Текст книги "Мемуары"

Она добавила, что ей ясно: он желает пойти по пути коннетабля, а Рюслэ ему нужен в качестве камня преткновения между ними; визит же, нанесенный им тому, не имеет иной цели, кроме как дать понять – он-де его друг вопреки ее воле; если бы он захотел наладить с ней отношения (чему она поверила бы, однако не на словах), она ответила бы ему искренней признательностью; если нет – ей больше по нраву, когда он ведет с ней войну в открытую, а не тайком, и вообще ему больше пристало действовать польвиному, а не по-лисьи.

Господин Принц выразил крайнее сожаление в связи с мнением, которое сложилось у нее о нем, и пообещал бесконечной преданностью попытаться снять с себя подозрения, пояснив, что навестил Рюслэ единственно с целью упрекнуть его, а не с тем, чтобы заверять в своей поддержке; что он слишком полагается на ее чувства и авторитет, чтобы противопоставлять себя ей.

Однако как он ни заверял ее, в лучшую сторону он от этого не изменился, разве что стал хитрее; он думал не о том, как бы преданней служить ей, а о том, как бы половчее обманывать ее. Он предпринял кое-что, дабы возобновить военные действия, под тем предлогом, что власть Короля нуждается в упрочении, но на самом деле в надежде, что Королева-мать не сможет следовать за Его Величеством повсюду и представится удобный случай помешать ей принимать участие в управлении Государством.

Предложение поступило, ожидали его вынесения на совет. Я советовал Королеве смело высказаться, поскольку в ее намерениях и словах ничто не противоречило интересам Короля, благу Государства и чаяниям народа.

Мнение ее состояло в том, что прежде чем ввязываться в войну против гугенотов, надобно рассмотреть, справедлива ли она, возможна ли и какие преимущества способна доставить; что касается справедливого характера войны, тут не могло быть двух мнений, ведь суверена нельзя порицать за желание подчинить своей воле подданных, принудив их к исполнению долга; в отношении возможностей, а именно людских ресурсов и денег, она считала: людей во Франции предостаточно, иностранные города по сравнению с нашими все равно что пустыни; денег же маловато, но выигрыш авансирующих на военные нужды может быть так велик, а вера в Государя так прочна, что есть надежды на покрытие всех расходов; а вот последний вопрос: нужна ли война и не превзойдут ли опасности, с которыми она сопряжена, ожидаемые преимущества и выгоды, – не столь очевиден. Если рассуждать здраво, то необходимо принять во внимание как внутреннее состояние дел, так и внешнее положение: народ настолько нищ, что обременять его военными тяготами – значит довести души до крайности и лишиться главной силы, коей обладает государь, – любви подданных; ибо верить, что можно скоро избавиться от беспорядков в стране, – преувеличение; хвори – вещь несомненная, а средства против них – сомнительны; хвори сваливаются будто снег на голову, а исчезают не вдруг. Не следует полагаться на первоначальное улучшение, равно как и судить о будущем по прошедшему; гугеноты, длительное время пребывая в состоянии мира, могли наладить связи с нашими соседями в ущерб нашему Государству и объединить свои силы; если же бросить взгляд вовне – многое внушает опасение. Мир, заключенный в Германии, позволит протестантам перебросить силы против нас; во Фландрии ожидается передышка; разные группировки желают ее: голландцы, чтобы иметь возможность помочь своим братьям, испанцы – чтобы усилить свои позиции в Италии, потеснив нас; брачный союз, готовящийся между Англией и Испанией, также не стоит сбрасывать со счетов, ведь кто помешает государям этих двух держав, объединившись, один – для своей выгоды, другой – следуя примеру, поданному ему нами в войнах с Фландрией, помогать нашим внутренним врагам исподтишка или в открытую, если представится случай?

