Текст книги "Мемуары"

Курфюрст Пфальцский, избранный королем Богемии, не пожелал принимать предложенного ему достоинства, не заручившись согласием протестантских земель и государей Германии, которых попросил явиться лично либо прислать своих уполномоченных в Ротенбург, где бы имел с ними беседу. Курфюрст Саксонский неодобрительно отнесся к этому; однако он пошел на поводу других, советовавших ему, все как один, поступить таким образом, и выехал из Гейдельберга с женой 17 октября, в Прагу он въехал 31-го, а 4 ноября был коронован.

Новый король Богемии и протестантские государи в этом месяце собрались на ассамблею в Нюрнберге, на которой еще крепче сплотились, отказали в удовлетворении запроса графу Гогенцоллерну, которого прислал к ним Император, отправили депутатов к герцогу Баварскому¹⁷² с просьбой сложить оружие и заставить то же самое сделать католических государей, а также способствовать тому, чтобы в Империи была создана палата, которая ведала бы делами лиц лютеранского вероисповедания; прозвучало там и много других неразумных заявлений, на что герцог Баварский бесстрашно отвечал им, чтобы они обращались к ассамблее католических государей, заседавшей в то же время в Вюрбурге.

Император направил к Его Величеству графа Фюрстембергского просить помощи ввиду такого скопления недругов.

Герцог Буйонский, имевший в этом деле свои интересы – и в силу слишком поспешных советов, данных им курфюрсту Пфальцскому, и в силу существующего между ними союза, – тотчас написал Его Величеству, что в ответ на его просьбу высказаться относительно событий государственной важности он считает себя обязанным умолять его не доверять тому, что скажет ему посланник Императора, которому бы хотелось превратить дело частного порядка своего государя в дело общественного звучания с религиозной подоплекой, дабы вынудить Его Величество помогать тому во вред собственному Государству, благо коего состояло и состоит в поддержке тех, кого желает подавить Австрийский дом – в данный момент это богемские земли и король Фридрих, – и просит Его Величество проявить мудрость и не ратовать за созыв сейма, на котором незаинтересованные государи и представители земель будут приглашены высказаться через своих посланников, дабы по обоюдному согласию избрать наиболее подходящие средства для снятия напряженности.

Однако Его Величество, сострадая приверженцам религии, над которой нависла опасность быть изгнанной со всей германской территории, счел необходимым не идти таким долгим путем в этом деле, а снарядить в краткие сроки торжественные посольства, дабы своим посредничеством и влиянием на заинтересованных государей привести оное к справедливому завершению.

В этот год скончалась королева Великобритании, которая тайно принадлежала к католическому вероисповеданию, часто слушала мессу и говела, при этом ее супруг, знавший о том, не препятствовал ей. И тем не менее Господь не снизошел до того, чтобы дать ей возможность покаяться перед одним из его посланцев на земле, хотя она и предвидела свой конец и была в состоянии это сделать; посчитав себя достаточно сильной, чтобы в несколько дней добраться из Гринвича в Лондон, она была опережена смертью. То была бесстрашная государыня, и ежели б она пожила еще, она бы с большим удовольствием узнала о восхождении своей дочери на престол, но с еще большим огорчением – о скверном конце ее правления.

1620

Если обращение, которому подверглась Королева в прошлом году со стороны господ де Люиней, было недостойным занимаемого ею положения и несносным, какие бы доводы и предлоги они ни приводили, дабы оправдать или скрыть свое к ней отношение, то в этом году оно не стало более разумным, напротив, день ото дня все ухудшалось, и чем большую боль испытывала она от бесконечной череды несчастий, тем больше иссякало ее терпение. Они довели ее до того, что она была принуждена, как мы увидим, прибегнуть к средству, которым немало гнушалась и на которое ничто, кроме крайней необходимости, не могло ее подвигнуть.

