Текст книги "Мемуары"

Однако кардинал все же настаивал на том, чтобы было составлено письменное обещание, потому что ему казалось: в таком важном вопросе надобно заручиться как можно большими гарантиями; если англичане, руководствуясь лживым религиозным рвением, после этого не посчитаются с данным ими словом и решат нарушить его, их удержит сила изложенного на бумаге и собственноручно ими подписанного, им станет стыдно так грубо презреть собственное обещание.

Кардинал отвечал послам, что приведенные ими доводы не более чем предлог; что король Великобритании пользуется благорасположением своего народа и способен добиться от него того, чего желает; что он продемонстрировал это во времена искательства союза с Испанией, когда несколько раз предоставлял большую свободу всем католикам своего государства, при этом народ не стал любить его меньше и служить ему хуже; что письменное обещание не вызовет со стороны народа бо́льших нареканий к своему государю, чем обещание, данное на словах, оттого что протестанты все равно заподозрят, что он это обещал, а простое сомнение в области религиозных чувств так сильно действует, что результат будет тот же, что и при наличии явного доказательства.

Что до Королевы, то для нее было бы таким огромным бесчестьем на виду у всего христианского мира появиться в Англии и не принести с собой хоть какого-то утешения своим единоверцам, что она не пожелала бы подобной ценой получить благорасположение другой части английского народа, с нее было бы довольно благосклонности ее мужа; да и вообще Наихристианнейший Король очень в этом заинтересован, ведь ему никак не убедить Папу в том, что обещанное будет исполнено, разве что доказав, что он не удовольствовался простым словесным заверением, а добился письменного, которое может быть предъявлено всему свету.

Мало того, добрые отношения Короля с католическими государствами, столь необходимые не только ему самому, но и всем его союзникам, кажется, могут быть поддержаны лишь одним этим способом;

иначе никак не стереть дурного впечатления, которое враги нашей короны всякий день пытаются внушить им (католическим государствам и народам), указывая на то, что Его Величество помогает деньгами и солдатами голландцам и прочим протестантским государям, своим союзникам, а тут еще и союз с Англией, заключенный без торжественного, во весь голос заявленного обещания со стороны англичан положить конец преследованиям католиков, стонущих под игом законов, направленных против них.

Посланники остались непреклонны в этом пункте и не пожелали уступить; это привело к тому, что Король был вынужден отозвать графа де Тийера и послать в качестве посла в Англию маркиза д’Эффиа с поручением во что бы то ни стало добиться желаемого.

Маркизу было велено представить королю Англии всю важность пункта, на котором Король Франции настаивал не из тщеславия или опасения, что слово не будет сдержано, но из необходимости, изложенной выше, а кроме того, чтобы добиться от Его Святейшества позволения на брак, без чего этот брак вообще не мог состояться.

Много препон выставил английский король. Наконец, после долгих и настоятельнейших уговоров, а главным образом в связи с тем, что его послы в своих депешах доносили ему, что речь не может идти о заключении брака на иных условиях, он повелел согласиться на наше предложение. Осталось лишь договориться о форме письменного обещания: английский король согласился скрепить его лишь своей домашней подписью, не засвидетельствованной в суде, послу же было наказано добиваться, чтобы это обещание было внесено отдельной статьей в брачный контракт.

Послы английские только диву давались, видя нашу настойчивость, при том, что Ла Вьёвиль внушал им, что Королю безразлично, как станет обращаться король Великобритании со своими католиками, а письменного заверения он требует лишь для проформы и для удовлетворения Папы и французских католиков; так что кардинал, державший перед ними речи совсем иного рода, с трудом заставил их поверить, что Король из набожности и ради своей чести возымел такое большое желание принести утешение английским католикам в результате союза, заключенного между королевскими домами, а также что не было иного, столь же важного условия, без которого этот союз не мог быть заключен.

Для нас было выгоднее иметь отдельную статью в брачном контракте, поскольку она являлась бы более торжественным и гласным обязательством, данным всем английским католикам, которые почувствовали бы себя более обязанными Франции и всему христианскому миру, и тот еще более почитал бы нашего Короля.

