Текст книги "Мемуары"

1623

Вернувшись 10 января в Париж из похода по Лангедоку и желая утвердить мир в своем Королевстве, Король разослал по всем провинциям комиссаров для восстановления католической религии в правах, попранных в годы смуты, а также с целью дать возможность своим подданным, исповедующим протестантизм, воспользоваться привилегиями, даруемыми королевскими эдиктами, дабы ни у одной из сторон не было поводов, как истинных, так и мнимых, жаловаться.

Между тем ларошельцы осаждали г-на Арно, которого Король оставил губернатором Фор-Луи, просьбами о разрушении оного, согласно пункту мирного договора, копию которого они ему направили. Тот отвечал им, стараясь выиграть время, а сам беспрестанно трудился над тем, чтобы его не могли ни к чему принудить. Они захватили тогда одну из его барок, груженную двумя тысячами свай, которыми он предварительно запасся, чтобы возвести фортификации, в коих можно было бы укрыться, однако неделю спустя он взял в заложники столько человек, что заставил их вернуть барку. Когда наконец комиссары прибыли в Ла-Рошель, жители стали на него жаловаться, на что Арно возражал таким образом:

было бы неплохо, если бы они первыми взялись за ум и вернули корабли г-на де Невера, которые все еще удерживают; призвали священников, которых прогнали; сняли со стен города головы тех, кого казнили за верность Его Величеству; прекратили делать непомерные запасы пороха и боеприпасов, доставляемых из Голландии, и пшеницы, которую собирали по всей провинции Пуату, – тогда, мол, и он прекратит возводить укрепления.

Наконец бесстрашие Арно взяло верх над слабостью министров, которые предписали ему разрушить форт. Те больше пеклись о поддержании собственного величия, чем о благе Государства и служении Королю, и думали не столько о подавлении ларошельцев, сколько о том, как бы вытеснить друг друга из совета. Канцлер и г-н де Пюизьё прилагали усилия к удалению г-на де Шомберга.

Королю сказали, что последний был заодно с Господином Принцем и против него, дурно распоряжается финансами, а непомерные расходы – следствие его небрежения либо невежества в финансовой области. Обещали: стоит удалить причину, и зло исчезнет само собой; стоит навести порядок, и дела, пострадавшие от его нерадивости, пойдут на лад.

Трудно понять, что именно вменялось ему в вину; известно одно – нет фактов, доказывающих, что к его рукам что-нибудь прилипло. И нужно очень уж этого хотеть или быть полным профаном, чтобы заявлять обратное.

Введенный в курс дела Король явился в покои Королевы с канцлером и Пюизьё и говорил о г-не де Шомберге так, будто был совершенно убежден в его преступности.

Она же понимала: нападки на Шомберга – следствие происков канцлера, жаждущего погубить собрата; но сочла, что не нужно вмешиваться в это, хотя опасалась, как бы они не убедили Короля, что ей недосуг вмешиваться в его дела.

Было постановлено: отправить г-на де Шомберга в отставку, поручить Тронсону уведомить его об этом.

После отставки Шомберга Король вообразил, что настанет золотой век; однако ничуть не бывало, расстройство финансов осталось прежним: канцлер отстраняется от распоряжения финансами, полагая, что это не входит в его прямые обязанности, и предлагает учредить новое управление, которое мог бы возглавить.

Г-н де Шомберг был тем более удивлен всем этим, что канцлер и г-н де Пюизьё всегда хвастались, что находятся в особо дружеских отношениях с ним; утром того дня, когда Тронсон доставил ему уведомление об его отстранении от должности, он получил от канцлера послание, в котором тот спрашивал, как он поживает и хорошо ли ему спалось. Тем не менее он тотчас подчинился королевскому приказу и отправился в Антёй, откуда написал Его Величеству, что, учитывая верность, с которой он служил ему, и успех, с Божьей помощью сопутствующий его начинаниям, он не может взять в толк, как могло статься, что пути, ведущие к благорасположению Государя, довели его до опалы.

