Текст книги "Мемуары"

Он пытается ввести свои креатуры в дом Месье; видя, что это ему не по зубам, он вводит туда г-на де Брева, дабы все подумали, будто Королева прогнала полковника из воспитателей Месье, а также чтобы заронить в Короле подозрение относительно матери и брата, и наоборот. Но Королева просит их вспомнить: у нее и в мыслях никогда не было ничего подобного.

Сперва различия между вельможами по степени знатности никак не были урегулированы; однако в какой-то момент, в связи с тем, что выходило, будто дом г-на де Невера – самый незначительный из всех, а дом г-на д’Ангулема вообще незаконный, все вельможи Королевства были уравнены между собой.

При торге крепостями предпочтение было отдано цитадели Монпелье, предлагаемой за 100 000 экю, оттого что г-н де Валансэ дал наименьшую цену, а г-н де Монморанси привел тех, кто предложил наибольшую.

В своем поведении он сообразуется не только со своими личными интересами, но еще и с обуревающими его страстями.

Он на ножах с Бассомпьером – лишает его жалованья, грозит заключить в Бастилию, из-за него отзывает графа де Тийера, ставя под удар брачный контракт с английским принцем.

Шатлэ признается кардиналу, что Ла Вьёвиль неоднократно заставлял его противоречить канцлеру по вопросам, не находящимся в его компетенции.

И тот же Шатлэ сознался, что в известном письме некоего Лаво, якобы содержавшем высказывания против Королевы-матери, не было ничего подобного.

Он пожелал также упечь в Бастилию Лафема: предлогом послужил некий слух, на самом деле пущенный им самим затем, чтобы поссорить кардинала с хранителем печатей. Хранитель печатей, расспрашивая об этом Лафема, нашел, что Ла Вьёвиль желал ему зла за то, что он раскрыл готовящееся мошенничество, состоявшее в том, чтобы облегчить процесс изготовления фальшивых монет.

Его так ненавидели при дворе, что прозвали нерукотворным образом Иуды, и так презирали, что Бомон, первый дворецкий Короля, доложил коннетаблю, что Ла Вьёвиль разместил свой полк в неудобном месте, и поинтересовался, как ему стоит поступить, на что коннетабль ответил: «Передайте Королю: Ла Вьёвиль, обученный своим тестем, способен ворочать финансами, но, один или с кем-нибудь на пару, он ничего не смыслит в военном деле, так что если Король не намерен ничего менять, при том, что вокруг столько разбирающихся в данном вопросе, что ж, пусть опирается в этом на него».

И тогда либо с целью отделаться от коннетабля и удалить его от двора, либо из опрометчивости, но он позволил ему отлучиться, а это серьезный проступок, способный привести к новой войне.

Однако он в своем сумасбродстве пошел еще дальше: вмешивался в работу статс-секретарей, заставлял их подписывать бумаги, о которых Король не только ничего не знал, но содержание которых противоречило его распоряжениям.

Король в росписи гарнизонов Шампани собственноручно делает пометку на полях, документ передают статс-секретарю – Ла Вьёвиль без обсуждения с Его Величеством переделывает его; секретарь говорит ему, что не вправе подменять документ с рекомендательной пометкой Короля, не поставив того в известность, ведь если об этом узнается, пострадает он; Ла Вьёвиль благодарит его и забирает бумагу.

А спустя два дня посылает статс-секретарю переделанный на новый лад документ, из которого исчезли имена восьми не то десяти офицеров, числившихся прежде, – они были назначены к получению шести тысяч ливров; оказалось, он приписал их себе как королевскому наместнику Реймса, причем формулировка гласила: к выплате г-ну де Ла Вьёвилю до тех пор, пока его не назначат губернатором, дабы отблагодарить за губернаторство Мезьер, коего он был лишен.

В другой раз он попросил того же секретаря отправить грамоту о пожаловании суммы г-ну де Жуайёзу, по которой тому причиталось четыре тысячи экю за лес в Шампани, деньги от продажи коего должны были поступить в казначейство. Секретарь отказался исполнить поручение без согласования с Его Величеством. Видя, что нет никакой возможности уговорить его, он согласился, чтобы тот поговорил с Королем; Король наотрез отказался и, хотя секретарь напоминал, не пожелал об этом и слышать. Жуайёз стал давить на секретаря с тем, чтобы он, невзирая на отказ Короля, отправил грамоту, тот не стал этого делать, тогда он упросил другого секретаря.