Однако английские посланники заявляли нам, что, если мы будем и дальше настаивать на своем, их государь засомневается в искренности нашего намерения, и это станет для него поводом для ревности: его подданные из числа католиков решат, что в отношении их отменены строгости благодаря вмешательству и заботе Наихристианнейшего Короля, а вовсе не по побуждению и природной доброте их собственного государя.

С другой стороны, они доказывали: для безопасности Мадам важно, чтобы ее брачный контракт предстал пред очи и был зарегистрирован парламентом, однако королю Великобритании не удастся провести контракт с этой статьей через парламент, учитывая приверженность того законам; в Испании довольствовались тайной статьей до тех пор, пока, понимая, что договор вот-вот будет расторгнут, не сделали вид, что желают включения статьи в брачный контракт; Англия им в этом твердо отказала; но потом согласилась лишь затем, чтобы предпринять шаги для освобождения своего принца, находившегося в Испании в почетном плену, и для того, чтобы попытаться вернуть Пфальц, однако заранее была настроена не сдержать обещания; принц перед своим отбытием из Испании пообещал включить в брачный контракт данную статью, но, стоило ему сесть на корабль, тотчас передал посланнику, чтобы тот не исполнял оставленных ему инструкций и ничего не предпринимал до новых распоряжений короля, его отца.

После того как король и принц поведали парламенту о том, что пошли навстречу испанцам лишь по вышеизложенным причинам, они взяли на себя клятвенное обязательство никогда более ни с какими целями не ввязываться в подобные обещания.

По всем этим причинам, весьма важным и способным убедить любого непристрастного человека, кардинал посоветовал Королю снизойти до статьи частного характера, сочтя, что далее настаивать на этом вопросе было бы бессмысленным для Церкви занятием, ввиду того что чем меньше оппозиции со стороны протестантов обещаниям, тем легче королю Великобритании соблюсти их; трудности, могущие возникнуть у английского короля с обнародованием данной статьи договора – свидетельство того, что он был намерен держать его в тайне; и наконец, надежность этой статьи, как и всех остальных, попавших в контракт, зависит от слова короля и принца, его сына, и они тем охотнее будут соблюдать его, чем меньше подозрительности будет на них обращено.

И тем не менее кардинал советовал Королю не давать своего согласия, не попробовав прежде воспользоваться ситуацией во благо католиков, в чем и преуспел; так что вместо одного храма, который пообещали Мадам в городе Лондоне, было получено согласие на то, что она выстроит во всех замках и домах, где будет проживать, большие часовни, способные вместить столько прихожан, сколько пожелает их владелица; а это было немалым выигрышем для католической религии, ведь католикам было безопаснее приходить на службу в часовни при королевских домах, являющихся священными прибежищами, чем в общественные храмы, к тому же туда можно приходить тем смелее, чем более они удалены от публики и скрыты от глаз народа; было и еще одно соображение: плоды, собираемые с одного храма, могли быть приумножены несколькими часовнями, расположенными повсюду, где проживала бы Королева.

После согласования этих вопросов оставалось лишь запросить в Риме разрешение на брак. Отец де Берюль, генерал отцов Конгрегации Оратории¹⁸⁶ Иисуса, по предложению кардинала был направлен Королем в Рим для проработки этого вопроса вместе с г-ном де Бетюном, тогдашним чрезвычайным послом. Ему было поручено изложить Его Святейшеству, с каким тщанием подошел Король к вопросу свободы совести Мадам и иже с нею и к облегчению положения католиков всеми возможными способами; как и уверить Его Святейшество в том, что, зная, в каком богопочитании была воспитана Мадам, нельзя подвергать сомнению ее способность повлиять на мужа так, как когда-то другая дочь Франции повлияла на Этельреда, короля Англии, которого она из язычника превратила в такого доброго христианина, что с тех пор он даже был канонизирован.

Помимо добра, которого следовало ожидать для Англии от ревностного поведения сей принцессы, она послужила бы и для искоренения ереси во Франции, ослабив тех, кто распространяет ее, и не только помешав французским гугенотам получать помощь от протестантов Англии, но и усилив позиции французских католиков, будучи утешительницей для католиков Англии.