После соглашения, подписанного в Ангулеме, она надеялась на спокойное житье-бытье, полагая, что сердце фаворита забьется наконец в унисон с сердцем его господина; но никогда не прощает тот, кто сам обижает другого. Они мягко стелили, да больно жестко было Королеве спать. Когда она обосновалась в Анжере, они сделали вид, будто желают видеть ее при дворе; она уж было выехала, но они отвратили ее от этого намерения и дали понять, что приезд ее нежелателен. Сами же не исполняли ничего из того, что обещали, словно обещания Короля, да тем паче данные своей матери, являлись ловушками, в которые ее заманивали, а не уверениями, в которых нельзя усомниться, не свершив мысленного преступления. Всех, кто относился к ней с почтением, преследовали, самые ее искренние и полезные как для Государя, так и для Государства поступки, которые невозможно открыто порицать хотя бы с малейшей долей правоты, в дальнейшем косвенно подвергались осуждению, подобно тому как было сделано в декларации от имени Короля по поводу освобождения Господина Принца.

Она не раз обращалась к ним с жалобами, в ответ они красиво извинялись, но и только, будучи ей неверны – что в своих действиях, что на словах.

Они слали письма, полные клятв в привязанности и подчинении ее желаниям, будто и нет на небесах Господа, наказывающего за клятвопреступления. Так они продолжали поступать, несмотря на то что она беспрестанно указывала им на недостойное обращение с ней, что было противно чувствам Короля – в этом она не сомневалась, – и жаловалась на то, что в декларацию в отношении Господина Принца не вносились изменения, как ей было обещано, равно как и не появлялось новой, в которой бы речь шла о том, с какой честью держала она в свое время бразды правления в своих руках.

13 января она посылает к ним Шантелуба с наказом довести до сведения г-на де Люиня, что она не соизволила направиться в Париж прежде всего потому, что не сочла, что там расположены дать ей удовлетворение, не имея возможности почерпнуть уверенность в этом либо из декларации, либо из писем Господина Принца и шевалье, либо на основании каких-либо иных поступков;

что она заверяет его в том, что ей вовсе нечего делать при дворе в том случае, если ее не ждет там удовлетворение ее просьб;

что она была чрезвычайно оскорблена слухами, дошедшими до нее, будто она заодно с гугенотами, хотя она столько раз высказывалась по этому поводу;

что ей доставили огромную неприятность два приказания, отданные Королем маркизу де Ла Валетту: одно – перевезти в Верден все запасы селитры, имеющиеся в Меце, и другое – отсрочить отправление правосудия, свершающееся каждый год и находящееся в ведении губернатора с тех пор, как Мец подчинился Королю.

Она также велела Шантелубу потребовать исполнения обещанного как ей, так и всему ее окружению, а именно – выдать деньги на содержание гарнизонов Анжера, Шинона и Пон-де-Сэ, ходатайствовать о выплате положенного г-дам Ла Кошеру и д’Аргужу;

просить г-на де Люиня сдержать данное ей слово выплатить ей шестьсот тысяч ливров, дабы освободить ее от долгов, в которые она вынуждена была влезть после отъезда из Блуа;

выполнить данное ей обещание относительно роты легкой кавалерии;

уплатить пенсионы г-д Пон Курлэ, Сардини, Шармеля и прочих;

удовлетворить просьбу г-на де Марийака относительно его пенсиона и должности, которыми наделила его Ее Величество, будучи у власти.

В ответ герцог де Люинь прислал ей г-на Бранта, своего медоточивого брата.

Королева просила его, когда он отправлялся 26 января в обратную дорогу, передать брату, что она ждет дел, а не слов, а также выполнения хотя бы части обязательств, о которых у него был разговор с Шантелубом и относительно которых он подал ей надежду.

Все было тщетно: последовала череда обманов. Наконец, в ответ на бесчисленные жалобы Королевы, они от имени Короля выслали ей Мароссана с письмом Его Величества от 26 февраля, в котором он доводил до ее сведения, что недоволен тем, что первое впечатление, произведенное на нее декларацией в связи с освобождением Господина Принца, до сих пор не стерлось под действием сильнейших доводов и соображений, ранее представленных им ей; что если бы он только вообразил, что могут быть какие-то сомнительные слова, способные настроить более тонкие умы на недолжное толкование, он бы скорее совсем отказал Принцу в составлении декларации, чем согласился заронить в нее страшное подозрение, и что если бы он счел, что та декларация, о которой она его просит, была ей не только необходима, но и полезна, он бы не стал медлить и обнародовал ее; что на свете нет никого ни более заинтересованного в ее делах, чем он, ни более расположенного довести их до славного и почетного конца; он только умоляет ее осознать, как вредна ей подобная декларация, способная подстрекнуть к мыслям, которые ныне беспочвенны, ибо любое публичное заявление предполагает сомнительное намерение, и это лишь приблизит ее к дурным суждениям, коих она желает избежать. Да и само будущее сохранило бы об этой декларации нечто противоположное намерениям Короля, хорошо известным Королеве, как, впрочем, и всем, к тому же он самолично пишет ей, что является самым убедительным доказательством его верности ей; словом, подобное заявление не в ее интересах, и он молит ее успокоиться, ведь если недоброжелатели и злоупотребляют презрением к Королеве, еще более они злоупотребляют презрением к знати, принцам, окружению Короля, народу и всему Государству.