Спустя несколько дней граф де Кандаль прислал за ним в связи с назначением на пост губернатора Ангулема, освободившийся после отставки герцога Эпернонского, ставшего губернатором Гиени; при этом граф де Кандаль счел себя оскорбленным, поскольку право на преемничество означенного поста принадлежало ему. Г-н де Шомберг явился к месту дуэли и одержал верх над противником, во время поединка был убит секундант графа де Кандаля.

За изгнанием г-на де Шомберга последовала смерть хранителя печатей де Комартена; канцлер счел, что неплохо взять на себя и эту должность. Он достаточно высоко оценивал свои возможности и не сомневался, что в одиночку справится с государственными делами. Лекари вроде бы уверили его, что восковое масло, оказывающее благоприятное воздействие на нервы, вернет ему способность ходить.

Со всех сторон Короля предупреждают: претензии канцлера велики, но это не пойдет на пользу Государству; так что ни канцлер, ни его сын не достигают желаемого с легкостью, на которую рассчитывают.

Главной причиной затруднения, возникшего у них на пути, является г-н де Ла Вьёвиль, сильно повредивший Шомбергу в глазах Короля; он решает прибрать управление государственными финансами к своим рукам и, видя, что канцлер ему в том противодействует, идет в наступление, приводящее к тому, что Король безрассудно передает печати ему.

Канцлер и Пюизьё, похвалявшиеся, что используют Королеву, при том, что сами никогда ни в чем не идут ей навстречу, обратились к ней с просьбой замолвить за них словечко, пообещав сдать печати по первому приказанию, будто собирались возложить на себя только честь, а не исполнение сопутствующих должности обязанностей. Королева дважды говорит об этом с Королем, в первый раз это ни к чему не приводит, во второй она все же находит нужные слова; Ла Вьёвиль открыто заявляет канцлеру, что если тот помешает ему взять на себя руководство финансами, он, в свою очередь, в долгу не останется и помешает ему получить печати; тогда они договариваются помогать друг другу при условии, что Ла Вьёвиль откажется от участия в заседаниях совета и сосредоточит все внимание на финансах.

После чего всяк стал ждать наступления обещанного золотого века.

Многие приходят в отчаяние, взирая на сих господ; однако понимание того, что Господь чрез малое вносит поправки в великое и что короли – яркие образчики этого, утешает в ожидании.

Вскорости в делах начинает царить такая неразбериха, какой отродясь не бывало; поднимается ропот; в независимых компаниях недовольны; происходящее красочно описывается в одной сатирической книге.

С Королем об этом говорят столь же открыто, как и пишут; слухи о беспорядках, распространяясь, увеличивают их, давая надежду недругам Короля осуществить свои дурные замыслы. Католичество, как ни старайся, не восстанавливается в Ла-Рошели; идет снос новых фортификационных сооружений в протестантских городах, что является несомненной низостью; даже жители Монпелье, не признающие иных законов, кроме собственной воли, и привыкшие соблюдать рамки законности, устают от гарнизона, осуществляющего надзор, ищут и как будто находят способ избавиться от него: просят герцога де Роана явиться в их город к концу февраля – времени формирования их советов. Г-н де Валансэ, губернатор крепости, отговаривает его от этого шага; герцог де Роан не внемлет ему и приезжает, г-н де Валансэ берет его под стражу. Обе стороны ставят в известность о произошедшем Его Величество; дабы не поднялась волна возмущения, Король велит г-ну де Валансэ освободить герцога из-под стражи, а герцогу – покинуть город и не возвращаться в него без высочайшего на то позволения. Сразу вслед за этим, 17 апреля, в связи с тем, что гугеноты на своих ассамблеях, где шло обсуждение правил отправления культа, принялись своевольно судить о политических вопросах, Его Величество сделал заявление, в котором исповедующим реформированную религию запрещалось собираться на какие-либо ассамблеи без предварительного назначения Его Величеством своего представителя из числа протестантов.