Он пожелал перетасовать все шампанские гарнизоны ради увеличения гарнизона Музона, где начальствовал его сродственник Лонпрэ. Секретарь отказывается в этом участвовать; и все же он собственноручно вносит изменения в роспись, увеличив гарнизон Лонпрэ на пятьсот человек.

В итоге накопилось столько сумасбродств, что они стали перечить одно другому, и, подобно пьянице, он уже не мог шагу ступить, чтобы не покачнуться.

То он обещает испанцам, что Мансфельда у них не будет, что брак с английским принцем, как и договор с Голландией, не состоится; то просит удовольствоваться тем, что король Испании получит проходы Вальтеллины, стоит ему только попросить об этом, что тотчас возымело последствия: Папа предложил их королю Испании.

То он убеждает их, что войны не будет; вслед за чем посол Венеции пересекает границу с Фландрией и не видит нигде ни одного солдата, что представляет большую опасность для французского Короля, при том, что неприятеля готовились поразить силой оружия.

Он посылает сообщение в Майнц, что будут приглашены турки в количестве пяти тысяч человек; это вынуждает Императора заключить мир с Бетлемом Габором.

Статья о мессе в войсках и в доме посланника, включенная в договор с Голландией, получила огласку, однако применяться стала лишь в отношении посланника.

Деплан, Ботрю, Туара изгнаны в связи с неподтвердившимися подозрениями; он с глазу на глаз беседовал об этом с Его Величеством после того, как кардинал отказался от предложения участвовать в этом разговоре.

Он настолько не заботился о сохранности тайны в отношении поручения г-на де Лонвиля, что многое становилось известно; так, например, просочилась новость о вооружении шести тысяч швейцарских наемников, из чего могло проистечь много неприятного для тех народов, ради которых это делалось.

Все это и многое другое свидетельствовало о его непомерном честолюбии и желании править единолично, а также о неспособности справиться с возложенными на него обязанностями, о безоглядной отдаче приказов без ведома и против воли Его Величества, о легкомыслии, неискренности, неумении хранить в тайне решения совета, безрассудности, выражающейся в самовластной смене решений, хитрости в переговорах с послами, пренебрежении к Господу и вере, мстительности, прибегающей к ложным обвинениям против верных служителей Его Величества, равнодушии к персоне Короля, на которого падает тень от ненависти, питаемой обществом к нему самому, да и вообще о скверном руководстве г-на де Ла Вьёвиля как делами государственной важности, так и финансами, вызвавшем крайнее недовольство Его Величества, о чем он поведал кардиналу Ришелье и хранителю печатей, которые сперва, как могли, пытались оправдать того и предупредить, но не об отношении к нему Короля, а о том, что надобно сдерживать себя во всем. Однако человек этот не был способен упорядочить свою деятельность и продолжал, даже более прежнего, подавать поводы к неудовольствию и Королю, и обществу; и наконец дошло до того, что Его Величество, прознав, что было сделано против его воли в отношении брака с английским принцем и в Вальтеллине, а также о чрезвычайно нелестных оценках в свой адрес (об этом поведал отец Сегиран), решил расстаться с ним. Он сообщил о своем решении кардиналу и хранителю печатей, и те не стали отговаривать его от сего намерения. Явившись по повелению Его Величества вечером в покои его супруги и уединившись с Королем в отдельном кабинете, кардинал умолял Его Величество еще раз хорошенько взвесить принятое им решение, а после перечислил с наивозможнейшей полнотой все допущенные в управлении Королевством ошибки и сказал, что, если при учреждении нового совета Король еще раз допустит подобную ошибку, поправить ее будет невозможно; что разрушать легко, строить трудно; что первое – от дьявола, второе – от Бога; и что перво-наперво следует подумать о том, что он желает возвести, а уж потом окончательно разрушать что-то. Кардинал не пожелал назвать ни одного имени, только просил Его Величество загодя подумать, кого он введет в совет, чтобы в спешке не ошибиться. Он заявил, что точно знает: те, кто остался при нем, когда он удалил кое-кого из министров, постоянно подстрекали его прогнать из совета нежелательных для них самих лиц и вовсе не думали о введении новых, дабы это не помешало осуществлению их собственных планов; что желает, чтобы можно было сохранить Ла Вьёвиля в совете, но поскольку это немыслимо – тот будет всячески вредить и думать лишь о собственных интересах, как то бывало не раз и с другими, – надобно подобрать таких людей, которые оправдали бы удаление от дел Ла Вьёвиля.