Надобно сдержать слово, данное в отношении Вальтеллины¹⁷⁸, поскольку как для величия, так и для авторитета Короля весьма важно не находиться в Королевстве взаперти, иметь выход. Гражданская война – вовсе не способ достижения цели, как казалось во время осады Монтобана, где, вместо того чтобы следовать Мадридскому договору, испанцы, имея намерение установить неограниченную власть над всей Европой, с оружием в руках продвинулись дальше положенного; следует скорее погибнуть, чем уронить хоть в чем-то королевское достоинство; но ей кажется, что оно спасено, коль скоро протестантам даруют мир и отпущение грехов, не возвращая при этом захваченных у них крепостей.

Королева выдвинула эти весомые доводы, дополнив их рядом других соображений.

Однако Господин Принц пользовался таким доверием, которого хватило не только на то, чтобы помешать прислушаться к доводам Королевы, но и на то, чтобы повлиять на решение совета: Королю следует выступить в поход, дабы прекратить беспорядки, учиненные гугенотами в Пуату.

Королева тотчас принимает решение следовать за Королем, дабы удержать его от личного участия в опасных предприятиях. Она предвидит: если пребывать вдали от театра военных действий и не принимать участия в решении военных и мирных вопросов, то в ближайшие десять месяцев обойдутся без нее и впредь обходиться без нее войдет в привычку; Королю всякий день будут клеветать на нее, придумывая все новые поводы, а ее не будет рядом, дабы отстоять свое доброе имя. Однако покуда она обдумывала, почему ей надобно следовать за Королем, Господин Принц размышлял над тем, как ей в этом помешать.

Канцлер явился предложить ей от имени Короля, но на самом деле по наущению Господина Принца, остаться в Париже, где ее присутствие сочтено необходимым для пресечения крамолы, могущей образоваться в отсутствие двора, для чего Король желает вручить командование войсками, стоящими на этом берегу Луары ей, как человеку, заинтересованному в продвижении его дел. Если она последует за Королем, это не принесет ей большого удовлетворения, поскольку в походных условиях Король не сможет навещать ее, как здесь, по причине большой занятости;

если она не пожелает остаться, придется оставить в Париже правящую Королеву, ее дочь, и поручить командовать войсками ей.

Королева ответила ему, что вовсе не приневоливает Короля видеться с нею, и, если он не в силах будет оказать ей подобную честь, она отправится к нему сама; возможно, правящей Королеве и понравилось бы предложение стать военачальником, но едва ли уместно давать совет Королю, до сих пор не имеющему детей, лишать себя общества своей жены в столь продолжительном походе, принимая во внимание, что от этого зависит укрепление его власти. Зная, что Король из великодушия способен пуститься в различные рискованные предприятия, она желает, насколько ей позволяет ее пол, быть ему подспорьем в его трудах; не имея на свете никого более дорогого, чем он, она стремится уподобиться тем купцам, которые берут с собой на корабль все свое достояние, чтоб если уж утратить его, то вместе с жизнью; будучи рядом с ним, она либо предостережет его от кораблекрушения, либо пойдет с ним ко дну, дабы не пережить своего горя.

Решение это удивило Господина Принца, пустившего в ход все ухищрения, чтобы изменить его, но, как видим, тщетно; ибо чем больше он прилагал стараний, тем больше Ее Величество утверждалась в своем намерении поступить по-своему во имя Государства и королевского дома.

Король позволил ей следовать за ним, но тут возник второй вопрос, не менее трудный, чем первый, а именно: брать ли с собой Месье[19]19
  Титул брата Короля, Гастона Орлеанского.


[Закрыть]?

А поскольку Господин Принц настаивал на этом, то появилось подозрение, что он не прочь подвергнуть братьев опасностям, навстречу которым отправлялась королевская семья; Королева же стояла за то, чтобы разлучить их, дабы оба остались живы-здоровы.