Тем временем канцлер с Пюизьё, как Бог на душу положит распоряжавшиеся при дворе делами Короля, да и то от случая к случаю, сосредоточившись главным образом на обделывании собственных делишек – зная, что все это видят и на это сетуют, – испугались: а ну как и до Короля дойдет, – и прибегли к помощи Королевы, моля ее убедить Его Величество, что-де самые старательные чаще всего и навлекают на себя клеветы и что-де стоит ли тому удивляться, что позволено писать невесть что.

Королева удовлетворяет их просьбу в присутствии сына, который, невзирая на это, не позволяет возвести преграду между собой и матерью и взваливать на нее вину за дурные дела, лишив возможности сообщать ему о добрых.

Никогда эти господа не скорбели о том, что не имеют к ней доступа через подставных лиц; но они все еще опасались, что не знают ее. А чтобы услуги, которые она им оказывала, не вызвали у Короля подозрений, они сами оказывали ей весьма дурные услуги, чтобы убедить Его Величество: если она отзывалась о них положительно, то была принуждена к тому силой истины.

Зная, что Люинь, не имевший иной цели, кроме как навсегда лишить ее доверия Короля, так успешно над этим потрудился, что несколько плевел – кои легко могли возрождаться к жизни и распложаться, – все равно оставалось, их главной задачей было внушать Его Величеству, что они верны ему с потрохами.

Король по доброте душевной нередко предупреждал ее о происках, а чаще это делал Ла Вьёвиль, с которым они частично делились своими секретами и который очень неровно дышал к той власти, которую они прибрали к своим рукам.

Королева, желая хотя бы относительного спокойствия, просила их быть более откровенными с нею, убеждая их такими доводами: когда им случалось испытывать огорчения, она не пользовалась этим, дабы усугубить их, и пусть и не отличалась шустростью Господина Принца, но была верна своим обещаниям; они в выигрыше, ведь она желает их дружбы лишь для блага Государя, интересы которого неотделимы от ее собственных; любой другой, ставя перед собой иные цели, внушает большее подозрение, чем она.

Они выслушали ее доброжелательную речь с учтивостью и заверениями в преданности; однако очень скоро она убедилась, что заверениям этим грош цена.

В Короле пробудили большое опасение относительно происков в стане грандов, причем Королеве, согласно ее всегдашнему везению, в них отводилось самое значительное место.

Король беседовал об этом с г-ном де Монморанси, желая знать, кто участники, и тот признал: происки имеют место быть.

Королева в учтивых выражениях жалуется Королю на тех, кто пускает в ход все, чтобы рассорить ее с ним, и благодарит за то, что он в это не верит. Зная, что клеветники – канцлер и Пюизьё, она до поры скрывает это.

Однако им мало разлучить сына с матерью, они вознамерились разбить и брак Короля.

Королю внушают недоброе в отношении его супруги. Однажды утром он является со смущенным видом в покои Королевы-матери и будит ее, чтобы поведать о своих бедах.

Королева, не зная, откуда дует ветер и что за этим кроется, пытается развеять подозрения Короля, убеждая, что если и было что-то предосудительное в поведении Королевы – его супруги, причиной тому скорее ее легкомыслие, чем лукавство, скорее непредусмотрительность, чем преступление.

Назавтра он вновь заводит разговор на эту тему, сознавшись, что дело зашло так далеко, что он намерен говорить с супругой через ее камеристку.

Видя, как он взволнован, Королева просит его никому об этом не сообщать: мол, она предпочитает составить свое мнение. Король чрезвычайно обрадован и признается, что он надеялся на такую услугу с ее стороны.

Она просит его остерегаться, как бы все это не было продиктовано намерением помешать ему иметь детей, при том, что иметь детей совершенно необходимо и для безопасности его собственной персоны, и для безопасности Государства. По его поручению она говорит с Королевой, своей дочерью, та благодарит ее за все сказанное и обещает следовать ее советам и быть более осмотрительной. Королева прикладывает усилия к тому, чтоб супруги поговорили друг с другом, и наконец дело счастливо разрешается. Она выражает им обоим свое горячее желание видеть их сердца соединенными столь же тесными узами, как и они сами.