И тогда Король повелел кардиналу назвать тех, кто, по его мнению, способен служить ему; кардинал сделал все, что было в его силах, чтобы отказаться от этого, понимая, какая на него ложится ответственность; однако Его Величество неоднократно повторил ему свое повеление, и тогда он назвал ему четырех лиц и заключил, что наиболее надежным из всех является г-н де Шомберг; Король был согласен с этим мнением, однако считал, что г-н де Шомберг не годится на должность, связанную с финансами, к тому же – это было ему особенно неприятно – он связан с Господином Принцем. На что кардинал ответил следующее: действительно, в те времена, когда Пюизьё и Шомберг стояли у кормила власти и враждовали, Пюизьё искал поддержку у принца Жуанвильского и его друзей, оттого и Шомберг озаботился укрепить свои позиции дружбой с Господином Принцем, однако ничто не доказывает, что эта связь была направлена против Его Величества, поскольку невозможно, чтобы человек умный, рассудительный и прямодушный мог пойти наперекор воле Короля – ему просто не позволила бы этого его совесть, да и никакой надобности в том не было.

Он добавил, что можно не поручать ему финансы и вообще лучше, чтобы те, кому это будет поручено в будущем, не были допущены до узкого, тайного совета и не вошли в число министров, поскольку когда власть и деньги сосредоточиваются в руках одного человека, то вместо того, чтобы отчитываться, как это положено, на заседании кабинета финансов, он, напротив, всеми повелевает и, безраздельно распоряжаясь бюджетом, кого хочет завоевывает на свою сторону как среди людей, окружающих Короля, так и прочих, и проводит свои решения. Потому целесообразнее, чтобы Король назначил трех человек, ни высокого, ни низкого положения в обществе, которые назывались бы управителями или распорядителями финансов и выполняли бы обязанности суперинтенданта без права принимать решения, не одобренные советом, не были бы при этом людьми военными, поскольку у тех слишком большие амбиции и непомерное честолюбие и они претендуют на всё новые должности и крепости, а это идет вразрез с интересами Государства; лучше назначать на эти места людей духовного звания, чьи амбиции не простираются так далеко. Не забыл он упомянуть и о том, что, возможно, такие люди не обладают достаточной смелостью, чтобы выдержать ненависть, ожидающую их вслед за отказом в деньгах, и что было бы неплохо испытать их.

Словом, мысль кардинала состояла в том, что нельзя наделять подобной властью одного человека, надлежит распределить ее среди нескольких персон, которые благотворно воздействовали бы друг на друга, и прежде всего избирать таких, которые мало что толковые, так еще и прослыли порядочными, – их честность придаст будущему правлению иную окраску.

Король велел кардиналу назначить таковых; тот уклонился. Наконец, сославшись на невозможность отыскать таких, каких хочется, он предложил оставить в его должности г-на де Шампиньи – генерального контролера финансов, после отставки г-на де Ла Вьёвиля главного в этой области, к тому же старейшего из членов кабинета и зарекомендовавшего себя в качестве честного и неподкупного человека.

Точно таким же образом, по его мнению, показал себя и г-н де Марийак, человек больших способностей: можно было надеяться, что он будет бережно обращаться с финансами.

Был назван и г-н Моле, генеральный прокурор парламента, человек поразительной честности, чьи чистые руки немало поспособствовали бы рачительному обращению с финансами.

Король одобрил эти предложения, что весьма удивило кардинала, поскольку всякий раз, как речь заходила о подобных делах, Король самолично назначал на высокие должности, по своему выбору. Кардинал не преминул выразить Королю свое удивление, а также признался, что его беспокоит осадок, оставшийся у Короля в отношении него, и что если в дальнейшем Его Величество не избавится от этого осадка, он не осмелится высказывать ему свои мысли, направленные на изменения к лучшему, замысленные Его Величеством.

После чего Его Величество решил призвать к участию в совете Шомберга, следуя высказанному кардиналом предложению и учтя его мнение о том, что важно обратить взор на кого-либо благонамеренного, твердого в своих взглядах, стойкого, не подверженного страстям и влияниям, а также имеющего положительную репутацию в обществе.

