во все время путешествия Короля, как только славила Господа за счастье, которое сопутствовало ему в его намерениях. Однако во все время этого путешествия – и после возвращения Его Величества, и до сего дня – ее ничем не запятнанное поведение не помешало некоторым умам, которые во всякое время неустанно трудятся при дворах, дурно истолковать ее намерения и отыскать в них темные стороны.

Одни, зная природный нрав г-на де Люиня, нерешительный и недоверчивый, пытались уверить его в том, что, поскольку она лишена возможности в открытую отделаться от него, она решила пустить в ход все тайные рычаги; предпринималось это с целью навсегда посеять вражду между ними, так чтобы не оставалось надежды на примирение.

Другие утверждали, что она подбивает гугенотов на восстание, заверяя их в покровительстве, как своем, так и своих друзей. Королю даже нашептали следующую нелепицу: мол, она флорентийка и ни за что не простит ему скверное обращение, которому подверглась из-за него, а пороки ее нации перекрывают ее добрые человеческие качества.

Все эти скверные услуги были оказаны Королеве в ее отсутствие при дворе. Теперь же расскажем о той клевете и презрении, которыми встретил ее двор.

По возвращении Короля из поездки было решено, что Королеве надлежит войти в королевские советы. Этого желал Король, это было выгодно для г-на де Люиня: ведь помимо того, что она могла быть полезна, она своим присутствием придала бы более законный характер его решениям. Однако ее не только не допустили до места в совете, которого никто не мог бы оспорить у нее на законных основаниях, но держали на удалении от него способами, обижавшими ее более, чем отказ.

Королю сказали, что она стремится войти в советы только для того, чтобы знать все секреты; что стоит ей только попасть туда, как она пожелает разделить с ним власть; что она припишет себе славу от добрых дел, а позор за дурные возложит на нерадивость его главных советчиков.

Она была лишена не только этой чести, но – что было для нее гораздо более чувствительным ударом – возможности свободно беседовать со своими детьми.

Сильная тяга, испытываемая Королем к своей матери, ослабляется с помощью страха, внушаемого ему ее якобы дурными намерениями. Гувернер Месье в качестве главной инструкции получил следующую: редко водить подопечного к Королеве и с точностью докладывать обо всем, о чем говорилось на встречах. Ежели Королева беседует с ним откровенно, говорят, что она подстраивается под него, чтобы завоевать его доверие; ежели она ведет себя сдержанно, говорят, что она неискренна. Бывать у нее – значит совершать преступление. Ежели вельможи отдают полагающиеся ей почести – не иначе как плетут заговор. При дворе должности находятся только для тех, кто способствовал ее краху, и для тех, кто трусливо оставил свою службу при ней.

Среди всеобщего недовольства ею на словах все обстоит иначе; не проходит дня, чтобы г-н де Люинь не высказался за лучшие отношения в будущем, не признался, что хотя у нее и есть повод быть недовольной, стоит набраться терпения – и все наладится.

Бракосочетание между г-ном Комбале и мадемуазель де Пон-Курлэ состоялось, появилась надежда, что это будет способствовать установлению доверительных отношений между дядями жениха и невесты.

Однако все пошло иначе: неприязнь ко мне, верно служащему своей Государыне, превалировала над любовью де Люиня к близким. Принадлежать к числу его родных означало вытащить счастливый билет; чтобы получить то или иное назначение, лучше было быть последним в его роду, чем поседеть на государевой службе; однако его собственный племянник, питавший отвращение к союзу, к которому его подтолкнул дядя, вовсе не был обласкан фортуной. Сердце его осталось при нем, а ум противился принуждению. Де Люинь всюду растрезвонил, что я являюсь его конфидентом, что мои интересы ему столь же дороги, как и его собственные; он заявил одному высокопоставленному лицу, что я пообещал служить ему, пусть и во вред моей Государыне; что у Королевы больше не будет такой тайны, которая не станет ему известной благодаря мне.

Узнав о его происках, я пожаловался Королеве; она мне посоветовала потерпеть и снести урон, нанесенный моей репутации, – это лучше, чем взорваться и тем навредить ее делам. Я посетовал на него ему самому и заявил, что, раз это не соответствует действительности, не стоит и делать вид; что чем больше он будет заботиться о том, чтобы произвести подобное впечатление, тем больше я буду стараться производить противоположное впечатление, верно служа Королеве; что эти ухищрения доведут меня до отчаяния; однако сила де Люиня была так велика, что защищаться в открытую не представлялось возможным.

Вельможи, видя, какому дурному обхождению подвергается Королева и в каком плачевном состоянии пребывают верные ей слуги, советуют ей доискаться до причин, предлагают свои жизни для защиты ее от тех, кто ее угнетает.

Королева отказывается, справедливо полагая, что может достичь своей цели лишь двумя путями: либо в открытую, взявшись за оружие, либо подспудно, действуя против того, кто является виновником такого положения дел.