В это время из Италии возвращается Господин Принц. Канцлер и Пюизьё предпринимают попытки вызвать его ко двору, тайно с ним списываются, убеждая, что во имя любви, которую они к нему питают, желают видеть его при дворе, боясь, как бы Королева не прибрала к рукам все дела; одновременно замышляют тайный союз с Бассомпьером и подают ему надежду быть введенным в совет под предлогом усиления Короля в его противостоянии Господину Принцу.

Король под их влиянием заверяет того в своей благосклонности и желании видеть его при дворе.

Господин Принц пишет, что готов явиться пред его очи, и тайно просит канцлера и Пюизьё известить его в отношении четырех вещей: какие вознаграждения и пенсионы ему полагаются; отчего был изгнан Шомберг; не из-за него ли или просто оттого, что не смыслил в финансах; какое место он займет в совете; может ли он рассчитывать на тесную дружбу с канцлером и Пюизьё.

К нему посылают старину Дэзэ, гувернера Монтаржиса, дабы тот доставил ему ответы на все эти вопросы и заверил во взаимопонимании.

Дело уж было на мази, когда случилось, что г-жа де Гиз принялась добиваться брака своей дочери с Месье, говорить о том с Королем, Королевой и министрами.

Г-жа графиня Суассонская, узнав о ее намерении, изо всех сил противится этому и заявляет: либо одновременно состоится брак Мадам и ее сына, либо за него отдадут мадемуазель де Монпансье.

Пюизьё берет сторону г-жи де Гиз, Ла-Вьёвиль действует в интересах графини Суассонской.

Королева, предвидя, что Ла-Вьёвиль станет тайно настраивать Короля, решается представить ему доводы с целью не допустить перемен в этом деле, решенном еще покойным Королем, о чем он не раз говаривал ей: зная, что Король, его отец, Государь мудрый и справедливый, собирался поступить так, а не иначе, нет оснований менять что-либо в данном вопросе, при том, что все причины, по которым им было принято некогда такое решение, налицо и теперь, а именно: с помощью брака привязать Принца к Франции и помешать заключить с иностранной державой союз, способный внести сумятицу в государственные дела; не дать Господину Принцу слишком усилиться и разбогатеть; опасаться того, что стоящие в этом вопросе за перемены желают, чтобы королевский дом вовсе остался без наследников; ей хорошо известно, что ранее речь шла о дочери Императора или герцога Флорентийского; это только подтверждает ее мнение, ведь обе так юны, что исполнение подобного намерения отложилось бы на годы; он сам говорил ей: Господин Принц стремится сесть на трон и распространялся в Италии относительно недолгого века, уготованного ему, Королю, и его брату, Месье; это еще больше обязывает его лишить Принца этой надежды; однако она советует ему повременить и не давать пока согласия на брак брата; первое, о чем ему следует подумать, – это обзавестись собственными детьми. Следовало бы отложить брак его брата до того времени, когда это будет наиболее подходящим с точки зрения государственных интересов, корона прочно утвердится за его домом, и угроза потерять ее минует; однако если у него самого в скором времени не появится детей, следует все же женить брата, дабы предотвратить неприятности, выпавшие Генриху III: партия Лиги основывала свои надежды на отсутствии у того детей, не боясь, что дети смогут после его смерти отомстить за преступления, свершенные против него.

Король выслушал и оценил по достоинству ее речь, несмотря на то что полковник, бывший гувернером Месье, был заранее предупрежден – и даже сказал об этом Королю, – что Королева не одобряла этого дела из любви к Месье, который, имей он детей, приобрел бы еще больший вес; г-н де Вандом якобы сказал ему, что этот брак подвергает опасности его жизнь, учитывая, что Гизы уже сгубили одного Короля и, будучи связанными с Месье через мадемуазель де Монпансье, могут дать разыграться подобной трагедии еще раз.

