Текст книги "Мемуары"

как настойчиво проводил Король свою политику, как все это не привело к желаемому результату и как теперь, видя, что дело затягивается, он выслал к ним посла с тем, чтобы просить их либо заключить союз с Францией, республикой Венецией и г-ном герцогом Савойским, дабы иметь возможность вернуть Вальтеллину и некоторые графства граубюндцам, либо, не заключая союза, продолжать настойчиво убеждать Папу и короля Испании вернуть граубюндцам то, что им принадлежит, либо войти в соглашение, по которому Франция, Венеция и они берут на себя охрану фортов, занятых ныне Его Величеством в Вальтеллине и Граубюндене, ради сохранения свободы в означенных краях;

что им следует понимать: огромная разница существует в намерениях французской и испанской корон в отношении их;

что Франция печется лишь об их благе, утверждении их прочного союза и взаимовыгодном общении; испанцы же беспрестанно трудятся над тем, чтоб разобщить их путем разжигания ненависти между людьми различных вероисповеданий, задавшись целью ослабить, а затем под всякими предлогами либо религиозного характера, либо имеющими отношение к давним претензиям Австрийского дома – по мнению которого кантоны самоустранились от его власти – напасть на них и один за другим подчинить себе их края; из чего следует: кантоны должны с тем большим недоверием относиться к Испании, чем большую выгоду видят испанцы в том, чтобы окружить их и запереть Миланским государством, Бургундией и Германией, при том что нет пределов стремлению испанцев подчинить себе всю Италию, Германию, а уж тем более их края;

что Король ввязался в дело Вальтеллины лишь из желания не допустить расчленения Граубюндена;

что от доброго или худого решения этого вопроса зависит их покой в будущем;

что им надобно поставить Его Величество в известность, какие меры считали бы они наиболее подходящими для окончания нынешних бед; ему же все равно, лишь бы эти меры были полезны им и их союзникам;

что предложение войти в союзнические отношения с Его Величеством, Венецией и Савойей весьма разумно и вряд ли им представится другой случай с таким же почетом, уверенностью и чувством справедливости участвовать в общем деле;

помимо вышеизложенного, союз без отлагательств привел бы к покою и восстановлению Граубюндена, согласно пожеланиям его жителей, а испанцы увидели бы, что образовавшийся союз печется о католиках, и были бы вынуждены пойти на разумное соглашение, поскольку, не имея возможности противостоять столь мощной коалиции, они утратили бы и возможность пользоваться своим всегдашним предлогом – защита католической религии, тогда и Папа не смог бы неодобрительно отнестись к данному решению, ведь он желает мира; напротив, следует полагать, что он благосклонно его примет, обретя больше возможностей влиять на испанцев с тем, чтобы они не противились возврату Вальтеллины Граубюндену;

второе решение – продолжать упрашивать Папу – безопасно и, если сами швейцарцы стали бы постоянно уделять этому внимание, могло бы к чему-то привести; католические кантоны по своей инициативе заявили в сентябре этого года на ассамблее в Люцерне, что единственный способ положить конец распре вокруг Вальтеллины – отдать ее Граубюндену, законному хозяину оной, не забыв оговорить гарантии для католиков; затем эти кантоны написали Папе, Его Величеству и королю Испании, дабы увещевать их позаботиться о мире, согласно с решением ассамблеи и письмам указанных выше кантонов;

а третье предложение – об охране фортов Вальтеллины и сохранении свободы Граубюндена – также совершенно необходимо, если дело затянется, поскольку ясно: в противном случае швейцарцы и граубюндцы будут испытывать большие неудобства от нахождения на их территории многочисленного войска; если же они возьмут охрану фортов на себя, раздор вокруг Вальтеллины не помешает им мирно жить, и даже больше того – они стали бы хозяевами мест, которые кто-то желал узурпировать, и проходов, нужных испанцам лишь затем, чтобы завладеть Италией и Германией, что неминуемо отозвалось бы и на самих швейцарцах;

если у них нет возможности выделить на все это средства, а только предоставить солдат, которые вместе с французскими солдатами составили бы гарнизоны фортов, находящихся на содержании Франции и Венеции, необходимо, чтобы они для надежности вошли в соглашение с означенными странами, до тех пор, пока распря между граубюндцами и вальтеллинцами не разрешится и все не вернется на круги своя ко всеобщему удовольствию, а Его Величество не возрадуется тому, что протестантские кантоны действуют заодно с католическими.