Она изложила свои доводы Королю: если взять Месье с собой, собственная безопасность Его Величества будет ослаблена: ведь если у кого возникнет недоброе намерение при виде их обоих, ему будет легче осуществить его; и напротив, всякий тысячу раз подумает, стоит ли отваживаться на нечто столь рискованное, понимая, что брат непременно отомстит за брата.

Превратности войны непредсказуемы, враги способны войти в раж, узнав, что им представляется возможность разом отделаться от своих обидчиков, пусть даже правда и на стороне Короля; она не сомневается, что Господином Принцем движут чистые помыслы, однако неразумно доводить дела до такого состояния, при котором у него может возникнуть мысль о том, чтоб самому взойти на трон в результате одного-единственного несчастного случая; никогда разумный государь не станет полагаться целиком и полностью на того, кто является его преемником.

Эти доводы привели к тому, что Господин Принц остался в Париже, а Королева-мать последовала за Королем в поход.

Она была в курсе всех происков, пущенных в ход Господином Принцем с целью не допустить ее отъезда, и решила выяснить с ним отношения, обратившись к нему с упреками. Она сказала ему, что вопреки своим же обещаниям он не перестает причинять ей зло, часто отговаривает Короля от встреч с ней, хотел помешать ей следовать за сыном, похвалялся, что ей не видать его как своих ушей, что ее позвали в совет не для того, чтобы обсуждать с нею дела, но чтобы от ее имени ворочать ими; что ей донесли об этом такие разные источники, что она вынуждена верить этому; что, если он и правда хочет быть ее другом, она способствовала бы его продвижению на королевской службе; если же он этого не хочет – а судить она будет по делам, а не по словам, – она не станет заверять его в своей дружбе; что она не глухая и не слепая, слава Богу, не лишилась рассудка и посему в курсе происходящего.

Ей известно много чего, что могло бы навредить ему во мнении Короля, если рассказать все как есть; он роняет себя в глазах окружающих; он не раз говорил, будто надобно довести дела до еще большего беспорядка, чтобы навести затем порядок, он не ошибся в выборе пути, чтобы сгубить коннетабля, не ошибется и впредь; она говорит ему все это не для того, чтобы причинить боль, но чтобы повлиять на него, показать – да, она мстительна и способна порассказать о нем не меньше, чем он рассказывает о ней, клевеща при этом.

Господин Принц попросил ее забыть прошлое и верить, что дальше он будет преданно ей служить.

Между тем до Короля со всех сторон доходили слухи о многих злоумышлениях гугенотов.

С одной стороны, он был предупрежден, что протестанты Монтобана и Сен-Антонена, дабы сделать подходы к своим городам свободными, совершили нападение на расположенные между ними города Косад, Бурникель и Негрепелис; де Роан, безрезультатно опробовав свои секретные методы на Косаде, решил внезапно атаковать его, но не преуспел в том; монтобанцы овладели Бурникелем, однако с таким небольшим перевесом сил, что несколько дней спустя город был отбит г-ном де Темином. Жители Негрепелиса, наиболее важного в стратегическом отношении, открыли ворота и перерезали горло четырем сотням солдат Вайака, составлявшим гарнизон. Похоже, маркиз де Люзинь ян, недовольный тем, что покойный коннетабль не сдержал своего обещания вознаградить его за Пиньероль – он по собственной воле сдал его Королю и затем разрушил, – пытался любым способом отомстить за себя и был способен перейти в стан мятежников, принеся им в дар одну из крепостей; в середине февраля он посягнул на Клерак, овладел им и перебил весь его гарнизон. Это дало повод г-ну де Ла Форсу овладеть Тонненом, не встретив сопротивления, с согласия жителей, открывших ему городские ворота, при том, что гарнизон засел в замке, капитулировал и был перерезан наперекор данному слову.