Королева догадывалась, какие мысли одолевали Короля. О первом ей стало известно от одного доверенного лица полковника, о втором – от Ла-Вьёвиля; однако она предпочла положиться на случай, чем утратить тех, кому дала жизнь.

Читателю предоставляется самому судить, какой смелостью надобно было обладать в подобных обстоятельствах и как любить своих детей, чтобы преодолеть все эти усеянные терниями пути.

Ла Вьёвиль, действующий в данном вопросе с большим напором, но безрассудно, сказал Королеве, что г-жа графиня с такой решимостью взялась за дело, что угрожала г-ну де Пюизьё в том случае, если тот не убедит Короля поступить так, как угодно ей.

Королева отвечала: если той удастся добиться своего, все последуют ее примеру и станут устраивать свои дела с помощью шантажа, однако это так вредно для Государства, что она без колебаний заявит Королю: для него является делом чести не допустить этого;

она и сама весьма предана г-же графине и ее сыну, но все же не так, как интересам собственных детей;

точно так же, как своих детей, она постарается защитить под руководством Короля и своих министров от ненависти и зависти, которые они навлекут на себя, давая добрые советы.

Из всех этих раздоров вышло то, что Король решил позволить Месье жениться, но отложил свадьбу до лучших времен.

Пока судили-рядили о браке Месье и мадемуазель де Монпансье, Королева после совещания с Ла Вьёвилем удостоверилась, что канцлер намерен усилить свою позицию в совете с помощью двух своих креатур и объединиться с принцами. Поговаривали отдать надзор за каторгой г-ну де Гизу; ввести принца Жуанвильского и Бассомпьера в совет; отдать Ла Вьёвилю губернаторский пост в Пикардии; призвать в совет Господина Принца; женить г-на де Гиза и тем самым объединить губернаторства Берри, Бурбонэ, Оверни, Дофинэ и Прованса и дать этим господам возможность усилиться и рассчитывать на собственные силы. Она сочла, что с ее стороны было бы преступлением молчать в таком важном вопросе; что она слишком обязана Королю и общественности, чтобы терпеливо сносить то, что противно их интересам.

Министры намеревались говорить с Королем на эти темы постепенно и понемногу, дабы Королева не могла опровергать их мнения. Она послала Марийака сказать Королю, что прошел слух, будто хотят воспользоваться его отсутствием в Париже, чтобы вынудить его ввести в свой совет новых людей; что это наиважнейшее из дел, поскольку от того, добрый или худой совет, зависит благополучие его Государства; что намереваются говорить с ним, покуда он вдали от нее, дабы она не высказала своего мнения; но что она не может не сказать ему: если он не введет в совет осторожных и умных людей, чьи достоинства общепризнанны, правлению его грош цена; что никогда еще дела государственные не находились в таком запущенном состоянии и не нуждались так в твердой руке; поэтому если все опять попадет в руки людей, пекущихся лишь о собственных интересах, а не об исполнении долга, трудно будет выбраться из ямы;

что она сама никого не предлагает, его дело – хорошенько все обдумать; она лишь заметила, что, когда он дает себе труд принимать решения, выбор его безукоризнен;

что это, в частности, то, что она хотела довести до его сведения; однако если он пожелает, она на заседании совета по его возвращении во всеуслышание заявит обо всем этом, дабы он воспользовался случаем отделаться от тех, кто пытается наглостью заполучить должности, которые надобно раздавать по заслугам и обдуманно.

Когда он приехал, она добавила к этому следующее: было время, он стремился усилить свой совет, чтобы противостоять Господину Принцу, но ей стало известно о прямо противоположном намерении министров – быть заодно с Господином Принцем и ввести в дела его доверенных лиц;

их обоих стремятся напугать исключительными правами Господина Принца, дабы облегчить его возвращение ко двору и ублажить, пока он не навредил министрам; ее просили поспособствовать этому, но она отказалась, считая это вредным для Короля; она не одобряет присутствия Господина Принца при дворе, но признает его авторитет в советах.