Может, и найдутся такие злодеи, которые станут оправдывать зло, причиненное Королеве-матери, на том основании, что она непримирима к фаворитам и гнев ее равносилен их преступлению; но не существует такой варварской души, что смогла бы оправдать зло, причиняемое правящей Королеве, супруге Короля, и состоящее в отвлечении его от исполнения супружеских обязанностей в ущерб государственным интересам. Нет никого, кто не счел бы, что жена Люиня превратилась в надзирательницу не только дома Королевы, но и ее самой.

Если Королева получает письмо, первой его читает она, если Королева пишет письмо, той надобно знать его содержание, даже своему отцу Королева не может написать без ее ведома.

Что бы ни пожелала Королева купить, ежели это не нравится г-же надзирательнице, денег не выдается, пусть даже их имеется в изобилии.

Если Королева хочет выйти подышать воздухом, а надзирательница нет, Королеве приходится сидеть взаперти.

Дерзкая наглость этих господ достигла такой степени, что, не довольствуясь отсутствием уважения к монархине в самих себе, они не терпят его и в других; так, например, г-жа Люинь была недовольна супругой Кадене, своей родственницей, обученной оказывать почтение особам королевских кровей в школе добродетели, в которой она обучалась.

Все это причиняет Королеве столько горя, что новая неприятность – боязнь, что собираются прогнать ее лекаря, необходимого ей, – доводит ее, в силу долго накапливаемого уныния, до болезни, причем настолько серьезной, что опасаются за саму ее жизнь.

Ради денег они вознамерились провести ряд указов, бесславных для Короля и попирающих его народ. Г-да де Вильруа и президент Жанен пытаются воспрепятствовать этому.

Им закрывают рты, заявляя, что Король посылал за ними, чтобы выразить им свою волю, а не спрашивать их мнение.

К их удивлению, их ведут в парламент, опасаясь, что, если у них будет возможность узнать, чего от них ждут, они не пожелают это исполнить.

Король самолично является в парламент, дабы устранить самим своим присутствием трудности, которые почтенное собрание вознамерилось чинить его указам.

Парламент же, хотя и обязанный относиться с полным послушанием к королевской воле – не могущей все же переступать разумных пределов, – признавая, что наносит вред королевскому авторитету, превращает свои заседания в череду сплошных стенаний, свободно обращается к Его Величеству и молит Бога образумить его в отношении порочных постановлений, вынесенных его советами, и обратить свой гнев против тех, кто является их авторами.

Они заклинают Его Величество заблагорассудить и не попустить к тому, чтобы их имена, производящие страх на добронамеренных граждан, вошли такими в анналы истории.

Вместо того чтобы воспринять здравые мнения, фавориты настраивают Короля отнестись к ним неодобрительно и посрамить оные.

Первый президент и люди Короля призваны в Лувр, где им оказан холодный прием.

Но в разговоре с Королем они настаивают на своем, повторяя ему то, что уже прозвучало публично, и убеждают его, что высказываться так их побуждает одна только сила истины и напасти его Государства.

Что до министров, то их мнения вообще не берутся в расчет; большая доля решений принимается без согласования с ними.

Королеве становится известно: министрам велят исполнять принятые решения, а не обсуждать, что и как делать. Мало того, вообще обходятся без их точки зрения во всех случаях, хотя их мудрость пошла бы на пользу Государству.

Если президент Жанен, чье суждение всегда отличалось самостоятельностью и знанием дела, озабочен возможным уроном для Государства и высказывается хоть сколько-нибудь свободно, его называют выдумщиком.

Если министры жалуются на безмерную расточительность, вызванную протекцией, им угрожают отлучением от должностей.

Ропщет Шомберг: из двух частей, получаемых от откупщиков, собирающих косвенные налоги, меньшая отдается Королю – так выгодно фаворитам.