Его Величество был также извещен, что ларошельцы, возгордившись тем, что являются хозяевами моря и удерживают в порту Бруаж немногочисленную флотилию, принадлежащую Его Величеству, сподобились дважды высадить десант в устье Луары и Гаронны, поручив стеречь устье Луары Субизу, поскольку у него в Бретани и Пуату были свои люди и собственность, а устье Гаронны – Фавасу; что Фавас высадился 22 января на острове Аржантон, 5 февраля в Сулаке и возвел там форты; а Субиз, убедившись, что вскоре его войско прирастет местными жителями, высадился 14 февраля под Сен-Бенуа в нижнем Пуату с тремя тысячами пятьюстами пешими и пятьюстами конными боевыми единицами. Его рать и правда пополнилась, и он овладел Саблем, островом Олоном и замком Ла-Шом, который укрепил. Сабль сдался и уплатил ему 20 000 экю за то, чтобы не быть разграбленным, вследствие чего он не позволил учинить грабеж, извинившись перед солдатами за обещание, данное до капитуляции города.

Несмотря на все эти новости, Королева охотно посоветовала бы Королю успокоить всплески недовольства и не вступать в открытое противоборство. Однако, уверившись в твердом намерении Короля привести мятежников себе в подчинение, она посоветовала ему перед отъездом из Парижа как можно лучше вооружить войско, боясь, как бы весть о его выступлении в поход не заставила гугенотов организовать еще более мощное сопротивление и как бы продвижение его войска не застопорилось по причине собственной слабости.

19 марта Его Величество положил конец застарелой распре. В минувшем году г-н де Невер был оскорблен и побит на поединке кардиналом де Гизом; во время осады Сен-Жана кардинала унесла лихорадка, а поскольку перед смертью в голову приходят мысли иного рода – не такие, как тогда, когда мы полны сил и здоровья, он с большим раскаянием попросил прощения у герцога Неверского за нанесенное ему оскорбление и поручил кому-то из своего окружения передать ему это. Однако поскольку принц Жуанвильский, участвовавший в этом деле, считал себя обиженным не меньше брата, Король, дабы помирить их, придумал использовать для их общения табличку со словами, которые им надлежало произнести, что и было исполнено.

Через два дня, 21 марта, Его Величество, не послушавшись Королевы-матери, которая желала, чтобы он тщательнее подготовился к походу, поддался нетерпению, испытываемому Господином Принцем, поскорее ввязаться в драку и выехал из Парижа в чем-то вроде охотничьего возка вместо приличествующего завоевателю экипажа и даже еще не решив, какую из дорог выбрать – на Пуату или на Лангедок.

В Орлеане его настигла весть о сдаче Пузена и Бэ-сюр-Бэ, крепостей на Роне, приведенных ему в покорность 17 мар та усилиями маршала де Ледигьера, который, как мы видели в прошлом году, был послан из Монтобана в Дофинэ, где против Короля взбунтовался Монбрен, одним своим присутствием навел там порядок и вернул Монбрен к исполнению долга; Пузен и Бэ-сюр-Бэ, находящиеся не в Дофинэ, а в Виварэ, не сдались на милость победителя, что заставило маршала собрать войско в десять тысяч пеших воинов и сколько-то конных, осадить означенные города и взять их.

Это доброе известие, дошедшее до Короля в самом начале похода, показалось ему предзнаменованием успеха.

В Блуа он принял решение отправиться в Пуату; выехав 30 марта, 10 апреля он уже добрался до Нанта и тут получил весть: войско Субиза столь многочисленно, что армия графа Ларошфуко не в состоянии противостоять ему и помешать разорению нижнего Пуату. Королева отстала от Его Величества на несколько дней пути и еще не добралась до Нанта, как уж воспользовались ее отсутствием, чтобы убедить Короля в необходимости идти на выручку Ларошфуко под тем предлогом, что, мол, промедление смерти подобно: его отвага и желание успокоить народ сделали свое дело. Королеве сообщили его решение; она нашла его странным, ведь при нем было очень немногочисленное войско, написала Королю, заклиная его понять: неразумно так легко подставляться, следует ждать либо подкрепления, либо поручить командование лицу менее значительному, чем он сам.