Ее материнский интерес, состоящий в том, чтобы не допустить распада Государства, во главе которого стоит ее сын, делает первое невыполнимым, а второе недостойным. Ее уверяют, что самое славное деяние, какое способен совершить любой государь, – это простить, коль скоро дело идет о частных обидах; что отомстить за нанесенное оскорбление простительно, коль скоро это согласуется с убеждениями; мстить же, во всеуслышание заявляя о себе как о стороннике иных методов, – значит оскорблять самого себя; ведь репутация человека строится на соблюдении данного им слова. Ей известно: тот, кто может, но не хочет мстить, мстит больше того, кто мстит, пуская в ход всю полноту сосредоточенной в его руках власти. Услышав из ее уст отказ вступать на этот путь, большинство доброхотов обращаются ко мне, дабы я употребил все свое влияние и настроил ее на нужный лад.

Отвращая их от этого намерения, я пытаюсь не дать поводов к тому, чтобы сложилось впечатление, будто я действую в интересах Люиня, а не руководствуюсь соображениями блага моей Государыни.

Дабы предохранить себя от зла, следует поставить себе на службу несгибаемую волю, дабы избежать подозрений – умение рассуждать.

Тем, кто советует пустить в ход известные приемы, я отвечаю, что Королева не желает ничего предпринимать; прочим даю понять, что, увлекшись, они почитают видимость за саму суть, выдвигают аргументы, не имеющие под собой основания, и что ежели Королева и согласилась бы на их предложения, осуществить их было бы все равно невозможно.

Первые мои действия, состоящие в сопротивлении волей, способны заставить заподозрить или даже поверить, что я заодно с самым близким окружением Короля.

Вторые, состоящие в пристальном изучении того, отчего невозможно вступить на этот путь, способны внушить фаворитам, что ничто не мешает мне причинить им вред, ничто, кроме бессилия; и тем не менее, поскольку я не имею иной опоры, кроме доброй воли Королевы, в свою очередь, не обладающей никакой иной силой, кроме своего положения, мне надобно придерживаться именно такой манеры поведения, дабы не бросить тень подозрения на тех, кто в силе осуществить желаемое, при этом следить, чтобы не создавалось впечатление, идущее вразрез с верностью, с коей я служу своей Государыне.

Во Франции – не то что в других странах. Во Франции наивернейшее средство – терпение; к тому же мы, французы, столь переменчивы, что возводимые нами сооружения недолговечны, особенно если сплошь состоят из насилия и зла; у других наций поболее нашего самоуверенности, и потому они более утверждают себя в том, что созидают, – так что время не властно над их деяниями.

Да и вообще противостоять бедам, проистекающим из избытка милости, оказываемой королями, – верный способ увеличивать эти беды, ведь короли так ревнивы к своей власти, что не в состоянии вынести, даже если кто-то вздумает уменьшить последствия проявленной ими, вредной для них же самих силы.

Погубить Люиня силой было бы столь скверным средством завоевать расположение Короля, что Королеве всегда советовали не прислушиваться к подобным предложениям.

Да и действуя в этом направлении, она опорочила бы саму себя, уменьшила бы сострадание, с которым каждый относился к ней, но не избавилась бы от того жалкого положения, в котором пребывала, к тому же, глядишь, сделалась бы преступницей в глазах всего света.

Из этих соображений она не участвует ни в каких группировках, направленных против Люиня, что, однако, не мешает ему убеждать Короля в обратном, представляя все ее помыслы в том свете, в каком ему желательно их подавать, исходя из знания поводов к недовольству, причиной коих он же и является.

Тем временем между г-дами кардиналом де Гизом и де Невером вспыхнул спор из-за права раздавать духовные места применительно к приорству Ла-Шаритэ, которого г-н де Невер добивался из соображений благопристойности, к тому же приор является владельцем Ла-Шаритэ, а оно расположено неподалеку от города Невера и имеет важное стратегическое значение, поскольку там есть мост через Луару, а сверх того – последний владелец Ла-Шаритэ получил это место из его рук и наслаждался им от его имени.

Кардинал де Гиз, в свою очередь, желал располагать им, чтобы передать одному из сыновей госпожи де Эссар, с которой тайно обвенчался, поддавшись страсти, более подобающей его возрасту, нежели его достоинству.

В ходе судебного разбирательства стороны дошли до ругательств. Королева, видя, какие перемены претерпели участники спора, понимает, что, ежели не предупредить беды, потом будет трудно поправить положение; однако ее действия истолковываются в столь неверном свете, что она не осмеливается вмешаться и употребить свое влияние. Находясь в Париже, она пишет Королю и просит его запретить сторонам видеться в суде, ведь дело может дойти и до рукоприкладства. Ее мнением пренебрегают: искреннее побуждение принято за ухищрение. Люинь заявляет Королю, что она принимает участие в ссоре только из страха видеть своих друзей отлученными от двора, что поскольку интересы обоих участников тяжбы связаны с ее интересами, она боится потерять одного из них. Случилось так, как она и предвидела. Они вместе оказались у докладчика по делу, не на шутку разошлись и взялись за шпаги. Г-н де Невер, считавший себя стороной потерпевшей, стал требовать удовлетворения, а г-н кардинал отвечал на это с оружием в руках. Двор раскололся, дворянство хлынуло в провинции, стали формироваться партии.