Словом, складывается впечатление, что они нарочно вознамерились облечь величие в форму своеволия, которое только тем и хорошо, что его можно сдержать, когда есть полная возможность его проявить.

Вольно вам считать, что Франция принадлежит им одним, что для них она неиссякаемый источник всяких богатств и что для одного лишь утоления их алчности Господь создал Испанию, данницу, обладающую золотом Индий.

Наместничества и крепости, о которых шла речь в прошлом году, теперь кажутся им несоизмеримыми с их аппетитами, они выставляют их все на торги, назначая за них, в ущерб Королю, двойную цену; если же какими-то из них не удается завладеть с помощью денег, они силой отнимают их, и таким образом в их власти оказывается восемнадцать наиважнейших.

Они держат там – и это в мирное-то время – мощные гарнизоны, удваивают содержимое арсеналов, пополняя их снарядами, пригодными для ведения боевых действий, возводят фортификационные сооружения.

Они укрепляют свои позиции, окружая себя военными, состоящими на иждивении казны, содержат в Нормандии полк под началом г-на де Шона, сформированный нарочно для него в Венсенском лесу, приобретают как можно больше рот в полку, охраняющем особу Короля, королевскую роту легкой кавалерии и от имени г-на де Бранта торгуют ротой солдат Его Величества.

На эти траты частного порядка идут средства, взимаемые с народа на общественные нужды.

Словом, ежели бы вся Франция была выставлена на торги, они купили бы ее у самой Франции.

И посреди этого разгула, безумного расточительства не выплачиваются пенсионы, назначенные усопшим Королем дворянам, заработавшим их ценой собственной крови.

Распущенность их доходит до того, что Люинь осмеливается заявить Марийаку: его оскорбляет молва, будто он желает заручиться поддержкой Господина Принца, он ни в ком не нуждается и, коль скоро ему будет недоставать опоры в Короле, обопрется на самого себя. А его младший брат повсюду раструбил, будто наведался в Анжер предложить Королеве самой решить, возвращаться ли к Королю, что было неправдой и чего Королева не пожелала стерпеть; он заявил своим слугам: мол, он желает, чтобы все знали – он ей не слуга и ему безразлично ее отношение к нему.

Королева-мать, уставшая от дурного обхожденья, но терпеливо сносившая его, знала обо всех беспорядках, происходивших в Государстве; ее ушей достигали жалобы, раздававшиеся по всей Франции. И вот наконец материнская природа берет верх, монарший долг движет ею: она опасается за Короля, оплакивает разорение Государства. Приняв во внимание всеобщее недовольство, назревшее во всех уголках Королевства, исходящее от всей французской знати, и в первую очередь от Парижского парламента, бесстрашно отстаивающего свои взгляды, ощутив возрождающуюся в людях благонамеренных надежду, ей советуют воспользоваться этим моментом и высказаться.

Однако дабы не подумали, будто то, что она делает по зрелом размышлении, является крамолой, она на время отсрочила свое обращение, до тех пор, пока не сочтет, что его никак не примешь за злонамеренный поступок.

Она советуется, отправляться ли ей в Париж и доверять ли тем, на кого она рассчитывала положиться, простив им былые ошибки.

Мнения советников Королевы разделились: одни настаивают на поездке в Париж, другие считают ее бесполезной и даже небезопасной для нее; ее здравый смысл выбирает второе.

Знание того, в каком ослеплении пребывают ее противники, подсказывает ей: тут ничего не докажешь, а только даром погубишь себя.

Это соображение заставляет ее оставаться вдали от места, где бы ей хотелось находиться более всего на свете.

Ее предупреждают: готовится посягательство на Мец, а также утеснение ее друзей с целью ее дискредитации.

Ей хорошо известно: право на стороне обороны, вызванной необходимостью.

Понимает она и значение того, какую роль играет в подобных обстоятельствах то, что она имеет честь быть матерью Короля, и на какую помощь может рассчитывать в связи с этим; однако, гнушаясь любыми насильственными мерами, боится не уберечь себя от них, свершив нечто, что будет использовано против нее.

Она все еще медлит, не давая волю своим чувствам.

Франция с сожалением взирает на справедливые доводы, что удерживают ее вдали от двора.