О том же она написала и министрам, прося их здраво взвесить все «за» и «против» и оценить, что может произойти в результате превратного случая, а также какую они взваливают на себя в случае чего вину; если уж говорить начистоту, она опасалась, что отвага Короля и хитрость его спутника доведут Его Величество до гибели там, где других могла бы спасти осторожность.

Министры прислушались к ее мнению, засвидетельствовали Марийаку, доставившему это послание, что находят его чрезвычайно важным; однако напор Господина Принца был такой силы, что опережал любое другое движение.

Этот ответ увеличил опасения Королевы, да и было чего испугаться.

Король послал узнать, какую дорогу выбрал Субиз для своего войска, и получил донесение, что тот держал путь на остров Рё; он тотчас отправился по его следам и, выехав 12-го из Нанта, добрался до места 15 апреля, решил перейти водную преграду вброд, что было совсем непросто, и атаковать Субиза в местечке Рие, где тот окопался и установил пушку в выгодном для него месте; рать Его Величества была слабее и не имела пушки. 16-го Король приказал завязать бой, но тут был извещен, что Субиз не посмел дожидаться, когда подойдут королевские войска, и выступил со своими на Сен-Жиль и Круа-де-Вик, чтобы погрузиться на суда, которые он туда вызвал.

Узнав об этом, Его Величество приказал своей кавалерии следовать как можно быстрее за неприятелем и настигнуть его в пути; однако Субиз двинулся со своей кавалерией вдоль дюн, бросив по пути инфантерию, которая хоть и погрузилась на корабли, но не смогла отплыть ввиду отлива и была предоставлена на милость королевского войска. Те, кто еще не успел сесть на корабли, были частично убиты, частично утонули, частично были взяты в плен и доставлены в Нант – тринадцать человек повесили, а пятьсот семьдесят пять 17 апреля осудили и отправили на галеры. Не лучшая доля ожидала и кавалерию Субиза: из шести или семи сотен всадников спаслось только сто сорок или сто шестьдесят ушедших с ним.

Прочие войска, следовавшие за ним, были перебиты частично отрядами графа де Ларошфуко, а частично местными крестьянами; солдат объял такой ужас, что они просили встречных взять их в плен, дошло до того, что человек сто сдалось женщинам.

То была славная победа Короля, хотя расстановка сил таила в себе много опасностей лично для него – ведь ему пришлось перейти водную преграду вброд и действовать с такой отвагой и столь безрассудно, что после победы и бегства неприятеля не было никого, кто не признал бы: преимущество явно было на стороне врагов Его Величества – это касалось и места боя, изрезанного природными каналами и ретраншементами, и численности неприятеля, к тому же лучше вооруженного; словом, если бы Господь не ослепил врагов Его Величества страхом в наказание за их преступления, они могли бы, добившись малейшего перевеса, наголову разбить королевское войско, а самого Короля взять в плен; а если еще принять во внимание, что короли, подобные ему, никогда не спасаются бегством, приходится признать: прилив мог помешать ему вернуться обратно.

Королева, возблагодарив Господа за этот успех, не стала терять времени, разузнавая, чем это могло кончиться; дабы не допустить подобного в будущем, она пожелала срочно соединиться с Королем и больше с ним не расставаться, но слегла и замешкалась в Нанте. Болезнь длилась так долго и приняла такой оборот, что нельзя было и помыслить об ином путешествии, кроме как о поездке на воды в Пуг, прописанные ей лекарями; туда она и направила свои стопы, едва спала жара. Те из окружения Короля, кто старался навести тень на плетень, к несчастью Государства и в своих собственных интересах попытались внушить Его Величеству, что болезнь ее – лишь прикрытие, используемое с целью быть поближе к Пуату и вступить в заговор с гугенотами, либо быть поближе к Месье, которого она якобы любила больше Короля и желала возвеличить в ущерб Его Величеству.