Король признался ей, что прощупывали почву – не прочь ли он поручить печати Бельевру, а также силятся протащить в совет Бассомпьера; что от лица коннетабля и Бюльона ему предложили принца Жуанвильского; хотели внушить ему, будто она желает держать Господина Принца на удалении, дабы при малейшем неудовольствии замышлять с ним недоброе.

Некоторое время спустя с большим удивлением узнали: принц Уэльский незамеченным пересек в почтовой карете Францию, направляясь в Испанию, дабы сочетаться браком с инфантой.

Король Англии, государь миролюбивого склада, не мог пережить того, что его зять и дочь лишились Пфальца, и, не желая предпринимать военных действий, дабы вновь водворить их в их государстве, попытался помочь делу посредством союза с королем Испании, испросив инфанту в жены своему сыну; поскольку ему показалось, что решение этого вопроса затягивается, при том, что его подданным было известно, что Император в январе этого года объявил герцога Баварского курфюрстом Пфальцским и они осаждали его просьбами не допустить, чтобы Англии было нанесено такое оскорбление, он счел разумным, чтобы его сын отправился в путь, пересек Францию инкогнито и сам попросил руки инфанты, в чем трудно отказать, коль скоро это делается с любовью.

Принц добрался до Парижа в начале марта, 5-го присутствовал на представлении большого балета Королевы, после чего продолжил путь до Мадрида, куда добрался 17-го; там он был с почестями принят и провел несколько месяцев, а когда папская грамота с разрешением брака в степенях родства, в которых брак не допускается, была подготовлена, вернулся в Англию, испытывая недовольство, с которым короли обыкновенно расстаются друг с другом: почти никогда не бывает, чтобы при расставании они были бы такими же добрыми друзьями, как при встрече.

Наш Король не был предупрежден о пребывании принца во Франции, его известили лишь тогда, когда тот подъезжал к границе с Испанией. Каждый по-своему оценил поступок принца: министры – как нечто не имеющее значения.

Королева же восприняла этот эпизод иначе – как кровное оскорбление и свидетельство того, что невнимание к делам приводит к тому, что Франция упускает случай усилить свои позиции с помощью брака и дает Испании возможность возвеличиться в ущерб нам.

Она объяснила Королю, что мы со всех сторон буквально обложены Испанией и до происходящего в Германии нам нет дела, хотя австрийская династия подчинила ее себе почти всю из-за нашей беспечности; Вальтеллиной мы не занимаемся, швейцарцев раздражаем; стоит опасаться: если мы не окажем голландцам действенной и быстрой помощи, брак этот приведет к одному из двух – либо король Англии оставит Соединенные Провинции ради восстановления своего зятя, либо он воспользуется мирной передышкой в войне между королем Испании и Провинциями и они удовлетворят его просьбу из страха быть им покинутыми, и то и другое – на руку Испании; это вполне возможно, поскольку они мало доверяют нам, и хотя на этого государя нельзя полностью положиться, все же они не оставляют надежды на его поддержку, поскольку исповедуют одну с ним веру. Спинола несколько раз присылал в Испанию гонцов с донесением, что он больше продвинулся бы за три месяца во Франции, чем за десять лет в Голландии, и потому советовал передышку. В столь спешных делах ей сложно судить, что и как, еще и оттого, что на ее памяти покойный Король принимал решения, противоположные тем, которые принимаются ныне и из которых следует, что мы в заложниках у Испании и делаем все, чтобы она процветала, а мы угасали.

Она могла бы добавить: в этом причина того, что у Испании дела идут хорошо, а у Франции плохо; однако, понимая, что если она скажет больше, то навредит этим себе и не поможет Королю, а также учитывая, какую власть получили персоны, окружающие трон, она не стала продолжать свою мысль.