Определившись с составом своего кабинета, Король занялся вопросом отлучения от дел Ла Вьёвиля. Тот уже дней пять или шесть не находил себе места, час от часу нарастала его тревога, его мучило подозрение; беседы Короля с кардиналом и хранителем печатей при закрытых дверях свидетельствовали о том, что недовольство Короля его особой не шло на спад; всеобщие ненависть и презрение были несомненным предзнаменованием его падения, а его совесть более, чем все остальное, заставляла его страшиться заслуженной кары: когда фортуна благоволила ему, всякий искал его благосклонности, он распекал и презирал окружающих; теперь же, когда она отвернулась от него, он выпрашивал у окружающих поддержку, но никто не желал протянуть ему руку помощи.

Король отправился в Рюэль повидаться со своей матушкой, а Ла Вьёвиль тотчас бросился к хранителю печатей, пытаясь любым способом выведать, что его ждет; но тот был сдержан и ничего ему не открыл. Оттуда он поспешил к кардиналу и стал так нажимать на него, что кардинал, умеющий хранить истину, но не приученный искажать ее, не сумел заверить его в том, что ему нечего опасаться удаления от должности, и Ла Вьёвиль что-то почувствовал.

Тогда он решил подать в отставку; сел в карету и покатил в Рюэль.

Добравшись до места, он сказал Королю, что знает о его решении и просит оказать ему милость – позволить выйти из положения с наименьшими для его чести потерями.

Король был полон решимости отдать его под стражу, как в связи с серьезными уликами против него, так и в связи с тем, что его болтливость вкупе со злонамеренностью, могущей возрасти от попадания в немилость, были способны подтолкнуть его огласить важные государственные замыслы, приводимые в это время в исполнение; Королю было нелегко выдержать этот разговор и не отступить от задуманного. Ла Вьёвиль, обретший некоторую надежду в той осторожности, с коей разговаривал с ним Его Величество, а также памятуя о том, что до него все удалявшиеся от дел никогда не допускались до Его Величества, стоило им получить отставку, надеялся, что если Король обещает ему самолично сказать о его отставке, то ему удастся избежать ее.

Он заверил Короля, что охотно вернется в Сен-Жермен, если Его Величеству будет угодно пообещать ему, что, устав от его услуг, он самолично сообщит ему об отставке. Его Величество охотно ему это пообещал, тут же решив вызвать его утром следующего дня и заявить, что его действия вынудили его отказаться от его услуг, и незамедлительно взять под стражу.

Так и вышло. Г-н Ла Вьёвиль принялся отвечать Его Величеству в той ни с чем не сообразной сумбурной манере, которая всегда была ему присуща, умоляя принять во внимание заслуги, оказанные его предками, дедами и прадедами, королям Наварры, – он пояснил, что разумеет не столько Королей Франции, предшествовавших Его Величеству на троне, сколько короля Наварры, предшествовавшего ему в роду.

После чего он удалился из покоев Короля и был задержан во дворе замка г-ном де Тремом, а оттуда пленником доставлен в Амбуаз.

Король тотчас велел собраться всем членам своего совета, на котором, оповестив присутствующих о главных проступках, совершенных Ла Вьёвилем, о своем недовольстве его службой – об этом довольно хорошо было известно, – выразил удивление, отчего Ла Вьёвиль раньше не был изгнан с должности; тут взял слово кардинал и сказал следующее:

«Трудно подыскать слова, чтобы выразить наше одобрение Вашему Величеству, отказавшемуся от услуг лица, допустившего столько упущений по службе. Как не было никого, кто не удивился бы, когда вы призвали его в совет, так и теперь нет никого, кто не понимал бы, что, будучи изгнан, он получает по заслугам. Каждому известны его личные качества, заставлявшие его действовать, повинуясь лишь собственным страстям и выгоде; он не высказал ни одного независимого мнения, ни одного суждения, не основанного на личной заинтересованности, не было дня, чтобы он не переменил уже принятое решение, он вообще не был одарен ничем из того, что необходимо на занимаемом им столько времени посту.

Все его дурные качества и недостойное поведение не оправдают так его падение, как оправдает добрый выбор, который Вы сделаете в отношении его преемника; память о его просчетах изгладится, важным будет то, как станут вести себя пришедшие ему на смену.