Немного погодя после отъезда легата маршал, получив от Его Величества такое задание, в ноябре этого года отправился его исполнять. Испанцы, коих дела поторапливали установить в Италии мир и надеявшиеся, что он совершится при посредничестве легата, а они сделают вид, что ни сном ни духом о том не помышляли, и видя, что обманулись в своих ожиданиях, стали искать иные средства к заключению мирного договора.

Для этого они обратились к Риму с просьбой прислать к ним в Испанию легата и поручили маркизу де Мирабелю, своему посланнику во Франции, поразузнать, нельзя ли, используя авторитет короля Испании, провести переговоры с государственными министрами.

Маркиз де Мирабель встретился с маршалом де Шомбергом и начал свою речь с изъявления недовольства в связи с отъездом легата, при том, что стороны ничего не добились, далее он сказал, что государь поручил ему заявить следующее: трудности исходят не от испанского короля – и просил Шомберга передать Его Величеству и совету при нем, что его государь желает мира и для него не важно, кто первым запросит о нем; что король Испании через него либо кого другого будет убеждать Короля Франции дать ему скорый ответ, поскольку далее ждать нельзя.

После этого он пожелал вступить в переговоры с г-ном легатом и командором Де Сийери, говоря, что надобно позаботиться об удовлетворении просьб Его Святейшества. Когда речь зашла о проходах, он настаивал, чтобы было сделано небольшое упоминание – такое, чтобы авторитет Короля Франции не был задет.

И все это в столь благородных выражениях, что было ясно: он легко от всего этого откажется в дальнейшем.

Более ни о чем маркиз маршала не просил, признавая даже, что было бы несправедливо, чтобы граубюндцы потеряли власть над вальтеллинцами.

Маршал ему на это отвечал: состояние дел не позволяет заключить новый договор; если бы переговоры продлились больше месяца, все как-то утряслось бы между двумя коронами; надобно остановиться на первой статье Мадридского договора, а дабы прийти к соглашению, обоим королям следует помнить о чести и союзниках, а не о том, как бы на этом нажиться;

если входить в трудности г-на легата, сообразовываться с Мадридским договором, дела никогда не завершить, а надобно понять, какие препоны мешают обеим коронам прийти к соглашению, а уже потом легко будет дать удовлетворение и Папе.

Они были согласны, что их беседа должна оставаться в тайне.

Его Величество, узнав об этом разговоре, повелел, чтобы от его имени маркизу де Мирабелю было заявлено:

он весьма благосклонно отнесся к сделанному маркизом предложению, честному и чистосердечному, показывающему приверженность короля Испании Его Величеству, который со своей стороны сделает все, что в его силах, для взаимопонимания;

подлинный способ заключить мир – оставить попытки получить преимущество за счет другого, поскольку обе стороны, желая сохранить честь больше, нежели жизнь, скорее пожертвуют последней, чем поступятся своим авторитетом;

король Испании не вправе менять сложившихся отношений между граубюндцами и вальтеллинцами, иначе это возвысит Испанию и повредит чести Короля в глазах его союзников;

единственный способ заключить мир состоял бы в том, чтобы король Испании по доброй воле отказался от своих притязаний на проходы, что является сутью спора;

Его Величество сделал бы все возможное, что Его Святейшество сочтет необходимым для католической религии, и оба Короля во исполнение данного договора стали бы соблюдать то, что любимые чада Святого отца должны и могут свершать для его удовольствия.

В это же самое время Фаржис, посол Короля в Испании, посылал оттуда вести о том, что испанцы, подталкиваемые настоящим положением их дел в Италии и Германии, страстно желают мира и что граф Оливарес два или три раза заговаривал с ним о мире.