Гугеноты предлагают ей свои услуги. Видам Шартрский, бывший председателем на генеральной ассамблее, на которую они тогда собрались, посылает к ней г-жу де Ментенон, чтобы склонить ее принять их помощь; но все напрасно, она предпочитает страдать, но не прибегать к их методам в искоренении зла.

Фавориты, видя опасность, к которой привело их дурное поведение, решились на последнее средство, задержав тех, чьей храбрости они имели основания опасаться.

Г-н дю Мэн был предупрежден, что состоялось решение арестовать его. Он смеялся над этой вестью, как и над самой нависшей над ним опасностью, ровно до тех пор, пока ему не донесли: один из их советов изрыгнул постановление о его задержании, письменно изложив причины оного, способ, коим стоит произвести это насильное деяние, и даже указав место.

Причина же была в том, что г-н дю Мэн публично заявил: позорно вручать пост коннетабля г-ну де Люиню, человеку, ни разу не обнажившему шпагу; задержать же его собирались в Пикпюсе, по пути в церковь к вечерне, с последующим препровождением в Венсенский замок.

Эта весть, пролившая свет на задуманное фаворитами, дойдя до него, способствовала тому, что к середине марта он покинул двор без разрешения на то Короля и отбыл в свое наместничество, откуда прислал извинение за скоропалительный отъезд, основанный на праве каждого действовать в интересах собственной безопасности.

Будучи проездом у маркиза де Виллара, г-н дю Мэн дает знать Королеве, что репутация быть ее слугой чуть не стоила ему свободы и что ей следует позаботиться о собственной безопасности; он предлагает ей свою жизнь и жизнь своих друзей, дабы она могла воспользоваться ими для осуществления своих замыслов; а также сообщает, что немедленно отправляется на встречу с друзьями, дабы быть в состоянии боевой готовности, и молит ее дать ему знать о своих намерениях.

Шантелуб, находившийся с ним в тесных отношениях, был послан к нему, получил от него ряд предложений и дал ему обещание защищать его от произвола де Люиня.

Фавориты отправили во все наместничества, находящиеся по соседству с владениями герцога дю Мэна, депеши, предписывающие остерегаться его действий, такие же предписания были получены несколькими городами, находящимися под управлением Королевы, причем она не была поставлена об этом в известность; кое-кто, не дожидаясь ее приказа, взялся за оружие.

Это ни в ком не вызвало одобрения, было расценено как выражение крайнего пренебрежения к Королеве и вынудило ее пожаловаться Королю на дурное качество даваемых ему советов.

Услышав об этом, Люинь отдал поручение не разглашать эту жалобу; не найдя ничего лучшего, он всю вину свалил на государственного секретаря, а тем временем вывез Короля из Фонтенбло, не спрашивая мнения совета, и направил его, по просьбе Господина Принца, в Орлеан; оттуда послал г-на де Монбазона к Королеве, не предупредив ее, с приглашением явиться к Королю.

Столь поспешное изменение в расстановке сил заставило ее поверить, что они желали того ради ее погибели.

Поговаривали о том, чтобы пригласить ее в Бурж или в Пикардию. Она была предупреждена об их недобрых планах. И все же согласилась встретиться с Королем, лишь бы эта встреча была назначена не в подозрительном месте, а там, где несколько человек могли быть свидетелями ее честного поведения.

Она сама предложила Париж, сердце Франции, ей было отказано, говорили в открытую, что Люинь люто ненавидим парижанами и не может на них положиться.

Герцог де Монбазон, то ли по простоте душевной, то ли, напротив, с определенной целью, не скрывавший, что пропитан предубеждением Люиня против Королевы и его желанием раз и навсегда одержать над ней верх, прибыл к нам с наказом, как себя вести с Королевой, и угрозами, адресованными мне, ведущему ее дела.

Все это было облечено в красивые фразы. Монбазону надлежало передать Королеве: Его Величеству не терпится свидеться с нею, ему нежелательно в чем бы то ни было ущемлять ее, а дабы она могла в том удостовериться, да так, чтобы у нее не закралось и тени сомнения в чистоте помыслов Короля, Его Величество предлагает ей прибыть для свидания с ним в Блуа либо в Тур, там он узнает от нее, угодно ли ей вернуться с ним в Париж и более не расставаться. Ежели ей это угодно, Его Величество будет доволен; ежели она не расположена так скоро следовать за ним, ей будет позволено отбыть в Анжер; ежели она по какой-либо причине намерена остаться в Анжере и ей будет затруднительно встречаться с Королем, он тотчас проследует в Фонтенбло, дабы дать знать всем, что он выезжал на встречу с ней согласно собственному желанию и что ни за что на свете не станет принуждать ее к чему бы то ни было.