Если Ваше Величество еще раз сделает выбор, подобный выбору Ла Вьёвиля, Вашим делам грозит крах и уж будет невозможно в них что-либо поправить, Ла Вьёвиль довел их до такого состояния, что трудно с уверенностью обещать Вам, что произойдут желаемые изменения к лучшему. Договор о браке французской принцессы с английским принцем без ведома Вашего Величества и против нашего совместного решения предполагается заключить на условиях, которые не могут устраивать французскую сторону.

Дело Вальтеллины велось с таким сумасбродством и столь противоречиво, что есть опасение, как бы Вы не поплатились за это своим авторитетом и не утратили вложенных средств, ведь пока Вы вооружали войско, Ла Вьёвиль дал знать в Испании и Италии через нунция Корсини и маркиза де Мирабеля, что Вы наконец-то готовы тайно уступить им проходы, что является главным пунктом, по которому ведется спор.

Ваше Величество охотно согласится со мной, что, приведись нам снова пользоваться услугами подобного человека, делам Государства уже ничем нельзя будет помочь; их следует вершить согласованно, а не единолично, нашептывая кому-то что-то на ухо.

Вашему Величеству не стоит доверять ведение государственных дел одному из советников и скрывать их от остальных; те, кого Вы избрали в свои советники, должны общими усилиями, дружно служить Вам, не переча друг другу и не защищая свое мнение пристрастно. Каждый раз, когда кто-то один пожелает взвалить на себя все бремя, он вступит на путь, ведущий к падению, но, падая, он увлечет за собой Ваше Государство и Вас самих, и всякий раз, когда кто-то один узурпирует право решать с Вами дела с глазу на глаз, тайком нашептывая Вам то, что должно решаться в открытую, это неизбежно будет означать: он либо прячет от Вашей Милости свою некомпетентность, либо хитрит.

Коль скоро кто-то станет оговаривать своих товарищей, не будучи в силах доказать их прегрешений, Вам надлежит держать его за врага Вашего покоя и Вашего Государства.

Хотя дружба между министрами должна ограничиваться рамками их службы Вашему Величеству, она тем не менее совершенно необходима, иначе страсти помешают им договориться по многим важным вопросам.

Хотя до сих пор и можно было упрекнуть Ваше Величество в том, что Вы слишком легко допускали до себя и выслушивали тех, кто настраивал Вас против министров, я всегда считал, что Ваше Величество должны выслушивать всех, кто захотел бы поговорить с ним, при условии, что они будут вознаграждены, коль скоро выдвинутые ими против других обвинения будут доказаны, и строжайше наказаны, коль скоро это будет откровенной клеветой; ибо принимать измышления за истину приводит к тому, что подданные, испытывая отвращение и страх, не действуют свободно, опасаясь, как бы из добрых советов не проистекло что-либо скверное».

Затем кардинал посоветовал Его Величеству со вниманием отнестись к запросам знати и обласкать всех; руководствоваться на практике простым методом, тем более необходимым, что он понятен каждому: вознаграждать за хорошее, наказывать за дурное.

Также кардинал распространился и по поводу того, что почти всегда бралось на вооружение правителями: положить за правило, даже если всесильные вельможи ведут себя хорошо, умалять их значение, как если бы их всесилие было столь подозрительным, что любые их поступки подлежали пристальному изучению.

И далее кардинал стал доказывать: чем более высокопоставленным является то или иное лицо, тем больше добра надо ему делать, однако не следует и оставлять безнаказанными его ошибки; одинаково несправедливо как давать наглядный урок наказанием мелких сошек, так и плохо относиться к всемогущим, поступающим достойно, – последних скорее стоит держать в строгости.

Кроме того, он сказал: чем в более близких отношениях будет состоять Его Величество с Королевой, своей супругой, тем лучше, и не только потому, что живущих в ладу благословляет Господь, но и потому, что для безопасности Франции и его собственной персоны требуется Дофин.

Затем он предложил следующий порядок обращения с просьбами и ходатайствами: он ставит Его Величество в известность обо всех и берет на себя те, которые требуют отказа, а в отношении тех, что Королю угодно удовлетворить, он поступает так, будто не ознакомлен с ними, кроме того, он посоветует ходатаям самим обращаться с прошениями, дабы и милость исходила напрямую от Короля, и просители чувствовали себя обязанными Его Величеству. Под конец он стал умолять Его Величество править так, чтобы все признали: Его Величество безукоризнен.