Король ответил ему 29 октября: он так опасается за собственное достоинство, что не совершит ничего, что может быть вменено ему в вину;

разница между тем, что испанцы говорят, и тем, что они делают, и даже тем, что они говорят сегодня и завтра, настолько велика, что трудно составить определенное мнение об их намерениях;

если мир может быть заключен на достойных и надежных условиях, так чтобы стану христиан не в чем было бы упрекнуть его, и если эти решения возымели бы силу, Его Величество охотно выполнил бы их, ведь война была им предпринята не из неприязни к Испании, а из необходимости радеть о своих союзниках;

условия, которых он добивается, сводятся, по сути, к двум пунктам: исключительному использованию проходов и сохранению суверенитета граубюндцев;

легат всегда настаивал лишь на невозможности второго, полагая, что о проходах Испания договорится с Францией на разумных основаниях; в отношении же суверенитета граубюндцев он настаивал лишь на том, чтобы Папа сам составлял договор и ни одна из сторон не принимала в этом участия; ему представлялось немыслимым, чтобы Святой отец принудил документом, от него одного исходящим, католиков подчиняться еретикам, из чего следует: если Испания вместе с Францией примут участие в договоре, Его Святейшеству будет вовсе не трудно присудить суверенитет тому, кому он принадлежит;

оба короля должны совместно позаботиться о мирном договоре; речь идет лишь о том, кто первым заговорит о нем; Фаржис мог бы сказать графу Оливаресу, что легат, побывав во Франции и договорившись обо всем, кроме суверенитета, оставил Короля в недоумении: в чем же загвоздка?

испанцы способны сказать, что они тут ни при чем, и тогда следует вмешаться и снять недоразумение;

граф Оливарес – судя по тем речам, кои он обращал к Папе, – сможет ответить, что король Испании готов к заключению договора, лишь бы форты были отданы в руки Его Святейшества; эта трудность, по мнению Его Величества, должна быть преодолена прежде, чем будет сделано предложение, а если граф будет настаивать на этой формальности, надобно убедить его в том, что это невозможно, и коль скоро он желает мира, не до́лжно цепляться за то, что вообще не касается его господина;

если Фаржис увидит, что преодолеть сложность, возникшую из-за фортов, не представляется возможным, не следует делать и самого предложения, с коим он послан, да и вообще надлежит вести себя сдержанно;

если же все пойдет на лад, необходимо непосредственно заключить мир, минуя этап прекращения боевых действий, а если это будет предложено – отринуть, дав понять, что это невозможно после того, как обо всем уже договорено, мол, стоит ли судить да рядить о передышке, коль скоро перемирие – дело решенное.

В конце разговора Его Величество посоветовал ему хранить все в тайне, скрывать переговоры, которые у него могут быть с графом на тему конфискаций имущества подданных обеих корон, дабы министры других государей не смогли ничего о них прознать и начать препятствовать; стоило ввести в курс дела разве что нунция.

Несколько дней спустя после того, как маркиз де Мирабель беседовал с маршалом де Шомбергом, он отрекся от всего и заговорил иначе, в очень холодной манере, что заставило Короля порекомендовать Фаржису поступить так же и вести себя сдержанней, чем было велено ранее.

Граф Оливарес составил некий документ, как бы набросок договора, в котором пытался так представить дело, будто Фаржис первый завел речь о договоре и предложил дать удовлетворение королю Испании, словно мы тому чем-то обязаны;

Король не принял этого документа и 6 декабря наказал Фаржису следующее: он не желает выносить, чтобы граф одержал верх в пункте, касающемся авторитета его государя, короля Испании, как и по сути дела;

что он ничего не должен королю Испании, на котором лежит вина за все происходящее.

Поскольку конец переговоров пришелся на следующий год, не станем сейчас об этом распространяться, к тому же эта тема не столь важна в сравнении с королевой Великобритании, которую мы довели лишь до Дувра.

Она чаяла найти в Англии великолепие по крайней мере не меньшее, чем при французском дворе, основываясь на том, что ей рассказывали послы, из слов которых она поняла: английский двор намного превосходит французский.

Ожидала она также, что король примет ее чрезвычайно благожелательно, что она встретит в нем чувство, равное своему, и он не пожелает отказать ей ни в одной из милостей, о которых ей вздумается попросить.

Каково же было ее удивление, когда по приезде в Дувр ее разместили в дурно меблированном замке, а ее окружение ждал скверный прием в тот самый день, когда она впервые ступила на землю королевства, отныне принадлежащего ей.