Король передал через своего посланника и кое-что для меня, а именно:

он находит весьма странным поведение Королевы;

он предупрежден о том, в каком свете видит Королева его отношение к ней, чего Его Величество не может перенести, как и того, что его природная доброта в таком святом деле превратно истолковывается, меж тем как он ни сном ни духом не виноват в том, что ему приписывают распространители дурных слухов, не испытывающие к нему признательности, и что, ежели так пойдет дальше, Его Величеством будут приняты меры;

у Королевы только два способа оправдаться перед Королем: либо в скором времени появиться при дворе, либо обнародовать как внутри Королевства, так и за его пределами заявление, противоположное тому, что делается ныне от ее имени;

она не должна счесть за худое, что герцог Монбазонский выехал к ней без ее ведома, поскольку, узнай она о его приезде, она стала бы испытывать напрасный страх, как и от известия об отъезде Короля в Орлеан, доставившего неприятные минуты тем, кто боялся полного примирения Их Величеств;

Королеве следует дождаться встречи с Королем для высказывания всех своих просьб, ибо только при встрече она разом получит столько, сколько ей не получить и в десять лет;

именно мне поручается рассказать ей обо всем этом и убедить ее принимать на веру слова г-на де Люиня, заинтересованного в том, чтобы в Государстве царило спокойствие, и радеющего об искреннем взаимопонимании Их Величеств;

исполняя волю Его Величества, я вправе ожидать от него всего, и нет такой почести на избранном мною поприще, которой я бы не мог достичь;

ежели в дальнейшем дело примет иной оборот, нежелательный для Его Величества, меня лишат всего, учитывая то доверие, с коим относится ко мне Королева и коему способствовал г-н де Люинь, уговорив Короля позволить мне вернуться из Авиньона и занять место подле Королевы, а также учитывая доброту Королевы, не способной иметь иных устремлений, нежели те, что движут Королем; если же это не так и она настроена против Его Величества – значит, это внушено ей доверенными лицами, в дурном виде представляющими ей добрые и справедливые намерения Его Величества.

Мой ответ состоял в выражении уверенности, что, служа Королеве, я удостоюсь лишь похвалы, с коей должно относиться к человеку, свято выполняющему свой долг; мне неведомо, могу ли я оградить себя от зла, делая добро, но я могу заверить, что угрозы не страшат меня и не будут иметь на меня иного действия, кроме как возбуждения удвоенного желания делать добро.

Королева со своей стороны отвечала Монбазону, что негоже применять силу, когда речь идет о том, чтобы убедить ее отправиться на встречу с Королем, и что если ей не внемлют, она будет вынуждена прибегнуть к иным законным способам, дабы обезопасить себя от дурнонамеренности его зятя, верить которому на слово она никак не может, поскольку он обманывал ее всякий раз, давая обещания, даже когда отвечать за них приходилось принцу Пьемонтскому.

Г-н де Монбазон предложил ей тогда вариант, при котором Король отправлялся в Фонтенбло, что должно было избавить ее от подозрений.

С чем она согласилась, однако – для того чтобы ее воля была верно передана – послала ко двору г-на Бутийе.

Воля ее состояла в следующем:

неукоснительное исполнение Ангулемского договора;

доведение до сведения Короля ее жалобы на то, в каком свете без ее ведома было выставлено ее правление;

доведение до его сведения ее пожелания либо быть в чести подле него в Париже, либо проживать у себя, не подвергаясь преследованию и презрительному отношению;

она не станет предпринимать ничего, что могло бы ему не понравиться, в связи со слухом о бегстве от двора г-на дю Мэна, но при условии, что ей не будет причинено зло;

что поначалу она желала числить г-на де Люиня среди своих друзей, затем не числить его среди своих недругов и что, упорствуя в этом втором своем желании, она будет терпелива, однако не прочь и заручиться в будущем его дружбой.