Король охотно с этим согласился и оказал ему честь: в присутствии всех своих советников провозгласил, что отныне поручает ему ведение своих дел и испытывает от этого удовольствие, потому как уверен: в делах будет царить порядок.

До сих пор ему попадались в качестве министров люди столь пристрастные и корыстолюбивые, что во время аудиенций, испрашиваемых для рассмотрения его дел, говорили с ним о своих собственных и навязывали ему всякого рода несправедливые мнения, отчего ему даже приходилось таких министров избегать; раньше о нем говорили, что он суров от природы, хотя таким его вынуждали быть коннетабль, Пюизьё и Ла Вьёвиль, выливавшие на него свое дурное настроение и раздававшие просителям обещания за счет Государства; его заставляли производить впечатление, которое ему претило; причины были все те же, ему постоянно твердили, что государственная необходимость не допускает, чтобы он позволял и давал; тем же прикрывались они и отказывая ему в праве быть милостивым; а если он делал кому-либо добро, так они же и пользовались плодами его благотворительности, говоря, как много пришлось им потрудиться, чтобы добиться от него этой милости; Ла Вьёвиль жаловался на то, что он ему не доверяет и оттого, мол, невозможно ему служить; он и правда не доверял ему, мало ценя его умственные способности и видя, что тот движим лишь своей выгодой и пристрастиями; об этом ему с самого начала было известно от президента Ле Жэ, коего он желал видеть хранителем печатей; однако не будь сам Ла Вьёвиль таким, ему не пришлось бы и жаловаться.

По поводу уважения, с коим следует относиться к знатным особам: коннетабль, Пюизьё и Ла Вьёвиль отвратили его от того, чтобы вступать в тесные взаимоотношения с ними, и теперь ему ясно – они делали это из страха, как бы те не завоевали его доверие в ущерб им самим; но дальше все будет по-иному.

Кардинал, как мог, одобрил Его намерения и призвал соблюдать установленный порядок.

После чего составили послания провинциям, губернаторам, парламентам и послам Короля при королевских дворах других стран, а также государям соседних государств, с тем чтобы поставить их в известность относительно изменений в королевском совете.

В самый день отставки г-на де Ла Вьёвиля к послам иностранных держав были направлены статс-секретари с разъяснением, составленным в самых общих выражениях: Его Величество, мол, пошел на замену в совете, заботясь более о делах как частного порядка, так и государственных, чем по какой-либо иной причине, о чем со временем они будут извещены более подробно; впрочем, будучи осведомлены, в каком состоянии находятся дела, они поймут, что Его Величество по зрелом размышлении не мог поступить иначе, тем более что суперинтендант постоянно тайно вел переговоры, нанося вред репутации Его Величества и всего Королевства.

Затем кардинал посоветовал Королю вернуть ко двору полковника и сказал, что советы, которые дают, оцениваются, как правило, по одному из двух критериев: либо по причине, побудившей их дать; либо по последствиям. С какой меркой ни подойди к совету удалить полковника, все равно совет остается дурным; Ла Вьёвиль дал сей совет исходя только из личных интересов, дабы назначить на его место кого-то, кто предан лично ему, из числа своих сторонников или родственников; он воспользовался ложными обвинениями против полковника, дабы достичь своих целей, а это свидетельствует о том, что цель и средства ее достижения неправедны.

Последствия же оного деяния дурны со всех точек зрения: с тех пор как подле Месье не стало полковника, его гувернера, он принялся своевольничать, что сказалось и на его здоровье, и на его нраве, а более всего в том, что он забыл о своем долге – почтительно относиться к Королю и Королеве – своей матери; появилась опасность того, что он и далее будет вести себя неподобающим образом и распущенность, хоть и невинная пред Богом, приведет к лихорадке или серьезной хвори, а также к тому, что те, о ком он должен отчитываться перед своим исповедником, заразят его чем-нибудь, столь же опасным, сколь и позорным.

Мало того, стоило опасаться, что молодые люди, завоевавшие его доверие, разделяя с ним его досуг, втянут его в заговоры, могущие нанести вред Государству. Исходя из этого необходимо вернуть Месье прежнего гувернера, и именно тогда, когда произошла отставка Ла Вьёвиля, дабы полковник, будучи освобожден из-под стражи, понял, кто является истинной причиной его бед.