Те, кто хоть в малой степени искушен в истории Церкви, знает: прогресс в области веры делается более с помощью времени, разума и лояльности, чем договорами, конвенциями и другими родами принуждения; порой, думая, что придаешь событиям желаемый ход, делаешь их более сомнительными. Валерий, епископ Гиппона, некогда предложивший послать Феликса, одного из своих диаконов, потрудиться над обращением донатистов, встретил на своем пути преграду: дабы отсрочить выполнение его миссии, ему было сказано, что это означает искушать Бога, но он не поддался, заявив, что не позволено совершать явное зло, дабы получить добро, однако не запрещено бросить кое-что к ногам фортуны, когда выигрыш более очевиден, чем потеря. Ипполит, епископ Тира, потеряв в результате происков ариев Сидония, посланного к ним для их обращения, сказал, что сожалеет о его падении, но не о своем поручении ему, ибо, утратив одного, он мог завоевать целый народ.

Эти примеры показывали: в этом деле следует двигаться вперед, поскольку опасаться нечего, а выиграть можно многое; в предпринятом обоими епископами хоть и можно было ожидать какого-либо выигрыша, потери были немалые; польза, которую Церкви следовало ожидать от этого брака, лежит на поверхности, поскольку таким образом преследования, коим она подвергалась бы в Англии, частично уменьшатся; если же брак не состоится, католикам острова не избежать значительного ухудшения своего положения вследствие того, что принц женится на какой-нибудь немецкой протестантке и к ним в полной мере будут применены законы королевства.

Что до государственных интересов, нет никого, кто не признал бы: для всего христианского мира полезно поумерить гонор испанцев всеми доступными средствами, среди которых этот брак не самый ничтожный; духовная мощь Святого Престола тем более возрастет, чем более уважаемой станет его временная власть; она способна обладать большой силой лишь в равенстве, долженствующем быть между главными и первыми коронами христианского мира.

Представлялось, что Его Святейшество – один из самых приверженных католицизму Пап из всех, когда-либо бывших на престоле Святого Петра, и один из самых больших политиков – после изложения этих доводов незамедлительно даст разрешение, которого испрашивал у него Его Величество, заботящийся о своем достоинстве Наихристианнейшего Короля, если для пользы Церкви он не станет обращать внимание на некоторые внешние стороны этого дела.

С такими наказами отец де Берюль отправляется в Рим, но, покуда он ведет там переговоры, вернемся в Компьень и посмотрим, что там делается.

Спустя некоторое время после того, как кардинал был введен в совет, прибывают чрезвычайные послы Голландии, дабы просить помощи у Короля против австрийского королевского дома, который, губя их, губит весь христианский мир.

В продолжение нескольких лет, к выгоде Испании и во вред Голландии, наши отношения с северным союзником были запущены, вопреки заветам усопшего Короля; религия служила прикрытием, извиняющим тех, кто был так поглощен собственными интересами, что пренебрегал обязательствами по отношению к обществу.

Эти особы выдвигали соображения религии как пугало, дабы перестать помогать Соединенным Провинциям.

Кардинал бесстрашно встал на защиту той точки зрения, что хотя на первый взгляд и кажется, будто Рим будет возражать против более тесного союза, который Король намеревался установить с Провинциями, он способен убедительно доказать, что союз этот не будет порицаем, поскольку в Риме более, чем где бы то ни было в мире, судят о чем-либо исходя из соображений силы и власти, нежели из соображений церковного порядка; мало того, Папа осведомлен о том, что государственные интересы частенько принуждают государей совершать поступки, идущие вразрез с их убеждениями.

Кардинал сказал, что выражать столь непомерное опасение в отношении реакции Рима означало бы навредить самим себе, оттого что когда речь заходит о государях, уважение одного из них по отношению к другому часто расценивается как слабость, из чего следует, что великодушные решения не всегда оправдывают себя.

Что до неприятностей, которые может нам доставить Испания, покойный Король относился к ним пренебрежительно и считал, что альянс с Голландией принесет бо́льшую надежность его Государству, оттого что способен помешать австрийской династии поссорить его с Германией, чего теперь, когда во главе Германии встал Император, следует опасаться как никогда. И в случае если в силу какого-нибудь несчастья выйдет так, что королевские дома Франции и Австрии столкнутся, страх, который испанцы будут испытывать перед голландцами, укрепит нашу границу с Нидерландами, являющуюся самыми удобными вратами для врагов Франции, через которые нам было доставлено столько хлопот.