Недоброжелатели сыграли на этом подозрении, чтобы привлечь Месье на театр боевых действий; и ничто не могло им в том помешать, если бы не мнение лекарей, которые признали: путешествие вредно для здоровья Месье, слабого и часто дающего сбои, – и безбоязненно заявили, что не рекомендуют ему пускаться в путь, дабы не подвергать свою жизнь большой опасности. Между тем время и четкость действий Королевы предохранили ее от всевозможных ухищрений и происков, пущенных в ход с целью сделать ее особу подозрительной и одиозной; Господь Бог ради блага Франции сохранил Короля посреди всех тех опасностей, в которые его враги увлекли его, дабы воспользоваться смутой.

Что до Месье, то, как бы плохо он себя ни чувствовал, ему не дали бы ни малейшей передышки, если бы не его доктор, привязанный к его персоне; он заявил: Месье не может ехать дальше, не подвергая себя опасности; а ведь они охотно прервали бы течение его жизни под предлогом продвижения его собственных интересов.

После Рие Король прямиком отправился осаждать Руайан, принимая по пути войска, присылаемые ему отовсюду; мятежники хвастались, что крепость выдержит полугодовую осаду, однако атака была проведена столь блестяще, что шесть дней спустя крепость была взята – это случилось незадолго до Троицына дня, праздновать который Его Величество отправился в Шателар.

Во время последней осады к Королю пришли две вести, одна из которых состояла в том, что Тоннен, уже давно осажденный нашими войсками, взят и 4 мая приведен к покорности Королю.

Другая новость касалась бунта, вспыхнувшего 2 мая из-за нежелания подчиняться Королю в Мон-де-Марсане, во главе его находился губернатор, маркиз де Кастельно. Потеря этой крепости была большим ударом; оттого-то первый президент Тулузы, не теряя времени, послал людей на переговоры с маркизом и договорился о выплате ему 20 000 экю, за которые тот уступил крепость Его Величеству, после чего ее сей же час сровняли с землей.

Поставив графа Суассонского во главе армии, оставленной в Пуату и Онисе, чтобы окружить Ла-Рошель кольцом блокады и удерживать гугенотов, живших на равнине, в должном почтении, Его Величество через Дордонь и Аженуа направился в Лангедок, где намеревался взять Сент-Фуа, в котором укрылся г-н де Ла Форс.

Как только Король с войском добрался до места, г-н де Ла Форс вступил с ним в переговоры и 24 мая сдал эту крепость, а также крепость Монфланкен.

Форт Сулак близ Блэ также сдался 29-го, будучи осажден 24-го, после того как было получено известие, что Фаваса, самого главного зачинщика, там не оказалось – он отправился в Ла-Рошель.

Маркиз де Люзиньян, удерживавший город Клерак, также договорился с Королем о его сдаче, после чего 29 мая в него вступил от имени Его Величества герцог Вандомский.

Из Сент-Фуа Король отправился в Ажан, где оставался 1 и 2 июня, там до него дошла весть, что крепости герцога де Сюлли в Керси подчиняются королевской власти.

Оттуда Его Величество проследовал в Негрепелис, который окружил 7 июня, одновременно послав герцога Вандомского с частью его войск осадить Сент-Антонен.

В три дня была пробита довольно большая брешь в стене вокруг Негрепелиса, и полк гвардейцев с такой отвагой устремился брать город, что неприятель не мог сопротивляться; город взяли, все в нем предали огню и мечу, не исключая женщин и детей. Те, кто смог уцелеть, укрывшись в замке, на следующий день сдались на волю победителя и почти все были повешены, потому как большинство из них воевали против Короля прежде, хотя, будучи тогда оставлены в живых, клялись больше не участвовать в военных действиях против Его Величества. Город был сожжен, нетронутым остался только замок, принадлежавший герцогу Буйонскому.