На следующий день к обеду явился король в окружении каких-то не внушающих большого доверия людей, и во всем этом даже намека не было на величие, царившее при французском дворе.

Но более всего ее поразило то, что вечером того дня, когда она ступила на английскую землю, английских священников и католиков поместили в тюрьму, как будто хотели нанести им обиду именно в ее присутствии, при том, что она рассчитывала своим приездом облегчить их участь; правда, их выпустили после настоятельной просьбы с ее стороны.

Когда выезжали из Дувра, король велел ей сесть в карету с английскими дамами, дабы разлучить с французскими, прибывшими вместе с нею. Юной принцессе было нелегко перенести, что в первый же день своего появления на чужбине она оказалась в полном одиночестве среди людей иного вероисповедания, говорящих на другом языке; слезы выступили у нее на глазах.

Однако слезы не помогли, даже когда она попросила, чтобы с нею посадили хотя бы ее статс-даму; правда, послы Короля Франции все же добились этого. Сам отказ удовлетворить ее просьбу не произвел на нее такого гнетущего впечатления, как то, что для ее мужа авторитет послов оказался важнее ее просьб.

Все путешествие до Лондона прошло в том же духе, а по прибытии ей не было оказано никакого почета, не состоялось и торжеств, которыми обычно сопровождаются подобные события.

В доме короля ей в качестве постели указали на парадную кровать Елизаветы, такую стародавнюю, что и старожилы, верно, не помнили, какой эпохе она принадлежала.

Стоило ей добраться до места, как возобновилось жестокое обращение с католиками; ими заполняли тюрьмы, с молотка шел их скарб, их имущество забиралось в пользу казны. Однако Господь, желая явить свой гнев, поразил Лондон чумой, да такой, что в неделю только в столице умерло более семи тысяч человек.

Дабы она не заразилась, король велел отвезти ее в деревню, по-прежнему обращаясь с ней так же, как и в первые дни; ее стала глодать такая тоска, что одна особа, постарше, не удержалась и дала знать на родину: что-то не заладилось.

Бэкингем воспользовался случаем, чтобы оказать королеве дурные услуги при короле и позволил себе в ее адрес обидные слова.

Он угрожал ей, что она станет самой несчастной королевой на свете, если не будет с большей радостью встречать короля, что быть печальной в его присутствии вовсе не означает выражать ему свою любовь.

Он, мол, знает, что она не желает ему добра, но ему все равно, лишь бы государь относился к нему милостиво.

Все плохое, что она сделала, заключалось в том, что она настаивала, чтобы ее статс-дамы ехали с нею в ее карете и их не заменяли на жену, сестру и племянницу Бэкингема, чье общество ей навязывали буквально силой.

Несмотря на наглость, с которой Бэкингем говорил с королевой, словно в приступе безумия или самонадеянности считая оскорбления в ее адрес любезностями, на следующий день он явился умолять ее принять этих трех дам в качестве камер-фрейлин.

Королева разумно отвечала, что покойная королева Англии имела только двоих камер-фрейлин; она же привезла с собой из Франции троих, и с нее довольно.

Этот инцидент с жаром обсуждался; вмешались послы – герцог де Шеврёз и г-да де Ла Виль-о-Клерк и д’Эффиа. Мнения разделились, но наконец довод о пагубности происходящего для вероисповедания королевы перевесил.

Чума в Лондоне привела к тому, что парламент переехал в Оксфорд. Парламентарии кипели против Бэкингема, который, думая, что делает им приятное, не ограничился тем, что вновь ввел в силу давние законы против католиков, но и предложил ряд новых, еще более суровых, а в дальнейшем и вовсе прогнать всех французов, которые прибыли с королевой.

Но Господь, спутывающий планы злодеев, сделал так, что парламент ответил: надобно держать обещания, данные королем Англии Его Наихристианнейшему Величеству, а если в них содержится нечто идущее вразрез с правом и законами королевства – покарать тех, кто способствовал их принятию.

Граф Карлейль – этот лжец – во всеуслышание без всякого стеснения заявил: Его Наихристианнейшее Величество со своими министрами сказал ему, что речь не шла о том, чтобы соблюдались статьи договора, касающиеся католиков, и что об этом было упомянуто лишь для Его Святейшества.