С другой стороны, война, которую ведет Голландия, ослабляет нашего врага, мы же ничем не рискуем, и в свете нынешних событий она нам, как никогда, выгодна. Голландцы слабее, чем когда-либо ранее; их долги растут день ото дня; вспомоществование им уменьшилось, а давление короля Испании на них увеличивается, отчего они вполне могут склониться в сторону возобновления перемирия или договора о вечном мире; при сложившейся расстановке сил это вовсе не кажется невозможным.

Что до нового перемирия, то король Испании не пожелал бы пойти на него на условиях предыдущего; в отношении договора о мире – имеется простор для его достижения, и это удовлетворит обе стороны и, возможно, короля Англии, но не нас.

Прежде, во времена блаженной памяти Генриха Великого, в 1608 году, благодаря посредничеству послов обоих королей – французского и английского – перемирие между Соединенными Провинциями и эрцгерцогом было заключено, и среди нескольких статей была следующая, первостепенной важности: королю Испании надлежит объявить, как он уже делал это при заключении первого перемирия, что он не претендует более ни на что в отношении Республики Соединенных Провинций; что он считает ее республикой свободного народа и согласен с тем, чтобы в будущем она почиталась членами Империи и входила в ее состав с теми же привилегиями и властью, как у государей и свободных городов, имеющих такой же статус, и признала бы Императора со столь необременительными обязанностями для самой себя, что ее свобода никоим образом не была бы ограничена; заявляя, что он ничего от республики не требует, кроме обещания взаимной помощи между Испанией и Нидерландами, включая все территории, которые входят в Провинции, и что в будущем у них будут общие друзья и недруги – под последними подразумевался король Англии, хотя это и не прозвучало, поскольку боялись оскорбить память покойного Короля Франции, который (они это понимали) не был расположен к такой постановке вопроса.

Это было бы, собственно говоря, возобновлением старинного союза Нидерландов с Бургундским домом, всегда желанного для королей Англии и почитаемого полезным королями Испании для усиления против Франции.

Предложение было одобрено англичанами, но неприемлемо для нас и для Провинций, которые, хотя и увидели в нем некоторую гарантию безопасности для себя, сочли ее все же иллюзорной, кроме того, слишком свежа была память о вражде, и потому все исходящее от Испании представлялось им подозрительным.

Однако сегодня все обернулось иначе и произошло столько перемен, что они могли бы одобрить то, что отринули прежде.

Они уже не чувствуют себя такими сильными, как тогда; разобщены и между собой. Раскол, образовавшийся в связи с появлением учения Арминия, раздирает их и преисполняет ядом друг против друга. Ничто не делает разделение внутри Провинций более опасным, чем расхождения по религиозным вопросам.

Арминий появился на свет в 1560 году; оставшись без отца, он был воспитан одним добрым человеком, священником по имени Теодор Эмилиус; когда того не стало, он отправился в Лейден, где и завершил образование.

От Франсуа Жюниуса он унаследовал кафедру, называемую там теологической, и получил большую известность, проповедуя с нее.

Подружился с Барнефелтом, а немного спустя, чувствуя, что его захватило потоком, выдвинул несколько новых воззрений на предопределение.

Голландия является наиглавнейшей из провинций, которые объединились для защиты от Испании, она одна стоит больше, чем все остальные, вместе взятые, и более других прониклась этим учением. Барнефелт, увлекший им принца Хендрика, способствовал тому, что в 1618 году протестантским проповедникам вменили в обязанность обучать народ, как жить и верить, а не забивать мозги всякими теологическими премудростями. Кальвинисты были с этим не согласны. Магистраты нескольких городов, не в силах противостоять им без риска для жизни, были вынуждены для собственной безопасности воспользоваться своим правом держать небольшие вооруженные отряды, дабы защитить свои ратуши и магистратуры от разгрома.