Оттуда Его Величество повернул на Сент-Антонен, который уже был взят ранее посланными туда войсками. По прибытии 14-го он потребовал, чтобы город сдался, на что последовал отказ, причем по трубачу, от имени Короля объявившему монаршую волю, стреляли – настолько защитники города были ожесточены. Пушка начала палить 16-го, а 20-го Король приказал штурмовать два оборонительных сооружения, возведенных между двумя большими бастионами, обращенными в сторону единственной подъезжей дороги, по которой можно было до них добраться. Бойня была такая кровавая, что неприятеля истребили полностью, среди погибших имелись и женщины, которых в предыдущие дни видели с косами и алебардами. 22-го горожане принуждены были безусловно сдаться. Король велел повесить одиннадцать горячих голов и простил остальных.

В ночь подошло двести человек, высланных Монтобаном в помощь Сент-Антонену и еще не знающих о поражении города. Мало кто из них вернулся после этого в родной Монтобан, почти все были убиты.

Именно тогда Его Величество был извещен о том, что десять из его галер, в прошлом году посланных им из Марселя в Ла-Рошель, но по причине скверной погоды вынужденных зимовать в Лиссабоне, подошли к устью Гаронны, где, дожидаясь остальных судов, потребовали сдачи форта Аржантона, к чему и принудили его защитников два дня спустя, так что у ларошельцев в устье этой реки более не имелось никаких плавучих средств.

Его Величество отправился в Тулузу, куда прибыл 27 июня, намереваясь заняться нижним Лангедоком, где упорство еретиков было ожесточеннее, чем в любом другом месте. Он оставил герцога Вандомского в окрестностях Монтобана с войском в восемь тысяч пеших и шесть сотен конных воинов и очистил Тулузу от нескольких небольших гугенотских крепостей, доставлявших ему неприятности, овладел Карменем, Ле-Мас-Сент-Пюелем, Бек-де-Риезом, Карлюсом, Ладираком, замком Ла-Трен на берегу Дордони, приказав разрушить все захваченные укрепленные места.

Оттуда Его Величество выдвинулся в Кастельнодари и Каркассон, где герцог де Сюлли с депутатом от герцога де Роана явился приветствовать Его Величество и предлагать мир; однако Король не счел эти предложения разумными, как и те, которые герцог де Роан сделал маршалу де Ледигьеру незадолго до того в Пон-Сент-Эспри, во время их встречи, на которой обсуждались те же вопросы.

Упрямство герцога де Роана стало причиной того, что 4 июля Король велел парламенту проверить жалованные грамоты – они были направлены туда еще в прошлом году, но их рассмотрение откладывалось, – в которых он объявлял герцога де Роана преступником, обвиняемым в оскорблении особы Его Королевского Величества.

То же было сделано и в отношении Субиза после получения известия о том, что после своего бегства, пробыв две недели в Ла-Рошели и подогревая мятеж, тот добрался до Англии, чтобы склонить короля Великобритании оказать повстанцам помощь в борьбе с Его Величеством.

Тут как раз узналось, что маршал Ледигьер подумывает о перемене протестантского вероисповедания на католическое и желает получить наставления. Король собрал капитул командоров ордена Святого Духа, бывших при дворе, и в их присутствии постановил выслать ему орден, как только он перейдет в католичество, а дабы понадежнее утвердить его в вере, вручить ему шпагу коннетабля Франции. Этот выбор возвел его в почетное звание, которого он прежде был лишен по воле его последнего обладателя – Люиня; Король наказал, вручая шпагу, передать ему, что это награда за его большие заслуги перед Государством и что Господь одарил его милостью: выходить всегда из всех битв победителем и никогда побежденным.

Из Каркассона Король проследовал в Нарбон, оттуда в Безье, откуда послал Господина Принца и графа Шомберга с лучшей частью своего войска овладеть городами Монжино, Люнелем и Сомьером, нарушив, таким образом, сообщение между мятежниками Монпелье и их сообщниками в Севеннах.