Г-н де Люинь, заботившийся лишь о сохранении видимости, будто он способствует их сближению, советует Королю вернуться в Париж, откуда посылает к ней в середине мая г-на де Бленвиля, прося ее верить, как самой себе, договоренному с ним ранее. Одновременно он отправляет посланников, назначенных Королем, дабы споспешествовать успокоению беспорядков, о коих мы упоминали в прошлом году. В посланники были назначены господин Ангулемский и сопровождающие его г-да де Бетюн и де ПреоШатонёф.

Вспыхнула война, все германские князья взялись за оружие; Кёльн и Трир собрали довольно большое войско на подмогу герцогу Баварскому, служившему Императору, но оно смогло пройти по пфальцграфству лишь после обоюдного обещания, данного епископами Вюрцбургским и Бамбергским: позволить проследовать войскам, которые будут посланы из Голландии и иных мест на подмогу протестантам.

Герцог Саксонский, видя, что все вокруг него вооружаются, тоже, в свою очередь, вооружился; жители Богемии поинтересовались причиной этого и просили его помощи, он ответил, что ни помощи, ни совета в их делах он им давать не станет в силу того, что они затеяли все это, не спросив его мнения и против желания Императора – их государя, признанного ими таковым; что он отчитывается в своих поступках лишь перед Императором; однако соблаговолил пояснить им, что вооружился с тем, чтобы защитить свой край от замышляющих против него.

Его Императорское Величество издал 17 февраля указ, в котором пресек коронование курфюрста Пфальцского в Богемии, призвал его отказаться от покушения на власть, своих поданных – вернуться под его власть, курфюрстов – оказать ему помощь, а королей и государей иностранных держав – оказать содействие в его правом деле, непосредственно касающемся каждого из них.

В следующем месяце в Мюльхаузене состоялась ассамблея курфюрстов и князей Империи, как католических, так и выбравших иное вероисповедание, согласно религиозному миру, заключенному на Аугсбургском рейхстаге¹⁷³, но оставшихся в подчинении Императору; рассмотрев беды, надвигающиеся на них в связи с богемским восстанием и безумным и амбициозным поступком курфюрста Пфальцского, ассамблея обратилась с посланием к нему, не награждая его титулом Короля, а также к богемским землям и ко всем государям, краям и знатным людям, приверженным общему делу, представив произошедшее как неправое дело и призвав повстанцев вернуться к исполнению своего долга, вспомнив о собственной чести и осознав, что восстанием они открывают доступ в страну туркам, способным без труда овладеть Германией; а также с посланием к курфюрсту Пфальцскому с просьбой вспомнить, что он принял корону, которая отнюдь не была свободной, против их воли, поскольку уже имелся избранный и коронованный Король – что выглядело недостойным еще и оттого, что он сам же признал его королем, – и что Император вынужден прибегнуть к чрезвычайным мерам, в результате чего он первый потеряет больше, чем думает.

Он ответил на эти послания в том духе, что действовал правильно и сумеет защитить себя.

Протестантские государи, в то же самое время собравшиеся на свою ассамблею в Ульме, ответили ему так же. Вслед за чем Император обнародовал увещательные письма против так называемого короля Богемии, повелевая тому сложить оружие и отречься от каких-либо претензий на богемский трон в первый день июня; в случае неисполнения Его Императорское Величество обещало принять против него меры в соответствии со строгими законами Империи.

Подобные письма с такими же угрозами были отправлены всем государям, владетельным князьям и землям Империи, поддержавшим его.

В таком состоянии пребывали дела в Германии, когда наши посланники отправились в путь в почтовой карете, держа курс на Ульм, где проходила ассамблея протестантских государей.

Герцог де Люинь воспользовался этим путешествием для того, чтобы в выгодном свете представить Королеве способ ведения дел, присущий Королю, бывшему в таком почете в христианском мире, что, если бы прозналось о несогласии между Их Величествами, вина полностью пала бы на Королеву.

Бленвиль не преминул подчеркнуть это по приезде в Брейзах, где была в то время Королева, вручая ей послание от Короля, в коем говорилось о желании повидаться, подвигшем его двинуться навстречу ей, и о решении повернуть, согласно ее желанию, обратно, а также о том, что он будет ждать ее слова и что г-ну де Бленвилю поручено заверить ее в его привязанности, в необходимости довериться тому, что она услышит из уст посланца как по поводу одного, так и по поводу другого дела.