Противная партия так неверно истолковала сие доброе намерение, что изустно и письменно обрушилась на власти с поношениями; для помощи властям Провинций наш Король выслал в июле этого года г-на де Буасиза, с тех пор отправившегося к праотцам; его вмешательство хотя и возымело силу, оказалось недостаточно действенным для усмирения волнений; восставшие не прекратили силовых действий, взяли под стражу великого пенсионария Голландии – Барнефелта и некоторых других представителей власти, а всех магистратов городов, создавших в целях самозащиты вооруженные отряды, низложили, что само по себе неслыханно, поскольку даже монархи себе такого не позволяли, ведь должность магистрата – пожизненная, переходящая к другому либо со смертью, либо в результате обнаружения злоупотреблений со стороны данного лица.

Немного погодя Барнефелт был казнен, а большинство других задержанных приговорены к пожизненному заключению – многие восприняли это как месть, а не как справедливое возмездие.

Эта распря, точно язва, раздирает их изнутри и ослабляет больше, нежели разруха – неизбежная спутница войны.

Они и сами признают за собой эту слабость и желают покоя, в них не кипит более жгучая ненависть к испанцам, поскольку они уже ощутили благотворные последствия перемирия.

К тому же король Англии, жаждущий возвращения Пфальца во имя собственной чести, любви к дочери и безопасности своего государства, легко сможет вернуть себе дружбу Испании, которая способна помочь ему в возврате себе на разумных условиях Пфальца; отвоевать его представляется ему непосильной задачей. Если склонить на свою сторону короля Англии, это станет мощным стимулом для того, чтобы заставить согласиться на мир голландцев, опирающихся главным образом на помощь нашего Короля – помощь ненадежную из-за неурядиц в нашем собственном Королевстве.

Они легко пойдут на это, ведь в результате обретут дружбу с королем Англии и перестанут испытывать страх перед Испанией, которая, по всей видимости, не захочет более воевать с ними, ведь это сопряжено с немалыми расходами и трудностями. А поскольку теперь власть в Провинциях сосредоточилась в руках принца Оранского, Король Испании может согласиться на то, чтобы он стал бессменным губернатором Провинций, получал почести, вознаграждения, а также командовал войсками, если тот будет находиться с ним в доверительных отношениях.

Вряд ли король Испании не согласится на это явно соответствующее его интересам предложение. Если они будут строить взаимообязательные отношения, договорятся помогать друг другу, иметь в будущем общих друзей и врагов, король Испании получит от этого столько же выгоды, как если бы Провинции были у него в подчинении; совершенно очевидно, что страны, входящие в Республику, очень мало платили своему бывшему сеньору, да и когда они были подданными римских императоров, в их обязанности входило лишь поставлять оружие, лошадей и обслуживать свои войска во время боевых действий, а речь о денежных сборах не шла. Одной из главных причин их бунта против Испании как раз и стало желание обложить их податями. Потому-то король Испании признал за благо сделанное ему предложение, как мы о том рассказали выше.

Ведь если голландцев, наших соседей, завести в тупик, они станут опасны, это народ воинственный, сильный; а если страны, которыми владеет эрцгерцог, объединятся с ними, нам, как никому другому, стоит их опасаться, ибо мы научены горьким опытом: покинутый друг хуже самого непримиримого и давнего врага.

По всем этим причинам кардинал рассудил, что нужно завязать с голландцами столь же тесные дружеские отношения, как и во времена покойного Короля Генриха, не оставлять их без помощи, заключить с ними новый договор, который взаимно обязал бы и нас, и их к искреннему общению; это было бы выгодно для них, поскольку так Король показал бы всей Европе, что заинтересован в сохранении их государства.