Разница же в том, что в Испании у министров как будто нет других забот, кроме как продвигать общие для всех дела, а во Франции королевские дела валяются у министров под ногами, а в глазах стоят только собственные; в Испании государственные советы состоят из числа людей, которые приневоливают друг друга стараться, взаимно просвещая друг друга, у нас же дела ведутся одной или двумя соумышляющими меж собой персонами, которые обращаются со своими должностями как с источниками доходов, вроде своих имений; в Испании заслуги людей, находящихся на государственной службе, щедро вознаграждаются, во Франции о них часто забывают, коль скоро они в прошлом. Настоящий министр должен мыслить лишь интересами своего государя, но и государь должен помнить о своих помощниках. Из всего этого проистекло то, что решили дать денег Соединенным Провинциям, но, стоило Королеве отойти от дел, выплаты прекратились.

Поговорив с ним о происходящем за пределами Франции, она попросила его серьезно и без обид подумать также и о внутренних делах; не довольствоваться лишь принятием решений, но доводить оные до исполнения; накапливать деньги, укреплять границы, регулировать расходы; согласилась отказаться от роты легкой кавалерии, чтобы подать пример к порядку и сокращению личных гарнизонов.

Она бы охотно добавила о необходимости создания достойного совета, который он бы по-настоящему возглавил, ведь, по сути, до сих пор он являлся главой совета лишь по праву рождения.

Дела, находящиеся в полной зависимости от канцлера и его сына, были расстроены. Король увлекался охотой, считал, что, отбыв повинность, то бишь заседание в совете, уже много потрудился; если что и предпринималось, то только по побуждению самих министров; не было ни исполнительской дисциплины, ни стимулов как следует взяться за дело, ни надежных людей, ни разумного подбора лиц в совет.

Все, чего добиваются, направлено лишь на извлечение выгоды для себя; если получается сделать что-то для всех, то случайно и только когда собственные интересы совпадают с интересами Королевства. Еще куда ни шло, если, действуя во благо всего народа, кто-то и для себя извлекает немало выгоды; хуже, когда, принося Государству малую пользу, не слишком полезны и для своего рода; но уж совсем нетерпимо, когда, приумножая свое богатство ценой доставленного Государству вреда, наживаются на неблагополучии других, ввергнутых в общественную смуту.

Они не только прибрали к рукам допуск в члены совета, но и не желают терпеть подле Короля никого, кроме собственных ставленников, обязанных им.

Они уговаривают Королеву быть с ними заодно и исключить из совета полковника, г-жу де Ла Валетт и Бонёйя; они убеждают ее, что полковник – ее враг. У нее и самой слишком много доказательств, чтобы сомневаться в дурнонамеренности полковника, но немало и опаски, чтобы мстить ему, тем самым помогая канцлеру и его сыну, чью власть она уравновешивает людьми, принадлежащими к противоположной партии. Она отвечает им, что она вроде одной афинской монахини: всех благословляет и никого не проклинает, умеет послужить своим друзьям и не желает вредить недругам.

Они ревниво относятся к Туара: боятся, как бы он не завладел вниманием Короля в ущерб им; доносят Королеве, что Туара хвастает, будто пользуется особым благорасположением Его Величества, торопят ее предупредить Короля об этом как о чем-то чрезвычайно важном для него.

Она по их просьбе советует Его Величеству благодарить преданных ему людей, но не терпеть, когда они бахвалятся тем, что имеют над ним власть, поскольку речь идет об его авторитете.

Едва она выполнила их просьбу, как они поставили об этом в известность Туара, и он вменил ей в вину то, что́ она сделала по их же наущению, желая воспользоваться ошибкой, которую они из хитрости допустили.

Тем не менее в похвалу им можно сказать: они поистине вернули золотой век, ведь не было ничего, что устояло бы перед этим металлом.

Какие бы речи ни произносил президент де Шеври, чтобы удержаться на своем посту, пожелали заглянуть в его кошелек.