Однако было настолько очевидно, что это неправда, и настолько не верилось, что такой Государь, как наш Король, мог с подобным пренебрежением отозваться о своих единоверцах, что парламент не внял его речам и продолжал мужественно отстаивать свою точку зрения в отношении Бэкингема; тот был принужден на время отступиться, затаив злобу на всех, кто не придерживался его мнения в парламенте.

В это время граф де Тийер получил от Короля приказ обсудить с герцогом германские дела, передать ему заверение в своем почтении и посоветовать вернуться к обещаниям и клятвам, данным в период подготовки брачного договора, относительно католиков, подвергавшихся страшным утеснениям. Однако это словно подтолкнуло герцога к тому, чтобы навредить еще сильнее: на следующий же день он стал уговаривать короля Великобритании объявить о гонениях на католиков, еще более жестоких и бесчеловечных, чем все те, что имели место до сих пор.

После чего они перевели королеву в Тичфил, в дом графа Саутгемптона; к середине августа король направился в Новый Лес, находящийся в трех или четырех верстах оттуда.

Бэкингем, чтобы досадить королеве, сказал, что для нее настало время печали, с нею не будут больше обращаться как с королевой, но так, как она заслуживает. На что она скромно и мудро отвечала ему.

Некоторое время спустя было получено известие, что г-н де Бленвиль должен явиться в Англию в качестве чрезвычайного посла с жалобами на нарушение обещаний, а затем проинформировать Его Величество об истинном положении дел – действительно ли королева так дурно ведет себя, как о том говорят англичане, прикрывая свое варварское отношение к ней.

Было сочтено необходимым отозвать отца де Берюля во Францию, дабы Король и кардинал узнали всю правду и дали соответствующие наказы послу. Отец де Берюль прибыл вовремя.

Герцог де Шеврёз с соумышленниками, не исполнявший должным образом своих обязанностей в Англии и для исправления допущенных им ошибок и налаживания отношений замененный другим послом, распространил в Англии слух, что следует-де поостеречься помогать новому послу;

мол, он не пользуется уважением, и его послали как самого ловкого и хитрого при дворе человека, который обманет их, а себя покроет славой.

Поэтому новый посол с самого приезда испытал на себе действие подготовительной работы, проведенной герцогом де Шеврёзом.

Встречать его явился всего лишь виконт, в его спальне отсутствовал балдахин, на вторую аудиенцию его сопровождал барон.

Изложив королю цель своего посольства, состоящую из двух пунктов: спокойствие католиков в его государстве и положение дома королевы, – он получил ответ, что против католиков предпринимается только то, что соответствует интересам государства;

что касается дома жены, то муж желает быть его единоличным хозяином, поскольку ему видней, как его следует устроить;

что он позволил своему родственнику, герцогу де Шеврёзу, все, что только можно было позволить, и что если другие рассчитывают на большее, они ошибаются.

Г-н де Бленвиль отвечал ему, что прибыл в качестве посланника Короля, своего господина, а не как частное лицо и что герцог де Шеврёз мог и должен был получать что-либо лишь в этом качестве.

И тут король бросил: Его Величество ловко обвел вокруг пальца Субиза как раз тогда, когда все решили, что военные действия закончены.

Эти слова задели Бленвиля. Тем не менее он учтиво отвечал, что его господин не пользовался ничьим примером, а сам давал примеры тем, кто желал действовать великодушно.

Слова короля были плохи, а дела его и вовсе удручающи.

На следующий же день он послал за графом де Тийером и велел ему заставить двух англичан-гугенотов, которых хотели ввести в дом королевы, дать клятву.

Граф де Тийер, Бленвиль и королева с большим трудом отразили этот удар.

Бэкингем был еще в Племуре, куда отправился распорядиться насчет отплытия в Кадис флотилии под командованием графа де Инби, своего родственника, человека неблагоразумного и неопытного в морских делах.

Несколько дней спустя он вернулся в Солсбэри, где находились Их Величества, увидел Бленвиля, осыпал комплиментами, не желая вступать в разговор о чем-либо конкретном и, возможно, надеясь отправиться во Францию из Голландии, куда король посылал его чрезвычайным послом.

Бленвиль счел необходимым известить Короля Франции обо всем, что происходило, и 2 ноября послал к нему своего секретаря.