И дабы не упустить ничего из того, что послужило бы Его Величеству и Франции, кардинал счел, что в подготовленные прежде статьи договора надобно добавить несколько новых, важных в государственном и религиозном отношении. Первое: они не только не станут препятствовать, но и окажут всяческую поддержку нашим негоциантам, ведущим торговлю с восточной и западной Индией; позволят им выбрать побережья, где они могли бы свободно и без опаски вести свои дела; приобщат их к своим плаваниям в эти страны; второе: они отзовут все договоры о взаимодействии с алжирскими пиратами, прикрываясь которыми кое-кто из частных лиц похищает товары и корабли подданных Его Величества и их самих и доставляет их в земли неверных; третье: кардинал, признавая тот факт, что со времени заключения нашего союза с Голландией и до сих пор там не служат обедню ни у посланника – традиционно на этот пост назначается гугенот, – ни в войсках, присланных Францией, хотя они почти сплошь состоят из католиков, из чего проистекают большие неудобства как для репутации Короля, так и для спасения душ, посоветовал Королю две вещи: первое – назначить туда посланником католика, у которого дома будут служить обедню; второе – предоставлять им помощь, в коей они нуждаются, только при условии, что войскам также будет позволено иметь полковых священников, чтобы служить обедни и приобщать святых тайн.

Посланники долго оспаривали последний пункт, но твердость Короля вынудила их согласиться. Была подготовлена специальная статья договора, который подписали в Компьене 20 июля 1624 года.

Пока занимались этими делами, Ла Вьёвиль из рук вон плохо исполнял свои обязанности, и дальше так продолжаться не могло.

Едва кардинал вошел в советы, как подтвердилось все, что он предвидел: Ла Вьёвиль и не думал исправляться. Он почти не заботился о делах государственных; весь его ум был направлен только на то, как удержаться у власти; бедняга избирал пути, способные его погубить, и завидовал собственной тени.

То он под предлогом тщедушного сложения кардинала говорил тому, что он может выполнять свои обязанности, не обременяя себя сверх меры, лишь являясь на совет два или три раза в неделю и не видясь с Королем лично; то предложил такой способ участия кардинала в заседаниях совета: когда он, Ла Вьёвиль, первым подающий мнение, выскажется по тому или иному поводу и это не найдет сочувствия, вместо того чтобы открыто вступать в дискуссию, следует ограничиться следующей формулировкой: «Это дело важное, стоит отложить его до другого раза», – и уж потом, в частном порядке, договориться, какое решение принять. После чего на первом же заседании совета дело вновь ставится на обсуждение и доводится до решения.

Когда на совете зашла речь о сносе некоторых укрепленных мест и расходах на гарнизоны, кардинал внес на обсуждение предложение, вызвавшее всеобщее одобрение: убрать из оных все частные гарнизоны, увеличить количество боеготовных королевских войск и направлять их в частные крепости и замки, время от времени сменяя, что приведет к тому, что хотя знатные лица и останутся на своих губернаторских постах, их власть будет скорее номинальной. Кардинал уделил этому вопросу много времени и предложил от имени Королевы-матери вводить такой порядок начиная с Анжера; Ла Вьёвиль, сидевший подле кардинала и обиженный тем, что тот выдвинул предложение, признанное полезным для Его Величества, шепнул ему: «Не говорите об этом более, я сумею подобающим образом доложить в личном порядке».

Ла Вьёвиль не поддержал предложения о том, что Королю следует укрепить свои позиции в Льеже, только потому, что оно было сделано кардиналом. Но затем отнесся к нему внимательнее, поскольку оно открывало возможность назначить командующим над тремя тысячами льежцев его свояка Жуайёза.

Как-то раз поверенный герцога Баварского в чем-то не пошел Ла Вьёвилю навстречу, и он ни с того ни с сего отправил письмо герцогу через г-на де Невера с просьбой отозвать поверенного. Некоторое время спустя поверенный, будучи извещен об этом, постарался рассыпаться перед ним в любезностях, и Ла Вьёвиль тотчас через Невера соотнесся с герцогом Баварским, извещая, что не стоит принимать мер в соответствии с полученным ранее письмом.

Если английские посланники хорошо отзываются о кардинале де Ришелье, Ла Вьёвиль ими недоволен; если кардинал и хранитель печатей действуют в рамках, предписанных Его Величеством, Ла Вьёвиль, желая дать понять посланникам, что все проходит через него, не только по секрету, но и от своего собственного имени обещает им, что удовольствуется получением от них простого письма, заверяющего, что католикам не грозят преследования, мало того – утверждает, что на самом деле этот вопрос не так уж и важен, разве что без его решения никак не добиться у Папы позволения на брак; этому можно верить, зная, что, обсуждая брак принца Уэльского с нашей принцессой, он заявляет англичанам: «Черт возьми, эти священники мне все портят». И с этим, без согласования с кем бы то ни было, отправляет милорда Рича в Англию, убедив его, что брак будет заключен на условиях, выдвинутых г-ном де Вильруа вскоре после смерти короля Генриха, даже не упоминая о том, что было решено выдвинуть и другие условия.