Ла Вьёвилю позволили распоряжаться финансами лишь после обещания договориться за сущий пустяк с шевалье де Валансэ о месте капитана гвардейцев. Г-н де Брев предложил им значительную сумму, и они тут же одобрили его восстановление в качестве гувернера Месье, а полковника задумали удалить.

Епископ Шартрский часто навещал Ла Уссэ, снятого с должности интенданта заодно с г-ном де Шомбергом, чтобы узнать, сколько он даст, чтобы за него замолвили словечко.

Дабы восстановить Кастийю, его просят отдать дочь д’Эстийаку и 2000 пистолей епископу Шартрскому в придачу.

И это было бы сделано, если бы добрая душа президент Жанен не сказал Бюльону, что канцлер и его сын – бандиты и воры, пожелавшие продать свободу его зятя ценой гибели его внучки.

Добрый человек был так потрясен задуманным злодеянием, что прожил после этого всего несколько дней.

Сколько ни возноси хвалы президенту Жанену, все будет мало; потому надлежит последовать примеру космографов, которые на своих картах одним росчерком пера обозначают целые области.

Он никогда не взваливал на себя столько дел, сколько не смог бы выполнить, ничем не напоминая те жадные желудки, что, желая вобрать в себя побольше и не в силах переварить проглоченное, испражняют его в первоначальном виде.

Он никогда не льстил своему Государю; всегда более старался о том, чтоб быть полезным, нежели понравиться; никогда не смешивал личные интересы с общественными.

Этот честный человек был достоин жить в веке, менее развращенном, чем наш, недооценивший его. Он был первым в своем роду, выдвинувшимся по службе, и если б у него были похожие на него дети, этот род прославился бы.

В то же время и герцог Буйонский, разительно отличающийся от президента Жанена, окончил свои дни; появление на свет этого человека принесло Франции столько же вреда, сколько пользы принесло ей появление первого. Это был человек неверующий, лишь делающий вид, что у него есть вера; с непомерно раздутым тщеславием, беспокойный и мятежный духом, не могущий ни сам жить в покое, ни оставить в покое других. Он был рожден и воспитан в католичестве; но, как только достиг лет, когда страсть к величию начинает толкать на отчаянные поступки, переменил религию, дабы иметь больше поводов баламутить и возвеличиваться. С тех пор не было в нашем Государстве ни одной смуты, в которой он не был бы застрельщиком или подстрекателем. Он преданно служил покойному Королю и до того, как он получил корону и боролся с Генрихом III, и после того, как он сел на трон. В качестве вознаграждения за оказанные услуги ему позволили жениться на наследнице княжества Седан, и, когда та умерла бездетной, он не перестал по воле Его Величества владеть этим укрепленным местом наперекор Ла Маркам, которым оно принадлежало; с тех пор Королю пришлось осаждать это место, а его хозяин причинил Государству много бед – видно, Господу не было угодно, чтобы оно перешло в другие руки. Он был храбрым, но неудачливым и так неровно дышал к чужой славе, что из чистой зависти позволил неприятелю разбить наголову адмирала де Виллара с его восемью сотнями конников, не желая прийти ему на выручку, хотя и должен был это сделать, и обещал; когда Господина Принца заключили в Бастилию, он удалился в Седан и более не смел показываться при дворе, но, потеряв возможность лично участвовать в придворных распрях, сделался консультантом; и наконец, не сумев разрушить Государство, давшее ему жизнь и с благословения Господа счастливо избежавшее всех подстраиваемых им с помощью мятежей ловушек, утратил ближайших союзников, неосторожно присоветовав курфюрсту Пфальцскому посягнуть на Богемское королевство и похваляясь среди своих тем, что пока Король делал во Франции бобовых королей, он возводил на трон Германии настоящих. Однако все обернулось иначе, и он умер, недовольный тем, что тот, кому он советовал захватить чужое государство, утратил свое, а также что все знали его как советника столь же неудачливого, как и военачальника, чья осмотрительность оставалась по большей части на словах и была скорее показной, чем подлинной.