Кардинал в ответ поручил передать Бэкингему, что больше нет веры его обещаниям, если он не только не держит данного слова, но и не считает нужным придерживаться статей брачного договора, одна из которых гласит: все слуги Королевы являются католиками; и если ей станут навязывать в качестве слуг протестантов, она сочтет, что ее хотят обратить в иное вероисповедание.

По поводу наших отношений с гугенотами пришлось им ответить: французская сторона добивалась лишь соблюдения обещаний, данных в отношении оных королем Англии, они же требуют не того, что было обещано, не милости для невинных, но безнаказанности и вознаграждения для мятежников, что противно установлениям любого государства.

По поводу королевских кораблей, которыми завладел Субиз: англичане не вправе поднимать этот вопрос, тут речь идет не о милости, а о том, чтобы воздать по заслугам, и никто, ни Папа римский, ни турецкий султан, не вправе что-либо возразить на это. Однако Его Величество пойдет навстречу королю, своему брату: раз тот желает возврата кораблей, Король готов вернуть ему их, хотя он и предположить не мог, что услуга будет столь кратковременной.

В отношении шести кораблей, нанятых у английских купцов бессрочно, до тех пор, покуда надобность в них не отпадет, Его Величество полагает, что его брат король не против того, чтоб он воспользовался ими для наведения порядка в собственной стране.

Кардинал счел необходимым присовокупить к этому благодарность королю Великобритании за то, что он не пожелал повидаться с Субизом, и сделал вывод: настрой англичан таков, что мы всегда сможем петь с ними хором – если мы запоем тихо, они непременно грянут в полный голос, а потому и нам порой не грех громоподобно заявить о себе.

Необычайная дерзость Ла-Рошели приводит к тому, что Король, желая дать покой всем добропорядочным гугенотам своего Королевства, вынужден посрамить город и привести его к повиновению, что, однако, не повод рвать отношения с англичанами; и все же лучший способ избежать столкновения с ними – это заявить: Франция их не боится;

холодность, с коей ларошельцы относятся ко всему, что полезно для христианского мира, и горячность, с коей примыкают ко всему, что смерть для нас и благо для гугенотов, никак не повлияют на Его Величество в исполнении задуманного;

трудно поверить, будто король Англии получает настолько дурные советы, что вызывает своим поведением осуждение со стороны всего христианского мира, в то время как Король Франции взялся за оружие, чтобы спасти от угнетения своих союзников, и противостоит Испании, способствуя тем самым осуществлению личных планов английской короны в Германии;

и в заключение: поскольку Бэкингем по-прежнему намерен приехать во Францию, ему следует знать – если он явится в качестве друга, его ждет достойный прием, но если он явится, отказав Королю Франции в удовлетворении по всем пунктам заключенного брачного договора, как в отношении английских католиков, так и в отношении дома королевы и возврата кораблей, на добрый прием рассчитывать не стоит;

дабы показать ему, что лишь природа вещей обязывает великих мира сего к некоторым шагам, о коих они не вправе забывать, его заверяют: после того как он наведет порядок в означенных делах и согласует планы в отношении германских дел таким образом, что останется лишь поставить подписи под документами, он будет с распростертыми объятиями принят во Франции.

Мало того, кардинал поручил Бленвилю говорить и действовать в соответствии с тем, что он сочтет необходимым для поддержания достоинства Его Величества, поступая так, как подскажут ему время и события;

помнить, что Бэкингем не захочет довести дело до крайности, ведь он умный человек и не может не понимать, какое невысокое мнение сложилось у Германии и прочих стран о боеготовности Англии, а также о том, что без Франции они бессильны против Испании, и если они станут нас обижать, мы без труда сможем договориться с испанцами и найти взаимопонимание с герцогом Баварским, так что Пфальца Англии не видать;

и тем не менее не следует забывать о слепоте и грубости англичан, выраженных в личности Бэкингема, который способен отвратить их от того, что составляет их благо, при том, что его господин, король, на все смотрит его глазами, и казалось бы, Бэкингему, наоборот, подобает на все открывать ему глаза и обо всем предупреждать.