Граф де Карлейль, один из чрезвычайных послов Англии, признался графу де Тийеру, что он с самого начала не питал к этому человеку никакого уважения из-за экстравагантности его поведения; оказывается, он велел передать: если англичане пожелают находиться с ним в доверительных отношениях и иметь дело только с ним, он им поможет, на что они пошли, узнав предварительно, что он творит при Короле все, что ему вздумается, а поскольку до этих пор переговоры велись тайно, они ни к чему хорошему не привели, в результате чего и Король, и католики, и само дело могли пострадать.

Он не только завидовал тому, что выдвигалось или предпринималось кем-то другим – от него самого толку было чуть, – но и в своих личных интересах подавал Королю невыгодные для него идеи; если же они и бывали сносными, он все равно под шумок повертывал дело так, что выходило как раз наоборот – так, как выгодно для него.

Ближе ко дню Святого Иоанна, всполошившись, он решил пригласить ко двору Господина Принца, чтобы навредить Королеве-матери. Не прошло и шести дней, как он поменял решение и явился к ней, чтобы узнать, не будет ли она против; а раз она ответила, что нет и ей все равно, явится ли Принц ко двору, лишь бы Король был доволен, а она будет с Принцем в тех же отношениях, что и Король, он ей заявил: было бы разумно Королеве, ее дочери, взять на себя часть общей ноши – мол, под предлогом того, что правящая Королева боится Принца, ему будет легче отказаться от сделанного приглашения, и он, мол, намерен устроить, чтобы та поговорила с Королем и с нею, Королевой-матерью, и попросила их воспротивиться приезду Принца. На что Королева еще раз заверила: в том нет надобности, поскольку она поступит так, как будет угодно Его Величеству.

И все же, чтобы выпутаться из щекотливого положения, он велел передать Принцу через доверенных лиц, что горячо желает его возвращения ко двору, но этому препятствует Королева-мать; Королева-мать, напротив, сказала Королю, что если он желает возвращения Принца, она желает этого еще больше; Его Величество посоветовал ей не открывать своих чувств по этому поводу.

В другой раз, чтобы войти в доверие к Месье, он велел сказать ему, что это кардинал де Ришелье прогнал от него полковника, доказательством чему служит тот факт, что это случилось именно тогда, когда кардинал был привлечен к решению дел.

Он хвастает тем, что находится в хороших отношениях с Господином Графом, чтобы подтвердить ему, что он ему служит; говорит Барантену, что предложил министрам в присутствии Короля выдвинуть Господина Принца в командующие армией, а те, кто, по мнению Госпожи Графини, любил Господина Графа, лишь покачали головами в ответ.

Сам он желает стать адмиралом и с этой целью по меньшей мере раз тридцать выносит на обсуждение совета, что пора подумать о том, как обстоят наши дела на море; прикидывается, что не в силах более удерживать г-д де Гиза и де Монморанси от ссор в связи с их претензиями; предлагает от имени г-на де Гиза то, что желательно ему самому, и то, на что г-н де Гиз соглашается лишь в принудительном порядке, вмешивает в это и де Монморанси; словом, накручивает одну кривду на другую столь же бесстрашно, как и правду.

Он докладывает Королю, что брак м-ль де Монпансье с Месье представляет опасность. Однако в то же время граф Овернский, его доверенное лицо, втайне договаривается о нижеследующем: женитьбе сына графа Овернского на дочери г-на де Гиза; женитьбе графа д’Аркура на дочери г-на де Ла Вьёвиля; передаче каторги в ведение г-на де Гиза; назначении г-на де Ла Вьёвиля адмиралом; передаче должности фельдмаршала г-ну графу Овернскому, посредством чего маркиз де Ла Вьёвиль обязуется устроить брак Месье с м-ль де Монпансье.