Поскольку Ла Вьёвиль обосновал необходимость удаления полковника от юноши, что являлось советом дурного свойства как по причине, так и по последствиям, тем самым он как бы обещал: тот, кого поставят на его место, будет лучшим гувернером; ввиду горячности, свойственной возрасту Месье, необходимо, чтобы возле него был человек, способный сдерживать его порывы, а это под силу только полковнику, поскольку ни у кого другого нет времени завоевать расположение Месье; к тому же если приставить к нему одного из вельмож, есть опасность, что тот воспользуется этим во вред Государству.

Очевидно, что полковнику нет никакого расчета воспитывать Месье в духе, противоречащем его долгу, а если Месье пожелал бы уклониться от выполнения оного и задумал бы что-то, еще есть время – а именно два года, – прежде чем его замыслы могут осуществиться, в делах же государственных выигрыш во времени – великая вещь; впрочем, пока не создалось впечатления, будто Месье не желает служить Его Величеству.

Король, одобрив эти доводы, призвал полковника и восстановил его при Месье в прежней должности; вернул он и графа Шомберга в совет; а руководство финансами возложил на г-д де Шампиньи и де Марийака, бывших государственных советников.

Лихоимство, процветавшее при Ла Вьёвиле, жалобы на воровство из государственной казны, поданные Королю, привели к тому, что тотчас после удаления того с целью расследования было предложено учредить палату искоренения злоупотреблений, наподобие судебной палаты, созданной Генрихом Великим с той же целью, главным образом в соответствии с обещанием, данным им своему народу на ассамблее Генеральных Штатов в 1614 году.

Обсуждение этого вопроса на совете длилось несколько дней; кардинал сообщил Королю о том, что следовало внимательно изучить три важных вопроса: надобно ли проводить расследование; результаты, к коим оно могло привести; способы доведения его до благополучного конца.

И в связи с этим кардинал заявил следующее: у него нет сомнений в необходимости проведения такого рода расследования; многое понуждает к тому, а другое – то, что могло бы отвратить, – не идет ни в какое сравнение с первым; народ, до чрезвычайности обремененный, сочтет за благо, если пустить кровь лихоимцам; Государь и его правительство пока еще не утратили репутации, однако ныне многого ожидают от той линии, которая наметилась в управлении; если же надежды не станут оправдываться, с королевским советом перестанут считаться, его обвинят в слабости, а то еще в чем похуже, сочтя, что Его Величество ввели в заблуждение посредством клеветнических помышлений, всякий сочтет, что остается лишь одно – сопротивляться принимаемым решениям. Финансисты станут смелее, чем когда-либо, воровать, их пример покажет, что нечего опасаться наказания, и немало найдется таких, которые предпримут, и не только в этой области, но и в области государственной политики, то, что взбредет им в голову, в надежде, что это сойдет им с рук; напротив, если воры будут наказаны, мало того что народ получит удовлетворение, так еще и каждый подданный на своем месте сочтет себя обязанным соблюдать свой долг из страха перед возмездием.

Что касается возражений, которые могли бы быть выдвинуты, то одно из них такое: время и случай обычно сами наводят порядок, и не следует предпринимать сразу много всяких мер, а в данный момент, когда ведется несколько важных иностранных дел, расследование не ко времени, поскольку главная нужда сейчас состоит в деньгах, а все французские деньги – у финансистов.

На это можно ответить: текущие дела обеспечены средствами, и никому не нарушить королевских замыслов путем дурнонамеренных действий; и все же не только надобно взяться за расследование, но все приведенные доводы свидетельствуют в пользу оного; всегда во всех государствах подобных людей либо отжимали, как губку, либо наказывали лишением состояния, а то и самой жизни.

Расследование, несомненно, приведет к одному из четырех возможных результатов: либо они выйдут оправданными, не понеся никакого наказания; либо все имеющие отношение к финансам в этом королевстве заплатят за них налог; либо, будучи признаны виновными, они, под давлением своей совести, страшась заслуженной кары и не желая подводить собратьев, зная, как велика доброта Его Величества, согласятся уплатить сумму, назначенную его советом, дабы избежать потери чести и жизни; либо будут приговорены к суровой и справедливой каре – лишатся как жизни, так и состояния.