Бленвиль, получив такое предписание, воспользовался им со всем умением, какого только можно было от него ожидать; но чтобы он ни делал, ему не по силам было удержать Бэкингема от поездки в Голландию для заключения союза между Соединенными Провинциями, королем Дании и его господином, имеющего целью возврат Пфальца под общим предлогом свободы Германии.

9 декабря такой союз был заключен, но не наступательно-оборонительный, как он желал, а вроде того, что Англия заключила 12 июня того же года с Провинциями, который должен был действовать до тех пор, пока Пфальцу не будет возвращен его статус и пока Австрийский дом не перестанет претендовать на Соединенные Провинции.

По новому союзу голландцы обязывались платить 50 000 фло ринов в месяц, а англичане – 100 000 флоринов королю Дании для поддержания в хорошем состоянии его армии и создать еще одну морскую армаду для отправки к берегам Испании. Они постановили просить Короля Франции войти в союз, но наш посол указал им, что эта просьба вредна для них самих, ведь они могли бы уже теперь в полную силу использовать мощь Короля, если бы он не отвлекался на наведение порядка в своем Государстве.

Закончив переговоры в Голландии, Бэкингем пожелал явиться во Францию, но посол Короля заявил ему: в связи с неисполнением статей договора прежде Его Величество должен получить согласие на исполнение оных. Это настолько разобидело Бэкингема, что, желая отомстить, он сделал так, что голландцы отозвали адмирала Хауштейна с голландскими кораблями, бывшими под его началом, один из которых с Манти на борту находился у входа в гавань, где они держали в осаде Субиза.

Это было проделано под тем предлогом, будто у Короля более не осталось врагов, будто Его Величество всех их разбил, а посему они более не обязаны одалживать ему свой флот.

Когда известие об этом достигло совета, все только руками развели, один лишь кардинал держался молодцом и заявил Королю, что англичане и голландцы таким образом заставляют его пойти на мировую с гугенотами, чего не следует делать ни в коем случае по принуждению извне, а только лишь по собственной воле и не поступаясь своим авторитетом; кроме того, он был уверен: пригрозив голландцам лишить их годовой денежной помощи, можно заставить их вернуть корабли.

Кардинал взялся сам поговорить об этом с г-ном Арсенсом, послом Голландии, и сказал ему: если Провинции будут упорствовать в своем отказе помогать Франции кораблями, Его Величество сочтет, что они не желают споспешествовать налаживанию его дел и подвержены влиянию тех, кто желал бы препятствовать исполнению им задуманного; союз, который они скрепили подписями в Гааге, направлен не на свободу Империи и принижение Испании, а на принижение католической религии и всех государей, исповедующих ее, в частности Короля Франции;

Его Величество не перестает удивляться этому отказу; и более всего ему обидно, что, упорствуя, они дадут знать всему миру следующее: несмотря на то что Франция всегда вставала на их защиту, они не желают помочь ей в борьбе с мятежниками, поскольку те являются их братьями по вере, хотя мятежники взялись за оружие именно тогда, когда увидели, что Король вооружился для помощи тем, кто исповедует те же религиозные взгляды, что и мятежники его страны; отсюда вывод: Его Величество не в силах далее помогать им в борьбе с католическим государем, как и войти в союз, заключенный в Гааге, и даже, наоборот, будет вынужден прибегнуть к мерам противоположного характера;

что Королю весьма неприятно против своей воли идти на эту крайность; ему хорошо известно, что господа из Провинций все же смогут по достоинству оценить его приверженность их интересам и принять во внимание, с кем они имеют дело; в этом случае он скорее забросит все свои дела, нежели нарушит обязательства в отношении их.

В заключение он дал ему знать, что желает добиться двух вещей:

первое: чтобы он списался с господами из Провинций и послал к ним курьера, которого предоставит ему Его Величество, и чтобы он не позабыл включить в послание что-либо могущее подвигнуть их к удовлетворению Его Величества;

второе: чтобы он повелел адмиралу Хауштейну терпеливо дожидаться нового приказа от своих властей.

Тот пообещал и исполнил первое. На второе он не соглашался; но сумели так хорошо поговорить с самим Хауштейном, что он не отказался дождаться нового приказа, который пришел чуть погодя в ответ на письмо Арсенса и действия, предпринятые послом Его Величества в Голландии согласно полученным указаниям.