Во время его пребывания в тех краях Вильмань, Жиньяк, Пиньян, Монферье и Альсас подчинились ему.

Герцог Монморанси, разгромив Монпелье, убив более двухсот воинов и взяв в плен большое количество жителей, присоединился к Королю, который тотчас послал его с новым заданием – взять под свое начало вдобавок к своим еще три тысячи немецких солдат, которых привел герцог д’Аллюэн. После чего он двинулся в Эмарг, который сдался без боя, едва завидев приближающуюся рать; Массилярг продержался только три дня.

Оттуда герцог Монморанси поспешил на подмогу Господину Принцу, взявшему в кольцо осады Люнель, и хотя с нашей стороны было всего тысяча двести человек, напор был такой, что в три дня, выпустив по городу больше дюжины сотен пушечных ядер и пробив приличную брешь, его вынудили сдаться; случилось это 8 августа.

Затем, не теряя времени, осадили Сомьер, укрепленное место, прежде долго не сдававшееся армии коннетабля Монморанси, так и не сумевшего его взять, и теперь не терявшее надежды уцелеть; но продержалось оно всего несколько дней и сдалось, выговорив сохранение жизни населению и его собственности.

Г-н де Шатийон вернулся на службу Его Величеству, сдал ему Эг-Морт и был вознагражден за это званием маршала Франции.

Со стороны Шампани поднялась и тотчас рассеялась буря. Граф Мансфельд, за отважным, но слабым сопротивлением которого более сильному неприятелю в Пфальце мы наблюдали, внезапно появился на этой границе, к удивлению всей провинции, с большим отрядом.

Курфюрст Пфальцский, заслышав о его успехах в Эльзасе, присоединился к нему, и они перешли Рейн, стремясь примкнуть к войску, набранному маркграфом Дурлахским, помимо войска, собранного герцогом Христианом Брауншвейгским, епископом Гальберштадским. Противостояли им три силы: имперское войско под началом князя Ангальта; католическая лига, возглавляемая Тилли; испанское войско, во главе которого стоял Кордуа.

Едва курфюрст Пфальцский и Мансфельд перешли Рейн, армия маркграфа Баден-Дурлахского потерпела поражение от войск Тилли и Кордуа; случилось это 6 мая. 22-го числа того же месяца досталось и войскам пфальцграфа и Мансфельда; а вот армия Христиана Гальберштадского, самая мощная, была разбита 17 июня при переходе реки Майн силами трех объединившихся войск. Курфюрст Фридрих Пфальцский был вынужден покинуть свои владения, поручив Гейдельберг, Мангейм и Франкенталь, все еще остававшиеся у него, полковнику Виэру – англичанину, которому он оставил денег и солдат – все, что было в его силах.

Мансфельд, несмотря на все свалившиеся на него невзгоды, осмелился осадить Саверн, не сумев взять его согласно своим расчетам, и, преследуемый неприятельскими войсками, главным образом, войском Кордуа, переместился вместе с Христианом Гальберштадским в Лотарингию, где совершил много зверств, затем направился в Мёз на границе с Шампанью, в городок Музон.

Его неожиданное появление во время войны с протестантами, при том, что Король находился за двести лье оттуда, породило у тех, кто не бог весть как разбирался в ситуации, подозрение в том, что он здесь неспроста и злонамеренные гугеноты могут, объединив свои усилия, предпринять какие-либо действия, способные принудить Короля к постыдному миру. Однако многочисленные поражения и потери, понесенные Мансфельдом, а также преследование, которому он подвергался, куда бы ни пришел, заставляли его обороняться и стремиться в Голландию, не подвергая себя риску, еще большему, чем тот, которым сопровождалось его проникновение во Францию. Тем не менее страх, легко закрадывающийся в сердца народов невежественных и неопытных, был так велик в Париже, что кое-кто, боясь осады, запасался пшеницей, а то и бежал в Орлеан, считая этот город более надежным.